Вестники Весны

– Это ты сделал, сын драной собаки? – Девочка остановилась и обернулась на пятках так, что чёрные косички хлестнули меня по лицу.

– Нет. – Я столь же злобно прищурился, глядя ей в глаза.

Сейчас ударит.

Но нет.

Девчонка схватила Лилёк за волосы и накрутила их на кулак.

– Думаешь, не найду на тебя управы?

Шея Лилёк вывернулась, малявка закричала и забилась испуганным воробушком в руках мучительницы. Не думая, я со всей силы толкнул Девочку в плечо, она пошатнулась, но не упала, разжала пальцы, выпуская жертву, и в полуприседе бросилась на меня. Я рухнул под её весом на дорогу, и мы покатились по грязи, пытаясь придушить друг друга. Девчонка, сильная, как зверюга, подогреваемая злостью, не уступала мне, кусалась и пыталась выцарапать глаза. Я вцепился дикарке в косы, оттаскивая её от своего лица.

– Ха-ха, – раздалось над ухом.

Лилёк сидела в луже на тропинке и смеялась, глядя на нас.

– Что ржёшь, дура? – Девочка откатилась от меня и вскочила на ноги, подняв Лилёк за капюшон. – Если ещё раз прикоснёшься ко мне ночью, я отрежу ей пальцы, понял? – И рванулась разгневанной медведицей прочь.

– Это был не я, – крикнул я, еле поспевая за ней. – Если ты такая тупая, что готова во всех бедах обвинять меня, только потому, что я чужак, не буду разубеждать тебя.

При виде нас бабуля уронила шитьё на колени и всплеснула руками. Девочка буркнула что-то на дикарском и, не глядя на меня, с грохотом, достойным обрушившейся лавины сковородок, начала забрасывать дрова в печь. Я устало опустился на подушки рядом с бабулей и заметил, что на её столе лежит моя варежка, та самая, которую вчера украла чёрная лиса.

Я уставился на бабулю. Заметив мой взгляд, она растянула губы в улыбке, румянец заиграл на скулах-вишенках. Я медленно взял варежку, но бабуля не шевельнула и бровью. Я оглядел нору. Но где же она? Здесь даже других комнат нет.

– Что-то потерял?

– Вы одна живёте?

– Конечно.

– И зверей не держите? Например, лис?

Бабуля сделала круглые глаза, а Девочка недобро зыркнула на неё из-под чёлки.

– Здесь живу только я, –  бабуля также улыбалась, – Почему спрашиваешь?

Я покачал головой и убрал варежку в карман дохи, думая о том, зачем неходячей бабке прятать лису где-то в доме, но меня отвлекла Лилёк, пробующая одну из подушек.

– Плюнь, Соплежуйка, – окликнул я её, но у мелкой чесались зубы, и она продолжала вгрызаться в ткань.

Бабуля махнула рукой, мол, пусть грызёт, не жалко, и, блаженно прижмурившись, раскурила трубку. Я сфокусировался на сушёной морковке, подвешенной около окошка в потолке: по ней неспешно ползла капля воды, просочившаяся из щели снаружи. Капля текла по верёвочке, устремляясь вниз по кожуре и, падая с морковки, разбивалась о землю. Я размышлял о том, как незаметно подвести разговор к амультаре так, чтобы ни Злая Девочка, ни бабуля не заподозрили лишнего.

– Алекс, о чём задумался? – спросила старушка.

– О еде, конечно, о чём мы вообще спрашиваем?! – Девочка не дала мне ответить и указала бабушке на морковку.

– Ох, она, поди, пересушенная.

– Нет, – вздохнул я, – думаю о том, кто всю деревню углем измазал?

– Хулиган какой-нибудь, – подмигнула мне бабуля.

Девочка наморщила нос:

– А уверен, что не ты?

– Уверен. Может, пришлый кто-то или злые духи? Или враги. Есть у вас недруги?

– Да не переживай, – бабуля зевнула и потянулась, – духов амультара к деревне не пустит. А врагам…заняться, что ли, больше нечем?

