Летели качели

Толя на скамейке закрыл лицо руками и тихо смеется.

А вы знаете, что такое осознанные сновидения?

Собачница. Какие, простите, сновидения?

Максим. Осознанные. Когда понимаешь, что спишь. И можно делать во сне все что хочется.

Собачница. Нет, со мной такого не бывает. Я вообще сны не люблю.

Максим. Почему? Это же так интересно!

Собачница. Муть это все. Бесы. Человек во сне себя не может контролировать, вот бесы за него и берутся. Показывают всякое… Гадость, короче.

Максим (улыбаясь). А-а-а, понимаю, понимаю, о чем вы!

Короткая пауза, во время которой Толя садится на скамейке и достает из карманов сигареты и спички, закуривает.

Собачница. Да что ты понимать можешь, щенок?

Максим (чуть не роняет пакет). Не понял сейчас. Вы ничего не перепутали, Татьяна Александровна? Или как вас там?

Собачница (демонстративно дергает за поводки). Поговори мне тут еще.

Максим. А вы чего мне тыкаете, кстати?

Собачница. Извращенцы!.. Пойдем, Сашенька, пойдем, Петруша. На другую остановку пойдем. Сегодня все равно тридцать первый не ходит. (Уходит.)

Максим (смотрит на табличку с расписанием маршрутов). Да блин! Толя, а ты чего молчишь? Ты сказать не мог, что ли, что по выходным дням не ходит?

Толя пожимает плечами. Достает из кармана коробок, выдвигает. Пересчитывает использованные спички, шевеля губами. Максим садится рядом с ним, не выпуская пакет из рук, и зачарованно смотрит в коробок.

4

В одной деревне долгое время не было огня. Это можно было еще как-то терпеть летом, но ближе к зиме жители деревни стали серьезно беспокоиться. Сами они огонь добывать не умели, поэтому старейшинами решено было его украсть. Ближайший держали волки в темном лесу, к волкам соваться страшно, но скоро выпал первый снег, и терпеть стало невозможно – старейшины выбрали из жителей деревни двух самых крепких мужчин и одного самого хитрого, дали им единственную лошадь, запряженную в старые сани, кипу соломы, пропитанной смолой, несколько прочных дубинок, хлопнули каждого крепкого мужчину по спине, хитрого наградили подзатыльником – и вытолкали из деревни, наказав без огня не возвращаться.

Лес тянулся к небу рядом с деревней, но волки жили глубоко в лесу, в самой темной и сырой его части, поэтому ехать к ним пришлось долго – целый день, целую ночь и еще почти целый день. К вечеру второго дня мужчины заметили, что дорога становится все уже, сосны сменились на черные ели, а неба почти не видно – будто бы в яму заехали. Лошадка стала нервничать, несколько раз встала на дыбы, а потом и вовсе остановилась как вкопанная – никак не сдвинуть. И так темно и страшно среди скрипучих елей, а тут еще и ночь пришла и забрала последние остатки света, даже звездам не разрешила светить.

Один из крепких мужчин остался сторожить лошадь, зажав по дубинке в каждой руке, а второй с хитрым сошли с края дорожки и растворились в темноте. Шли они, содрогаясь, на едва различимые звуки – это где-то совсем рядом трещал огонь и ходили вокруг него большие чернильные волки с горящими глазами. Глаза у них горели зеленью, и в этой зелени шевелились оранжевые отсветы высокого пламени.

Мужчины старались ступать очень тихо, их сапоги, подбитые мягким оленьим мехом, едва касались усыпанной иглами и тонким снегом земли, но волки слышат лучше людей, поэтому некоторые из них вышли из круга и сели, прислушиваясь.

Хитрый мужчина вынул из кармана припрятанный заранее пузырек с оленьей мочой, вытащил зубами пробку и вытряхнул незаметно содержимое крепкому мужчине на спину. Голодные волки, учуяв резкий запах, постепенно остановили кружение и повернулись носами в его сторону. Самые молодые из них тут же бросились на запах, волки постарше последовали за молодняком, немного помедлив. Самые старые остались у огня, внимательно шевеля острыми ушами.

Хитрый мужчина крикнул крепкому: «Спасайся!», и крепкий, перепугавшись, бросился бежать, не разбирая дороги, прочь от рычания и шелеста жесткой шерсти. Хитрый же, надеясь остаться незамеченным в суматохе, побежал что было сил к огню, вынимая на ходу из второго кармана пучок пропитанной смолой соломы и наматывая его на дубинку.

