Параллели. Часть первая

– Отстань от меня по-хорошему.

– А кто к тебе пристает? Не сорил бы, я б тебя и не заметила б вовсе. Ты видишь, вон тетя Дуся цветы тут посадила, дядь Митя скамьи сделал, все чтоб красиво здесь было, а такие увальни, как ты, сидят и плюются.

– Да отвяжись ты от меня, репей!

– От репея слышу!

С этими словами Мотя забежала в открытую дверь конторы, через минуту, как вихрь, оттуда вылетела с огромным веником в руке. Подбежав к Грише, она, запыхавшаяся, выпалила:

– На-ка, подмети за собой!

Гриша взглянул в глаза этой сумасшедшей девчонки. Перед ним стояла красивая черноокая дивчина с косой по пояс, щеки ее отливали зарницей, черные глаза не терпели возражений, руки крепко протягивали веник. Гриша даже не понял, как начал заметать шелуху и, управившись с мусором, протянул ей веник обратно.

– Молодец! – невозмутимо сказала Мотя и побежала с веником обратно в контору.

Скоро она вылетела оттуда с телогрейкой в руке и проходя мимо Гриши, строго сказала ему:

– Смотри, не сори больше, а то всю жизнь только и будешь мусор выметать!

Поражённый такой наглостью, Гриша спросил:

– Так ты Мотя, а живешь где?

– А тебе зачем?

– Да так, просто, – замялся Гриша.

– Да здесь я живу, тебя как зовут?

– Гриша.

– А живешь ты где?

– В Смирновке.

– А, так ты нашенский, а чего так соришь? У вас в Смирновке грязь, что ли, кругом?

– Че ты придралась, не грязней, чем в Новосельском, поди.

– Как же не грязней, ты же там живешь, ты, кстати, чей будешь?

– Василия Афанасьева сын, а ты?

– А мой папа председатель Новосельского сельсовета Клименко, слыхал, наверное.

– Слыхал, конечно, так ты его дочь, а…

– А что, не похожа?

– Не знаю.

– Ну, ладно, Гриш, пора мне, ты забегай, если что. Пока.

– Пока, – ответил Гриша, провожая ее взглядом.

Мотя удалялась быстрым шагом по центральной улице усадьбы. Гриша сел обратно на скамейку и потянулся было за семечками. как вдруг ему стало как-то неловко от своего желания, и он резко перехотел щелкать семечки здесь, у конторы. Сознание вновь и вновь прокручивало эпизоды разговора с Мотей, перед ним всплывало ее раздраженное, но очень красивое лицо. И он поймал себя на мысли о том, что ему хотелось бы ее увидеть вновь. Вот егоза, думал он, прям командир такой, куда деваться. Ход его воспоминаний прервал агроном:

– Гриш, ну что, заскучал, поди? Пошли на склад, бумаги я получил, надо забирать подводу.

И они зашагали в сторону склада.

– Теперь, если что, сам будешь сюда ездить, по накладной получишь и без меня. Понял?

– Да, конечно, – ответил Гриша, обрадованный возможностью приезжать на центральную усадьбу.

Времена были трудные, для фронта от сельчан требовалось все больше продовольствия, с рабочими руками становилось все сложнее и сложнее. Мужчины уходили на фронт, обратно возвращались только с увечьями, становились инвалидами и, конечно, в полную силу уже работать не могли. Вся надежда была на женщин, вскоре властям пришлось прибегнуть к детскому труду. Сельские дети и раньше все время были задействованы в уходе за домашними животными, но теперь этого стало мало, село остро стало нуждаться в их помощи в основном производстве. Уклад жизни на селе не позволял сильно выделяться семьям руководящего состава. Их дети также работали наравне со всеми.

