Параллели. Часть первая

Наконец, Равиль не выдержал и вновь поехал в Казань. Разыскав дочь в общежитии, он вошел в ее комнату и, не раздеваясь, с порога посыпал на нее упреки.

– Зухра, что ты творишь, почему не живешь с мужем? Зачем ты позоришь нас с матерью?

– Отец, я рассказала тебе правду, Галим продолжает жить с той женщиной, неужели ты считаешь это допустимым? У нас дочь, она не должна знать такое о своем отце!

– Только терпение, Зухра, может помочь нам всем. Ты разрушаешь семью, показываешь дурной пример нашей внучке и своей дочери. Сония добрая, хорошая девочка, она сама сможет, повзрослев, разобраться во всем. Ты ее лишаешь отца. Поступая так, ты разрушаешь авторитет отца в ее глазах, учишь непослушанию. Это очень плохо для всех! К нам приходили родители Галима, что прикажешь им отвечать, мне стыдно, что моя дочь не имеет женского терпения и мудрости своей матери. Собирайся, вы поедете с Сонией домой, там будем разбираться в сложившейся ситуации.

– Отец, я не могу уехать с тобой домой, я работаю, так делать нельзя, мне потребуется время. Ты пойми, завод – это не наша деревня, нельзя, не предупредив начальства, вот так, сесть и уехать.

– Я знаю, дочка. Только я вижу по твоим глазам, что ты и вовсе не хочешь ехать.

– Ты прав, не хочу. Ты предлагаешь мне смириться с недостойным поведением мужа, у которого я посмела попросить вернуться в семью, и только.

– Галим все твои упреки отвергает, кто из вас прав, кто нет, это нужно спокойно разбираться, и лучшего места, чем родной дом, не найти.

– Так почему Галим не возвращается домой к своим родителям, не покажется перед ними и вами одновременно?

– Зухра, ты забываешь, Галим взрослый мужчина, он руководит людьми. Я не могу диктовать ему условия. Для этого у него есть его родной отец.

– Тогда зачем возвращаться мне, если все равно все зависит от Галима? Я потеряю работу, ты знаешь, что она мне нравится. А он возьмет и не приедет, а я буду сидеть и ждать его в деревне?

– Ты поступишь так, как должна поступать женщина в нашей семье.

– То есть женщина в нашей семье должна униженно просить мужа вернуться?

– Не униженно, а терпеливо!

Равиль встал, этот разговор с дочерью давался ему с трудом, терпение заканчивалось. Он стал похаживать по комнате взад и вперед, потом резко остановился и заговорил.

– Вот что, Зухра, ты знаешь, что я тебя всегда любил, но даже моему терпению приходит конец! Если ты в ближайшее время, минимум к концу следующей недели, не появишься дома… последовала длинная пауза, после чего, выдыхая с силой воздух, Равиль продолжил: – Тогда можешь забыть о нашей семье, я вычеркну тебя из своего сердца!

Он встал и, не дождавшись какого-либо ответа, вышел в коридор. Дверь за ним закрылась с шумом свалившейся глыбы. Зухра попыталась кинуться вслед за ним со словами «отец!», но ее ноги, словно став ватными, отказались ей подчиниться, а в горле застряло громкое «отец!». Она не сделала ни единого шага, как скошенная трава, она опустилась на пол и, уткнувшись в собственные руки, тихо разрыдалась. В таком положение она просидела ровно до того момента, пока к ней не постучали и вежливый мужской голос спросил: «Можно?» В следующую минуту дверь приоткрылась и на пороге появился Андрей. Какое-то время он стоял в нерешительности, затем набрался смелости, вошел и, наклонившись над Зухрой, спросил:

– Что случилась, Зухра, что с вами? У вас все в порядке?

Зухра сидела на полу в полуобморочном состоянии. Слезы катились с ее красивых карих глаз и сбегали тонкой струйкой на грудь, смачивая обхватившие лицо руки. Она покачивалась из стороны в сторону и тихо подвывала себе. Андрей, не на шутку испугавшись, заговорил скороговоркой:

– Вот те раз, зашел за солью, да что случилось, Зухра, вы можете мне ответить?

Он тряс ее за плечи, пытаясь отвести ее руки от лица. Наконец, ему это удалось, и перед ним открылось несчастное, но отчаянно красивое лицо молодой женщины, влажные карие глаза блистали кристаллами и переливались в свете комнатной лампы, розовые щеки подрагивали с какой-то нежностью, влекущей к себе. Он поймал себя на мысли, что несмотря на то, что перед ним сидела заплаканная, угнетенная молодая женщина, но как же она была красива. Андрей с еще большим усердием стал подымать ее с пола, наконец, ему это удалось, он усадил Зухру на стоящий рядом стул, налил ей стакан воды и, дождавшись, когда она выпьет, снова заговорил с ней.

