Неожиданный наследник

С учётом того, что мои комнаты располагались на втором этаже, то разглядеть кого-то получше не представлялось возможным. Да и те самые лакеи с нехорошими глазами, весьма рьяно несли службу. Потому к окнам я подходил редко, просто наслаждаясь естественным светом, проникающим через огромные стёкла. Тогда мне всё казалось большим и удивительным. Плохо, что самого солнца в столице маловато. Но после долгих лет полутьмы, для меня осенняя мгла сродни сказочному виду.

А ещё мне представили новых учителей. И если появление двоих из них я ожидал, то третьего встретил с искренним изумлением. Началось всё с переезда, о чём заблаговременно сообщил Никита Иванович. Как я и предполагал, наставника хватило ровно на три дня утренних занятий. Далее, вместо графа на них присутствовал один из лакеев, чьё имя до сих пор неизвестно. А Панин появляется к обеду, который для него является завтраком. Вельможа всё пытается приучить меня к вычурным блюдам, приготавливаемым его поваром, который появился в Царском Селе на второй день после хозяина.

Наставник оказался жутко ленивым человеком и большим любителем вкусно поесть. Его коробило моё требование употреблять на завтрак простую и сытную пищу. Хлеб, масло, колбасы, сыр и яичница вгоняли Никиту Ивановича в дрожь. Но он быстро перестал со мной спорить, зато начал брать своё на обеде с ужином. Здесь уже мне приходилось идти на уступки. Вместе с тем, за едой шёл процесс обучения этикету. Я и представить не мог, что для обычного обеда необходимо столько много приборов. Например, на столе могло лежать восемь ложек, ровно по числу блюд. Так же дело обстояло с бокалами, в которых я до сих пор не разобрался. По словам наставника, в коих сквозила явная ирония, ваш покорный слуга начал делать некоторые успехи. Наверное, так он намекал на то, что я престал чавкать и хватать еду руками.

Вот так в один из обычных дней, когда моя голова просто кипела от русской и немецкой грамматики, Панин объявил о переезде. Мне так и не удосужились рассказать о дальнейшей судьбе. Но если не возвращают в темницу, то надо просто радоваться очередным изменениям. Не сказать, что меня утомил флигель. Поверьте, после тюрьмы я готов жить в таких условиях хоть всю жизнь. Только душу будоражил окружающих мир, видимый из окна. Ещё в глубине души теплился лучик надежды встретить прекрасную графиню Строганову, вернее, Воронцову. Только занятия по арифметике, в которые мы погрузись с Румовским, помогали мне не думать об Анне каждую минуту. А профессор разошёлся не на шутку, когда узнал, что его ученик небезнадёжен.

Наверное, я совершил ошибку, когда подкинул ему пару задачек по примеру Мусина-Пушкина. Загадки Ньютона учитель легко определил, впрочем, как быстро решил всё остальное. Вот с последним я перемудрил, ибо о подобных загадках он ранее не слышал. Благо Румовский оказался человеком простым и поверил в отца Илию, который и рассказал мне о необычных задачках. А я их просто переделал на иной лад. Надеюсь, монаху не икается на том свете? Уж больно часто мне приходиться ссылаться на него, когда мои речи вызывают подозрение и удивление окружающих. Степан Яковлевич, выжав из ученика как можно больше похожих штучек, решил срочно менять планы обучения. В итоге меня загрузили более сложными заданиями. Зато я так выматывался, что прекрасные зелёные глаза являлись мне только перед сном. Вернее, это были совершенно иные части тела графини, но сие не ваше дело.

– Позвольте представить князя Щербатова, – с лёгкой усмешкой, не видимой гостю, произнёс Панин, – Михаил Михайлович утверждён в качестве вашего наставника по истории государства Российского, а также философии и иных гуманитарных наук.

Высокий и статный мужчина с вытянутым лицом и внимательным взглядом, слегка склонил голову в знак приветствия. Позже я узнал, что некая заносчивость князя идёт от его происхождения. Он является потомком князей Черниговских, то есть Рюриковичем.

