Неожиданный наследник

Хотя, с кем здесь разговаривать? Годами меня старательно не замечают, даже когда дают возможность умыться и стригут отросшие волосы с ногтями. В столь знаменательный день темницу посещает хмурый офицер и наблюдает за происходящим действом. Ранее я пытался с ним заговорить, но возобновившиеся побои быстро доказали глупость подобного поступка. В итоге мне оставалось мысленно разговаривать с самим собой и всё реже появлявшимся Майором.

Сейчас понятно, что мой друг тяжело болел и, скорее всего, продолжал крепко выпивать. Иногда проскальзывало в его словах отчаяние и одновременно осуждение собственной слабости. Мол, некогда сильный человек, а стал рабом зелёного змия. Но тогда я воспринимал всё будто сказку и необычную игру с пришельцем из другого мира. А змей представлялся чудищем, с которым сражается православный воин. Но мне были не важны чужие переживания и занимали только истории с играми. А ведь человек тоже страдал и мучился от невозможности полноценно жить.

Постепенно появления моего друга становились всё реже, и отчаяние столь долго отгоняемое, овладевало моими мыслями. Я давно не обращал внимания на окружающую обстановку и только ел, испражнялся, изредка тренируя своё тело. Ибо в первую очередь Майор требовал доклад о проделанной работе. Он всегда твердил, вызывая у меня улыбку, что нет страшнее на свете существа, нежели незанятый солдат, ибо тот сразу начинает творить различные глупости.

А потом учитель пропал. Сначала я считал дни, затем недели, а позже забросил это дело. В предательство не верилось, ведь он всегда радовался нашей встрече, хотя и старался вести себя строго. Гоню от себя нехорошие мысли о потере человека, относившегося ко мне по-людски, а не как к зверюшке. Нет, я продолжал бороться и долго гнал накатывающее чувство отчаяния. Мне удалось начертить на лежаке шахматное поле и из кусочков дерева сделать фигурки. Таким образом, я играл в шахматы сам с собой. Приходилось скрывать всё истлевшим и сырым матрасом, да и сами клетки с фигурками выглядели убого. Зато хоть какое-то развлечение. Ещё были многочисленные задачки учителя, не дававшие покоя моему мечущемуся разуму. Большую часть из них мне удалось решить. Я вспоминал все наши беседы и надолго уходил в себя, наслаждаясь теми чудесными временами, вспоминая сказочные мыслеобразы. Но надолго меня не хватило. Последние недели я просто бездумно смотрел в одну точку и впадал в забытье. Изредка мне удавалось выйти из этого полусна или полубреда, заставив себя сделать очередной подход из отжиманий и приседаний, прислушиваясь, как бы ни подкрался надзиратель. Один из них очень любил ходить на цыпочках и резко распахивать небольшое окошко. Ранее для меня это служило дополнительным развлечением. А затем стало обыденностью, но я всегда оставался настороже.

* * *

Очередной день, похожий на остальные, не предвещал ничего необычного. Утром я умылся из ведра с грязной водой, почистил зубы при помощи палочки и сделал разминку. Чуть позже заскрежетал ключ в замке, и дверь со скрипом отворилась. Неряшливый надзиратель привычно сморщился, поставил на пол миски с варевом и водой, посмотрел на ведро с помоями, но не стал его выносить. Я же проглотил привычную и отвратную кашу, а затем сел поудобнее, обхватив ноги руками. В темнице пока не холодно, значит за стенами позднее лето или ранняя осень. Но я давно потерял счёт времени, потому не стал рассуждать о происходящем снаружи. Постепенно моё сознание покинуло бренный мир и перенеслось в обычное состояние полудрёмы, перемежаемое приятными воспоминаниями.

Вдруг за дверью послышалась какая-то суета. Вроде время помывки и стрижки ещё не пришло. Поэтому я не уделил внимания подозрительному шебуршанию и открывшемуся два раза окошку. А вот далее начались самые настоящие чудеса.