Старые волки заметили хитрого слишком поздно – и тому удалось мазнуть только что сделанным факелом по оранжевому горячему столбу, сыплющему в непроглядное небо гигантскими искрами. Хитрый побежал назад, к саням и лошади, так, как никогда в жизни не бегал. Старые волки бежали за ним.

Он уже почти добежал до саней, высоко над головой держа потрескивающий факел, но тут один из старых волков прыгнул ему на спину, и…

– Дашунь, подожди, телефон. Алло, да. Да. Когда? Да подожди ты плакать, не понимаю ничего. В какой больнице? Я понял. Жди меня там, я сейчас ребенка соберу, и приедем. Да, с Дашей, мне ее не с кем оставить, жена на смене, а к матери далеко везти. Какие соседи, ты что, тут пьют все. Всё, всё, я отключаюсь. Дашунь, вставай, солнышко. Сейчас будем такси вызывать, поедем к дяде Максиму в больницу. Дядя Максим в больницу попал.

5

Толя и Маша на остановке. Толя курит, Маша внимательно разглядывает свои руки, каждый палец. После со вздохом прячет ладони в карманы плаща.

Маша. Не знаю, куда руки девать. Они мне мешают.

Толя. Тебе не холодно? У меня коньяк есть.

Маша. Не хочу. (Короткая пауза.) Впрочем, давай.

Толя вынимает из кармана металлическую фляжку и протягивает ее Маше, предварительно отвинтив крышку. Маша делает глоток, морщится, возвращает фляжку Толе, вытирает губы рукавом плаща.

Дай сигарету, пожалуйста.

Толя. Они крепкие.

Маша. Не важно.

Толя вынимает из кармана пачку, протягивает Маше. Та вынимает сигарету. Толя из другого кармана достает коробок спичек и подает Маше, та берет его неуверенно, словно не зная, что с ним делать.

А зажигалка есть?

Толя. Нет. Не пользуюсь.

Маша. Принципиально.

Толя. Нет, просто не нравится.

Маша долго и неуклюже пытается закурить, чиркая спичками. Несколько спичек она ломает о коробок и роняет под ноги. Толя наклоняется и собирает сломанные спички.

Дай я.

Толя ловко зажигает спичку и подносит, прикрывая ладонями, к сигарете Маши. Та закрывает его ладони своими. Несколько раз затягивается. Потом, вздохнув, начинает тихо плакать. Пауза, во время которой Маша плачет, всхлипывая, а Толя смотрит на нее. Он забыл про сигарету, которая догорела до фильтра и теперь обжигает ему пальцы. Толя вздрагивает, роняет окурок, после, наклонившись, поднимает его и несет к урне.

Маша (успокаиваясь, сквозь несколько судорожный смех). Ну вот что ты делаешь?

Толя. Убираю мусор.

Маша. Зачем ты поднимаешь чужие окурки?

Толя. Это мой окурок. Я уронил.

Маша. Какая разница?

Толя. Не знаю. Не люблю, когда валяется.

Короткая пауза, во время которой Маша курит, неловко держа сигарету двумя пальцами, а Толя достает из пачки еще одну и закуривает, использованную спичку аккуратно укладывая в коробок.

Маша. Тетя Оля просила телевизор из больницы забрать. У меня не получается, мне…

Толя. Я заберу.

Маша. Мне надо с машиной решать вопрос.

Толя. Я заберу. Все в порядке.

Маша. Там у него в палате нормальный дядька, он посмотрит, чтобы никто не трогал.

Толя. Только телевизор?

Маша. Да. Все остальное мы уже забрали, а телевизор тяжелый. Машина в ремонте, так что сам понимаешь…

Толя. Да, я заберу. Он с коробкой был?

Маша. Нет. Кажется. Я не помню.

Толя. Ладно, это не важно.

Короткая пауза, во время которой Маша, пару раз безуспешно затянувшись (сигарета догорела до фильтра), бросает окурок на асфальт. Толя наклоняется, чтобы поднять его, но Маша наступает на окурок.

Маша. Прекрати.

Толя. Я выброшу.

Маша. Прекрати. Даже не думай.

Толя выпрямляется. Маша тщательно втирает окурок в асфальт носком ботинка.

Завтра подъезжай к десяти. Раньше не надо.

Толя. Хорошо.

Короткая пауза, во время которой Маша снова начинает разглядывать свои пальцы.

Маша. Он такой маленький стал. Какой-то совсем крошечный. И такой спокойный-спокойный.

Толя. Маша.

Маша. Да нет, все хорошо. Я думаю, хватит тебя и Антона, никого больше звать не будем. Он теперь очень легкий. И молчит.

Толя. Маша.