Осенью, во время уборки зерновых, не стали справляться с хранением и отправкой зерна на элеватор в город. Руководством было принято решение усилить этот участок привлечением труда школьников, которым сокращали занятия. Гриша и Мотя встретились во время занятий на току. Мотя смотрела, как Гриша ловко управляется со все прибывающим зерном, при этом не отлынивает от всякой побочной, вспомогательной работы. Это вызвало у нее уважение. Гриша был веселым рассказчиком, забавлял ребят, чем во многом сбивал накатывающуюся усталость, придавал дополнительные силы. Гриша был хорошо сложен, имел умные карие глаза и густую черную шевелюру. Его крепкие крестьянские руки с большой ловкостью передвигали по площадке солидные бугры свежей пшеницы, не давая зерну запреть и загореться. Девчонки на подборе еле успевали за ним. Во время частых перерывов и перекусов Гриша отходил куда-нибудь за ток, скрываясь из виду. Курит, подумала Мотя. Но как-то проработав с ним целый день, так и не почувствовала запах табака. Наконец, ее осенило. Во время перерывов ребята частенько перекусывали скудной едой, которой их снабдили матери при выходе из дома. У Гриши она ни разу не видела никакого мешочка. У Моти возник вопрос, что же он кушает во время перерывов. Задавшись такой целью, она как-то прошла вслед за Гришей. Тот сидел за углом тока и что-то напевал. Мотя подошла к нему ближе и заговорила:

– А я думаю, куда ты все время ходишь во время перерыва? А ты песни поешь, что ли?

Гриша посмотрел на нее смущенно, но быстро нашелся и ответил:

– Да, ты знаешь, мне нравиться петь. Во время работы, боюсь, мешать буду, а так, в перерыв, что не попеть то.

– Песни – это хорошо, только их и во время работы петь можно, зачем для этого от ребят прятаться?

– С чего ты взяла, что я прячусь? Просто здесь вольготней, смотрю на поля. на птиц. Вон, река вдалеке красиво блестит.

– А ты что, уже перекусил?

– Давно уже, теперь отдыхаю.

– Когда успел-то, я следом пришла?

– Да успел, было время.

– Врешь?

– Моть, ты чего, мама моя, что ли? Тебе какой резон справляться?

– Раз спросила, значит интересно.

Гриша встал и, как бы желая закончить беседу, произнёс:

– Ладно, пошли, пора.

– Пошли, – ответила Мотя и зашагала рядом в сторону тока.

Наблюдая за Гришей в течение следующей недели, она сделала вывод о том, что он не приносит с собой еду из дома, уходит каждый раз за ток во время длительных перерывов в работе и там отдыхает. В один из последующих таких перерывов Мотя опять отправилась за Гришей и, найдя его лежащим на траве и распевающим песни, пристала с новыми вопросами. Подойдя неожиданно к нему, она спросила:

– Ты чего с собой ничего не приносишь из еды?

Гриша растерялся и, оправдываясь, ответил:

– Приношу, с чего ты взяла?

– Что-то я не видела, чтобы ты ел во время нашей работы!

– Я не люблю есть при всех.

– Ох ты, барин какой! Это что, это мы такие гордые?

– Слушай, Мотя, твое какое дело? Ты что, мне мать родная, чтобы спрашивать?

– Нет, не мать, я вообще хотела бы спросить у нее, что это она тебя на работу без еды отправляет!

– А что это ты у нее спрашивать будешь, ты кто, чтоб спрашивать? И вообще, чего ты ко мне пристаешь? Я же к тебе не лезу.

– Понять хочу, что у тебя за родители.

– Оставь ты моих родителей в покое. Они у меня не хуже твоих будут.

– Я не говорю, что хуже, я хочу понять, почему тебя не кормят?

Гриша вскочил с места.

– Кормят меня, кормят. Отвяжись!

Он раздражённо зашагал на ток. Вечером дома Мотя спросила у отца:

– Пап, у нас на току хлопец работает, Гриша Афанасьев. Так знаешь, он никогда не ест во время работы.

Отец посмотрел на дочь и ответил:

– Не ест? Странно. Он живет у тётки, отец недавно на фронте без вести пропал, а матери у него давно нет, они с отцом жили. Не ест, говоришь, надо с теткой поговорить. Хорошо, что заметила, может, гордый, не хочет у тетки лишний кусок просить. Да, это не порядок, эдак его надолго не хватит. А как он работает, Мотя?

– Так, пап, как раз в этом и дело, работает он хорошо. А чтобы мы не видели, что он не ест, он уходит далеко за ток, там песни поет.

– Что делает?

– Песни поет. Лежит или сидит на траве и песни поет.

– А поет на каком языке?

– На украинском. Иногда на русском.

– Так, ты, Мотя, подкорми пока его. А я с теткой поговорю, узнаю, в чем дело.

– Пап, а почему солдаты без вести пропадают? Ребята, смотрю, потом плохо относятся.