– Здравствуйте, Зухра, а я вот зашел к вам соль попросить, вы извините меня, я, наверное, не вовремя, у вас какие-то неприятности?

Зухра внимательно посмотрела на Андрея, почему-то он не вызывал у нее опасение. Нет, напротив, ему хотелось доверять, с ним хотелось поделиться своей болью.

– Ах, – начала она, – это вы, извините, я тут разревелась.

– Ну, что вы, Зухра, это я явился не вовремя. Это вы меня извините. У вас что-то случилось?

– Да, у меня все плохо.

– Ну, что вы, не преувеличивайте, у вас все наладится, вот увидите.

– Нет, к сожалению, это невозможно. Для этого я должна перестать быть собой.

– Зухра, да что такого у вас произошло, что вы говорите такие страшные вещи?

Зухра выровнялась, посмотрела на собеседника, словно искала его понимания и сочувствия, и с грустью произнесла:

– Недавно от меня отказался муж, а только что от меня отвернулась моя семья!

И, опустив голову на сложенные руки на столе, она вновь разрыдалась. Андрей стоял в замешательстве, он не знал, как ему здесь быть, как успокоить ее. Только сердце его рвалось из груди, переполненное сочувствием и любовью.

– Зухра, – обратился он к ней, и вдруг, взяв смело за руку, продолжил: – Зухра, выходите за меня замуж, я люблю вас.

От этого внезапного признания Зухра опять выровнялась, ее глаза заблестели изумлением, красивый рот приоткрылся, слова повисли в воздухе, а кровь прильнула к щекам. Раскрасневшаяся и смущенная, она смотрела на Андрея в полной растерянности.

– Как, я же замужем?

Теперь покраснел Андрей, но, собравшись, он твердо выдавил из себя:

– Вы сказали, муж от вас отказался, значит, мы сможем оформить развод.

– Мы? – вопросительно сказала Зухра.

– Извините, – опомнившись, отвечал Андрей. – Конечно же, вы сможете это сделать, извините.

Они молчали какое-то время, не решаясь заговорить. Слова шепотом слетали с их уст и, достигая цели, растворялись в глубинах комнаты. Но с каждой минутой им становилось легче. Наконец, Андрей продолжил, вкрадчиво обращаясь к Зухре.

– Вы не торопитесь с ответом, я подожду столько, сколько будет нужно.

Эти слова, как бальзам, упали на израненное сердце Зухры, она вдруг почувствовала такое доверие к стоящему напротив мужчине, так потянулась к нему своим сердцем, что и сама не поняла, как ответила.

– Андрей, я согласна.

Они проговорили еще около часа. Андрей сам вызвался поговорить с Галимом и попросить его дать Зухре развод. Затем они простились, завтрашний день был слишком важен, необходимо было хорошо отдохнуть. Отпросившись с обеда, с работы Андрей поспешил к Галиму. Он нашел его быстро, застав в его обычном месте пребывания, на складе у Нарии. Галим сильно удивился просьбе Андрея поговорить, но, думая, что это касается рабочих вопросов, охотно согласился. Они уединились в свободном пространстве цеха. Андрей, не оттягивая суть, начал:

– Галим, это касается тебя, меня и Зухры.

Галим стал мрачнеть на глазах.

– Так вот, Галим, у нас с Зухрой к вам просьба, дайте ей, пожалуйста, развод!

– Что-о-о? – протянул с явным неудовольствием Галим, – ты кто такой, чтобы мне говорить об этом. Ты что лезешь в мою семью, думаешь, ленинградец и все девки твои?

Лицо Галима стало страшным, злоба перекосила его в неестественной гримасе. Андрей спокойно продолжил.

– Вы из себя незаслуженно обиженного не стройте, не за чем. Ведь вы давно уже живете с другой женщиной и даже не стремитесь этого скрывать. Зачем же вы мучаете Зухру, не любите, так отпустите человека.

– Тебя забыл спросить! Вали-ка с наших краев, пока голова цела!

– С каких это пор завод стал «вашим краем». И когда поведение, подобное вашему, стало примером в нашем обществе? Поверьте, я не собираюсь вас учить жизни. Да и в семью «вашу», как вы выразились, не лезу. Только мне почему-то кажется, что вы давно уже сами разрушили эту семью, только продолжаете мучить некогда близких вам людей.

