Скитальцы. Пьесы 1918–1924

Колвил(идет к двери)                                                                             Вот напасть.

Осторожно входит Разбойник.

Разбойник             Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова             пришел к тебе из царствия лесного,             где ночь темна, как дьяволова пасть!

Он и Колвил подходят к камину;

Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.

             Мне надоела сумрачная пышность             дубового чертога моего…             Ба! Тут ведь пир! Кто это существо             дымящее?Колвил                                   Проезжий, ваша хищность.             Он возвращается из дальних стран,             из‐за морей…Разбойник                                         …А может быть, из ада?             Не правда ли? Простужен я и пьян…             Дождь – эта смесь воды святой и яда —             всю ночь, всю ночь над лесом моросил;             я на заре зарезал двух верзил,             везущих ром, и пил за их здоровье             до первых звезд, – но мало, мало мне:             хоть и тяжел, как вымище коровье,             в твой кабачок зашел я, чтоб в вине             промыть свою раздувшуюся душу;             отрежь и пирога.(Подходит к Проезжему.)                                                Кто пьет один,             пьет не до дна. Преславный господин,             уж так и быть, подсяду я, нарушу             задумчивость лазурного венка,             плывущего из вашей трубки длинной…Проезжий             Тем лучше, друг. Печалью беспричинной             я был увит.Разбойник                                     Простите простака,             но этот луч на смуглой шуйце вашей             не камень ли волшебный?Проезжий                                                                   Да, – опал.             В стране, где я под опахалом спал,             он был мне дан царевною, и краше             царевны – нет.Разбойник                                            Позвольте, отчего ж             смеетесь вы – так тонко и безмолвно?             Или мое невежество…Проезжий                                                            Да полно!             Смешит меня таинственная ложь             моих же чувств: душа как бы объята             поверием, что это все когда‐то             уж было раз: вопрос внезапный ваш             и мой ответ; мерцанье медных чаш             на полке той; худые ваши плечи             и лоск на лбу высоком, за окном —             зеркальный мрак; мечтательные свечи             и крест теней на столике резном;             блестящие дубовые листочки             на ручках кресла выпуклых, и точки             огнистые, дрожащие в глазах,             знакомых мне…Разбойник                                             Пустое… Лучше мне бы             порассказали вы: в каких морях             маячили, ночное меря небо?             Что видели? Где сердце и следы             упорных ног оставили, давно ли             скитаетесь?Проезжий                                      Да что ж, по Божьей воле,             семнадцать лет… Эй, друг, дай мне воды,             во мне горит твое сухое тесто.Колвил(не оглядываясь, из другого конца комнаты)             Воды? Воды? Вот чудо‐то… Сейчас.Разбойник             Семнадцать лет! Успела бы невеста             за это время вырасти для вас             на родине… Но, верно, вы женаты?Проезжий             Нет. Я оставил в Старфильде родном             лишь мать, отца и братьев двух…Колвил(приносит и ставит воду перед Разбойником)                                                                                  Вином             вы лучше бы запили…Разбойник                                                          Шут пузатый!             Куда ж ты прешь? Куда ж ты ставишь, пес?             Не я просил, – а дурень мне принес!             Ведь я не роза и не рыба… Что же             ты смотришь так?Колвил                                                   Но ваши голоса             так жутко, так причудливо похожи!Проезжий             Похожи?..Колвил                                      Да: как морось и роса,             заря и зарево, слепая злоба             и слепота любви; и хриплы оба:             один – от бочек выпитых, другой —             простите мне, о гость мой дорогой, —             от тайной грусти позднего возврата…Разбойник(обращаясь к Проезжему)             Как звать тебя?Проезжий                                             Мне, право, странно…Разбойник                                                                                           Нет,             ответь!..Проезжий                                Извольте: Эрик Фаэрнэт.Разбойник              Ты, Эрик, ты? Не помнишь, что ли, брата?             Робéрта?Эрик                                Господи, не может быть!..Роберт             Не может быть? Пустое восклицанье!..Эрик             О милый брат, меня воспоминанье             застывшее заставило забыть,             что должен был твой облик измениться…             Скорей скажи мне: все ли живы?