Маша (смеется). Да все хорошо. Все хорошо. Вдвоем погрузите. Если что, то мы с тетей Олей поможем.

Толя. Маша. Ты слышишь меня?

Маша. Прекрасно слышу.

Толя. Давай к нам поедем.

Маша. Да нет, зачем. Я домой поеду. К нам. К себе.

Толя. Маша.

Маша. К нам. Слушай, ну это наваждение какое-то. Хоть ты отруби их.

Толя берет ладони Маши в свои, но Маша резко выдергивает их из рук Толи и прячет в карманы.

Не надо. Просто не надо. (Очень короткая пауза.) Такое ощущение, что у нас вообще нет никакого транспорта в городе. Пошли пешком?

Толя кивает. Маша отворачивается от него и быстро идет от остановки. Толя наклоняется, ногтем выковыривает из асфальта раздавленный окурок, бросает его в урну и идет за Машей.

6

Толя в больничной палате. На одной из коек – седой, совершенно высохший Дедок, на второй – маленький, но задорный темноволосый Мужичок с усами. На одной из тумбочек стоит переносной телевизор с телескопической антенной. Толя подходит к Дедку, тот смотрит рассеянно, голова его мелко трясется.

Толя (Дедку). Простите, дядя Вася – это вы?

Дедок (плаксиво). Чего?

Толя (громче). Дядя Вася – не вы?

Дедок. Да что ты хочешь?

Усатый Мужичок привстает на постели.

Мужичок. Не трогай ты его, у него крыша протекает. Я дядя Вася.

Толя поворачивается к Мужичку, смотрит на него внимательно, после подходит к нему.

Толя. Дядя Вася, я от Ольги Михайловны, за телевизором. (Выуживает из кармана телефон.) Я сейчас наберу ей, она подтвердит.

Мужичок. Анатолий, что ли?

Толя. Да. (Набирает номер.)

Мужичок. Да не надо никого беспокоить! Спрячь.

Толя (с сомнением убирая телефон). Договоренность была.

Мужичок. Ты садись лучше. Вон стул возьми, мне на тебя неудобно снизу смотреть.

Толя берет стул, садится напротив Мужичка. Мужичок протягивает ему ладонь, Толя пожимает ее.

Мужичок. Привет, значит.

Толя. Здравствуйте.

Мужичок. Хорош уже выкать. Я не дед еще.

Дедок (плаксиво). Какой дед?

Мужичок (Дедку). Да стихни ты! (Толе.) Слушай, так надоел, да? Два дня здесь всего, а уже все нервы вынул.

Толя. Давайте я все-таки позвоню Ольге Михайловне.

Мужичок. Ты слушай сюда. Там, в общем, беда какая-то с изображением, но это так сразу было. Это чтоб никаких претензий.

Толя. Ерунда это.

Мужичок. Его никто не трогал, я смотрел, чтобы не трогали.

Толя (машет рукой). Да забудьте вы.

Дедок. Кто забыл?

Мужичок. Стихни, я сказал!

Толя вынимает из кармана сигареты и спички.

Ты курить тут собрался, что ли?

Толя (спохватываясь и рассовывая по карманам то, что достал). Ох! Извините.

Мужичок. Я-то что, по мне, так курил бы. Только тут дымоуловители на потолке.

Толя. Задумался.

Мужичок. Я понимаю. Когда хоронить будут?

Толя. Послезавтра. Завтра забираем из морга.

Короткая пауза, во время которой Мужичок приглаживает усы, а Дедок начинает плакать.

Дедок. Зачем хоронить? Я не умер же. Я же не умер. Зачем хоронить, не надо хоронить!

Мужичок. Никто никого не хоронит, замолчи, я тебя прошу! (Толе) И так – целый день. И ночью спать не дает, плачет без конца. Худой как спичка, откуда силы берутся только?

Толя (встает). Вы извините, я пойду все-таки. (Подходит к телевизору.) К нему пульт был?

Мужичок. Да, он в тумбочке лежит. Для деда бы пульт какой придумали, звук уменьшить. Голова уже болит от криков.

Толя (открывает тумбочку, находит пульт, кладет в карман). А он без коробки был?

Мужичок. Без коробки. По крайней мере, я никакой коробки не видел. Я тут давно лежу, еще до Максима. Сначала его привезли, потом телевизор. Только он не смотрел. Его-то и включали пару раз. Я бы, может, и посмотрел, но к чему человека беспокоить?

Толя берет телевизор поудобнее.

Дедок. Зачем воруешь? Не воруй!

Мужичок. Дед, я бы тебя сейчас точно приложил головой об стену, так ты мне все нутро проел.

