Портрет неизвестной, или Во всем виноват Репин

Валериан Маркаров

Портрет неизвестной, или Во всем виноват Репин

Исторический детектив, не претендующий на документальную достоверность. Имена, характеры, места действия вымышлены или творчески переосмыслены. Все аналогии с действительными персонажами или событиями случайны.

Глава 1

Прелестная фарфоровая балерина, стоя на одной ноге и изящно откинув назад другую, со скорбью в глазах взирала на стройное, облаченное в длинное шелковое платье тело, лежавшее на полу в луже крови. Лицо женщины хранило следы вечернего макияжа, отчего кожа ее казалась удивительно гладкой, без единой морщинки, а с затылка красными сгустками свисала запекшаяся кровь. Ухоженные волосы каштанового цвета, казавшегося натуральным, пушистым ковром разметались по полу, кое-где спутались, а некоторые локоны приобрели багряный оттенок. Рядом с телом, на самом углу массивного мраморного камина с бронзовыми украшениями, темнело уже заметно подсохшее красное пятно неправильной формы. Словно голодные падальщики, слетевшиеся на пир, вокруг тела копошились люди в форме и погонах, слепили вспышки фотоаппаратов, чьи-то руки расставляли желтые таблички с цифрами. А она лежала на полу, одинокая и холодная, как камень, и смотрела на окружающих пустым, затуманенным взглядом из-под полуопущенных век, будто лицезря то, что не дано видеть живым. Ее земное время навсегда остановилось.

Вопрос напрашивался сам собой: была ли смерть вызвана несчастным случаем. Или это убийство, и тогда кто и, главное, за что мог убить ее?

– Гамарджоба, – внезапно раздался голос появившегося в дверях рослого осанистого мужчины в черном костюме и шляпе.

– Разрешите представиться! Лейтенант полиции Ладо Метревели, – отчеканил офицер, молниеносно вытянувшись в струнку перед начальством. – Приказано перейти в ваше подчинение на время следствия. Я так много слышал о вас, батоно Гиви. Рад знакомству.

Старший следователь управления полиции Мтацминдского района вице-полковник Давиташвили Гиви Михайлович окинул взглядом мало походившего на офицера юнца с ароматом мальчишеского пота, с подозрением оглядел его гладкую кожу, как будто по ней редко водили бритвой. Копна его непослушных темных волос выглядела так, словно готова противостоять любой расческе, которая попробует ее усмирить. И эти очки, они были в совершенно несуразной оправе, которые бы больше подошли какой-нибудь библиотекарше. «Надо же, какой молокосос», – подумал он и протянул руку, и лейтенант после нескольких мгновений растерянности пожал ее. Рукопожатие у него было теплым и крепким, как у самого Гиви Михайловича, а улыбка, по-детски простая и открытая, довершила приятное впечатление.

– Ну, что успели выяснить, Ладо? Личность погибшей установлена? Докладывайте по форме.

– Так точно! Факты таковы, – начал тот голосом произносящего речь прокурора. – Погибшая – хозяйка этой квартиры, Изабелла Дадиани, шестидесяти пяти лет, давала частные уроки французского языка. Проживала, как я понял, одна, если не считать приходящей домработницы…

Когда старший следователь коротким кивком головы дал понять, что внимательно слушает, тот продолжил:

– Эксперт-криминалист считает, что смерть наступила вчера около десяти часов вечера.

– А где он сам?

– Он осмотрел тело, потом сказал, что оставляет труп на попечение следствия, и уехал по срочному делу. Вам привет передавал. Сказал, позвонит. Только странный он какой-то, этот эксперт, батоно Гиви. Все время шутил, что в морге покойная будет более разговорчива. А от самого слегка несло спиртным…

Гиви Михайловичу не составило труда догадаться, о ком говорит лейтенант. Судмедэкспертом в управлении долгие годы служил пожилой человек по имени Анзор Георгиевич. Он был специалистом самого высокого уровня и одним из тех немногих энтузиастов, одержимых профессией, на которых держалась вся судмедэкспертиза. Поэтому Гиви Михайлович с пониманием относился к его пристрастию: работа у него не очень приятная – с трупами возиться, тут ведь без маленькой чекушки никакой душевности, сплошной цинизм. А Анзор не мог без чуткости, как-никак столько лет работает на пороге в загробный мир, куда людей с добрым напутствием провожать надо. Ну и помянуть новопреставленного на дорожку – святое дело.