Роберт                                                                                 Все…Эрик             Благодарю вас, дни и ночи!.. Мнится,             уж вижу я – на светлой полосе             родной зари – чернеющую крышу             родного дома; мнится мне, уж слышу             незабываемый сладчайший скрип             поспешно открываемой калитки…             Брат, милый брат, все так же ль листья лип             лепечут упоительно? Улитки             все так же ль после золотых дождей             на их стволах вытягивают рожки?             Рыжеют ли коровы средь полей?             Выходят ли на мокрые дорожки             танцующие зайчики? Скажи,             все так же ли в зеленой полумгле             скользит река? И маленькие маки             алеют ли в тумане теплой ржи?             А главное: как вам жилось, живется?             Здорова ль мать и весел ли отец?             Как брат Давид, кудрявый наш мудрец?             Все так же ль он за тучи молча рвется,             в огромные уткнувшись чертежи?             И кто ты сам? Что делаешь, скажи?             Я признаюсь: мне вид твой непонятен;             в глазах – тоска, и сколько дыр и пятен             на этих кожаных одеждах… Что ж,             рассказывай!Роберт                                           Ты хочешь? Пес пурпурный,             скажи – кто я?Колвил                                          Вы – честный…Роберт                                                                           Лжешь…Колвил             Вы – честный, но мятежный…Роберт                                                                          Лжешь…Колвил                                                                                             Вы – бурный,             но добрый…Роберт                                        Лжешь!Колвил                                                         Вы – князь лесной, чей герб —             кистень, а эпитафия – веревка!Роберт             Вот это так! Ты, брат, слыхал? Что, ловко?Эрик             Не шутку ли ты шутишь?..Роберт                                                                  Нет. В ущерб             твоей мечте – коль ты мечтал увидеть             все качества подлунные во мне, —             разбойник я, живущий в глубине             глухих лесов… Как стал я ненавидеть             сиянье дня, как звезды разлюбил,             как в лес ушел, как в первый раз убил —             рассказывать мне скучно… Я заметил —             зло любит каяться, а добродетель —             румяниться; но мне охоты нет             за нею волочиться… Доблесть – бред,             день – белый червь, жизнь – ужас бесконечный             очнувшегося трупа в гробовом             жилище…Эрик                                      Словно в зеркале кривом             я узнаю того, чей смех беспечный             так радовал, бывало, нашу мать…Роберт             Убийца я!Эрик                                   Молчи же…Роберт                                                              …Бесшабашный             убийца!Эрик                                О, молчи! Мне сладко, страшно             над бездною склоняться и внимать             твоим глазам, беспомощно кричащим             на ломаном и темном языке             о царстве потонувшем, о тоске             изгнанья…Роберт                                    Брат! По черным, чутким чащам —             живуч, как волк, и призрачен, как рок, —             крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:             убийца я!Эрик                                 Мне помнится: в далеком             краю, на берегу реки с истоком             неведомым, однажды, в золотой             и синий день, сидел я под густой             лоснящейся листвою, и кричали,             исполнены видений и печали,             лазоревые птицы, и змея             блестящая спала на теплом камне;             загрезил я, – как вдруг издалека мне             послышалось пять шорохов и я             увидел вдруг между листов узорных             пять белоглазых, красногубых, черных             голов… Я встал – и вмиг был окружен…             Мушкет мой был, увы, не заряжен,             а слов моих они не понимали;             но, сняв с меня одежды, дикари             приметили вот это… посмотри…             головки две на выпуклой эмали —             ты и Давид: тебе здесь восемь лет,             Давиду – шесть; я этот амулет —             дар матери – всегда ношу на теле;             и тут меня он спас на самом деле:             поверишь ли, что эти дикари             метнулись прочь, как тени от зари,             ослеплены смиренным талисманом!Роберт             О, говори! Во мне светлеет кровь…             Не правда ль, мир – любовь, одна любовь, —             румяных уст привет устам румяным?             Иль мыслишь ты, что жизнь – больного сон?             Что человек, должник природы темной,             отплачивать ей плачем обречен?             Что зримая вселенная – огромный,             холодный монастырь, и в нем земля —             черница средь черниц золотоглазых —             смиренно смерти ждет, чуть шевеля             губами? Нет! В живых твоих рассказах             не может быть печали; уловлю             в их кружеве улыбку… Брат! Давно я             злодействую, но и давно скорблю!             Моя душа – клубок лучей и гноя,             смесь жабы с лебедем… Моя душа —             молитва девушки и бред пирата;             звезда в лазури царственной и вша             на смятом ложе нищего разврата!             Как женщина брюхатая, хочу,             хочу я Бога… Бога… слышишь, – Бога!             