Учение о категориях. Том второй. Категории мышления

Учение о категориях

Том второй. Категории мышления

Эдуард Фон Гартман

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Эдуард Фон Гартман, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0064-0697-1 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-0666-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Б. Категории мышления

I. Первичная категория – Рефлексия

(173) «Рефлексия» – это образ, заимствованный у света; поскольку луч света, испускаемый источником света, отражается обратно к источнику света отражающей поверхностью, то между источником света и отражающей поверхностью, которые прежде были удалены друг от друга без связи, устанавливается отношение, которое ведет не только от одного к другому, но и от другого обратно к одному, т. е. является взаимным отношением. Подобным же образом рефлексивное мышление переплетает свои нити туда и обратно между двумя объектами представления, которые без этого соотносительного мышления стоят в сознании как отдельные и отличные друг от друга. В то время как источник света и зеркало представляют собой весомые массы, лучи света, посредничающие между ними, относятся к области невесомых вещей; однако отношение последних к первым всегда использовалось в качестве образа и притчи для отношения субъективного мышления к объектам.

Во-первых, это отношение не принадлежит ни одному, ни другому объекту. Если бы это было так, то, с одной стороны, каждый объект должен был бы нести отношение в себе, даже если бы другой объект вообще не существовал, а с другой стороны, один и тот же объект должен был бы иметь противоречивые определения, поскольку, как отмечали уже софисты, он стоит в противоположных отношениях к различным другим объектам. Во-вторых, отношение не принадлежит сумме двух объектов, поскольку такая сумма не существует сама по себе, но сама уже является отношением (174), в которое объекты помещаются мышлением. В-третьих, отношение не витает между двумя объектами в качестве третьего, ибо тогда оно само было бы объектом, стоящим в ряду с другими, и должно было бы быть таким же данным, как они, тогда как на самом деле от произвола мышления зависит, в каком отношении (сравнение, связь и т. д.) оно хочет расположить объекты друг к другу и к какому другому объекту оно хочет отнести каждый из них. Таким образом, отношение – это нечто, добавляемое к объектам мышлением, субъективное дополнение к объективно данному, связь, которая сначала обматывается вокруг объектов мышлением. Мы пока оставим эту точку зрения без проверки, чтобы посмотреть, какие последствия из нее следуют, но вернемся к ней позже, когда выясним, что эти последствия сводят на нет всякую возможность познания. Если мы хотим познать истину, действительность, как она есть, без субъективных составляющих, то, согласно этому взгляду, мы должны устранить отношения, которые добавляет только субъективное мышление, и принять вещи такими, какие они есть, без этих составляющих. Во-первых, существует предпосылка, что после устранения отношений останется нечто, что, именно потому, что оно не связано, является действительным и истинным бытием. Но эта наивно-реалистичная предпосылка тает под рукой, если критическое дело устранения отношений последовательно довести до конца.

Вера в то, что «то, что воспринимается, есть», а именно в смысле бытия, которое теперь лишено отношений, не выдерживает критики ни в каком направлении. Даже с позиций наивного реализма восприятие и познание мыслится как отношение между вещью, которая есть, и эго, которое ее осознает, и в этом смысле греческие философы постоянно приводили его в качестве типичного примера категории отношения. То, что для сознания воспринимающего является воспринимаемым, может, с точки зрения наивного реализма, быть совершенно таким же образом и тем, что не воспринимается; но из этого скорее следует, что воспринимаемое есть только как воспринимаемое, а как воспринимаемое оно не есть, постольку, поскольку оно не воспринимается. Другими словами, из этого следует, что воспринимаемое или содержание восприятия существует только как отношение между вещью и «я», т. е. подобно лучам света, которые устанавливают отношение между источником света и зеркалом и создают зеркальное изображение. То, что это зеркальное изображение напоминает вещь, является наивно-реалистической предпосылкой, которая сохраняется даже тогда, когда числовое тождество вещи и воспринимаемого уже растворено критикой и превращено в дуализм. То, что для трансцендентального реализма восприятие – это лишь очень косвенное отношение между вещью-в-себе и Я-в-себе, которое отражается в сознании и для сознания отношением между субъектом и объектом, формой и содержанием сознания, здесь объяснять не нужно. Для трансцендентального идеализма, отрицающего отношение между Я в себе и вещью в себе, отношение между субъектом и объектом, формой и содержанием сознания, теряет свое репрезентативное значение и занимает его место; но восприятие и познание всегда сохраняют характер отношения.