Сначала в темницу забежали сразу два взволнованных надзирателя. Сквозь полузакрытые веки я с удивлением наблюдал за их растерянностью и метаниями. Некоторое время охранники осматривали моё пристанище и наконец, приняли решение. Один схватил ведро, второй миски и оба выбежали в коридор, захлопнув дверь, но, не закрыв её на ключ. Через какое-то время появился один из них и принялся подметать загаженный пол. Его собрат прибежал немного позже, притащив новый матрац и одеяло. Меня осторожно поставили на ноги и убрали с лежанки остатки тряпок, едва прикрывающих сгнившую солому. На этом непотребстве я спал последние два или три года. Одеяло мне заменяла какая-то ветошь с неопределяемым цветом. В общем, за какие-то мгновения моя постель преобразилась. Давненько я не дышал запахом свежей соломы. Хорошо, что из-за растерянности, тюремщики не увидели исчерченной поверхности лежака.

Но это было ещё не всё. Один из надзирателей вдруг заговорил.

– Надо приодеть нашего юродивого. Уж больно он обветшал да завшивел, – хриплый голос нарушил многолетнюю тишину моей обители, – Только одёжки подходящей нет.

– Ничё, так сойдёт, – произнёс второй надзиратель, – Надо только рубаху с портками сменить. Давай быстрее выноси мусор и всю эту гадость. Я же за одеждой схожу.

Признаться, я с трудом понял, о чём говорит эта парочка. За последние годы мне приходилось общаться только с Майором, изрядно позабыв родную речь. Ведь меня даже истязали молча, пытаясь довести до совершенно безумного состояния. Этот вывод сделал учитель, когда я описывал свою жизнь. Но общий смысл, произносимый двумя ненавистными рожами, я уловил.

Через какое-то время оба надзирателя вернулись. Один из них, морщась от брезгливости, сорвал с меня рубаху и штаны, а второй быстро протёр мокрой тряпицей. Далее на меня надели обновы и разрешили сесть на лежанку. А затем наступило ожидание причины произошедшего переполоха. Хорошо, что это заняло мало времени. Новый скрежет замка и скрип двери раздался буквально минут через десять после ухода мерзкой парочки.

А вот новые действующие лица меня несказанно удивили. Первым в темницу заскочил один из надзирателей, держа в руке масляную лампу. Я аж немного поморщился от раздражающего света, ибо привык к полутьме. Следом в каземат зашёл офицер, осуществляющий пригляд, когда я мылся и стригся. Вернее, в тот день с меня сдёргивали одежду, обливали холодной водой и быстро срезали волосы с ногтями. Терпеть не могу его брезгливую гримасу, наползающую на худое лицо, при появлении в моей темнице. Сейчас же черты лица мучителя разгладились и приобрели какое-то угодливое выражение. Он даже не подносил к носу надушенный платок, в отличие от второго офицера.

Гость сильно отличался от помятого и блёклого тюремщика. Его чёрный мундир покрывало золотое шитьё, состоящее из нескольких полосок, расположенных на груди. Такие же узоры были на рукавах. Алый шарф, белые штаны и треугольная шляпа с пером, дополняли образ офицера, посетившего мою скромную обитель. Нет, ещё наличествовал платок, которым гость тут же прикрыл мясистое лицо, выдав гримасу омерзения.

Окинув взглядом серые стены, заплесневевшие углы и лежак, офицер остановил на мне недовольный взгляд. Я же продолжал сидеть, прикрыв глаза и ожидая дальнейшего развития событий. Чую, что в моей жизни произошли изменения. Только из мальчика Вани давно выбили и вытравили доверие к людям. Поэтому лучше помолчать, дабы не разочаровываться сильнее от несбывшихся надежд.

– Откуда такая вонь? Капитан, почему заключённый содержится в столь скотских условиях? – наконец произнёс гость и снова прикрыл лицо платком.

– Виноват, господин камер-юнкер. Опять эти канальи, не выполни свои обязанности, – произнёс в ответ рекомый капитан и грозно взглянул на замершего надзирателя, – Оба провинившихся будут наказаны.

Гость перевёл презрительный взгляд на говорившего, но тот совершенно не смутился. Оно и понятно. Хуже службы, чем нахождение долгие годы в крепости, просто не найти. Думаю, капитан обрадуется даже переводу на север, где я провёл свои детские годы.

– Вы меня понимаете? – гость обратился уже ко мне, – Я камер-юнкер Мусин-Пушкин[7] и послан Её Величеством для перевода вас в более достойные условия.

Не добившись ответа, важный гость снова посмотрел на напряжённое лицо капитана. Тот уже не был так спокоен и, мазнув по мне злобным взглядом, принялся оправдываться перед начальством.