– Следы остались какие-нибудь?

– Нет ничего, за что можно было бы зацепиться, батоно Гиви.

Гиви Михайлович поморщил шрам над бровью и вопросительно посмотрел на помощника.

– Что значит «нет ничего»? Запомните, Ладо: невозможно совершить преступление, не оставив хоть каких-нибудь следов. Понимаете? Потому что убийство без улик является несчастным случаем по определению… Дверь проверили? Нет следов взлома?

– Замок не поврежден, решетки на окнах – тоже.

– А как насчет отпечатков?

– Криминалист сказал: «Обрадовать ничем не могу. Всё стерто. Хотя есть пара-тройка отпечатков, которые, возможно, удастся идентифицировать через базу данных – вдруг где-нибудь да всплывут, мало ли что. А так везде только пальчики убитой и ее домработницы».

– В общем так, лейтенант. Ничего здесь не трогать, понятых отпустить. Все понятно?

– Так точно.

– Да, а кто первым обнаружил тело?

– Домработница, когда пришла сюда сегодня утром и обратила внимание на приоткрытую дверь квартиры. Она говорит, что сразу заподозрила неладное, потому что хозяйка никогда не оставляла дверь незапертой, заглянула внутрь и окликнула Изабеллу Дадиани, но та не отозвалась. Тогда она вошла в квартиру и увидела ее, неподвижно лежавшую на полу. Тело ее было холодным. Кстати, батоно Гиви, я уже ее допросил…

– Не допросил, а опросил, – сухо поправил помощника старший следователь, подняв указательный палец. – Где она?

– Кто?

– Ну, не погибшая же? Домработница!

– Она сидит в соседней комнате и плачет. Мне кажется, батоно Гиви, она тут вообще ни при чем, – ответил лейтенант. – В академии нам рассказывали о похожем случае…

– Я не спрашиваю, что вам кажется. Оставим догадки на потом, ограничимся фактами, – прервал помощника старший следователь, издав похожий на ворчание звук. – А сейчас пригласи ее сюда, пожалуйста. Да, и после этой домработницы опроси соседей. Всех до единого! Болтливые соседи бывают очень полезными свидетелями. Кто-нибудь наверняка что-то видел. Нет ничего лучше, чем свидетельство очевидца.

– А что, если никто ничего не видел, батоно Гиви?

– Значит так, – следователь неожиданно перешел на ты, – разделишь людей на три группы. На тех, кто ничего не видел. На тех, кто не видел совершенно ничего. И на тех, кто хоть ничего и не видел, но жаждет пообщаться с оперативниками. Ясно? Выясни, что они за люди. Кто выпивает? Кто жену избивает? Кто кому сколько должен? Вытащи на свет божий всю грязь, какую только можно…

По выражению лица лейтенанта было ясно, что меньше всего ему хотелось сейчас теребить соседей.

– Грязи бояться – в полиции не служить! – громогласно заявил Гиви Михайлович и улыбнулся. – Привыкай, лейтенант Метревели.

– Будет сделано.

В квартире витал неповторимый запах прошлых поколений вперемешку с запахом благовоний: пахло то ли лавандой, то ли какой-то другой смесью вроде засушенных лепестков роз и всяких других цветов, что обычно кладут в чаши и вазы для аромата. Вероятно, он исходил от комнатных растений, которые стояли в горшках на резных жардиньерках и приятно кружил голову. Пребывая в раздумьях, Гиви Михайлович прошелся вдоль стен с лепными украшениями, повел руками над креслами, принюхался к открытой бутылочке красного «Шато Ля Флер-Петрюс» и двум хрустальным бокалам, которые стояли на маленьком столике. Рядом лежали тонко нарезанный багет, небольшие кубики острого козьего сыра, черные маслины с дольками лимона и деликатесное мясное ассорти из копченостей. Вина оставалось на полбутылки, и можно было сделать вывод, что хозяйка успела выпить с кем-то по бокалу. Но вот с кем, это оставалось загадкой. Он пробежал пальцем по тисненым корешкам стоявших строго по размеру книг из встроенного в стену шкафа, взял в руки и бережно открыл потрепанный временем томик прижизненного издания «Войны и мира» Льва Толстого. А затем еще раз окинул взглядом помещение.