Если наивный реализм будет утверждать, что воспринимаемое есть то, что оно есть, постольку и поскольку оно воспринимается, то из этого следует только то, что оно должно быть членом отношения постольку и поскольку это отношение установлено, т. е. что его бытие зависит от того, что оно связано. Но если бы, с другой стороны, утверждалось, что пребывание в отношении восприятия действительно является для нас основанием познания бытия вещи, но что само бытие вещи не зависит от этого основания познания, то тогда утверждалось бы, что логически допустимо заключение от отношения к независимому от него бытию связанного, т. е. от субъективного, имманентного ингредиента к транссубъективному, трансцендентному бытию, что наивный реализм справедливо отрицает.

Воспринимаемое растворяется в чистых синтезах, то есть отношениях, пространственные объекты – в синтезах непространственных качеств ощущения, те – в синтезах последовательных изменений интенсивности, а интенсивность ощущения каждого момента в конечном счете раскрывается как отношение между двумя динамическими интенсивностями. То, что предстает в сознании высших уровней индивидуальности как нечто непосредственно данное, разлагается на синтез (т.е. отношения) содержаний сознаний низших уровней индивидуальности, пока, наконец, не приходит к бескачественным сенсорным интенсивностям как низшему содержанию сознания.

Но если мы перейдем от содержания восприятия к тому, что вызывает восприятие, к вещам объективно-реальной сферы, бытие которых предполагается независимым от восприятия, то получится то же самое. Конечно, пока пустое пространство воспринимается как материальная субстанция, а материя – как непрерывная масса, движущаяся в нем, существование кажется свободным от отношений, но пока это так, мы проецируем в потусторонний мир сознания лишь сенсорный продукт наших бессознательных синтезов (отношений). С другой стороны, как только объективно реальное пространство вместе с материей понимается как позиционирование и объективно реальное возникновение сил, все изолированное, не связанное друг с другом бытие прекращается.

Сила не есть сила; только из взаимодействия сил возникает возможность конкретной реальной действенности каждой из них. Изолированная сила без связи с другими – это просто возможность действия, т. е. одно из условий, необходимых для реализации выражения силы, но которое, пока не добавлены другие, не способно действовать. Две силы, однако, оказывают реальное воздействие друг на друга, только соотносясь друг с другом; их действенность – это взаимное, динамическое отношение, и за его пределами они вообще ничто. Все внешнее или материальное бытие, все существование – это только отношение сил друг к другу, динамическое отношение, или, точнее, система таких отношений, в которой они постепенно устанавливаются во все более полные связи, объединяются во все более сложные синтезы. Существование – это игра сил, неустойчивое равновесие, которое постоянно нарушается и постоянно восстанавливается, не caput mortuum прошлого производства, а постоянное производство из взаимосвязи сил, постоянное возникновение и распад мгновенного действия, в котором нет ничего постоянного, кроме регулярности отношений и непрерывности динамической интенсивности.

Таким образом, все существование – это такая же родственность, как и все сознание. Как бы усердно ни искали в объективно-реальной и субъективно-идеальной сфере то, что не является отношением, ничего не находят; искомое тает, как (177) мираж, в пустом воображении. Но результат не сильно отличается, если мы полностью покидаем сферу видимости и проникаем в метафизическую сущность. Телистическая интенсивность – это пустая, бессильная стремительность, если она не поставлена в связь с идеальным содержанием через логическое, которое она должна реализовать динамически. Само это идеальное содержание возникает только благодаря тому, что дремлющий логический формальный принцип символизируется и актуализируется в бессознательную синтетическую интеллектуальную функцию через импульс волевой инициативы, а его пустота телеологически оплодотворяется и наполняется содержанием через отношение к нелогическому волению. Оба атрибута, таким образом, являются лишь возможностями, пока они не поставлены логическим в отношение друг к другу. Логическое может относиться к нелогическому только потому, что оба они едины в металогическом; его отношение к нелогическому уже предполагает его отношение к общей субстанции.