– Мы действовали согласно приказу, подписанного ещё графом Шуваловым[8]. Общение с заключённым было запрещено, как и ограничено его перемещение по крепости. Приказ выполнен и сейчас неизвестно умеет ли Григорий разговаривать. Последнее время он находится в непонятном состоянии, более похожем на бред или полубезумие. При этом заключённый самостоятельно ест и справляет нужду без всяких приказов.

Выдуманное имя заставило меня мысленно усмехнуться. Думаю, капитан прекрасно знает, как меня зовут. И осознаёт, кого здесь долгие годы мучили, прикрываясь сомнительным приказом.

– Оно и немудрено, – хмыкнул Мусин-Пушкин и одарил надзирателя очередной порцией презрения, – Бывшего арестанта вынести, коли он и ходить разучился. Далее быстро помыть и переодеть. Через час прибудет лейб-медик Крузе. Ему вменено осмотреть заключённого. Надеюсь, вам хватит этого времени?

После быстрого кивка главного надзирателя камер-юнкер ещё раз посмотрел в мою сторону и вышел из темницы.

– Капитан, надеюсь, у вас есть приличное вино, дабы скрасить время ожидания доктора? – донеслось из коридора, перед тем как снова захлопнулась дверь.

Глава 2

Сентябрь 1764 года, Санкт-Петербург, Царское Село, Российская империя.

– Таким образом, можно заключить, что обсуждаемое лицо физически здорово. Есть заболевания кожи и худоба. Но это пройдёт после регулярного мытья и хорошего питания. Зубы, волосы и глаза пациента в удовлетворительном состоянии, что удивительно, – дополнил доктор, но тут же осёкся под неприятным взглядом Шешковского, – А вот душевное здоровье эээ…

Крузе запнулся и не смог подобрать фразу, как правильно назвать состояние пациента.

– Ивана Антоновича, – пришёл ему на помощь глава Тайной экспедиции, – Продолжайте, Карл Фёдорович. И не надо так волноваться. Вы хороший медик, и никто не сомневается в вашей компетенции.

Лицемеры! Мысленно возопил немец. Ведь со смерти наследника престола не прошло месяца. И именно он являлся его лечащим врачом. Сначала последовала очередная унизительная отставка, по приказу новой императрицы. Будто ему было мало оскорблений со стороны покойной Елизаветы! А затем его вдруг вытащили буквально из постели и отправили осматривать подозрительного арестанта. К своему ужасу, доктор понял, что его втянули в политическую интригу. Потому он сейчас и стоит перед человеком, чьё имя нагоняет страх даже на самых знатных людей России.

– С Иваном Антоновичем много несуразностей. Он вполне вменяем, но плохо понимает русскую речь. Ещё мне показалось, что пациент реагирует на некоторые немецкие слова, будто пытается вспомнить давно забытое. Что объяснимо, ведь с детских лет с ним не разговаривали, – Крузе не стал добавлять, что он думает о подобной дикости, и продолжил рассказ, – Моё мнение таково – если вы хотите привести душевное состояние принца в порядок, то потребуется некоторое время. Признаков безумия или опасных болезней, я не обнаружил. Надо просто дать пациенту возможность привыкнуть к людям и обществу. Думаю, уже через два-три месяца он заговорит, и не будет отличаться от обычного человека. Разве, что останутся прорехи в образовании, но и это упущение можно наверстать.

– Две недели, – тихо произнёс Шешковский, – У вас есть ровно четырнадцать дней, дабы привести в порядок душевное состояние Ивана Антоновича. Ступайте, Карл Фёдорович. Только в этот раз не подведите доверие Её Величества.

Поклонившись всесильному главе экспедиции, Крузе почувствовал, как по его спине побежали струйки холодного пота. Да и голова под париком, давно намокла от чудовищного напряжения. Нет, он прекрасно понимал, что не виновен в смерти наследника русского престола. Только завтра всё может измениться и именно его обвинят во всех грехах.

* * *

– Проходите, Валентин Платонович. Не стойте в дверях, я же не кусаюсь, – Шешковский улыбнулся немного замявшемуся при входе Мусину-Пушкину.

Посетитель демонстративно хмыкнул и сел в указанное кресло. Мысленно же обругал хозяина кабинета за постоянные издёвки. Любил глава Тайной экспедиции подобные заходы, жутко раздражающие русскую знать. Степан Иванович знает о подноготной вельмож и аристократии гораздо больше, чем они о себе. Несомненно, о любых проступках сразу докладывается императрице, которая уже решает, кого карать, а кого миловать. А сам глава не отказывает себе в удовольствии попугать дворян, дабы те знали, что всех их проделки хорошо известны.