Галим понимал, что возразить ему Андрею и впрямь нечего. Но чувство собственника, эдакого повелителя чужих судеб, не давало ему покоя. И он ответил с нескрываемой злобой в голосе:

– Никакого развода я этой… не дам, еще морду набью и прав буду!

Андрей вскипел.

– Слушай, – проговорил он, и, схватив его за грудки, так их сжал, что на пол полетели пуговицы от рубашки. – Да ты ногтя ее не стоишь, посмей только ее обидеть! Я тебя из-под земли достану! Я не шучу!

Спесь слетела с Галима, он понял, что перед ним стоит мужчина, и у этого мужчины достаточно решимости защищать Зухру. Высвободившись из крепких рук Андрея, он в отчаянье проревел:

– Развода не дам, не хочет жить со мной, скатертью дорога!

– Хорошо, – спокойно ответил Андрей, – добьемся через суд.

И зашагал прочь. Когда он входил в общежитие, вечер уже был в полном разгаре, подойдя к комнате Зухры, он постучал и, услышав ответ, вошел. Зухра сидела за столом и что-то шила, рядом возилась ее дочь со своими куклами.

– Здравствуйте, Зухра, – начал разговор Андрей. – Я говорил с Галимом, он наотрез отказался давать вам развод.

– Я ожидала этого, – тихо ответила Зухра.

– Знаете, Зухра, мы сможем добиться развода через суд. Вы только не расстраивайтесь. Через неделю у меня заканчивается командировка, я хотел бы, чтобы мы уехали в Ленинград вместе, у меня там комната в коммуналке на Невском проспекте. Мы сможем там жить, а Сония пойдет в садик.

– А ваши родители, Андрей, где они?

– Зухра, я детдомовский, у меня нет родителей.

– Извините, я не знала.

– Может быть, мне остаться здесь, получить развод и потом нам с вами устраивать нашу жизнь?

– Боюсь, вам не дадут здесь спокойно жить. И я боюсь вас потерять. Поедемте, Зухра, доверьтесь мне, пожалуйста, не волнуйтесь о своем будущем. Мы с вами справимся, ведь теперь мы вместе.

Андрей повернулся к Сонии и, приветливо улыбнувшись ей, ласково спросил:

– Сония, ты хочешь поехать в Ленинград?

Сония застеснялась от такого внимания и, спрятавшись за маму, лишь озорно выглядывала.

– Она плохо говорит по-русски, Андрей.

– Ну, ничего, и по-русски тебя научим говорить, и по-английски, – улыбаясь, проговорил Андрей.

Через неделю они уже были в Ленинграде, правда, с пропиской Андрею пришлось помучиться, Зухру с дочерью никак не хотели прописывать к одинокому мужчине. Дело спасла соседка Софья Петровна – работник административного подразделения райисполкома. Ей очень понравилась Зухра и ее дочка. Она стала называть Сонию на русский манер Соней, а потом и Зухру стала называть Зоей. Обозначив их, как своих родственников, она прописала их к себе, благо сама Софья Петровна занимала две комнаты. Таким образом, Зухра превратилась в обращении в Зою, а Сония в Соню. Зухру Андрей устроил на свой завод на такой же станок, на котором она работала в Казани, Сония пошла в садик и быстро освоила там русский. Все пошло как бы своим чередом, вот только им никак не удавалось оформить развод Зухры и Галима. Время шло, наступил 1937 год, в марте Зоя узнала, что ждет ребенка. Она сообщила об этом Андрею, тот был на седьмом небе от счастья. В конце апреля Андрей опять уехал в командировку, что-то отлаживать на автомобильном заводе в Горьком.

Придя вечером после работы и забрав Соню из садика, Зоя встретилась у дверей общего парадного с начальником Андрея, Петром Аркадьевичем. Взглянув в его глаза, Зоя поняла, случилось что-то ужасное. Петр Аркадьевич, обращаясь к Зое, сказал:

– У вас есть с кем оставить ребенка? Нам надо поговорить.

– Да, конечно.

Зоя быстро сунула Сонечку в руки Софьи Петровне и вышла из квартиры вместе с Петром Аркадьевичем. Углубившись во внутреннею сторону двора, Петр Аркадьевич, обращаясь к ней, сказал:

– Вы только не волнуйтесь, Зоя, мы с товарищами считаем это досадным недоразумением.

И, решившись, продолжил.