Следующим мне представили невысокого и плавного в движениях француза. Им оказался Филипп-Поль де Сигоньяк, назначенный преподавателем танцев и изящных манер. Учитель всем своим видом демонстрировал куртуазный вид. Он являл собой прямо-таки образец утончённости, переходивший в манерность. Только меня смутил его взгляд, брошенный на Панина. Граф его не заметил, мне же показалось, что француз преисполнен презрения к Никите Ивановичу. Кстати, де Сигоньяк попросил называть его месье Поль, мол, ему так удобнее. Чую, что и в этом случае он лицемерит, явно издеваясь. Лучше бы он выучил русский, на котором изъяснялся весьма посредственно. Странный человек, надо внимательнее к нему присмотреться.

Чуть позже я заметил на руках учителя танцев характерные мозоли, выдающие в их обладателе любителя помахать шпагой. Подобные вещи не удивительны для третьего гостя. Но для манерного и напудренного танцовщика?

– Алонсо Хименес де Кесада, – самостоятельно представился очередной персонаж, – Буду учить вас владеть шпагой и другим оружием.

Испанец был чуть выше среднего роста. Его лицо выделялось резкими чертами и пронзительным взглядом голубых глаз. Также обращали на себя внимание мощные запястья, которые не могли скрыть даже кружева на рукавах камзола. Алонсо являлся единственным из присутствующих, кто носил штаны и высокие, но явно мягкие сапоги. Остальные предпочитали кюлоты и туфли с пряжками.

Меня тоже обрядили в сей необычный наряд, вызывающий постоянное неудобство. Нет, штаны еще, куда ни шло. Разве что немного мёрзнут щиколотки, облаченные в лёгкие чулки. Во дворце обычно топят хорошо, но на улице достаточно прохладно. Мне хватило езды в карете, чтобы понять неприспособленность данного одеяния для русской погоды. Но мёрзнуть, мне не привыкать. А вот узкие туфли и плотно облегающий камзол изрядно раздражали. Надо будет при первой возможности облачиться в наряд, который носит испанец. Только здесь правила устанавливает Панин, потому приходиться терпеть.

После появления новых учителей мой день стал насыщенным до предела. Утром шли занятия с де Кесада. Далее я оказывался в ежовых рукавицах Бакмейстера, решившего учить меня изъясняться сразу на двух языках. Хорошо, что Логин Иванович разбавлял глаголы и склонения астрономией. Иначе я бы просто сошёл с ума.

Затем был обед с Паниным и присоединившимся к нам Щербатовым. А потом наступало время Румовского. До полудня Степан Яковлевич преподавал в университете, что просто замечательно. Иначе он целый день пичкал бы меня арифметическими задачами и формулами. Это хорошо, что я и сам люблю математику, а уроки географии слушал, раскрыв рот. Нет, часть данного предмета мне известна. Вот только во времена Майора картина мира сильно отличалась от нынешних лет.

Послеобеденную часть моих занятий поделили сразу три наставника. Панин и Щербатов обычно преподавали вместе. Вернее, оба вельможи находились в комнате и внимательно слушали уроки друг друга. Но ни разу граф не поправил или добавил чего-то к объяснениям князя и наоборот. Ситуация выглядела презабавно, так как даже я замечал, что наставники весьма критически относятся к некоторым речам оппонента.

Легче и одновременно труднее всего было на уроках танцев. Француз оказался весьма терпеливым наставником и ни разу не позволили себе даже намёка на недовольство. Я же в первое время с трудом понимал, чего от меня хотят. От того и возникало недопонимание с нарастающей боязнью опозориться. Ведь меня могли пригласить на танец, и произошёл бы откровенный конфуз. Но месье Поль вовремя догадался расспросить о причинах моих волнений и сразу же успокоил. По его словам ближайшие танцы мне светят в лучшем случае через несколько месяцев. Оно и к лучшему. Постепенно у меня начали получаться все эти па и пируэты. Хотя, мне казалось, что я выгляжу, будто корова на льду. Это была одна из присказок Майора. Знать бы чего она значила.

В таком виде прошло две недели, буквально лишившие меня физических сил. Уже не шло речи об утренней зарядке. Попробуйте, позанимайтесь, когда у тебя с вечера болят ноги, которые периодически сводит судорогой. А рано утром тебя начинают истязать по новой, вручив тяжёлую палку, изображающую шпагу. Руки начинают неметь уже через полчаса. Спустя час они просто отваливаются, а за обедом я не могу держать даже ложку.