Ответь же мне, – ты странствовал так много! —             ответь же мне – убийце, палачу             своей души, замученной безгласно, —             встречал ли ты Его? Ты видел взор             персидских звезд; ты видел, странник страстный,             сияющие груди снежных гор,             поднявшие к младенческой Авроре             рубины острые; ты видел море, —             когда луна голодная зовет             его, дрожит, с него так жадно рвет             атласные живые покрывала             и все сорвать не может…                                                                 И ласкал             мороз тебя в краю алмазных скал,             и вьюга в исступленьи распевала…             А то вставал могучий южный лес,             как сладострастие, глубоко-знойный;             ты в нем плутал, любовник беспокойный,             распутал волоса его; залез,             трепещущий, под радужные фижмы             природы девственной… Счастливый брат!             Ты видел все и все привез назад,             что видел ты! Так слушай: дай мне, выжми             весь этот мир, как сочно-яркий плод,             сюда, сюда, в мою пустую чашу:             сольются в ней огонь его и лед;             отпраздную ночную встречу нашу;             добро со злом, уродство с красотой,             как влагу сказочную, выпью!..Эрик                                                                            Стой!             Твои слова безумны и огромны…             Ты мечешься, обломки мысли темной             неистово сжимая в кулаке,             и тень твоя – вон там, на потолке, —             как пьяный негр, шатается. Довольно!             Я понял ночь, увидя светляка:             в душе твоей горит еще тоска, —             а было некогда и солнце… Больно             мне думать, брат, о благостном былом!             Ты помнишь ли, как наша мать, бывало,             нас перед сном так грустно целовала,             предчувствуя, что ангельским крылом             не отвратить тлетворных дуновений,             самума сокрушительных тревог?..             Ты помнишь ли, как дышащие тени             блестящих лип ложились на порог             прохладной церкви и молились с нами?             Ты помнишь ли; там девушка была             с глубокими пугливыми глазами,             лазурными, как в церкви полумгла;             две розы ей мы как‐то подарили…             Пойдем же, брат! Довольно мы бродили…             Нас липы ждут… Домой, пора домой —             к очарованьям жизни белокрылой!             Ты скрыл лицо? Ты вздрагиваешь? Милый,             ты плачешь, да? Ты плачешь? Боже мой!             Возможно ли! Хохочешь ты, хохочешь!..Роберт             Ох… уморил!..Эрик                                            Да что сказать ты хочешь?Роберт             Что я шутил, а гусь поверил… Брось,             святоша, потолкуем простодушней!             Ведь из дому ты вылетел небось,             как жеребец – из сумрачной конюшни!             Да, мир широк, и много в нем кобыл,             податливых, здоровых и красивых, —             жен всех мастей, каурых, белых, сивых,             и вороных, и в яблоках, – забыл?             Небось пока покусывал им гривы,             не думал ты, мой пилигрим игривый,             о девушке под липами, о той,             которую ты назвал бы святой,             когда б она теперь не отдавала             своей дырявой святости внаем?Эрик             Я был прельщен болотным огоньком:             твоя душа мертва… В ней два провала,             где очи ангела блистали встарь…             Ты жалок мне… Да, видно, я – звонарь             в стране, где храмов нет…Роберт                                                                   Зато есть славный             кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!             Вот кровь моя… Под шкурою моей             она рекой хмельной и своенравной             течет, течет, – и пляшет разум мой,             и в каждой жиле песня.Эрик                                                              Боже, Боже!             Как горестно паденье это! Что же             я расскажу, когда вернусь домой?Роберт             Не торопись, не торопись… Возможно,             что ты – простак, а я – свидетель ложный             и никого ты дома не найдешь…             Возможно ведь?Эрик                                               Кощунственная ложь!             Хозяин, повели закладывать… Не в силах             я дольше ждать!(Ходит взад и вперед.)Роберт                                               Подумай о могилах,             которые увидишь ты вокруг             скосившегося дома…Эрик                                                         Заклинаю             тебя! Признайся мне, – ты лгал?Роберт                                                                                 Не знаю.Колвил(возвращается)             Возок ваш на дворе.Эрик                                                       Спасибо, друг.(К Роберту.)             Последний раз прошу тебя… а впрочем, —             ты вновь солжешь…Роберт                                                       Друг друга мы морочим:             ты благостным паломником предстал,             я – грешником растаявшим! Забавно…Эрик             Прощай же, брат! Не правда ль, время славно             мы провели?