Троица субстанции и атрибутов, или металогического, алогического и логического, действительно является сущностью, даже без внутренних отношений, которые предваряются сущностями, возникающими как таковые; но таким образом нельзя сказать, что она есть или что она имеет бытие. Сущность, помимо своей видимости, действительно существует, но она еще не есть; чтобы быть, она должна проявиться в бытии и сознании, чтобы существовать в них как основание бытия. Металогическое становится субстанцией или существующим только тогда, когда возникла реальная функция и через нее было положено нечто существующее, относящееся к субстанции как способу. Сущность может проявиться только в том случае, если моменты ее триединства будут связаны друг с другом логическим, или если актуализируются лежащие в ней возможные отношения; именно таким образом логическое одновременно актуализирует лежащее в сущности возможное отношение к тому, что им постулируется, но постулируется как противоположное себе, т. е. не как сущность, а как видимость. (Gr. IV. 75.) Бытие непричастно только как дремлющее, неактивное, чистое бытие без видимости; как только оно проявляется, оно есть, с одной стороны, внутреннее отношение трех его моментов друг к другу и, с другой стороны, внешнее отношение триединого бытия к двусторонней видимости. Как понятие Бога цепляется за свое отношение к миру, а понятие сущности – за свое отношение к проявлению, так и понятие Абсолюта цепляется за свое отношение к относительному. До сотворения мира Бог может быть всем остальным, но он не является Богом, ибо он становится Богом только через свое отношение к религиозному сознанию человека. «Чем было бы бытие, если бы оно не появилось!» Таким образом, и Абсолют, как не имеющий отношения, имеет свое понятие только в отрицании отношения, и это цепляется за оппозицию к реляционному или относительному, противоположному ему. Другой член каждой оппозиции также отменяется, когда отменяется один ее член, и таким образом отменяется сама оппозиция как отношение между двумя. Об абсолютном, выведенном из этой оппозиции, мы уже не можем сказать ничего, даже отрицания относительности, поскольку отрицание само по себе уже является видом отношения, как и всякое высказывание. Когда мы говорим об абсолютном, мы уже говорим о нем в его отношении к относительному, т. е. фактически о не-абсолютном. Абсолютное само по себе есть лишь категория референтной мысли, относительное понятие, которое имеет свое содержание только в своем отрицательном отношении к относительному. Все, о чем мы можем говорить и мыслить, уже релятивно, относительно, и все бытие есть связанность, даже сверхбытие абсолюта, который лежит за пределами бытия и сознания, но имеет свое бытие именно в том, что он выше и позади них, то есть в отношении к ним. Все разговоры и размышления заканчиваются отношением; все остальное – бездумное молчание. Искать бытие там было бы глупостью. (Gr. IV. 58.) (Gr. V. 139.)

Итак, если, с одной стороны, бесспорно верно, что всякое бытие, которое должно быть больше, чем сущность, должно быть связанностью, а с другой стороны, считается само собой разумеющимся, что всякая связанность есть лишь субъективный компонент человеческого мышления, то из этих двух предпосылок неизбежно следует абсолютный агностицизм. Ибо если все, что мы можем воспринимать и мыслить, есть лишь отношения, а отношения имеют лишь субъективную обоснованность и значение, то мы полностью вплетены в паутину наших субъективных ингредиентов; все, что мы считаем бытием, есть тогда лишь паутина самосплетенных нитей отношений, и там, где они прекращаются, для нас начинается непознаваемое, немыслимое, невыразимое, которое, если оно есть, не имеет к нам отношения, а потому так же хорошо для нас, как если бы его не было. Сплетенная нами паутина отношений ошибочно представляется нам как (179) познание бытия, не будучи таковым; там, где мы полагаем, что знаем, мы оказываемся в иллюзии, и там, где истинное познание только начинается, оно для нас и заканчивается. Абсолютный агностицизм в отношении того, что прежде всего следует называть знанием, и абсолютный иллюзионизм в отношении того, что предстает перед нами под видом знания, – это взаимозависимые обратные стороны одной и той же точки зрения. Нет никакой разницы, подчеркивать ли ту или иную сторону вопроса, отталкиваться ли от этой или от той стороны при обосновании своей точки зрения. Абсолютный агностицизм, основанный на относительности всякого знания и исключительной субъективности всех отношений, был реализован магометанской сектой мотекаллеминов, чтобы водрузить знамя ортодоксальной доктрины, полученной из откровения, на объявленное таким образом банкротство человеческого стремления к знанию. Субъективность реляционных понятий и относительность знания и бытия также играют важную роль в христианском номинализме, но не доводятся до его конечных последствий. Субъективность реляционных понятий недавно подчеркивал и Кирхман, но без признания относительности всего знания и бытия; именно поэтому он не пришел к агностицизму, а застрял в смеси наивного реализма и агностицизма. Хотя неокантианство подчеркивает субъективность всех категорий, оно не совсем основывается на субъективности одной категории отношения; оно расширяет свою точку зрения скорее со стороны иллюзионизма, и только некоторые его ответвления, отсылающие к ранней теоретической позиции Юма, пришли к агностицизму, которому, по крайней мере, не хватает мужества последовательности. Затем ричлианство возобновило попытку магометанского мотекаллемина в христианской теологии, с тем же намерением использовать агностицизм, чтобы отсечь любые научные возражения против догмы, а также дать возможность образованным людям вернуться к вере Церкви.