– Мотя, без вести пропасть может любой. Война, она и есть война, там всякое случается. Кого ранило, в плен попал не по своей воле, кого землей засыпало, не найдешь. Кого и вовсе по воздуху разметало. Конечно, бывает, и к врагу переметнуться могут, что и говорить. Только я Василия знал, отца его. Он, знаешь, какой богатырь был. Кувалдой звали. У него кулак был как кувалда большая, мог быка с ног сбить. Здесь его вся округа боялась. Любитель кулачных боев по старой русской традиции «стенка на стенку», так его частенько просили в сторонке постоять, за честностью такого боя посмотреть. С одной стороны, никому не хотелось под его тяжёлую руку попасть, а с другой стороны, никто не осмеливался во время его судейства шельмовать, с ним-то не поспоришь, а за неправду можно было и схлопотать, как говорится! Его в Алма-Ату отправили, там шло формирование 316-й стрелковой дивизии, из наших земляков. Подбирали из комсомольцев и партийных, да крепких мужчин. Вот и Василий, с его ростом 2 метра 2 сантиметра, туда был отправлен. Москву они защищали, там и пропал без вести. Только фашистов мы там разбили, а потерь было много. Может, лежит Василий где-то в земле подмосковной или в госпитале без документов. Знаю одно – такой ни с поля боя не побежит, ни в тыл, ни к врагу. Одним словом, мужик он надежный. А что до кривотолков, так где от них схоронишься, на то они и злые языки, потому как любой чужой беде рады. Гришу мне жалко, но сколько ребят война уже осиротила. А скольких еще осиротит. Стерпеть надо, выдержать, все равно победим, вот и хлеб фронту, во, как нужен. Вот и Гриша, смотрю по твоему рассказу, старается и об отце верно думает. Ждет его, понимаешь?! А ты ему, Мотя, помогай, ты у меня дивчина умная, найди подход, переубеди. Одним словом, шефство над ним возьми, глядишь, и фронту тем поможешь.

Отец ласково провел ладонью по Мотиной голове и вышел заниматься другими делами. Он, может быть, тоже с удовольствием отправился бы на фронт, но только партия его оставила здесь, и это был тоже фронт, и здесь нужно было тоже выполнять требования страны, растить хлеб, обеспечивать и мясом, и шерстью, и кожей. Каждый на своем рабочем месте теперь должен был работать и за себя, и за ушедшего воевать товарища. И эта цепь была неразрывная и влияла как в одну, так и в другую сторону. И за недоработки или невыполнения планов здесь также действовали строгие законы военного времени.

Утром следующего дня председателю удалось встретиться с теткой Гриши. Он спросил ее, почему она не дает Грише еду с собой. Та покраснела и рассказала о том, что Гриша сообщил ей, что их на току кормят, и он потому не будет брать ничего с собой. Разве ж она не положила бы ему, зная правду, что нужно. Затем она рассказала о том, что Гриша очень стесняется, он почему-то вбил себе в голову, что является для них обузой. Вот и старается всячески на себе экономить. Она обещала, что теперь будет следить, как он уходит, и собирать ему с собой.

Следующим днем Мотя решительно пошла вслед за ушедшим Гришей и, подойдя к нему, уселась рядом. Развернув свой сверток с едой, она смело сказала:

– Гриш, давай ешь, я и на тебя сегодня взяла.

Гриша смотрел на нее с изумлением, и, хотя под ложечкой сосало, он ответил:

– Спасибо, Моть, я не хочу!

Мотя подняла на него глаза и сурово спросила:

– Что, уже поесть успел?

– Да.

– Это когда же, позволь спросить? Пока сюда шел, что ли? Что-то я не видела, врешь опять, поди.

– Нет, поел, я тебе говорю!

– И что ты ел?

– Да какая тебе разница!

– Да есть разница, коль спрашиваю.

– Слушай, что ты ко мне все пристаешь, у тебя других забот нет, что ли?

– Нет, у меня теперь одна забота, ты и твоя дурость. Я над тобой шефство взяла, чтоб ты с голоду не упал прям посреди работы. Вот закончим уборку, я сразу же отстану, а пока тебе меня терпеть придется, понял! Давай ешь, перерыв кончается!

И Мотя смело протянула ему хлеб с вареным картофелем, да так ловко, что Гриша и сам не заметил, как оказался с картошкой и хлебом в руках. Он не выдержал налетевшего на него смеха и рассмеялся во все горло. Мотя тоже громко рассмеялась, и они стали есть. Да, думал Гриша, ну и девчонка. Как трактор прет.