– А что она делает, ваша амультара? – услышав заветное слово, я едва не выдал своё волнение.

Не слишком ли странный вопрос? Девочка прищурилась и вздёрнула верхнюю губу, обнажая клыки. Она не торопилась переводить, и я затараторил, чтобы оправдать своё невежество:

– У нас, у вещих, тоже есть такие кристаллы. Они даруют энергию для летучих кораблей.

Чтобы враньё звучало убедительно, я приправил его щепоткой правды, и Девочка, опустив плечи, начала обсуждать с бабушкой мой вопрос.

– Это защита богов, – сказала старушка.

– Эра даёт нам силу взамен на кровь, отданную амультаре, – с гордостью произнесла Девочка, вскочила и сделала знак руками, воздавая уважение божеству.

– Какую силу? Отчего защита?

– Амультара издревле защищает нас от пришельцев с той стороны, – сказала бабуля, понизив голос.

С той стороны… Здесь два варианта: либо имеется в виду мир мёртвых, некие тёмные силы, которых боится деревенское дурачьё. Этими пришельцами может быть любая неизвестная чушь, призраки, дикие звери или просто чужаки… Либо… Ещё одна талая капля скатилась по морковке.

– Да съешь уже эту морковь! – Девочка, следившая за моими размышлениями, бросила в меня сушёнку.

Я схватил её на лету и покрутил в пальцах, пытаясь не потерять след уже готовой созреть идеи. Либо… Пришельцы – это мы. Иномирцы. И амультара – защита от открывающихся просветов в соседние десять миров. Впервые о таком слышу. Наши учёные умы должны были знать об этом, наверняка они и знали, только отчего-то со мной не поделились. Барьер, не допускающий чужаков к поселениям, – возможно ли это? Под силу ли амультаре таких размеров создать подобное? Да, но ей нужна энергия. А ведь над амультарой как раз установлена чаша с кровью.

– Часто вы приносите жертвы богам?

– Отчего такой интерес, Задохлик?

– Просто скажи. Часто?

– По праздникам, – процедила Девочка.

Вернувшись домой, обнаружили, что нашу нору подтопило весенними водами, и отец дикарского семейства вместе с соседом латают щели в потолке и стенах. Я любовался этим зрелищем, перебирая зерно. Вода лилась отовсюду, мгновенно размывая глину, которой они пытались замазать трещины, и их работа становилась столь же бесполезной, как и моя.

В монотонности просеивания зёрен нашлась своя прелесть, появилось время поразмыслить о недавней догадке. Амультара даёт им какую-то «силу» и защищает от неведомого зла. Девочка сказала, по праздникам – значит, регулярно, в одно и то же время, запас энергии пополняется. Предположим, что артефакт создаёт барьер от просветов над деревней, тогда, если выключить амультару, то и барьер падёт, и просвет на Святую Землю откроется прямо отсюда. У меня даже сердце забилось быстрее от этой сумасшедшей надежды. Что, если билет домой всё время лежал у меня под носом? Может ли быть всё так просто?

***

– Ночное зрение: активация, – скомандовал я, когда обитатели норы затихли и погрузились в деревянный сон.

Лишь бы дурёха Лилёк не проснулась и не увязалась следом. Я проверил малявку, спящую у входа. Оцепенела. Значит, девчонка всё-таки местная.

– Тук-тук, – постучал ей по лбу, чтобы удостовериться наверняка.

Она не шелохнулась.

На выходе из преднорья я поскользнулся, проехался по заледеневшей дорожке и едва не разбил колени. Сбоку мелькнула чёрная тень. Я обернулся: никого. Поднялся с земли и, ссутулившись, поспешил в центр деревни.

Лица идолов зловеще подсвечивались снизу красным сиянием амультары, голоса, как назло, пробудились и высунули воздушные носики из недр сознания. Нужно было сосредоточиться.

– Вас нет, – убеждал их я. – Я здесь главный, заткнитесь все.