Но постепенно всё утряслось. Благо француз и Щербатов занимались со мной не каждый день. Испанец начал давать мне более лёгкие упражнения, тренируя стойку и работу ног. Занятия давались мне тяжело, но я терпел. А потом боль начала уходить и на её место пришла просто тяжесть в натруженных конечностях.

И тут вдруг объявление Никиты Ивановича о предстоящем через пять дней приёме. При этом занятия никто не отменял. Но меня буквально атаковал портной с двумя помощниками. Оказывается, появиться на столь важном вечере в моей нынешней одежде – позор и урон чести. Вот и приходилось терпеть все эти примерки и ушивки, иногда прямо за очередным наставлением Панина.

– Государственное устройство Российской империи требует скорейшего реформирования, – вещал граф, а помощник портного в этот момент помогал мне надеть очередной камзол, – Само самодержавие является наиболее подходящей формой правления для нашей державы. Но определённые несуразности начинаются при работе коллегий и Сената. Часто исполнители воли Её Величества действуют врознь с законодателями. А ещё есть мелкие чиновники и губернские канцелярии, часто искажающие или не выполняющие указы. Иногда просто по глупости или незнанию. Но бывает и преднамеренное вредительство, вызванное корыстными запросами чернильных душ.

– Ай, – я чуть ли не подпрыгнул от боли в спине, меня неосторожно ткнул перепугавшийся подмастерье.

Панин тоже вздрогнул от неожиданности, а затем нехорошо посмотрел на бледного парня. Надо его спасть, а то ведь дадут розг или накажут иначе.

– Никита Иванович, а кто, по-вашему, мешает реформам? Вы и князь рассказывали, что при Петре Великом, происходили поистине грандиозные события. И они были вызваны необходимостью реформирования государства.

Граф аж расцвёл от удовольствия, позабыв о провинившемся портняжке. Данную тему он любил и после окончания уроков всегда спорил со Щербатовым. Я в их беседе пока ничего не понимал.

– В те временя дворянство, ещё не распустилось и не обленилось, – в устах сибарита Панина подобное заявление выглядело забавно, – Знать прекрасно понимала необходимость преобразований. Россия сильно отставала от своих врагов, потому реформы и имели успех. А сейчас мы почиваем на лаврах. Европа же не стоит на месте и продолжает развиваться. И преобразование в области управления государством не менее важно, нежели наличие сильной армии и флота.

Насколько я понял, Никита Иванович являлся завзятым поклонником Пруссии. По крайней мере, об этом ему пенял Михаил Михайлович. Нет, беседы и споры проходили вполне мирно. Ещё и на необычном языке с примесью непонятных мне выражений, латинских и французских слов. Позже я узнал, что подобный вариант споров принято называть пикировкой. Всё происходило чинно и благородно, но перемежаемое неожиданными уколами.

Князь журил своего собеседника за преклонение перед пруссаками, коих искренне недолюбливал. В свою очередь граф намекал на излишний консерватизм Щербатова, переходящий в мракобесие. Мол, зачем исступлённо ратовать за прежние порядки, свойственные русскому обществу, разрушенные при Петре Великом? Ведь никто не отрицает положительного влияние реформ брата моего прадеда. При нём Россия не только добилась весомых успехов на полях сражений, но и стала полноценной европейской державой. Михаил Михайлович с последним утверждением вроде соглашался, но в его поведении была толика неискренности.

Ещё оба вельможи ратовали за постепенное ограничение самодержавия. Панин больше напирал на обуздание чиновничьего произвола, способного похоронить любые благие начинания императрицы. По его мнению, нужно постепенно вводить парламентскую систему, но при этом сохранить весьма жёсткое государственное устройство. А в это самое собрание необходимо избирать представителей всех сословий. Также Никита Иванович попрекал Щербатова, являющего поклонником английского строя. По его мнению, нельзя допускать дополнительных вольностей для дворянства, передав им право определять политику. Всё может закончиться плохо и Россия быстро превратиться в одряхлевшую Польшу, которую сейчас не бьёт только ленивый. Михаил Михайлович в данном вопросе быстро терял свойственное ему спокойствие и ироничность, начиная с жаром отстаивать своё мнение. Мол, именно русское дворянство способно привести империю к подлинному величию и сразу пенял оппоненту за благоговение перед немцами.