Правильность вывода, ведущего к агностицизму, нельзя отрицать, если вторая посылка – субъективность всех отношений – столь же несомненна, как и первая – относительность всего сущего. Эта субъективность отношения вытекает из того, что отношение не может ни (180) содержаться в одном из отнесенных объектов, ни в сумме обоих, ни даже витать посередине между ними, но что оно скорее зависит от субъективного произвола, к какому другому объекту я отношу произвольно выбранный объект и в какое отношение я его помещаю. Первое должно показать, что отношение не может быть чем-то объективно реальным, второе – что оно подвержено субъективному произволу. Однако в обоих случаях попытка обоснования оказывается неполной.

Трехчастная дизъюнкция лишь доказывает, что отношение не может быть чем-то объективно реальным, если референтами являются мертвые, чисто пассивные вещи, не способные к действию, какими являются части содержания сознания или бессильные движущиеся субстанции в пустом пространстве, какими их представляет себе кинетический взгляд на мир. Но при этом остается нерассмотренной возможность того, что вещи сами по себе, которые лишь представлены для сознания объектами его представлений, являются живыми, активными, нематериальными, динамическими функциями, которые сами динамически соотносятся друг с другом и через эти самые взаимные отношения образуют пространство и материю. Способность соотноситься, таким образом, присуща каждой из двух функций; реальные отношения не висят между ними в центре в качестве независимого третьего лица, а являются самосплетенной лентой, которой они переплетаются между собой.

Субъективный произвол в выборе референта и вида отношения неограничен только там, где с отношениями просто играют, не претендуя на обогащение знания с их помощью; но там, где есть серьезное стремление к знанию, выбор референта и вида отношения всегда более или менее ограничен тем, что служит цели. Если в природе каждая часть находится в объективно-реальных отношениях к каждой другой части, то репродуктивное, субъективное мышление может также проследить каждое из этих отношений и тем самым развить определенный произвол в своем выборе; но поскольку объективно-реальные отношения между различными частями природы имеют различную близость и различное значение для существования целого, субъективное мышление также должно будет отдавать предпочтение одним перед другими в своем воспроизведении, в зависимости от степени их объективно-реального значения, чтобы удовлетворить цели познания. Точно так же характер и способ объективно реальных отношений между двумя природными вещами может быть весьма многообразен, так что (181) произволу остается выбор – подчеркнуть то или другое; но истинное познание должно будет стремиться воспроизвести мышлением все эти отношения и тем самым упорядочить их в соответствии с их объективно реальной значимостью для естественной связи вещей. При этом любой субъективный произвол исключается.

Даже в сфере игровых отношений, не имеющих познавательной ценности, существует неизмеримое число объектов для выбора, но не типов отношений. Игривое воображение может достать объект отношения из самых отдаленных областей; но виды отношений, между которыми оно может выбирать, вскоре исчерпываются. Даже в случае простого игрового отношения выбор объектов будет тайно и незаметно обусловлен видом отношения, для которого ищется пример; с другой стороны, если объекты отношения выбираются или даются случайно до того, как вид отношения был определен, природа объектов окажет незаметное влияние на выбор вида отношения. Произвол в выборе отношений состоит только в неосознанности определяющих мотивов. Но то, что природа объектов в целом может влиять на выбор вида отношения, и наоборот, следует из того, что и те и другие имеют найденную в сознании и независимую от всякого произвола природу, которая благоприятствует установлению данного вида отношения, но препятствует этому, приглашает к нему, отталкивает от него.