– Арут…ти..соль.. – отвечали они.

Если я прав, сейчас решится моя судьба. На неверных ногах вошёл в круг божественных братьев, приблизился к амультаре. Сердце хотело сбить мой настрой, отдаваясь бешеным гулом в ушах и смешиваясь с неразборчивым шелестом. Я стянул варежки и попробовал поднять жертвенную чашу из рук близнецов, но она оказалась тяжелее, чем выглядела. Свет камня погас в то же мгновение, как я снял источник энергии.

Не выдержав тяжести чаши, я опустил её на колено.

Ничего не менялось. Не обрушился небесным водопадом неведомый барьер. Не хлынули орды тёмных тварей, прорвавшиеся сквозь защиту. Мир Живы спал.

Вдруг высоко-высоко в небе что-то заискрилось, и золотой просвет растянулся между облаками, я обрадовался: неужели сработало? Но минуты капали в Бездну, а вокруг ничего не менялось. Я застонал от досады – один-единственный просвет. Я вам птица, что ли? В надежде, что просветы откроются где-нибудь поближе к земле, я отчаянно вглядывался в темноту звёздной ночи. Холодное остриё ткнулось мне в шею прямо под ухом.

– Поставь на место, – раздался низкий, пугающе спокойный голос.

Повернув голову, я встретился взглядом с глазами Дэйкири, с испуга, аж вспомнив её имя. Я попытался отклониться, но копьё, которое она сжимала в руках, ещё сильнее упёрлось мне в кожу. Я медленно поднялся и взгромоздил чашу на место.

– Отойди от неё.

Осторожно развернувшись, я сделал шаг в сторону, дикарка замерла, оперевшись на полусогнутую ногу, готовая нанести удар копьём. Похоже, она умела обращаться со своим оружием.

Глава 4. Похороны и роды.

Олежа. Жива. Иордический остров. Пасечноя́рь.

Дверь распахнулась с таким грохотом, будто её выбили ногой. Сразу потянуло сквозняком, и Олежа наморщил нос.

– Дорогой брат, ради богини! Почему ты ещё здесь?! – с порога закричала княжна Яна.

– Прости, Олежа, я не хотел её пропускать, – чуть не плача взвыл Нико́ля, судя по звуку, ворвавшийся в комнату вслед за княжной.

Олежа повернулся на бок в сторону гостей, не собираясь вставать с подушек:

– Потому что ещё зима, Яна. Прикрой дверь, Николя, да не расстраивайся. Что уж с ней поделать?

– Княже, – простонал Николя, – а мне-то внутри остаться или снаружи?

Олежа неопределённо повёл плечом.

Сестра, звонко щёлкая каблуками по полу, мерила шагами комнату.

– Сколько ты ещё планируешь валяться? Весна уже родилась! Кюна издала указ начать медовую догля́дню седмицу назад. И что мы видим?

– Мы ничего не видим, – пробурчал Олежа.

– А почему ты до сих пор не прозрел? – снова возвысила голос Яна.

От криков княжны у Олежи зазвенело в ушах. Ему невыносимо захотелось прикрыть их, но из уважения к старшей сестре пришлось сдержаться.

– У тебя времени в обрез! – Яна шуршала пергаментом. – Ты это видел? Ах да! Ты же у нас слепой! Ну, так я тебе зачитаю!

Олежа подумал: «Не пора ли спрятаться под подушкой?» Сестра нападала на него так, будто он мог как-то повлиять на своё зрение.

– Пасека Хольгрида, Иволги, Темерника, Медовые Улаи, пасека Пафнурия, – тараторила Яна. – Потом у тебя что? Явиться в Беломе́дье, пока Эрула́йн не взойдёт в зенит. Как планируешь всё успеть?

– Ты что, не видишь, что я слепой?! Не могу я в доглядню пойти, – с толикой обиды прогудел Олежа, приподнимаясь на локтях.

– Да мне плевать на твою спячку! Собирай своих чудиков и отправляйся в дорогу!