Камер-юнкер не чуял за собой никакой вины, но немного подрагивал, заходя в кабинет верного пса Её Величества. Ещё его угнетало щекотливое задание, порученное императрицей и, от которого нельзя отказаться. Если ты входишь в партию правительницы, то изволь исполнять любые её пожелания, являющиеся приказами.

– Что можете сказать о своём подопечном? А то, видите ли, разные слухи ходят. Даже не знаешь, чему верить, – снова эта ирония, но Шешковский тут же сменил тон, – Я читал ваш отчёт. Мне показались интересными некоторые умозаключения, поэтому перед докладом Её Величеству, хочу услышать всё лично.

Собравшись с мыслями, Мусин-Пушкин мысленно пробежался по написанному отчёту. По идее, хозяина кабинета могла насторожить только одна фраза.

– Иоанн Антонович либо очень хитёр, либо действительно безумен. Я более склоняюсь к первому. Но и отрицать его невменяемость тоже глупо.

– Поясните.

– Вначале он показался мне просто забитым существом, забывшим речь и трясущийся от присутствия надзирателей с посторонними людьми. Не буду описывать жуткую обстановку, в которой содержался заключённый, – офицер брезгливо поморщился, не совладав с эмоциями, – Это многое объясняет и может служить объяснением некоторых несуразностей в поведении арестанта. Затем начинаются странности. Да, Иоанн Антонович грязен и вонюч похлеще юродивого с паперти, на которого вроде похож. Меня смутила усмешка и взгляд, полный ненависти, появившиеся в первое мгновение нашей встречи. Может, мне показалось. Но, скорее всего, он просто не смог или пока не научился сдерживать чувств. Более надзорный не позволял себе проявления подобных страстей. Дальнейшие события показали мою правоту, о чём я написал в докладе.

Некоторое время глава экспедиции молчал, делая вид, что читает лежащую на столе бумагу. Затем он перевёл свой змеиный взгляд на собеседника, снова заставив того внутренне вздрогнуть.

– Я встречался с вашим подопечным, – опять ирония, от которой собеседнику точно не смешно, – Иван Антонович неплохо держится и даже пытается, чего-то говорить. Выглядит это забавно. Но человек десять лет не разговаривал, потому сложно требовать от него изящной речи.

– Он быстро учится и уже сейчас всё прекрасно понимает. Хотя, соглашусь насчёт его непонятных выражений. Вроде говорит по-русски, но как-то странно. Только я просил обратить внимание на поведение надзираемого. Он никого не боится и уже не похож на забитое существо. Иоанн Антонович явно понимает, что зачем-то нужен императрице. А ещё проскальзывает у него иногда нечто презрительное и недоброе, только во взгляде. Потому и прошу более внимательно его изучить. Что-то здесь не так. Чую подвох, но не могу правильнее выразить свои мысли. И ещё, я не верю в его религиозность.

– Поясните, – глава экспедиции сразу вскинулся будто хищник, почувствовавший добычу.

– Возможно, я начал относиться к арестанту излишне подозрительно. Но мне кажется, что он не является искренне верующим. Да, наш подопечный сразу попросил возможность посещать церковь, для чего в дворцовую часовню был вызван отец Иероним. Только поднадзорный уклонился от общения со священником и весьма жёстко отверг предложение исповедоваться. Он отстаивает службы и даже впадает в некое забытьё, шевеля губами. Со стороны кажется, будто Иоанн молится. Но это больше похоже на помрачение или экстаз, свойственный фанатикам. Только здесь всё сложно, и я снова опасаюсь ошибиться в своих умозаключениях.

– В нашем деле нельзя отвергать никаких подозрений, – произнёс Шешковский после небольшой паузы, – Религиозный вопрос крайне важен и потребует проверки. Спасибо вам за проявленное внимание. Пока арестант остаётся на вашем попечении, поэтому прошу не терять бдительность. Необходимо лучше его изучить и, по возможности, узнать о сокровенных мыслях. Понимаю, что сие недостойно бравого гвардейца, коим вы являетесь, но придётся потерпеть. Сейчас для Ивана Антоновича подыскивается наставник. Только решение по его кандидатуре будет принято императрицей после ознакомления со всеми полученными докладами. Вам же надо меньше распространяться о бывшем заключённом и выполнять приказ. Ступайте, Валентин Платович, если у вас нет ко мне вопросов.