Но как только выбор референта и вида отношения сделан, от произвола уже не зависит, даже видимо, то, каким окажется заданное отношение, а зависит только от природы референта. Устанавливая определенное отношение между двумя определенными объектами, мышление вовсе не ведет себя творчески, а лишь воспринимает, констатирует, регистрирует. Это одинаково верно как при заимствовании объектов из восприятия, так и при их выдумывании самым экстравагантным воображением; только в первом случае предполагается, что при констатации отношения признается что-то из объективно-реального мира, а во втором – только что-то из случайного характера собственных продуктов воображения. Являются ли две (воспринимаемые или воображаемые) фигуры конгруэнтными, равными, подобными, симметричными или нет, и на сколько одна из них больше другой, зависит только от данной конституции фигур, а вовсе не от произвола референтной мысли, хотя применение или неприменение этих видов отношения к двум фигурам находится на усмотрении мыслителя. Об этом говорит и тот факт, что природа вещей заставляет нас при ближайшем рассмотрении исправлять ошибочные или неточные определения их отношений.

Отсюда следует, что в заданной детерминированности объектов должно быть нечто такое, что определяет связь в каждом типе отношений, которые могут быть к ним применены. Если, например, даны два треугольника, то они могут быть связаны по форме (подобие, симметрия, конгруэнтность, соотношение углов, соотношение сторон, порядок углов и сторон) или по размеру (площадь); но в каждом из этих типов отношения результат мысли о связи определяется данными как таковыми. Это качество данности, определяющее отношение, можно назвать «основанием отношения» или fundamentum relationis. Теперь необходимо прояснить, в чем состоит основание отношения; ведь кажется, что само основание отношения уже должно иметь отношение к отношению, пусть даже изначально скрытое, чтобы иметь возможность определять отношение.

Что касается объектов в сознании, то можно сказать, что возможные отношения между ними зависят от качества и пространственно-временной протяженности; но они, в свою очередь, зависят от функционирования самих вещей, на основе которых они реконструируются. С одной стороны, субъективная цель добавляет новые объекты с помощью воображения; с другой стороны, она выбирает объекты, которые должны быть связаны, и типы отношений, но всегда основывает конкретные отношения на качестве и протяженности (через которые также измеряется интенсивность). Но качество и протяженность, как уже было показано, являются продуктами синтетической интеллектуальной функции, то есть результатами бессознательных синтезов, которые, хотя и не демонстрируют сознанию в явном виде синтетический характер своего происхождения, тем не менее имплицитно содержат его. Синтез, однако, сам является отношением; кажущаяся несвязанной данность, таким образом, имплицитно включает в себя все отношения, которые были включены в ее синтетический генезис.

Если, таким образом, рефлексивное мышление берется эксплицировать для сознания то, что в нем бессознательно и имплицитно закономерно, то неудивительно, что в логическом процессе оно может сознательно извлечь лишь то, что бессознательно в него заложено. Ведь бессознательная, синтетическая интеллектуальная функция по самой своей природе бессознательно логична; сознательная дискурсивная рефлексия должна поэтому аналитически эксплицировать то же самое, что бессознательное интуитивное первичное мышление подразумевало синтетически, если она остается верной основному логическому характеру последнего, который также действует через нее. Если, например, интуитивно-логический синтез упорядочил сенсорный материал таким образом, что возникло восприятие круга, то все отношения, которые можно вывести из круга, имплицитно определены, например, отношение между периферийным углом и центральным углом на одной и той же дуге.

Части содержания сознания являются пассивными продуктами, которые могут имплицитно нести в себе предсознательно установленные отношения, но не могут устанавливать или поддерживать активные отношения друг с другом, так что для экспликации имплицитно установленных в них со-субъектов необходимо сначала добавить субъективное мышление.

Вещи в объективно-реальной сфере, напротив, представляют собой силы или группы сил, которые вполне могут вступать в активные отношения друг с другом. Поэтому, когда субъективное мышление устанавливает такие отношения между объектами воображения, которые представляют для его сознания сами вещи, оно реконструирует живописно то, что уже существует эксплицитно в исходной картине, то есть, добавляя эти отношения к объектам воображения, оно просто продолжает субъективную реконструкцию объективно-реального мира, которую оно уже начало, добавив пространственность к ощущениям. Если принять объекты воображения за то, чем они являются, – за части содержания сознания, – то это выглядит как субъективное добавление, когда референтное мышление придает им динамические отношения, даже как добавление, противоречащее их пассивной и бездеятельной природе. Однако если они берутся не как то, чем они являются непосредственно (184), а как то, что они означают или представляют косвенно (через трансцендентальные отношения), т. е. как представители вещей в себе для сознания, то приписываемые им отношения оказываются уже не субъективными дополнениями, а простыми мысленными изложениями тех отношений, которые действительно установлены между соответствующими вещами в себе и посредством которых ощущения вместе с конструируемыми из них представлениями и объектами представлений впервые становятся возможными и определяются.