– Но как я должен идти? С палочкой?

– Да хоть пластом в телеге, но выезжай, я тебя прошу, – тон княжны стих и сменился на умоляющий.

– Пока не вернётся зрение, я никуда отсюда не выйду. – Олежа опять уронил голову на перины.

От его движения пыль, прятавшаяся в подушках, взлетела, и князь, вдохнув её носом, громко чихнул. От этого звука Яна снова взбодрилась.

– Да почему? Почему ты не можешь ехать?!

– Где ты такое видела – доглядню с лежачим князем? Пасечники нас уважать перестанут. – Олежа зевнул.

– А-а-а! Да прекратишь ты когда-нибудь переживать, кто и что о тебе подумает?! – Яна со злостью отшвырнула листок пергамента.

Вопреки её вспышке, тот мягко заскользил по воздуху и опустился на пол.

– Поглоти тебя Бездна, Олежа! Мне плевать как, но ты выполнишь всё в срок! – рявкнула она и выбежала, напоследок саданув дверью о косяк.

– Вот же кипучая женщина, – донёсся тихий голосок Николи.

Похоже, он спрятался куда-то в угол, подальше от бушующей княжны. Олежа вздохнул: его всё ещё окружала пустота, зима в этом году слишком затянулась, и князь, как никто другой, ощущал это на себе.

– Она права. Весна уже в мире Живы, а он… оно всё ещё спит. Почему, Николя? Может, ты мне скажешь?

Николя подсел на подушки.

– Я попробую, Олежа, поглядеть, в чём дело, но ничего не обещаю.

Он замычал что-то невразумительное, побулькал горлом и надолго замолчал. Олежа не знал, оцепенел ли Николя, перешёл ли в мир грёз или просто сидит молча, задумавшись о своём, но не решался спросить. Князю не хотелось показывать, что он не разбирает происходящего перед самым носом.

Они сидели в тишине, и князь изо всех сил прислушивался к дыханию друга.

– Ничего не пойму, Олежа. Может, холодно ещё слишком? А ты не пробовал попросить Анну, чтобы она разбудила зрение? – наконец пробормотал Николя.

Олежа отвернулся в угол, нащупал стенку и уткнулся в неё лбом. Князь уже не первый день обдумывал молитву богине, но как просить её о таком, не представлял, ведь Анна осуждала тот способ, которым Олежа получал своё зрение.

– Нельзя, – грустно сказал он. – Значит, ждём. Всю зиму прождали, ещё несколько дней осилим.

Николя отчего-то не уходил.

– Ты на Яну-то не обижайся, – попросил он. – Не понимает она, каково это… быть не таким, как все.

– А ты у нас будто понимаешь? – сказал Олежа и сердито прибавил: – Нечего меня жалеть! Лучше бы я никогда не знал, каково это – видеть. Тогда и тосковать не о чем было б.

– Я-то, может, и понимаю кое-что, – чуть слышно вздохнул Николя.

Олежа различил, как скрипнула входная дверь и кто-то из холопов прошаркал по полу, в каминной печи затрещала разгоревшаяся береста и по комнате потянулся лёгкий запах занявшихся дров.

– Пролежни ещё не появились, княже? – раздался ворчливый голос, и Олежа тут же признал дядьку Михайло.

– Дядь, ты что не сказал ничего? Я и не узнал тебя.

– Проверял, вдруг ты видишь уже.

– Видел бы, встал.

– Да ты, поди, и не встанешь. Полгода провалялся. Хоть бы на двор вышел, кости размял да топорики покрутил! Подумаешь, что слепой, – руки, чай, не отпали?

– Не пойду я на двор. И не проси даже. Мало я, что ли, по жизни позорюсь?

Дядя Михайло зафыркал. Олежа уткнулся в подушки. Ожидание становилось всё мучительнее. Друзья и родичи, подгонявшие князя, не помогали перенести немощь, а лишь напоминали ему, в какое беспомощное существо он превратился.