Из прихожей широкий коридор с выходящими в него дверями уходил в глубь квартиры так далеко, что его окончание терялось в полумраке. Жилище Изабеллы Дадиани в добротном доме постройки девятнадцатого столетия состояло из нескольких комнат и больше напоминало музей. Под потолком просторной гостиной c затейливой лепниной находились раритетный диван с креслами, а старинное фортепьяно с подсвечниками, слегка потертыми и покрытыми благородной патиной, удивительным образом гармонировало с изящным декором камина. В соседней комнате, служившей, по-видимому, столовой, стоял обеденный стол на изогнутых ножках, стулья и декоративные шкафы из красного дерева с узорами, заполненные начищенным до блеска столовым серебром. На полках сервантов можно было разглядеть дорогие сервизы с голубым клеймом «Императорский фарфоровый завод – 1744», вазы из хрусталя, статуэтки из бронзы на мраморных подставках, старинные безделушки. Каждая из этих причудливых вещичек, вероятно, имеет свою историю, подумал Гиви Михайлович, и может украсить собой витрину хорошей антикварной лавки. Какой-то герб, выгравированный на стоявшем на каминной полке серебряном блюде, ничего ему не сказал, даже несмотря на то, что повторялся в цвете на задней стороне спинок кресел с тканевой обивкой. В центре спальни стояла большая кровать, над которой был раскинут поддерживаемый четырьмя колоннами пурпурный балдахин с французскими лилиями, пол был устлан ковром, должно быть, персидским: он был настолько мягкий, что, ступая по нему, туфли почти полностью тонули в ворсе. От полок туалетного столика исходил запах пудры для лица. Он подошел к платяному шкафу, на полированной поверхности которого виднелись следы порошка для снятия отпечатков, и открыл дверцы. Здесь теснились платья и пальто, аккуратно висевшие на плечиках, на одних полках находились стопки чистых полотенец, другие были заняты бельем, перчатками и чулками. Высокие окна спальни, полукруглые сверху, были оформлены белым шелковым тюлем и плотной, темно-зеленой шторой. Он потянул ажурную веревку сбоку окна и тяжелые бархатные шторы отступили перед солнечным светом. Блуждающим лучом по Тбилиси скользило утро, задевая купола церкви и наполняя улицы щедрым сиянием. Старый вагончик фуникулера старательно карабкался к вершине Святой Горы, оттуда дул теплый ветер, открывший розовые цветы абрикосов и распустивший вербу.

Вздохнув, Гиви Михайлович отошел от окна и ненароком заглянул в старинное, слегка потемневшее от времени зеркало в позолоченной рамке, из которого в мягком освещении хрустальной люстры на него смотрел усталый мужчина с большими носом, темными мешками под глазами, глубокими морщинами на лбу и щеках, поредевшими седыми волосами и слегка заросшим щетиной тяжелым подбородком. Да, подумал он, вид не очень, будто не спал тысячу лет.

У него и раньше пошаливало сердце, и как ни старался он не выказывать признаков нездоровья, все же не раз хватался за него рукой на службе. А она у него была ответственная и, как он сам считал, важная, а потому, нервная. Он давно тешил себя мечтой о том, чтобы выйти на заветный покой и начать новую жизнь – жизнь рядового пенсионера. Быть может, тогда он позабудет про все свои болячки и таблетки, прописанные нечитабельным почерком доктора: хватит с него преступников, на которых он растратил свои лучшие годы. Да и с «мотором» шутки плохи: вот раньше он соколом взлетал на четвертый этаж их «сталинского» дома, а сейчас приходится останавливаться чуть ли не на каждой лестничной площадке и, прислонившись к исцарапанной различными надписями стенке, ждать, когда восстановится дыхание. Да и то, если стена не холодная. Потому что теперь всякая дрянь цепляется – от насморка до радикулита, стоит сквозняку его обнять. Эх, Гиви, постарел ты совсем, размышлял он. Вот было бы замечательно перебраться с любимой женой Мананой на их старенькую, ничем не примечательную дачу в Кахетии, и ухаживать там за разросшимся садом с вишневыми и яблочными деревьями, корпеть над аккуратными помидорными грядками, меж которых бегают два десятка исправно несущих яйца лохмоногих пестрых кур с мясистыми розовыми гребнями, скошенными набок. Там, в кругу веселых и шумных соседей, собравшихся в беседке двора, под свисающими на головы листьями янтарного винограда, он позволит себе медленно потягивать бархатистую домашнюю «Хванчкару» со вкусом малины и горной фиалки и закусывать блюдами, умело состряпанными хлебосольной Мананой, чьи радушие и хозяйское гостеприимство не ведают границ. И, конечно же, будут они с женой нянчить неугомонного ребенка единственного сына, который станет смыслом их жизни в поздние годы. Однако, как говорится, «человек предполагает, а бог располагает»: вовремя выйти на пенсию не получилось, начальство просило немного задержаться. Так Гиви Михайлович проработал ещё около трех лет, но и в этом году управление полиции Мтацминдского района Тбилиси «не нашло достойную замену его профессионализму, острому уму и удивительным способностям к сыску, которыми он, несомненно, обладал», и просто предложило ему уйти в отпуск.