Колвил и кучер выносят вещи.

Колвил(в дверях)                                         …А дождик перестал…Эрик(выходит за ним)             Жемчужный щит сияет над туманом.

В комнате остается один Роберт.

Голос кучера             Эй, милые…

Пауза. Колвил возвращается.

Колвил                                          Да… братья… грех какой!Роберт             Ты что сказал?!Колвил                                              Я – так, я – сам с собой.Роберт             Охота же болтать тебе с болваном!..Колвил             Да с кем же мне? Одни мы с вами тут…Роберт             Где дочь твоя?Колвил                                            Над ней давно цветут             сны легкие…Роберт(задумчиво)                                         Когда бы с бурей вольной             меня в ночи сам бес не обвенчал, —             женился б я на Сильвии…Колвил                                                                  Довольно             и бури с вас.Роберт                                         Ты лучше бы молчал.             Я не с тобой беседую.Колвил                                                        А с кем же?             Не с тем же ли болваном, с кем и я             сейчас болтал?Роберт                                           Не горячись. Не съем же             я Сильвии, – хоть, впрочем, дочь твоя             по вкусу мне приходится…Колвил                                                                   Возможно…Роберт             Да замолчи! Иль думаешь, ничтожный,             что женщину любить я не могу?             Как знаешь ты: быть может, берегу             в сокровищнице сердца камень нежный,             впитавший небеса? Как знаешь ты:             быть может, спят тончайшие цветы             на тихом дне под влагою мятежной?             Быть может, белой молнией немой             гроза любви далекая тревожит             мою удушливую ночь? Быть может…Колвил(перебивает)             Вот мой совет: вернитесь‐ка домой,             как блудный сын, покайтесь, и отрада             спокойная взойдет в душе у вас…             А Сильвию мою смущать не надо,             не надо… слышите!Роберт                                                      Я как‐то раз             простил тебе, что ты меня богаче             случайно был… теперь же за совет             твой дерзостный, за этот лай собачий             убью тебя!Колвил                                    Да что‐то пистолет             огромный ваш не страшен мне сегодня!             Убийца – ты, а я, прости, не сводня,             не продаю я дочери своей…Роберт             Мне дела нет до этой куклы бледной,             но ты умрешь!Колвил                                            Стреляй же, гад, скорей!Роберт (целясь)             Раз… два… аминь!

Но выстрелить он не успевает: боковая дверь распахивается, и входит, вся в белом, Сильвия, она блуждает во сне.

Сильвия                                                   О, бедный мой, о, бедный…             Как холодно, как холодно ему             в сыром лесу осеннею порою!..             Тяжелый ключ с гвоздя сейчас сниму…             Ах, не стучись так трепетно! Открою,             открою, мой любимый… Ключ             держу в руке… Нет! Поздно! Превратился             он в лилию… Ты – здесь, ты возвратился?             Ах, не стучись! Ведь только лунный луч             в руке держу, и эту дверь нет мочи             им отпереть…Колвил(уводит ее)                                         Пойдем, пойдем… Храни             тебя Господь… Не надо же… Сомкни             незрячие, страдальческие очи.Сильвия             Ключ… Лилия… Люблю… Луна…Колвил                                                                                Пойдем.

Оба выходят.

Роберт (один)             Она прошла, прозрачно-неживая,             и музыкой воздушною весь дом             наполнила; прошла, – как бы срывая             незримые высокие цветы,             и бледные протягивались руки             таинственно, и полон смутной муки             был легкий шаг… Она чиста… А ты,             убогий бес, греши, греши угрюмо!             В твоих глазах ночная темнота…             Кто может знать, что сердце жжет мне дума             об ангеле мучительном, мечта             о Сильвии… другой… голубоокой?             Вся жизнь моя – туманы, крики, кровь,             но светится во мгле моей глубокой,             как лунный луч, как лилия, – любовь…

<Занавес>

Конец первого действия

Смерть

Драма в двух действиях

Действие первое

Комната. В кресле, у огня, – Гонвил, магистр наук.