– Анна, дай мне терпения выдержать всё это! – как-то ночью взмолился Олежа.

Нельзя ему просить о пробуждении зрения, но хотя бы в такой малости, как терпение, вдруг богиня не откажет?

Разбудив Олежу, ясные лучи просочились сквозь занавески, в них кружились расплывающиеся блики. Только тот, кто знает, что значит терять зрение, может по-настоящему оценить чудеса световых переплетений. Князь проснулся словно в другом мире: ещё слабое, затуманенное зимой и городским шумом, его волшебное зрение вернулось. Сам князь остался слеп, но начал различать свет всем телом и даже больше чем телом, так, точно у него открылись тысячи незримых глаз.

Забарабанили в дверь.

– Олежа! Сегодня! Я видел! В мире грёз!

Олежа с улыбкой открыл Николе дверь, взревел, схватив друга за шиворот, и затряс его в воздухе.

– Я знаю! Знаю! Хвала Анне! Собирай наших! Выезжаем в доглядню!

Алекс. Деревня Меркитасиха.

Мгновение длилось, растягивалось и продолжалось в ледяной ночи. Пальцы замерзали, а Дэйкири всё молчала. На лице её не отражалось ни гнева, ни угрозы, но от её присутствия всё моё тело, робкое сердечко, голоса в голове съёжились и уползли под шубу, только вена, куда упиралось копьё, билась, предвкушая, что сейчас её течение оборвётся, а щёки наливались жаром стыда.

– Что ты хотел сделать?

– Проверить, что будет, – я еле выдавил ответ.

В горло как будто запихали пучок соломы.

– Ты хотел, чтобы на нас напали чужаки? Так, они бы и тебя не пощадили.

– Нет. Я не этого хотел.

– Почему бы мне не добавить твою жизнь в жертвенную чашу? Боги любят получать в дар кровь из самого сердца. – Остриё копья продавило дорожку от моей шеи к груди.

Я не верил, что она убьёт меня, но с психическими дикарями шутки плохи.

– Живой я больше полезен.

– Ну, расскажи, почему же? – Она неторопливо наклонила голову, не отводя чёрных с красным отблеском глаз. – Удиви-ка меня. Как раб ты хуже Соплежуйки, а жрёшь в три раза больше.

– У меня богатая семья. Отвезите меня в ближайший город, позвольте связаться со своими, и вам заплатят столько, сколько попросите.

– И почему ты только сейчас об этом говоришь? – Она выпрямилась, заставила меня развернуться и толкнула в спину, направляя к норе.

Теперь я не видел её лица, и стало сложнее отследить, поверила она мне или нет, поэтому решил сказать правду:

– Я надеялся, что за мной прилетят или будут искать.

– Чем докажешь, что за тебя заплатят?

Я задумался. Споткнулся на ровном месте, но был схвачен за капюшон. Выиграл время для подходящей мысли.

– Ты знаешь, кто меня нашёл? Я пришёл сюда с укулеле, это такой музыкальный инструмент, он был в чехле.

Дэйкири не двигалась и не подгоняла копьём. Слушала, позволяя мне говорить.

– И если укулеле не закинули в топку, можешь найти её и посмотреть. Она очень дорогая – сделана из блестящего дерева с золотыми струнами.

– Она твоя? Сможешь играть на ней?

– Конечно.

Убивать меня она передумала; перед входом в нору встряхнула за капюшон и предупредила:

– Я слежу за тобой, Задохлик. Ещё одна ночная вылазка – и ты станешь весенней жертвой вместе с Лилёк, – с этими словами она толкнула меня в лаз, и я едва ли не скатился с лестницы до самой земли.

Той ночью я долго не мог устроиться в запечном углу: план с амультарой провалился. Возможно, что-то ещё не даёт открываться просветам ближе к земле, а может, нужно больше времени, чтобы они открылись? Так или иначе, теперь сумасшедшая дикарка будет настороже, а я не хочу рисковать жизнью, добираясь до кристалла.