Вечером его ждал колкий разговор с теткой, которая много упрекала его, каждый раз приговаривая одно и то же – «что люди подумают». На следующий день Гриша уже принес с собой еду и не стал отделяться от ребят, но он каждый раз ловил на себе взгляд Моти, которая строго следила за тем, с едой ли он пришел, поел ли он. С одной стороны, его угнетало ее внимание к вопросам его питания, с другой стороны, ему это было приятно и, наконец, Мотя ему нравилась, и с каждым днем все больше и больше.

Наконец, он осмелился и как-то после работы решил ее пригласить погулять. Уловив момент, он обратился к Моте:

– Моть, давай погуляем сегодня, ты не против?

– Ты что, меня на свидание приглашаешь, или на прогулку?

– Че сразу на свидание, погуляем просто.

– Потому что, если на свидание, значит, я тебе нравлюсь, а если на прогулку, то ты еще не определился.

– Слушай, Мотя, что ты все время все усложняешь? Нравишься, не нравишься, что, погулять нельзя просто.?

– А что ты покраснел так? И почему я не должна знать, нравлюсь я парню, с которым буду гулять, или нет?

– Тебе что, это действительно так важно?

– Слушай, Гриша, а то ты не знаешь, это важно любой девчонке. Ты уж мне поверь. Потом мне интересно, парень собирается просто погулять, хотя живет на отделении от центральной усадьбы, и он просто преодолеет десяток километров ради «погулять»?

– Ну и что?

– А то, что ты, как всегда, не можешь смелости набраться и признаться, что я тебе нравлюсь! И ты даже готов на центральную к нам ездить, вот так просто гулять, после работы, да?

Гриша краснел и бледнел, он уже не знал, правильно ли, что он позвал ее погулять. Ну, и характер, думал он, палец в рот не клади, откусит. Только влекло его к ней, он понимал, что, конечно, она ему нравится, только признаваться в этом ему совсем не хотелось, хотя бы сейчас, так рано. Мотя смотрела на него с вызовом, смелая и решительная, она привыкла все делать, не таясь, определяться моментально, никому не морочить голову, в ее понимании. Она ждала от Гриши смелого признания в том, что она ему нравится, не меньше. Гриша колебался. Тогда инициативу опять в свои руки взяла Мотя.

– Давай, Гриш, так определимся, ты подумай, и если я тебе нравлюсь, ты так и скажи. А если ты хочешь со мной погулять, то это лучше сделать с твоим другом Ленькой. И это не потребует столько усилий.

Гриша в этот момент готов был придушить ее на месте, выругать, обозвать дурой, но вместо всего того, что клокотало у него в душе, вдруг тихо сказал:

– Мотя, ты мне нравишься, и я хотел бы с тобой сегодня погулять, ты не против?

– Вот видишь, Гриша, это не так уж и тяжело, говорить правду. То, что ты думаешь, а не то, за чем ты прячешься. Хорошо, Гриша, давай погуляем с тобой вечером, часов в 9.

– Хорошо, Мотя.

Теперь Гриша спешил домой, придя, он постарался побыстрей управиться. Затем подошел к тетке и спросил:

– Можно мне взять вечером Орлика, мне нужно на центральную съездить, я Мотю пригласил погулять?

Тетке не хотелось позволять ему брать лошадь, но Мотя все же была дочерью председателя, и вдруг тот опять спросит ее о Грише. Она еще чуть-чуть поразмышляла и ответила:

– Возьми, только смотри, долго не будь, не запозднись. Хорошо?

– Хорошо, – радостно ответил Гриша.

Вечером он уже несся по полям на центральную, боясь опоздать. Гриша прибыл к дому Моти гораздо раньше намеченного срока и, коротая время, уселся на скамейку под ее окнами. Проходя по хате, в окнах его увидел председатель, он с первого разу понял цель приезда Гриши. Обращаясь к Моте, он сказал:

– Это что за кавалер к нам пожаловал, не к тебе ли случайно, Мотя?

Мотя подбежала к окну и, ничуть не смутившись, ответила:

– Ко мне, только рановато что-то, видно, время не рассчитал. Теперь пусть сидит, ждет.

– Что ж ты его томить теперь будешь, иди, раз пригласила.

– Да, пап, это он меня пригласил погулять. А сам приехал рано.

– Значит, торопился. Ладно, иди давай, не томи парня.