Нынче шел тот самый первый день его отпуска, и он собирался как следует отоспаться первые три, хотя и не был уверен, что ему дадут отгулять законные четыре недели: в любой момент могли позвонить и потребовать срочно выйти на работу, если вдруг происходило какое-то особо тяжкое или громкое преступление. Разумеется, Гиви Михайлович мог отказаться, однако никогда этого не делал, потому что работу свою любил и относился к ней ответственно, зная, что все равно не сможет спокойно спать, пока не будет пойман преступник. Поэтому всегда, лишь услышав голос начальства в телефонной трубке, звучавший казенно и в то же время виновато, он кратко отвечал: «Выезжаю». Так случилось и в этот раз. Неожиданное дело об убитой Изабелле Дадиани нарушило все его планы на спокойную жизнь.

Голос вошедшей в комнату домработницы Лали вернул его к действительности.

– Все, что могла, я уже рассказала полиции. Что вам еще нужно? – молвила особа с неестественно большими карими глазами, сочными красными губами и пышной копной темных волос, усаживаясь на краешек кожаного дивана и источая тонкий аромат духов с запахом лаванды. По лицу этой женщины, белому как простыня, трудно было определить ее годы: ей могло быть лет двадцать пять, могло быть и десятью годами больше. Одним словом, это было одно из таких лиц, которые долго не стареют. Среди произведений искусства, окружавших ее, она выделялась удивительной простотой своего наряда, состоявшего из розовой блузки и джинсовых брюк, которые, похоже, становились ей тесноваты. И лишь нить фальшивого жемчуга на шее была единственным ее украшением.

– Я не знаю, что вы рассказали моему помощнику, но это дело веду я, и мне нужно записать ваши показания, – произнес Гиви Михайлович и, усаживаясь в кресло, достал из своей черной кожаной папки большой потертый блокнот и ручку. – Давайте начнем с самого начала и поподробнее. Вы, как я понял, давно работаете здесь?

– Что? – севшим голосом переспросила она. – Извините, я сейчас плохо соображаю.

– Я спрашиваю, как давно вы работаете в этом доме.

– Уже почти пять лет.

– И в чем же состоят ваши обязанности?

– Что за вопрос? В чем могут состоять обязанности домашней прислуги? – грустно усмехнулась она. – Готовка, стирка, глажка, уборка, поливка цветов. Ровно в полдень я подаю хозяйке черный кофе с лимонными меренгами, в обед…

Внезапно она остановилась, вынула из кармана тряпочку и, нахмурившись, подскочила к полированному шкафу и тщательно потерла его планку – сразу после того, как о нее оперся лейтенант. Похоже на то, что любое пятнышко в этом доме она воспринимала как личную обиду.

– Я прихожу сюда каждый день, кроме воскресенья, – продолжила она. – Что мне остается делать, ведь я ничего другого не умею, а нужно как-то выживать в этом мире. У меня сын шести лет, его кормить надо, одевать, в сентябре вот в школу пойдет. А работы здесь много. Квартира, сами видите, вот какая хорошая, большая, даже слишком большая. Тут раньше, до революции, вроде бы, консул турецкий жил. Говорят, что он…

– Про консула мы поговорим позже, сейчас это к делу не относится, – оборвал домработницу старший следователь. – Лучше скажите, у вас ведь есть ключи от этой квартиры?

– Ну, конечно, а как же по-другому! Вот они. Я их никому не давала, если вы это имеете в виду. У Беллы было немного друзей, точнее, их вообще не было. Но были знакомые, ученики. Она могла сама открыть дверь. Правда, ученики сейчас не ходят, у них каникулы…

– О каких знакомых вы говорите?