Что ж… Если она поверила, что за меня дадут выкуп, и скажет об этом взрослым, появится шанс выбраться из этой дыры и найти Наукоград, тогда мой сегодняшний поход прошёл не совсем впустую. Хорошо бы как-то выведать у бабули, не знает ли она, случайно, о заветном городе.

***

– Нет, милочек, о таком месте я не слыхала, – отвечала старушка на все расспросы.

Хотя чего я ожидал от дремучих деревенщин?

Моя помощь с бабулей сводилась к минимуму, дикарка почти всё делала сама, и мне подумалось: она таскает меня за собой только потому, что не хочет оставаться наедине со старушкой. Мы с Лилёк и бабулей пили чай, когда в уют норы пургой, сокрушающей на своём пути веники и корзины, внеслась младшая из сестёр. По её лицу и задыхающейся речи я понял – случилось нечто ужасное.

Дэйкири вскочила с подушек, едва не снеся стол, и они с сестрой бросились на улицу. Я вопросительно уставился на бабулю, но без переводчика наш разговор наткнулся на гвоздь непонимания и повис на нём, грустно свесив ножки. Лилёк распереживалась и опрокинула кружку на столешницу, по скатерти расползлось мутноватое пятно. Пришлось прибраться, после чего бабуля замахала руками, отправляя нас на свободу. Видимо, испугалась, что мы с Соплежуйкой ещё что-нибудь испортим.

Солнце окрасило засыпающее небо в бордовые цвета и, зевнув, закатилось за горизонт. Холодало. Шляться по деревне днём мне не нравилось, а от компании Лилёк не было никакого толка, к тому же, чтобы она не потерялась, приходилось тащить малявку за капюшон. Недолго думая, я решил выяснить, что же случилось у сестёр.

Пока мы добрались до дома, наступили сумерки, и из дремлющей космической тени выглянул зелёный хвост Бездны. В норе незнакомые бабы грели и таскали воду в дальние комнаты, кто-то схватил меня за воротник и потащил с дороги в запечный угол. Там стало тесновато. Я стянул шапку с себя, доху с Лилёк и недовольно посмотрел на сестёр, занявших мою спальню. Дэйкири ответила мне скучающим взглядом, старшая девочка сложила руки на груди и отвернулась в сторону, а мелкая высунула язык. На это я показал ей неприличный жест, но она, по малости лет, его не расшифровала.

Вскоре тётки убрались с кухни, и последняя, закрывая дверь, отдала сёстрами приказ на своём языке. Девочки открыли окно в потолке, холодный ветер разгулялся по дому. Посреди комнаты они затеяли что-то странное: старшие вдвоём оттащили стол к стене, а младшая скидала в сторону подушки. На освободившееся место они поставили большую бадейку, высыпали в неё муку, какие-то специи и налили воду. Младшая сестра притащила огромный обтянутый кожей бубен. Этот инструмент сразу привлёк моё внимание, и я подался к нему, но Дэйкири наступила мне на руку.

– Эй! – возмутился я.

Она не ответила и, развернувшись на пятках, выбежала из комнаты, а оставшиеся девчонки расставляли маленьких деревянных божков вокруг бадьи. Хлопнула кухонная дверь: Дэйкири вернулась, неся что-то в руках.

У меня перехватило дыхание – знакомый чехол. Она присела рядом и, хмурясь, вручила его мне. Я осторожно открыл застёжку. Укулеле оказалась живой и здоровой. Я засмеялся от восторга, осматривая её. Встретился глазами с Дэйкири – та щурилась с любопытством, изогнув бровь.

– Подыграй нам, докажи, что умеешь, но не произноси ни слова до окончания обряда. Понял, Задохлик?

– Понял, понял, Злая Девочка.

– И эту дуру не выпускай. – Она легонько пнула ногу Лилёк.

Свечи, расставленные по углам, давали неровный свет. Три фигуры замерли в центре около бадьи, окружённые деревянными идолами, послышались ритмичные удары в бубен.