– Хорошо, пап, – ответила Мотя и, стремглав, вылетела из хаты.

Через минуту они уже шагали по улице, а за ними брел конь. Так и началась их дружба с Мотей. С каждым следующим годом Мотя становилась все привлекательнее, а Григорий постепенно превращался в ладно сложенного молодого парня. Наконец-то пролетели трудные годы войны, страна приступила к восстановлению народного хозяйства.

Шел 1946 год, осенью Григория призвали в армию, прощаясь с Мотей, Григорий спросил:

– Ждать будешь?

– Не знаю, как будешь служить! – со смехом ответила Мотя.

И хотя их дружба давно переросла во что-то большее, и как бы не требовала каких-либо подтверждений, все же ответ Моти Григория огорчил. Служить он попал в инженерные войска, в понтонный полк. Они помогали строителям возводить разрушенные во время войны мосты. А так как на восстановительных работах использовался труд пленных немцев, то понтонёры были вынуждены участвовать в их конвоировании и охране во время работы.

В это утро при восстановлении моста через небольшую речку Григорий, как всегда, охранял пленных строителей. Временно возведенная секция мостового пролета была наскоро перекрыта настилом из соснового горбыля. Григорий шел по нему смело, так как делал это не раз, впереди него шли военнопленные, вдруг доска под Григорием подломилась, и он моментально провалился в образовавшуюся дыру. Автомат, сорвавшийся с рук, каким-то чудом перекрыл своей длиной дыру, и Григорий беззащитно повис на ремне. Он посмотрел вниз, на стремительно бегущую воду, затем вверх, на своих конвоированных, и тут только осознал всю свою уязвимость и безвыходность своего положения. Над ним склонились немецкие лица, говоря ему что-то на немецком, схватили его за руки. Григорию почему-то пришло в голову, вот, сейчас выдернут автомат, ударят по голове и сбегут. Он уже приготовился к необратимому, как почувствовал, что несколько крепких немецких рук, схватив его за одежду, рывком потянули его наверх. Сгруппировавшись, немецкие военнопленные выдернули его наверх, на мост, и, что-то громко говоря ему, хлопали его по спине, не скрывая свой радости. Григорий сидел на мосту, поодаль лежал его автомат. А немцы уже перекладывали доски в месте его падения. Они стремились устранить даже самую малую вероятность повторения подобного случая. Сколько раз до этого его старшина предупреждал его об осторожности и готовности к любым неожиданностям. Он не раз испытывал неприязнь к немцам-военнопленным из-за пропавшего отца, войны и многочисленных жертв. Но теперь страх и настороженность перед ними, а тем более вражда, куда-то ушли. Он был благодарен им за свое спасение, он стал доверять им. После этого случая Григорий перед работой всегда встречался со своими спасителями как со старыми знакомыми, был приветлив и не усложнял их и так нелегкую жизнь. К концу второго года службы пришло письмо от Моти, в котором она сообщала о том, что выходит замуж, что она полюбила и просит ее простить. Для Григория это был удар ужасной силы. Благо, его армейские друзья смогли его вовремя поддержать и как-то переключить его внимание.

Вернулся он из армии в 1948 году, стал работать в совхозе. В этом же году в совхоз по распределению прислали учительницу начальной школы. Должность эта была уважаемая на селе и очень ценилась. Григорий вернулся завидным женихом. Обладая отличными внешними данными, с военной выправкой и умением играть на баяне, он стал желанным гостем на любом сельском мероприятии, будь то свадьба или просто любая вечеринка. Надя – так звали учительницу, была родом из Джезказгана, закончила педучилище и по направлению попала в село Смирновка – отделение Новосельского. Статная русская девушка, с большой русой косой, стала завидным, недосягаемым трофеем для местных парней. Они с охотой откликались на любые ее просьбы и стремились завоевать ее сердце. Надя жила в квартире, в доме, выделенном председателем для работников образования и культуры. Квартира находилась недалеко от дома Григория, его отцовского дома, в который он вернулся после возвращения из армии. Этот дом имел давнюю историю, его поставил еще его дед Иван, когда получил здесь землю, затем здесь жила семья Григория, отец, мать и он сам. К сожалению, в их семье Григорий оказался единственным ребенком. После смерти матери они жили вдвоем с отцом. Когда отца призвали на фронт, малолетний Гриша остался в доме один, но и тогда он не хотел покидать дом. Настояла тетка, на попечение которой оставил его отец. Все время, пока он жил у тетки, Гриша не переставал тосковать по своему дому. Наконец, он возмужал, отслужил и с полным правом вернулся в свой родной дом.