– Андрей арестован, его сняли с поезда в Москве. Мне очень жаль, берегите себя. Я буду держать вас в курсе дела. Буду заходить к вам, до свидания, Зоя.

С этими словами Петр Аркадьевич зашагал прочь. Зоя, вся в смятении, вернулась в комнату Софьи Петровны, та поняла, что что-то случилось. Не выпуская из комнаты Зою, она усадила ее на диван и приказным тоном велела рассказать, что случилось. Зоя рассказала ей о разговоре с Петром Аркадьевичем. Софья Петровна моментально все поняла и начальствующим тоном стала давать Зое указания.

– Сонечка сейчас будет у меня, а вы, Зоя, ступайте в вашу комнату и соберите все ваши с Соней вещи, теперь вы с ней будете жить вот в этой маленькой комнате. Тем более, вы здесь прописаны. Постарайтесь убрать все на кухне так, словно Андрей жил один. Ничего не должно напомнить о женском присутствии там. Будьте внимательны, не забывайте даже любую мелочь, ни вашу, ни Сонечкину. Поймите, это очень важно. Скорее всего, в вашей комнате вскоре будет проведен обыск. Запомните – вы моя дальняя родственница по линии моего мужа, вы из-под Казани и приехали в Ленинград по моей просьбе, помогать мне по хозяйству и в надежде продолжить учебу в школе, а затем поступить в институт. Старайтесь это время больше задерживаться на работе, я сама буду забирать с садика Сонечку. Пожалуйста, ни с кем не говорите о муже. Постарайтесь вообще о нем ни с кем не говорить, кроме меня. Надеюсь, что все обойдётся, но нам нужно быть готовыми ко всему, Зоя. Теперь идите и постарайтесь управиться как можно быстрее.

Зоя стремительно выпорхнула из комнаты Софьи Петровны и приступила к тщательному выполнению ее задания. Через час она уже все закончила и сидела в маленькой комнате с Соней. В комнату вошла Софья Петровна и по-деловому скомандовала:

– Зоя, идите кушать в большую комнату, я пойду, пройдусь по соседям.

Зоя беспрекословно отправилась кормить Соню, внутреннее чутье ей подсказывало, что нужно слушаться Софью Петровну. Наконец, Софья Петровна закончила обход соседей и, как ни в чем не бывало, уселась пить чай. Поздно вечером в парадную громко и настойчиво постучали. Дверь открыл ближайший к парадной сосед, работающий библиотекарем. В коммунальную квартиру вошли люди в форме, они выяснили, где комната Андрея, затем вскрыли в ней замок, отворили дверь и около часа все слышали, как в комнате что-то падает, двигается мебель, слышались обрывки фраз. Наконец, видимо, старший из них произнес:

– Пора заканчивать, ничего нет, опросим соседей.

Затем еще час-полтора они опрашивали соседей об Андрее, его круге общения, друзьях, кто к нему приходил, как часто, о чем говорили. Наконец, закончив свой допрос, они опечатали двери комнаты, наказали чтобы никто даже случайно без их разрешения не входил в комнату и вышли из квартиры. Через неделю в комнату въехал неприятный тип, которого, по счастью, почти не бывало дома. В июне у Зои заметно подрос плод и уже невозможно было скрывать свою беременность. Софья Петровна стала настаивать на том, чтобы Зоя дала имя ребенку по собственному выбору, не указывая на отцовство Андрея. Так, говорила она, ребенку будет лучше, а придут иные времена, перепишите. Зоя привыкла доверять Софье Петровне. По крайней мере, в Ленинграде у них с Соней никого ближе не было. Письма, отправляемые ею домой, оставались без ответа. Никто оттуда к ней не приезжал и ничего не передавал.

В ноябре 1937 года у нее родился мальчик, Зоя долго думала, как его назвать, и решила дать сыну имя в честь своего любимого деда Кадыра, а отчество в честь отца. «Если что случится со мной, думала Зоя, может быть, это имя и отчество помогут сыну найти дорогу к счастью, или хотя бы напомнят моим родным обо мне, заставят их понять, что я их всегда любила». Между тем вестей от Андрея так и не было, словно он сквозь землю провалился. Однако надо было жить дальше. Хорошо, что у них была Софья Петровна, она постоянно о них заботилась, заставляла много гулять, изучать город. Зое очень нравился Ленинград, ее поражали его стройные, прямые улицы, водные каналы. Она любила в выходные с детьми гулять вдоль набережной, любоваться красивыми закатами, разводными мостами, фонтанами. Незаметно для себя она настолько свыклась с городом, что иногда ей казалось, словно она всегда жила здесь и только здесь. Дети росли здоровыми и смышлёными. У обоих был веселый, миролюбивый характер. К сожалению, эту мирно развивающуюся жизнь нарушила война.