Старшая сестра надела маску лисы, обвязанную разноцветными нитями, укрывшими её плечи, и запела тихим шёпотом, будто боясь потревожить высшие силы. Пальцы мои невольно поддержали ритм, а в ритуальное пение вступила средняя сестра – неожиданно звонким зазывающим кличем. Голос старшей набрал силу, его подхватила младшая, и песня троих слилась в единый призыв.

Лилёк задёргалась, но я не мог оторвать глаз от фигур, взявшихся за руки и кружившихся в хороводе демонических теней. Песня взметнулась дикой птицей, словно проникая в стены тесной норы, юбки забились чёрными флагами, подхваченные ветром. Сёстры вскинули ладони, подняли лица к потолку, и мои уши наполнил всепоглощающий зов. Каплями дождя, стучащими по металлической крыше, он поднялся из глубин груди сестёр и порывом грозовой бури раскатился по комнатам. Шерсть вздыбилась у меня на руках, а струны зазвенели в такт. Лилёк заплакала.

Всё оборвалось в одно мгновение. Страшная молитва, или заклятие, кончилась. Сёстры обратились в деревянные статуи, видимо, впали в транс. Я отлепил пальцы от укулеле, на них остались чёткие отпечатки струн. Лилёк громко всхлипнула в тишине.

Из дальних комнат отчётливо прозвучал женский крик. Оцепеневшие с поднятыми руками сёстры ожили, приобрели привычный облик и тяжело задышали. Старшая достала нож и зашептала на своём диком языке. От того, как это было похоже на голоса в моей голове, я скривился и в отвращении передёрнул плечами.

Эхом её слова повторили сёстры и протянули руки вперёд. Старшая в три резких удара разрезала ладони, и девочки соединили раненые руки, медленно опустились на колени, и кровь полилась в бадью. Втроём сёстры замешали тесто, затем молча скатали шар и, посадив его на подставку, отправили в печь.

Все замерли, не решаясь случайно спугнуть тишину. Криков из дальних комнат больше не было слышно. Лилёк вертела в руках соломенную куклу. Печь с открытой трубой остывала. Воск таял, и свечи наклонялись, будто искривлённые болезненной судорогой тела.

С треском взорвавшейся молнии распахнулась кухонная дверь: вошли три женщины. Мамаша, босая, с растрёпанными по плечам волосами, рыдала и прижимала что-то к груди, двое других поддерживали её под руки. Они направились к печке, а сёстры достали новый противень. Мать, не вытирая слёз, уложила на него неподвижное, одеревеневшее тело. Мёртвый младенец. Я закусил нижнюю губу, а дикарки открыли заслонку и поставили противень с телом ребёнка в печь.

Тишина. Три удара сердца. Женщины что-то забормотали. Сёстры сидели, склонив головы, мамаша опиралась на стену. Магический заговор прекратился. Силы покинули мать, и она сползла по стене на пол, а женщины достали противень из печи.

Визгом пилы о металл взвился вопль младенца. Ребёнок ожил! Мать протянула руки, и ей передали малыша. Взрослые засмеялись, облегчённо заговорили и, счастливые, покинули кухоньку. Сёстры, наоборот, молчаливые и скорбные, склонились над испечённым ими ритуальным хлебом.

Дэйкири и младшая сестра заревели, упав на колени, старшая спеленала хлеб в тряпицу и, прижимая его к груди, с причитаниями понесла к лазу. Младшие, обливаясь слезами, пошли за сестрой.

Что они затеяли? Я не утерпел и отправился за ними. У лаза столкнулся с отцом семейства, спешившим поприветствовать новорождённое дитя. Он не обратил на меня внимания, и я юркнул по лестнице вверх,  натягивая шубу, припустил за сёстрами. Старшая, всё ещё с маской на лице, возглавляла скорбную процессию. Кто-то сзади зашлёпал по снегу: Лилёк, босая, в ночном платье, неслась по ледяной дорожке. Пришлось завернуть дурищу в мою шубу и взять на руки.