Мусин-Пушкин старался не спешить, покидая неприятного собеседника и его мрачный кабинет. Закрыв за собой дверь, он мысленно выдохнул и решил, что сегодня ему необходимо выпить. И делать это придётся в одиночестве. А то ведь сразу донесут и заподозрят во всяких грехах. Чёрт бы побрал этого непонятного Иоанна!

* * *

И вот наступил знаменательный момент, ради которого меня три недели назад вытащили из темницы. Знаете, на свободе мне больше всего понравилась баня. Боже, как приятно, когда с тебя слоями сходит многолетняя грязь вперемежку с коростой. Даже бывалые банщики и доктор Крузе с трудом сдерживали брезгливость, глядя на моё тело и вшивый колтун, в который превратились годами нечёсаные волосы. Запаршивел я знатно.

Какое же это наслаждение зайти в разогретую парилку, и намылить тело мочалкой, о которой я давно позабыл! Мыло я точно увидел первый раз в жизни. Затем чистый и распаренный ты сидишь в предбаннике и пьёшь ледяной квас. Большего удовольствия я даже представить не могу. Ловлю себя на мысли, что готов провести в подобной неге оставшиеся годы. Ещё меня поразила постель, застланная чистым бельём. Это вам не полуистлевший матрац с гнилой соломой.

Но долго наслаждаться баней мне не дали. Я вынужден привыкать к новой одежде, которая раздражала только начавшие заживать шею, спину и руки, а также узким туфлям, жутко натирающим ноги. Пришлось заново учиться ходить. А также есть, используя приборы. Ведь последние девять лет мне не давали даже ложку. Приходилось хлебать из миски будто зверюшка, помогая себе руками. А отхожее место? Оказываете справлять нужду можно не только в ведро, но для этого приспособлена особая комната.

Больше всего беспокоили многочисленные раны, образовавшиеся на месте сошедшей коросты. Доктор мазал повреждения какой-то мазью, отчего моё тело стало склизким и нестерпимо зудело. Поэтому стоя перед императрицей и её соратниками, я больше думал, как бы не начать чесаться. А ещё приходись прятать руки. «Ципки» вдруг промелькнуло слово из лексикона Майора. Иногда со мной так бывает. Хочешь вспомнить, чего-то полезное, напрягаешь память и не можешь. И тут неожиданно вылезает необычное слово. Так вот, руки я особенно хорошо натирал мылом, увиденным первый раз в жизни, но пока безуспешно. Вот бы удивились присутствующие, если бы узнали, о чём я сейчас думаю. А если начать чесать некоторые места, то представляю выражение этих напыщенных лиц. Ха-ха!

Что касается внешнего вида императрицы, то он разочаровал. Понятно, что сейчас траур и она вынуждена носить чёрное, без всяких лишних украшений. Но сама русская правительница напоминала обычную тётку, ещё и некрасивую. Полноватое тело, массивная челюсть, пухлые и короткие пальцы, маленькие глазки. Не очень приятная на вид дама. Я бы сказал – отталкивающая. Или за меня говорит тщательно сдерживаемая ненависть?

А вот окружение царицы выглядело, будто яркие селезни около блёклой утки. Тогда я не знал про павлинов, на которых вельможи очень похожи. Это они ещё сдерживались и надели кафтаны тёмных цветов. Но обилие золотого шитья, кружев, ордена, напоминающие блюдца и нелепые парики, делали этих мужчин похожими на упомянутых пернатых. Хотя, надо признать, что они, скорее хищники, нежели мирные птички.

Мой нынешний надзиратель Мусин-Пушкин, коего лучше назвать нянькой, кратко описал, кто будет присутствовать на предстоящей встрече. В первую очередь заслуживали внимания два гиганта явно не обделённых физической силой. Узкие камзолы хорошо подчёркивали ширину их плеч, а мощные запястья, выглядывающие из кружевных рукавов, намекали на то, что мужчины привыкли держать оружие. Силачи, расположившиеся по правую руку от императрицы, были похожи лицом и фигурой. Братья Орловы, сразу промелькнуло в голове.