Дедок (чуть спокойнее). Воровать нехорошо. Посадят. Или в дурдом сдадут.

Мужичок (Дедку). Тебя уже сдали, не беспокойся.

Толя (идет с телевизором к выходу из палаты). До свидания.

Мужичок. Нет уж, лучше прощай. Нам с тобой видеться не обязательно, особенно здесь.

Толя (Дедку). Извините.

Дедок. Тебя Бог извинять будет, скотина. Вор!

Пауза, во время которой Мужичок швыряет тапку в Дедка. Дедок прячется под одеялом. Мужичок, тяжело дыша, откидывается на постель. Толя с трудом протискивается в узкую дверь палаты, стараясь не уронить телевизор.

Мужичок. Он тебе кто был? Родственник?

Толя. Друг.

Мужичок. Прости, Толя. Я ничего не видел. Я спал. Просыпаюсь утром, а его…

Дедок (грозно). Тебя Бог простит!

Мужичок. Сдохни ты уже наконец!

Толя выходит. Мужичок лежит с закрытыми глазами и тяжело дышит.

Дедок (прячась под одеялом, бормочет). Бог простит… Бог простит… Он как раз простит, а я не прощу. Бог простит…

7

Антон и Толя сидят на скамейке на берегу озера. Антон кутается в теплую жилетку с капюшоном, рядом с ним на скамейке – бутылка пива. Толя курит. Истошно, на разрыв орут чайки.

Антон. Я однажды решил покончить с собой.

Толя. Ты правда хочешь поговорить об этом?

Антон. Да нет, я тебе просто рассказываю.

Толя. А.

Антон. Но я трус. Я самый настоящий трус с большой буквы «тэ».

Короткая пауза, во время которой Антон делает глоток из бутылки.

Мне жутко страшно было вешаться или бросаться из окна, например. То же самое и в метро. Очень боли боюсь. Боюсь, что умру не сразу и буду долго мучиться.

Толя. Ну, немножко потерпеть – и все.

Антон. Смеешься, что ли? Я как представлю себе уровень этой боли, так и… (Машет рукой.)

Толя. Нервная система просто выключится. Ничего не будешь чувствовать.

Антон. Да? Ну, не знаю. А вдруг не выключится? Я точно не знаю, поэтому не могу быть уверен на все сто.

Толя. Ладно, все это лирика.

Антон. Окей, не буду размазывать. Я придумал умереть от переохлаждения.

Толя. Очень интересно.

Антон. Да, безумно. И, главное, проще некуда. Я просто залез в озеро, прямо в одежде, сел на дно – так, чтобы по шею воды было – и остался сидеть.

Толя. Днем, конечно?

Антон. Ночью. Чтобы никто не видел.

Толя. Странно.

Антон. Нет, это не демонстрация была, не крик о помощи, я серьезно решил себя убить.

Толя. Что пошло не так?

Антон. Какие-то алкаши меня вытащили. Мне времени не хватило переохладиться до нужной степени.

Толя. Это смешно.

Пауза, во время которой Толя давит окурок о край урны и выбрасывает его в урну. Антон смотрит на него с недоверием. Толя садится на скамейку, берет новую сигарету, закуривает, аккуратно возвращая использованную спичку в коробок.

Антон. Тут понимаешь, какой парадокс. Когда тебе на самом деле одиноко до предела, то хоть в самой гуще толпы падай – никто не подойдет, будешь лежать, пока не потухнешь. Но если тебе хочется одиночества, нестерпимо, до боли хочется одиночества, то тебе его никто не даст – всегда найдутся люди, которые тебя из него выдернут за волосы. И вернут обратно. Вот как меня.

Толя. Что, натурально алкаши вытащили из воды?

Антон. Да. Вообще никакие, сами чуть не утопились. Полезли в воду, орут: «Человек тонет! Человека спасать надо! Человек, не тони!» Я отбиваться стал, мол, оставьте меня в покое. «Нет, – говорят, – не оставим, не дадим хорошему человеку помереть». Я говорю: «С чего вы взяли, что я хороший?» А они говорят, мол, плохой человек топиться не полезет.

Толя. Так и сказали?

Антон. Так и сказали. Вытащили, по плечу похлопали и ушли. Один из них обернулся: «Мы, – говорит, – пойдем скорую вызовем». Потом говорит: «Наверное». И все. Я посидел немного и домой пошел, под душем греться. Даже не простудился, как ни странно.

Пауза, во время которой Антон допивает пиво из бутылки, а Толя смотрит на него очень внимательно, можно сказать даже разглядывает.

Толя. Так что получается? Выходит, ты придумал способ проверки себя на одиночество?