Фашистская Германия, начав свое наступление 22 июня 1941 года группой армий «Север», продвигалась к Ленинграду с темпом по 30—35 км в сутки и практически продвинулась на глубину 600 км от государственной границы. Положение усугублялось еще и тем, что в войну вступила Финляндия, наступающая на Ленинград с севера, а также итальянская эскадра, запершая балтийский флот в порте. Таким образом, Ленинград, несмотря на его отчаянную защиту, постепенно окружался немецкими, итальянскими, испанскими и финскими войсками. Руководством Ленинграда в период с 29 июня по 28 августа было принято решение о первой эвакуации детей Ленинграда. К тому времени еще оставалось не перерезанным железнодорожное сообщение Ленинграда и востока страны. Как только Зоя услышала об эвакуации с малыми детьми, она стала советоваться с Софьей Петровной, та сразу стала настаивать на этой возможности.

– Зоя, – говорила она ей, – у тебя малые детки, ради них надо ехать.

Соне к тому времени исполнилось почти 7 лет, а Кадыру 3,5 года.

– Я буду ждать вас здесь, – успокаивала она ее, – вы обязательно вернетесь, будет к кому. Здесь ведь тоже надо кому-то жить, следить за квартирой, да мало чего.

Зое не хотелось ехать, но страх за детей был еще больше. И она решилась.

После долгих и изнурительных допросов Андрея в начале июля отпустили. Шла война, и за него постоянно хлопотали его коллеги. Он летел домой, словно на крыльях, вбежав в парадную, он даже не заметил, как поднялся к своей двери, позвонил, ему открыла Софья Петровна.

– Андрей, – удивленно и одновременно обрадованно сказала она, – вас отпустили?

– Да, здравствуйте Софья Петровна, как мои? Где они?

– Ой, Андрюшенька, они уехали в эвакуацию.

– По лицу Андрея пробежала тревога.

– Как уехали? Когда?

– Недавно, в начале месяца. Знаю, их вывезли в глубь страны, не переживайте. Отыщите. Как я рада, что вы вернулись, Андрюша. Я привязалась к вашим, они жили у меня. Извините, это я настояла на том, чтобы они ехали в эвакуацию. Я грешным делом думала, что вас уже в живых нет, так сейчас быстро все решается.

– Ничего, Софья Петровна, может, оно и к лучшему. Немец-то как прет, кто знает, что будет завтра.

– Что вы, Андрюшенька, не говорите так, не дай Бог, услышат.

– Ничего, Софья Петровна, я теперь воробей пуганый, что уж там. Комната, смотрю, моя занята.

– Да ее заняли на следующий день после вашего ареста, но мы жильца никогда не видим. Я даже не знаю, кто там живет.

– Зато я, Софья Петровна, кажется, догадываюсь, кто.

– И кто же?

– Тот, кто написал на меня донос, уж больно ему мои успехи в работе не нравились. Теперь, наверное, счастлив, добился своего!

– Андрюшенька, вы можете жить у меня, я отдала вашим маленькую комнату. Мне и веселей будет.

– Да нет, Софья Петровна, спасибо, не хочу с этой сволочью встречаться на общей кухне. Боюсь не сдержаться.

– Ой, что мы все стоим в коридоре, проходите, Андрюшенька, я вас чаем напою, заодно и о ваших расскажу.

Они прошли в большую комнату Софьи Петровны, и она долго рассказывала ему о Зое и детях. Андрей терпеливо слушал Софью Петровну, смотрел на фотографии детей. «Как же они выросли, – думал он, – как изменились. Соня стала такой красавицей, Кадыр, почему Зухра назвала их сына этим именем, наверное, у нее были на то причины, – думал Андрей. Надо узнать, что означает с татарского это имя». Сынишка ему понравился, с фотографии на него смотрело открытое солнечное лицо мальчишки, здесь ему было 3 года. Он сидел в белой панамке, коротких штанишках на лямках. Он так жизнерадостно улыбался, словно передавал через время привет своему отцу. Андрей встал, подошел к портрету и ласково провел по его поверхности рукой. Тепло солнца, светившего на портрет ребенка, плавно перетекло в его ладонь, он почувствовал это тепло и заулыбался. «Ну, вот, сынок, мы и свиделись. Ты прости меня, что я так долго не приходил к тебе. Меня не пускали разные нехорошие дяди, но теперь я вас обязательно найду, мы выиграем эту войну и обязательно заживем счастливо в нашем Ленинграде, я обещаю тебе, сынок, ты береги, пожалуйста, маму и сестренку. Ты теперь у меня мужчина, я на тебя надеюсь, ты меня понял?» Луч света сбежал с лица ребенка, и ему показалось будто он услышал утвердительный ответ сына.