Слева от правительницы восседали вельможи мельче телом, но точно не слабее духом. Ближе к Екатерине сидел невысокий старик в мундире тёмно-зелёного цвета. Резкие черты лица дополняли пронзительный взгляд, не отрывавшийся от меня с момента, как только я вошёл в залу. Рядом расположился более модой господин, полноватый, с пухлыми губами на круглом лице. Вроде и смотрел он весьма приветливо, но мне почему-то сразу стало неуютно. По левую руку от «добрячка» примостился человек, с которым мы уже виделись. Тонкие черты лица и холодные глаза делали его похожим на змею. Да и присутствующие немного сторонились тайного советника Шешковского. Создавалось впечатление, что он сидит наособицу.

При первой встрече он мне тоже не понравился. Всё моё нутро тут же возопило, что сей человек крайне опасен и надо держать язык за зубами, не выдав какой-нибудь крамолы. С другой стороны, посетивший мою комнату вельможа, немного пообщавшись со мной, явно был растерян. Но он смог скрыть удивление под маской безразличия. До этого такие же чувства испытал Мусин-Пушкин, не умеющий их сдерживать. Вообще нянь, если его можно так назвать, оказался приличным человеком. Ну не чувствовалось в нём особой гнили и жестокости. Несмотря на небольшое количество людей, которые встретились на моём пути, разбираться в них я научился. Только камер-юнкер, получи приказ, без раздумий проткнёт меня своей шпагой. Но, может, потом и раскается за столь неблаговидный поступок.

Поэтому я никому не собирался доверять и попадать под чьё-то обаяние. Касаемо растерянности, то вельмож смущала моя речь. Привыкнув общаться с Майором на его языке, я поразился, насколько он отличается от говора окружающих. Вернее, мы с Мусиным-Пушкиным друг друга понимали, но мне приходилось переспрашивать и уточнять значения многих слов.

За последние две недели я более-менее привык к новому языку, за что спасибо графу. Тот нанянчился со мной как с ребёнком, тщательно скрывая досаду от неудачных попыток объяснить невежественному арестанту простые вещи. Откуда мне знать, как верно держать вилку или нож? Ведь до сих пор я знал только о ложке, которую не видел последние годы. Но ко всему можно привыкнуть, даже к ужасной одежде. И лучше стоять перед презрительными взорами Орловых, аки дикарь из дальних стран, наряженный в роскошное платье, нежели сидеть в темнице и медленно сходить с ума. Старший брат точно не умел сдерживать чувств и считал меня этим самым ряженым дикарём. А вот второй явно умнее, но тоже с трудом подавлял брезгливость. Всё это быстро пролетело в голове, когда я приближался к длинному столу, за которым расположилась императрица со свитой.

– Здравствуйте, – первым произношу приветствие и снимаю с головы странную треугольную шляпу.

Екатерина удостоила меня лёгким кивком, а вельможи промолчали. Наконец, один из них, который с добрым лицом, начал беседу.

– Всё ли у вас хорошо? Как комнаты? Нет ли жалоб на еду или обхождение?

Он издевается? Да после проклятой темницы любая каморка покажется дворцом! Я уж молчу про помои, коим меня кормили. Или у них так принято из-за этикета, с которым меня знакомит Мусин-Пушкин?

– Спасибо, всё хорошо, – вежливо произношу в ответ.

– Есть ли у вас какие-то просьбы? – продолжил беседу князь Вяземский.

– Прежде чем просить, хотелось бы узнать о своей будущей судьбе, – стараюсь быть кратким, дабы не возбуждать новых подозрений.

А то, что они есть – несомненно. После моего ответа вельможи быстро посмотрели на Шешковского. Судя по всему, они не верили докладу главы экспедиции, что юродивый арестант умеет не только говорить, но и способен мыслить. Императрица молчала и изучала мою скромную персону. Я же потупил взор, боясь выдать свои чувства взглядом, и ждал продолжения.

Не уверен, что поступил верно, открыв часть своих способностей. Оно и немудрено. К разным скрытностям я не привык. А первые дни просто не мог поверить в происходящее, и был особенно беззащитен. Мои попытки изображать восторженного ребёнка в мужском теле вроде удались. Вспоминаю и мысленно улыбаюсь, как Мусин-Пушкин сначала морщился, а затем хватался за голову от бесконечных «почему?». Вот только сложно тягаться с опытными людьми, когда ты даже не знаешь, что такое обычное общение. Возможно, я себя выдал, зародив вполне логичные подозрения надсмотрщика.