Антон. Ну… получается, что так. Хотя, наверное, не совсем. Не знаю.

Толя. Скажем, если я по-настоящему одинок – то меня никто спасать не будет. Так?

Антон. Я бы не стал проверять снова.

Толя. А я бы, наверное, стал. Проверим? Меня?

Антон. В смысле?

Толя. Ну, я сейчас в воду залезу и буду как бы тонуть. А ты будешь сидеть и смотреть.

Антон. Да, сейчас! Не смешно.

Толя. А по-моему, очень смешно. Хочу узнать просто, насколько я одинок. И хочу ли я быть один.

Антон. Очевидно, что не хочешь. Я же тебя вытащу из воды в любом случае.

Толя. А я тебе запрещу.

Антон. Мне на твои запреты, знаешь…

Толя. Что ты заволновался так сразу?

Толя встает и идет поближе к воде. Антон вскакивает, опрокидывая бутылку.

Антон. Давай ты не будешь.

Толя. Давай буду.

Антон. Давай не будешь.

Толя. Нет, давай буду.

Антон. Нет, не будешь.

Толя. Я буду. Буду, не сомневайся.

Толя заходит в воду. Антон подбегает к воде, но войти в нее не решается.

Антон. Лучше выйди.

Толя. А то что? Ты маму позовешь?

Антон. Если надо будет, и маму позову.

Толя заходит глубже. Антон судорожным движением словно бы пытается разбросать воду кроссовкой. Толя, стоя по колено в воде, закуривает новую сигарету, аккуратно возвращая использованную спичку в коробок.

Слушай, выйди.

Толя. Нет.

Антон. Я тебе честно скажу. Мне очень не хочется штаны портить. Выйди, пожалуйста.

Толя. Тогда у тебя таких штанов не было?

Антон. Тогда не было.

Антон, вздохнув, заходит в воду, морщась и вздрагивая. Идет к Толе, берет его за плечо.

Толя. Подожди.

Антон отпускает плечо Толи.

С этой точки все такое другое. Сколько раз сидел здесь на скамейке, а сейчас вообще не узнаю это место, будто бы и не был здесь никогда.

Антон. Вода такая холодная. Тогда теплее была.

Толя. Смотри, вон мой дом. (Напевает тихонько.) «К жителю второго этажа жизнь пришла на кончике ножа».

Антон. Что?

Толя. Это песня такая. Была.

Антон. Не слышал никогда. Это постпанк какой-то?

Толя. Типа того.

Толя идет из воды к скамейке. Антон следует за ним. Толя садится на скамейку.

А я боли не боюсь. Я другого боюсь.

Антон (садясь рядом и досадливо разглядывая испоганенные штаны). М?

Толя. Обделаться боюсь. От страха. Как представлю, так неловко становится.

Антон. Кому до этого дело будет в такой момент?

Толя. Мне.

8

Один старый солдат возвращался домой со службы. Шел пешком по стране, иногда подъезжая на попутном транспорте. Ничего у него с собой не было, кроме шинели, исцарапанной курительной трубки и кисета с табаком, а спички давно кончились. Курить же хотелось невыносимо.

Но к кому только ни подходил солдат, у кого ни спрашивал – ни один человек не имел при себе огня. Тот не курит, этот огниво дома забыл, а третий вообще иностранец и ничего не понял. Сунул солдату луковицу – и на том спасибо. Грызя лук, словно яблоко, солдат шел по проселочной дороге через поле к лесу.

Лес был грозный и черный от времени, гигантские стволы слегка сгибались под собственной тяжестью, прислоняясь друг к другу. Над полем синело вечернее небо без единого облака, выводили извилистые трели какие-то птички, солнце ласково грело в спину, подгоняя, но идти прямо сейчас, на пороге ночи, под эти жутковатые деревья солдату совсем не хотелось. Он решил ночевать прямо в поле – на уютной шинели, подложив под голову мешок с вещами.

Однако ночью солдат проснулся из-за острого желания курить. Где-то не очень далеко, как показалось солдату, переговаривались приглушенно как будто бы люди. Солдат привстал и огляделся, толком ничего, конечно, не увидев в ночной темноте. Кроме разве что небольшого пятнышка света в той стороне, где узким продолговатым пятном на фоне остальной простой темноты угрюмо и неподвижно чернел лес.

Солдат подумал, что это, может быть, охотники сидят у костра – но только вот зачем посреди ночи? На кого можно было охотиться так поздно? Правда, тяга курить оказалась куда сильнее логики, поэтому солдат встал, подхватил шинельку и мешок и направился в сторону светового пятна.