Я тогда слушал обоих наставников внимательно и с удивлением. Весомая часть споров была мне непонятна, и приходилось переспрашивать. И оба вельможи с радостью посвящали неразумного в тонкости настроений русского общества. Заодно, оба вельможи часто обращались к историческим фактам, разъясняя мне события, происходившие много лет назад. Наверное, это были самые интересные уроки в моей жизни, после шутливых задачек Майора.

Одновременно с историей, я изучал личности современных правителей Европы, их ближайшее окружение и наиболее ярких представителей разных стран. Наставники любили философию и уделяли немало времени этому предмету. Особенно часто звучали имена Вольтера, Руссо, Монтескьё, де Мандевиля и Юма. Были ещё упоминания других англичан, французов и немцев. На мой вопрос, а есть ли известные и уважаемые философы русского происхождения, собеседники сразу ответить не смогли. Затем Щербатов упомянул Ломоносова, обозвав его мужиком. При этом, будучи русским державником, он отчего-то больше возмущался критике религии со стороны француза Вольтера. Подобные странности изрядно меня смущали. Мне казалось, что российские государственные мужи должны в первую очередь заботиться о внутренних делах, нежели словах какого-то иностранца. Но тогда я больше слушал и точно не был готов вступать в споры.

Через два дня после начала подобных бесед, мне стало понятно, что оба учителя старательно обходят стороной некоторые персоналии и даже целые временные отрезки. Они почти не упоминали правление моей бабушки и про прадеда с двоюродной прабабкой Софьей тоже молчали. Получались какие-то избирательные уроки. По их мнению, именно гений юного Петра перевернул Россию. А до него почитай ничего и не было. Но тогда я впитывал любые знания, будто губка, коей так удобно намыливать тело в бане. Это уже позже, изучив записки современников и исторические работы, я начал немного иначе оценивать деятельность великого реформатора.

Через несколько достаточно спокойных дней началась жуткая суета. Портные и слуги бегали, как ошпаренные. Занятия по арифметике и языкам изрядно сократили, зато увеличили изучение этикета и хороших манер. Даже обычно спокойный месье Поль, начал проявлять лёгкое нетерпение, переходящее в раздражение. Я же им не чурбан. И тоже стал понемногу дёргаться, в ожидании знаменательного события. О чём речь Панин не объяснял, только сказал, что на приёме будут присутствовать все знатные люди державы и иностранные послы.

Вместо того, чтобы следить за правильной осанкой или изучать, как верно обращаться к князю или простому дворянину, я бы лучше окунулся в свою любимую математику. Мы с Румовским как раз осторожно подобрались к евклидовой геометрии. По словам профессора, я неплохо разбираюсь в арифметике, что стало для него настоящим открытием. Вот он и решил проверить мои знания в более сложной области. Я не стал объяснять, что знаю гораздо больше и знаком с именем Декарта и не только. Но теперь придётся вести себя более осторожно. Степан Яковлевич – прекрасный человек и поглощён любимы делом. Но есть глава Тайной экспедиции, который может задать вполне разумный вопрос. А откуда наш арестант обладает познаниями в столь сложном предмете? Может, сволочь его на дыбу и хорошенько расспросить? Поэтому я лучше пройду заново основы, нежели вызову ненужные подозрения.

Благо испанца не касались никакие волнения, и даже моё настроение. Раз уж занятия должны состояться в шесть утра, то только тяжёлая травма или болезнь могут стать поводом для их отмены. Не удивлюсь, если дон Алонсо погонит меня бегать трусцой по зале даже с горячкой или несварением желудка. Второе для него даже предпочтительнее. Иногда мне кажется, что учитель фехтования получает удовольствие, мучая подопечного. Зато едкие замечания насчёт моей физической несостоятельности, перемежаемые непонятными испанскими выражениями, служили хорошим раздражителем. После очередной порции явно обидных слов у меня появлялись дополнительные силы. Стиснув зубы, я продолжал истязать своё тело, выполняя очередные приёмы. Зато в голове не оставалось никаких мыслей, кроме страха сломаться и упасть на пол без сил. Нет, подобного удовольствия я никому не предоставлю!