– О разных. Подруга у нее есть одна, то есть, была… Или этот, Соломон, хозяин антикварной лавки с Плеханова. Он сюда иногда приходил, они какие-то дела обсуждали, но всегда за закрытыми дверями.

– Что за дела?

– Не знаю. Я только однажды услышала, как Соломон сказал Белле: «Если вы еще что-нибудь захотите продать, вы только позвоните, и я буду у вас в течение часа в любое время дня или ночи».

– А могла ли она распивать с этим человеком дорогое вино? – спросил старший следователь.

– С кем? С Соломоном, что ли? Нет! Это исключено. К тому же, она недолюбливала его и называла старым пройдохой…

– Какие у вас были отношения с погибшей? Она вас не обижала?

– Нет, что вы. Мы прекрасно ладили, – торопливо проговорила она. – А почему вы спрашиваете?

– Когда вы последний раз видели Изабеллу Дадиани?

– Вчера вечером, в шесть часов, я как раз закончила влажную уборку…

– Закончили влажную уборку? Покажите, где вы убирались?

– Как это где? Везде! Отдраила как следует кухню, протерла косяки и подоконники, вымыла ванную с туалетом, вымела пыль изо всех углов и дважды перемыла полы.

– Значит, говорите, что закончили уборку в шесть часов вечера и стали собираться домой. Вас ничего не насторожило в ее поведении?

– Нет. Говорю же, все было как всегда. Белла с кем-то разговаривала по телефону, когда я уходила.

– По мобильному телефону?

– Нет, что вы, Белла никогда не пользовалась мобильным телефоном, говорила, что от него случаются опухоли в мозгу. Она разговаривала по домашнему телефону, – домработница безразлично пожала плечами и кивнула на прикрепленный к стене старинный телефон цвета слоновой кости с вращающимся диском и трубкой на рычаге.

– Она не упоминала, что к ней кто-то должен прийти? Может, была встревожена?

– Нет-нет, ничего такого не было. Я бы заметила.

– У вас есть какие-то версии случившегося? Ну, может, кого-нибудь подозреваете, кто бы мог, например, толкнуть ее? – голос следователя звучал бесстрастно. Все это время он не сводил с домработницы пристального взгляда, если только не считать тех моментов, когда что-то быстро записывал в блокнот своим крупным размашистым почерком. От его внимания не укрылись темные тени под ее глазами и слегка напряженные плечи. Да, подумал он, жизнь не оставляет без внимания подобных женщин – они всегда связаны с какими-то историями…

– Нет, я не знаю. Я ничего не знаю.

На щеках ее играл легкий румянец, а сама она заметно нервничала.

– А скажите, не угрожал ли ей кто-нибудь? Не ссорилась ли погибшая с кем-нибудь недавно? Или давно? И были ли у нее недоброжелатели или враги?

Женщина вздрогнула, словно ее ударили.

– Да, враги у нее были, – прошептала она, сцепив руки в замок. – Слишком много врагов.

– А вот это уже интересно, – моментально оживился Гиви Михайлович и взгляд его, обычно ясный и спокойный, засверкал неестественным блеском. – И кто же они, ее враги?

– Да все, абсолютно все вокруг терпеть ее не могли: соседи сверху, соседи снизу, соседи напротив. Исходили черной завистью от ее богатства, образованности, интеллигентности, потому что мечтали оказаться на ее месте… – она замолчала, и ее не лишенные чувственности губы горько искривились. – Вы ведь поймаете его, не так ли? – спросила она, запинаясь.

– Кого его?

– Убийцу!

Гиви Михайлович разгладил складки на брюках. Внимательно посмотрел на плинтус, как будто там мог быть ответ, и кивнул.

– Не волнуйтесь. Все обязательно выяснится. В свое время, – сказал он. – Всех найдем, поймаем и посадим. Кстати, я заметил, что в доме много дорогих вещей. Откуда они?

– Как откуда? Белле они достались по наследству. Она была из знатного рода. Ну вы ведь, наверное, и сами догадались, судя по ее княжеской фамилии Дадиани. Белла страшно дорожила всем этим, – домработница обвела комнату блуждающим взглядом, – можно сказать, больше всего на свете она любила красивые вещи и знала в них толк. Не знаю, насколько это правда, но она утверждала, что вещи благодарно служат только тем, кого любят. И непременно приносят им счастье. А что ей еще оставалось делать, кого любить? Из родственников у Беллы никого нет… А теперь нет и ее самой… Боже, как это ужасно! Ужасно!