Гонвил             …и эту власть над разумом чужим             сравню с моей наукою: отрадно             заране знать, какую смесь получишь,             когда в стекле над пламенем лазурным             медлительно сливаются две соли,             туманную окрашивая колбу.             Отрадно знать, что сложная медуза,             в шар костяной включенная, рождает             сны гения, бессмертные молитвы,             вселенную…                                        Я вижу мозг его,             как будто сам чернилами цветными             нарисовал, – и все же есть одна             извилина… Давно я бьюсь над нею, —             не выследить… И только вот теперь,             теперь, – когда узнает он внезапно – —             А! в дверь стучат… Тяжелое кольцо             бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,             стук беспокойный…(Открывает.)

Вбегает Эдмонд, молодой студент.

Эдмонд                                                      Гонвил! Это правда?..Гонвил             Да… Умерла…Эдмонд                                           Но как же… Гонвил!..Гонвил                                                                                        Да…             Не ожидали… Двадцать лет сжималось             и разжималось сердце, кровь живую             накачивая в жилы и обратно             вбирая… Вдруг – остановилось…Эдмонд                                                                                Страшно             ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?..             Она была так молода!..Гонвил                                                           Читала             вот эту книжку: выронила…Эдмонд                                                                     Жизнь —             безумный всадник. Смерть – обрыв нежданный,             немыслимый. Когда сказали мне —             так, сразу, – я не мог поверить. Где же             она лежит? Позволь мне…Гонвил                                                                    Унесли…Эдмонд             Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:             она всегда ходила в темном… Стелла —             мерцающее имя в темном вихре.             И унесли… Ведь это странно, – правда?..Гонвил             Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая             печаль в тебе находит струны… Впрочем,             с моей женой ты, кажется, был дружен?Эдмонд             Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!..             Как утешать тебя? Ты словно – мрамор:             торжественное белое страданье…Гонвил             Ты прав, – не утешай. Поговорим             о чем‐нибудь простом, земном. Неделю             ведь мы с тобой не виделись. Что делал?             О чем раздумывал?Эдмонд                                               О смерти.Гонвил                                                                    Полно!             Ведь мы о ней беседовали часто.             Нет – будем жить. В темницу заключенный             за полчаса до казни – паука             рассматривает беззаботно. Образ             ученого пред миром.Эдмонд                                                       Говорил ты,             что наша смерть —Гонвил                                                  – быть может, удивленье,             быть может – ничего. Склоняюсь, впрочем,             к последнему; но есть одно: крепка             земная мысль: прервать ее стремленье             не так легко…Эдмонд                                          Вот видишь ли, – я мучусь…             Мне кажется порой: душа – в плену, —             рыдающая буря в лабиринте             гудящих жил, костей и перепонок.             Я жить боюсь. Боюсь я ощущать             под пальцами толчки тугие сердца,             здесь – за ребром – и здесь, на кисти, – отзвук.             И видеть, мыслить я боюсь – опоры             нет у меня, – зацепки нет. Когда‐то             я тихо верил в облачного старца,             сидящего средь призраков благих.             Потом в опустошительные книги             качнулся я. Есть книги как пожары…             Сгорело все. Я был один. Тянуло             пустынной гарью сумрачных сомнений, —             и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —             большеголовый, тяжкий, напряженный,             в пронзительно сверкающих очках,             с распоротою жабой на ладони…             Ты щипчиками вытащил за узел             мои слепые слипшиеся мысли,             распутал их, – и страшной простотой             мои сомненья заменил… Наука             сказала мне: «Вот – мир», – и я увидел             ком земляной в пространстве непостижном —             червивый ком, вращеньем округленный,             тут плесенью, там инеем покрытый…             И стала жизнь от этой простоты             еще сложней. По ледяной громаде             я заскользил. Догадки мировые —             все, древние и новые, – о цели,             о смысле сущего – все, все исчезли             пред выводом твоим неуязвимым:             ни цели нет, ни смысла; а меж тем             я втайне знал, что есть они!.. Полгода             так мучусь я. Бывают, правда, утра             прозрачные, восторженно-земные,             когда душа моя – подкидыш хилый —             от солнца розовеет и смеется             и матери неведомой прощает…             Но, с темнотой, чудовищный недуг             меня опять охватывает, душит:             средь ужаса и гула звездной ночи             теряюсь я; и страшно мне не только             мое непониманье, – страшен голос,             мне шепчущий, что вот еще усилье             и все пойму я… Гонвил, ты любил             свою жену?..