* * *

Наконец длинные и часто тёмные переходы закончились. Слуга, показывающий дорогу, отошёл в сторону, и я предстал перед Шешковским. Тот был одет в парадный мундир, но сохранял обычное выражение лица. То есть не проявлял никаких чувств и поглядывал на окружающих с едва заметной насмешкой. Придирчиво осмотрев мой наряд, Степан Иванович подал знак, двум лакеям. Оба мертвоглазых детины быстро испарились, хотя недавно дышали мне в спину. Я даже не успел испугаться, ибо подумал, что глава экспедиции дал приказ о новом аресте и заточении.

Но всё оказалось проще. Тайному советнику надо было провести генеральную беседу. Почему это нельзя было сделать вчера, вопрос не ко мне.

– Вы показали себя разумным человеком, Иван Антонович, – прошелестел, вызывающий дрожь голос, – Поэтому настоятельно рекомендую не делать глупостей. Сегодня знаменательный день не только для вас, но и для империи. Ведите себя, как учили наставники, внимательно выслушайте указ и упаси вас боже от истерик. Поверьте, не стоит искушать судьбу, ведь она может совершить неожиданный поворот в любой момент. Насчёт вашей персоны до сих пор существует немало сомнений. Не усугубляйте ситуацию, пожалуйста.

Последняя просьба прозвучала, будто угроза. Я же почувствовал, как тонкая струя пота потекла по спине. Умеет Степан Иванович внушать, здесь спорить глупо. Только никто не собирается совершать неразумных поступков. Ведь я так долго ждал этого дня и вообще решения о своей дальнейшей судьбе. Панин старательно обходил этот вопрос, попросив более его не задавать. Так смысл чудить? Мы будем ждать, изучать и думать. А ещё мне очень хочется увидеть одну особу, аж тело потряхивает от нетерпения. Но и здесь лучше проявить разумную осторожность. Вдруг мои ожидания окажутся напрасными надеждами? Или хуже того, как-то смогут навредить графине, что просто недопустимо.

– Я готов выполнить все указания наставников. Вы зря беспокоитесь, господин Шешковский, – мне, наконец, удалось привести внутреннее состояние в равновесие, хотя сердце учащённо билось.

Опричник усмехнулся, неприятно скривив губы, но промолчал. По мановению его руки появилось новое действующее лицо. Разодетый в вычурный камзол человек, указал мне на дверь.

– Сейчас будет объявлен ваш выход.

Спустя минуту высокие створки отворились, и в коридор хлынул яркий свет вперемешку с тёплым воздухом и шумом голосов, издаваемых немалым количеством людей.

– Его Императорское Высочество, Иоанн Антонович! – громко гаркнул слуга, стоявший немного впереди, слегка меня напугав. Уж очень зычным голосом он обладал.

Глава 5

Октябрь-Ноябрь, 1764 года, Санкт-Петербург, Российская империя.

– Признаюсь, не ожидал с вашей стороны столь сдержанного поведения, Ваше Высочество, – произнёс неожиданно сосредоточенный Панин.

Вон оно как! Благодетели вернули мне право именоваться, как положено особе императорских кровей. Не будем уточнять, что этот титул неверен. Но пока не время показывать зубы. Поэтому буду молчать, старательно показывая своё удовлетворение от произошедшего. А ещё глуповато улыбаться, делая вид, что польщён столь высоким званием.

Сегодня день, полный открытий. Не успел я закончить занятия с испанцем, как в гостиной объявился Никита Иванович. Сначала мне подумалось, что граф ещё не ложился. Но, несмотря на немного помятое лицо, выглядел он вполне бодро и обрядился в более простой мундир, нежели вчера. А ещё наставник неожиданно не стал воротить нос от моего завтрака, и вполне спокойно съел порцию омлета с булочкой. Я же налегал на всё, до чего мог дотянуться. Вчера после приёма, кусок не лез в горло из-за чрезмерно возбуждённого состояния. Что не позволило спокойно уснуть. Зато после хорошей тренировки я готов съесть хоть слона.

Уже во время чаепития, Панин не выдержал и заговорил, снова нарушив установленные им же правила. Обычно, за трапезой он говорит исключительно о блюдах.