Дом его отца и деда был ладно сложен, в отличие от окрестных домов, дед его поставил на высоком каменном фундаменте, высота которого достигала полметра, и, хотя стены дома были выложены из самана, но добротная штукатурка внешних и внутренних стен делала их идеально ровными. Высота внутренних помещений достигала 2м 50 см, что по тем временам было большой редкостью. Дом стоял на холме, который плавно сбегал к пойме реки. Еще одним необычным отличием дома были его две печи, равномерно обогревающие левую и правую половины дома. Дом также имел огромный хозяйственный двор с постройками для скота, лошадей, свиней и птицы. Между домом и скотником были возведены баня, сеновал, дровяник-углярка и большой крытый сарай с мастерской внутри. Постройки были выстроены квадратом вокруг внутреннего двора с широкими воротами. За скотным двором шел огромных размеров огород, сбегающий по склону к реке. Такая постройка замкнутого типа преследовала две цели. Первая – это было удобно для контроля, вторая – это позволяло обезопасить жителей дома во время мощных буранов и метелей, когда можно было запросто потеряться, уйдя в степь и попросту замерзнуть. Раньше за их «усадьбой», как любил говорить его дед Иван, а затем и отец Василий, шли 30 десятин земли, полученные дедом по столыпинской реформе. Но годы шли, сменялась власть, приходили другие порядки и в конце концов в семье остался только дом с постройками и примыкающий к нему огород. Тем не менее, Григорий помнил, как уважительно относился к их усадьбе отец, это же уважение к ней он передал и ему. Поэтому, как только появилась возможность у Григория жить в отцовском доме, он тут же ею воспользовался.

Многому научившись во время службы в армии, Григорий был желанным работником в совхозе. Ему не составило труда найти в совхозе занятие по душе. Он стал трудиться в мастерских по подготовке и ремонту сельхозтехники. Когда Надя появилась в их отделении и стала преподавать в начальной школе, сельчане сразу заговорили о ней. Многим она нравилась и как учительница, и как человек образованный, а потому интересный. Надя тоже искала, чем развлечься во время таких редких выходных и потому ходила на танцы в сельский клуб – место, где обсуждались самые свежие новости. Надежда с интересом смотрела на молодых ребят-односельчан и, конечно, ей, как и любой молодой девушке, хотелось нравиться.

Как-то вечером к Грише забежал его друг Леня и предложил ему сходить на танцы. Гриша с охотой поддержал предложение Лени, и они отправились в клуб на танцы. Вечер уже был в разгаре, когда друзья прибыли в клуб. Молодежь стояла стайками, девушки и парни, разбившись на мелкие группы, с интересом изучали друг друга, по-видимому выбирая себе партнера для танцев. Гриша оглядел зал и остановил свой взгляд на Наде. Та стояла, опиравшись на руку своего коллеги по работе. Гриша подошел к ним и, обратившись к спутнику Нади, спросил:

– Можно пригласить вашу даму на танец?

– Пожалуйста, – ответил ему тот и закончил: – Если она не против.

– Разрешите пригласить вас? – произнёс Гриша, обращаясь к девушке.

– Пожалуйста, – ответила она и протянула ему руку.

Григорий смело взял ее за руку и уверенно повел к центру танцевального зала. Здесь, в селе, все друг друга хорошо знали и поэтому парни предоставили самой девушке решать, с кем ей хочется танцевать. Они закружились в танце и, совсем осмелев, Гриша заговорил.

– А вы к нам надолго?

– На два года. Я сюда приехала по распределению, отработаю, поеду домой.

– А вы откуда приехали?

– Из Джезказгана, там живут мои родители.

– Красиво у нас, правда?

– Да, красиво. но уж очень у вас холодно.

– Что верно, то верно. Зато простор какой, глаз радует. А весна у нас какая, степь шикарная, вся в цветах!

– Вы о подснежниках?

– Почему? Не только. Вы тюльпаны наши видели?

– Нет, не приходилось. Я стараюсь в степь одна не ходить. Мне эти места не знакомы, сами понимаете.

– Хотите, я вам покажу красивые места у нас.

– Так сейчас лето, какие сейчас цветы?

– Да вы что. Цветы, они в степи постоянно цветут, одни отцветают, другие появляются.