Гонвил                                        Незвучною любовью,             мой друг, – незвучной, но глубокой… Что же             меня ты спрашиваешь?Эдмонд                                                              Так. Не знаю…             Прости меня… Не надо ведь о мертвых             упоминать… О чем мы говорили?             Да, – о моем недуге: я боюсь             существовать… Недуг необычайный,             мучительный, – и признаки его:             озноб, тоска и головокруженье.             Приводит он к безумию. Лекарство,             однако, есть. Совсем простое. Гонвил,             решил я умереть.Гонвил                                                Похвально. Как же             ты умереть желаешь?Эдмонд                                                    Дай мне яду.Гонвил             Ты шутишь?Эдмонд                                       Там, вон там, в стене, на полке,             за черной занавеской, – знаю, знаю, —             стоят, блестят наполненные склянки,             как разноцветные оконца – в вечность…Гонвил             …Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —             кого‐нибудь ведь любишь ты на свете?             Иль, может быть, любовью ты обманут?Эдмонд             Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья мои             дивятся все и надо мной смеются,             как, может быть, цветущие каштаны             над траурным смеются кипарисом.Гонвил             Но в будущем… Как знать? На перекрестке…             нечаянно… Есть у тебя приятель —             поэт: пусть скажет он тебе, как сладко             над женщиной задумчивой склоняться,             мечтать, лежать с ней рядом, – где‐нибудь             в Венеции, когда в ночное небо             скользит канал серебряною рябью             и, осторожно, черный гриф гондолы             проходит по лицу луны…Эдмонд                                                               Да, – правда,             в Италии бывал ты, и оттуда             привез —Гонвил                                – жену…Эдмонд                                                    Нет, – сказочные смерти,             играющие в полых самоцветах…             Я, Гонвил, жду… Но что же ты так смотришь,             гигантский лоб наморщив? Гонвил, – жду я,             ответь же мне! Скорее!Гонвил                                                             Вот беспечный!             Ведь до того, как друга отравлять,             мне нужно взвесить кое‐что, – не правда ль?Эдмонд             Но мы ведь выше дружбы – и одно             с тобою чтим: стремленье голой мысли…             А! Просветлел… Ну что же?Гонвил                                                                      Хорошо,             согласен я, согласен… Но поставлю             условие: ты должен будешь выпить             вот здесь, при мне. Хочу я росчерк смерти             заметить на твоем лице. Сам знаешь,             каков твой друг: он, как пытливый Плиний,             смотреть бы мог в разорванную язву             Везувия, пока бы, вытекая,             гной огненный шипел и наступал…Эдмонд             Изволь… Но только…Гонвил                                                          Или ты боишься,             что свяжут смерть твою со смертью… Стеллы?Эдмонд             Нет, – о тебе я думал. Вот что! Дай мне             чернил, бумаги. Проще будет.(Пишет.)                                                                          Слышишь,             перо скрипит, как будто по листу             гуляет смерть костлявая…Гонвил                                                                    Однако!             Ты весел…Эдмонд                                      Да… Ведь я свою свободу             подписываю… Вот… Я кончил. Гонвил,             прочти.Гонвил(читает про себя)                               «Я умираю – яд – сам взял —             сам выпил…» Так.Эдмонд                                                  Теперь давай; готов я…Гонвил             Не вправе я удерживать тебя.             Вот – пузырек. Он налит зноем сизым,             как утро флорентийское… Тут старый             и верный яд. В четырнадцатом веке             его совали герцогам горячим             и пухлым старцам в бархате лиловом.             Ложись сюда. Так. Вытянись. Он сладок             и действует мгновенно, как любовь.Эдмонд             Спасибо, друг мой… Жил я тихо, просто,             а вот не вынес страха бытия…             Спасаюсь я в неведомую область.             Давай же мне; скорей…Гонвил                                                             Эдмонд, послушай, —             быть может, есть какая‐нибудь тайна,             которую желал бы ты до смерти…Эдмонд             Я тороплюсь… Не мучь меня…Гонвил                                                                           Так пей же!Эдмонд             Прощай. Потом – плащом меня накроешь.