Знал бы наставник, как тяжело мне далось нахождение на приёме. Мысленно возвращаюсь ко вчерашнему дню.

* * *

Огромный «Тронный зал» впечатлял и одновременно подавлял. Напряжения добавляла замолчавшая при моём появлении публика. А тёплый воздух буквально раскалился от сотен любопытных глаз, внимательно сопровождавших мой путь к трону. Взгляды буквально обволакивали и ощущались физически. Я будто шёл между незримых стен, при этом живых и буквально бурлящих от различных чувств. Иначе мне сложно описать ощущения исходящие от двух рядов разряженных господ.

Стараюсь держать спину, как требует месье Поль, и не обращаю внимания на присутствующих. Моя цель – это медленно приближающийся постамент, с восседающей на троне Екатериной. Она одета в тёмное платье без особых украшений и взирает на происходящее с мрачным выражением лица. По её правую руку расположились вернейшие соратники и самые высокопоставленные вельможи империи. Мне так показалось, ибо среди группы напыщенных господ выделялись знакомые лица Орловых и Вяземского. Слева стояли те самые послы, о которых предупреждал Панин. Иностранцы тоже окружены немалым количеством людей, блиставших драгоценностями и золотым шитьём.

Но для меня почти все лица были похожи на маски. Уж больно присутствующие переусердствовали с пудрой и однообразными париками. Была ещё одна трудность, отнимающая массу сил. Никто не поймёт, чего мне стоило не начать искать изумрудные глаза одной обворожительной особы. Загнав поглубже все желания и лишние мысли, я приблизился к трону и сделал лёгкий поклон. Едва заметный шелест пробежался по залу, напоминавший шум листьев во время лёгкого ветерка. Оказывается, я помню этот звук! Придворные молчали, но начали приближаться к трону, дабы лучше услышать происходящее.

Тем временем Екатерина кивнула Вяземскому, и князь тут же взял лист бумаги, поднесённый лакеем. Громким, но немного срывающимся голосом, он зачитал указ, которым императрица осчастливила подданных и одного арестанта. Если убрать всю витиеватость и упоминание титулов правительницы, то документ сообщал о признании меня наследником русского престола. После того как прокурор Сената огласил содержание документа, придворные не выдержали и тихо зашептались.

Я же с трудом сдерживал бушующие чувства и не мог привести в порядок скачущие мысли. Не сказать, что озвученное стало для меня откровением. Всё к тому и шло. Если бы меня просто хотели выслать из страны, то не стали тратить время на учителей. А значит, я нужен императрице. Что позволяет надеяться на улучшение условий содержания и даже некую свободу. Вроде надо радоваться? Только уж больно смутил, а скорее резанул, взгляд Григория Орлова. Было в нём, что-то кроме привычного превосходства и даже презрения. Нечто похожее на сожаление. Впрочем, граф быстро отвёл взгляд и перевёл его на свою повелительницу.

Екатерина некоторое время молчала и в зале постепенно повисла тишина.

– Поздравляю вас с утверждением! Надеюсь, своим поведением вы докажите верность нашего выбора, – с немецким акцентом произнесла императрица.

Забавно, но именно в этот момент мне жутко захотелось почесать одно место. Вот хоть ты тресни, только зуд был непереносимым. Надо чего-то делать с этой неудобной одеждой или однажды я точно оконфужусь. Мысленно усмехаюсь, представив, как на это могла отреагировать блистательная публика, особенно после слов о хорошем поведении.

К сожалению, приём на этом не закончился. Благо мне удалось сдержать свои позывы и не начать веселить честной народ.

Тем временем один из напыщенных дворян, начал церемонию представления высших сановников и иностранных послов. Оказывается, наследник обязан знать сих уважаемых господ. Всё проходило чинно и жутко медленно. За это время у меня успела начать чесаться голова под ненавистным париком. А ещё я не знал, куда спрятать свои руки. Нет, цыпки давно прошли. Просто мне с трудом удавалось не шевелить конечностями и расслабить спину. Приходилось стоять, держа руки по швам, вежливо улыбаться и лёгким поклоном приветствовать очередного господина. Десятки лиц, большую часть которых я не запомнил и они превратились просто в череду ряженых людей. Даже наряды некоторых дам перестали вызывать у меня какие-либо ощущения.