Облокотившись на низкий мраморный столик и закрыв лицо руками, Лили заплакала.

– С вами все в порядке? Ну, успокойтесь, не надо плакать, не надо, – Гиви Михайлович уперся руками в подлокотники кресла, откинулся на его спинку и оно жалобно скрипнуло под его весом. – Лейтенант, принеси девушке воды. И раздвиньте же кто-нибудь, наконец, эти шторы…

Поток света хлынул внутрь мгновенно преобразившейся комнаты.

– Белла избегала солнечных лучей, – со слезами на глазах сообщила домработница. – Она твердила, что из-за них кожа быстро стареет и покрывается пигментными пятнами.

В дверях появился Ладо со стаканом воды.

– Простите меня, я совсем не выношу вида крови, – тихим голосом произнесла женщина после того, как сделала пару глотков. – Я ее боюсь. Мне плохо даже от одной капли. Знаете, когда мой сынишка разбил коленку, я чуть не упала в обморок…

Женщина задрала голову, пытаясь показать, как она лишалась чувств, и следователь успел заметить, что в носу у нее растут черные завитушки волос. Черт, подумал он, ну почему я обращаю внимание на всякую ерунду, когда нужно сосредоточиться на более важных вещах? Внезапно кресло показалось ему слишком жестким и неудобным, он поерзал, кашлянул и, насупившись, буркнул:

– Что-нибудь ценное пропало? Вы успели посмотреть?

– Мне кажется, все на месте. Хотя, знаете что, я почему-то не вижу картину. Она висела вон там, – домработница указала пальцем на стену – над камином, в маленькой рамке под стеклом…

– А что-за картина? – настороженно прищурился Гиви Михайлович и морщины разбежались по его лицу.

– Обычная картина! Ничего в ней не было такого особенного… Но Белла говорила, что это портрет ее прабабушки, которую, вроде бы, нарисовал какой-то знаменитый художник.

– Какой художник?

– Я не запомнила фамилию. Я вообще не запоминаю незнакомые фамилии…

Тут она вскочила и, бросившись в сторону, легким движением смахнула пылинку с одного из настенных светильников, освещавших коридор.

Глава 2

Небольшого роста сухощавый человек, чей возраст выдавала разве что седина, с  острой бородкой и волосами довольно длинными, слегка вьющимися, быстрой походкой пересекал татарский Мейдан. Был полдень, солнце застыло в зените, и от жары и духоты не спасала даже тень платанов, раскинувших свои могучие кроны. Блуждающий взгляд нашего героя ловил разгоряченные и лукавые глаза купцов и торговцев, в подвижной выразительности следивших за своим товаром и жадно выискивавших новых «муштари» на этой небольшой площади, сжатой со всех сторон кривыми и косыми «карточными» домиками. Не жалея ни своего горла, ни чужого слуха, продавцы стучали железными весами, звенели привешенными к потолку лавки колокольчиками, зазывая покупателей пронзительными криками: «ай яблук, ай виноград, ай персик», или: «дошов отдам, пожалуй барин», «ай книаз-джан, здесь хороши тавар!».

Жизнь тут начиналась задолго до рассвета, шумно кипела и была наполнена запахами плова и чурека, стуками молотков, звуками дудуки и зурны, песнями бродячих музыкантов, жалобными хрипами шарманок, перебранками торговцев с покупателями, свистками городовых, криками разносчиков, воплями извозчиков скрипучих фаэтонов, танцами кинто и болтовней зевак, что толкались на перекрестках. На пути среди пестрого изобилия встречались нашему герою и персы в аршинных остроконечных папахах, постукивающие коваными каблуками, и лезгины в мохнатых бурках, невзирая на жару, и курды, и татары, и турки в разноцветных чалмах, подпоясанные шерстяными платками: они продают свои пряности, заморские специи и фрукты из Азии. Здесь бродят горцы в чохе с закинутыми на плечи рукавами, в шелковом архалухе, обшитом позументами, в широких шальварах, шумящих при каждом движении, в сапогах с загнутыми носками, держась одной рукой за большой в серебре кинжал и покручивая другой черные длинные усы. А посмотрите-ка на этого идеальной красоты интеллигентного кабардинца-князя с орлиным взором, на тысячном коне, с револьверами и дамасскими клинками шашки и кинжала!