Софья Петровна была женщина чуткая и много чего повидавшая. Она без слов поняла внутренний монолог Андрея и старалась ему не мешать. Андрей повернулся к соседке и вежливо сказал:

– Спасибо вам, Софья Петровна, за мою семью, век не забуду вашего участия. Я теперь на своем заводе буду работать. Нас обязали по три часа на укреплениях трудиться, будем окопы рыть, да противотанковые рвы. Я в ополчение записался, на фронт не берут пока. Не знаю, как судьба сложится, но вы, если что, держите со мной связь, я тоже забегать к вам обещаю. Вы, если что-то будет нужно, говорите, мы теперь с вами родственники. И еще раз спасибо вам за семью.

– Да что ты, Андрюша, мне это в радость было. Вот, возьми это у меня фотокарточки твоих остались, пусть с тобой будут.

– Спасибо, Софья Петровна, огромное спасибо за все. Я пойду, у меня сегодня еще дежурство в ночную смену, опаздывать нельзя, сами понимаете.

– Понимаю, Андрюшенька, иди, конечно, заходи ко мне, я буду тебя всегда ждать.

– Спасибо и до свидания, Софья Петровна.

Андрей вышел из квартиры и зашагал на свой любимый завод. Его руки соскучились по узлам и механизмам, отличный техник, теперь он снова нужен своей стране. Осознание этого грело его душу, придавало смысл его жизни. Теперь он мечтал, быстрей бы закончилась война, он сможет найти свою семью. Увидит свою дочь и, главное, увидит своего сына. Ах, Зухра, бедная, как же ты намаялась здесь без меня. Запрет на переписку оборвал возможность передать какую-то весточку домой. Такое длительное время как в вакууме, думал Андрей, а она молодец, ждала все эти годы, ничего не знала, а ждала.

После ночного дежурства Андрей присоединился к своим товарищам, которые налаживали токарные станки для производства снарядов. Теперь Ленинград со своим мощнейшим машиностроительным потенциалом сплошь и рядом перестраивался на выпуск военной продукции, люди работали посменно, фронту многого не хватало, и город старался производить все, что только мог. Все понимали, сдать Ленинград, значит, утратить символ Великой октябрьской революции. Прекрасно развитый научно-производственный комплекс ленинградцев не надо было убеждать в чем бы то ни было, особенно в ценности своего свободного существования.

Но, однако, войска, оборонявшие город, несли тяжелые потери, никак не могли отбросить наступающие части «вермахта» на безопасное для города расстояние. Где-то оборона трещала по швам, так, большое напряжение сил потребовала оборона «невского пятачка». Кольцо вокруг города сжималось все с большей и большей силой, городу потребовалось напряжение всех возможных сил. Для удержания позиций на «невском пятачке», помимо регулярных частей пришлось бросить, в том числе, как силы второго эшелона обороны, народное ополчение. Это были те же гражданские, наспех вооруженные винтовками и кое-как обученные.

Как часто бывает на фронте, одно планируют, другое корректируют в ходе боя. В конце июля 1941 года, в один из тяжелых моментов обороны Ленинграда, Андрей оказался в ополчении на участке фронта, где в нужный момент у командования не осталось иных резервов, чем народное ополчение. Необходимо было помочь регулярной армии удержать невский выступ. Потеря его означала бы в будущем необходимость проведения операции форсирования Невы, что, конечно, было сопряжено с колоссальными потерями в живой силе. Красноармейцы дрались отчаянно, к сожалению, им не хватало огневой поддержки артиллерии. А враг наседал, развивая свой натиск, казалось, еще немножко, и он опрокинет обороняющихся в Неву.

Ополчение срочно перебросили на передовую. Андрей бежал по окопу, часто еле продираясь сквозь завалы из погибших бойцов. Наконец, он достиг намеченной цели. Его встретил усатый старшина, в закопченной гимнастерке.

– Прибыл в ваше распоряжение, – прокричал он ему.

– Ты откуда, браток? – Я с Ленинграда, с ополчения.