Вам не понять – вы же офицер

Латышев переводит дыхание, как будто вновь мертвечину понюхал. Мы вопросительно смотрим на него.

– Вытащил я одеяло-то, а на нем вонючие пятна – бурые и серо-зеленые. С первого взгляда менты и доктор признали, что это кровь и мозги. А один из моих бойцов, которого я понятым определил, с севера Арканской области призванный, потомственный охотник-промысловик, ментовскому-то подполковнику и говорит, что от отпечатка носков сапог в сугробе вдоль забора след как лыжня – снежный наст, уплотненный до того, как труп снегом засыпало! А это, говорит, значит, что труп сюда к забору доставлен волоком за воротник, наверное, в просвет между бочкой и машиной. И тащили его, видимо, завернутым в это самое одеяло – вот откуда на нем и кровь с мозгами. Менты это записали, а ваш офицер понятого этого едва не расцеловал. «Отпуск тебе, – говорит, – у комдива выхлопочу за наблюдательность». А вот и позавчерашние понятые на КТП подтянулись.

– Скажите, Юрий Петрович, – спрашиваю капитана, – а какие повреждения на трупе были видны?

– Голова справа на затылке помята была, а больше вроде бы и ничего. Обмундирование на трупе новое, в другом Парнеев не ходил. Но подмокшее, так как с утра потеплело и первый дождь в воскресенье прошел. Крови я не видел. Ну и на спине напротив сердца пара небольших порезов, как от заточки. Их все присутствующие видели.

Латышев рассказ заканчивает.

Понятые ничего не дополняют.

Иду на КТП и сажусь оформлять протокол дополнительного осмотра места происшествия.

Уточкин минут пять стоит за спиной и смотрит через плечо, что я пишу. Вскоре он понимает, наверное, что пишу я все правильно и уходит в «нумера», то есть в профилакторий, – читать припасенную книжку. А я наконец достаю свой кофейный набор, отправляю бойца за водой и отдыхаю от слегка обрыдших за истекшие сутки коллег, с которыми никогда ранее так много времени рядом не проводил.

Напившись кофею и увлекшись писаниной, пропускаю обед.

Почти на закате покидаю автопарк. В штабе дивизии узнаю, где подразделение, которое в любой летной части отвечает за фотолабораторную обработку данных объективного контроля и материалов воздушной разведки.

Бойцы в этой аэрофотолаборатории честно признаются, что проявочный бачок для фотопленки из «наземного» фотоаппарата держали в руках очень давно, так как километры аэрофотопленки с «разведданными» они обрабатывают в проявочных машинах и ваннах гораздо большего размера. Возиться же с полутора метрами обычной пленки им не просто хлопотно, а рискованно, что заслуживает понимания, поскольку они пленку боятся запороть. Со своими личными фотопроблемами они, оказывается, ходят в клуб к киномеханику Янису.

Отправляюсь в клуб.

Киномеханик Янис – базовский боец – встречает настороженно и предупредительно.

Умудряется заискивающе заглядывать в глаза снизу вверх, при том, что сам ростом явно выше.

Пленку проявляет и распечатывает мгновенно.

Догадываюсь, что ему ужас как хочется прикоснуться к тайне следствия. Для налаживания контакта ограничиваюсь короткой политинформацией на тему Латвийского национального пробуждения.

Нацмен млеет!

Из-под руки Яниса забираю с собой не только проявленную пленку и отпечатки, пригодные для протокола, но и отпечатки выбракованные – тайну ему не разглашаю, но улыбка не слезает с конопатой, лупоглазой физиономии фотографа. После проявки и распечатки следователю пленки авторитет чмошного бойца в солдатских массах резко возрастает! Это же надо – заезжий «прокурор» почти его земляк: у него теща в Риге живет!

В штаб базы добираюсь, кляня ослепляющие встречные и благословляя машины попутные за подсветку узкой пешеходной дорожки. Фонари в гарнизоне – роскошь. Они светятся только возле штабов, столовых, клуба и по периметру строевых плацов напротив казарм.

Вспоминаются слова Командующего о страхе, поселившемся в военном городке, и самому тоже становится жутковато.

Если Парнеева убили не одногодки-сослуживцы, которые уже уволились и разъехались по домам, то убийца – к гадалке не ходи! – где-то рядом. Он уже видел шарахающихся по гарнизону офицеров в фуражках с красными околышами и подумал, наверное: не отследить ли их поодиночке на какой-нибудь узкой стежке-дорожке?

А отслеживать-то что два пальца обо***ть – пристроиться позади в пяти шагах на неосвещенном тротуаре, улучить момент, когда машин попутных нет, спрятаться за спиной прокурора от слепящего света машины встречной, приблизиться к жертве, когда та поравняется с придорожным кустом, зажать локтевым сгибом ей рот и одновременно вонзить между лопаток заточку. Затем столкнуть обмякшее после коротких судорог тело в черноту придорожной канавы, а на следующий день спокойно стоять в строю, или сидеть на совещании в штабе, или в учебном классе, или в технической или летной столовой, или в гарнизонном клубе… да наблюдать за следующим прокурором и тихо посмеиваться над обращениями прокуроров к «армейской общественности» с просьбами о содействии в установлении преступника.

Однако! Чего это меня так на литературщину поперло?..

Глава 6

Инструктаж

В кабинете покойного начштаба дожидаются инструктажа младшие коллеги и вызванные ими дознаватели. Их человек пять. Некоторые по возрасту и званиям кое-кого из нас постарше.

Представляюсь им и всех переписываю.

Гармонин сообщает, что сам никого ни о чем не инструктировал, чтобы потом старшие его не дублировали и не исправляли.

Кивком соглашаюсь с ним и начинаю инструктаж.

– Ну, во-первых, кто из вас раньше привлекался к производству дознания?

Подняли руки Виталик Садиков и похожий в профиль на сайгака рыжий старший лейтенант, которого почему-то тоже зовут Степаном.

– Так вот! На всё, чему вас кто-то где-то когда-то учил наплевать и забыть! Почему так резко… Объясняю. За результаты нашей работы отвечаю я. Поэтому каждый протокол должен соответствовать моим требованиям! О соответствии закону расскажу чуть позже. Ваша задача – в кратчайший срок допросить максимальное количество личного состава дивизии и некоторых гражданских обитателей гарнизона. Повод известен, перечень вопросов вам раздаст Никита Ильич. Ему и Сергею Павловичу будете сдавать все наработанное за день. Как ставить вопросы и как излагать ответы, как оформлять протоколы, прошу законспектировать.

Пока дознаватели готовятся записывать, продолжаю разъяснять.

– Вы получите адресованные вашим командирам поручения на бланках прокуратуры армии за моей подписью. Законные полномочия у меня для этого есть. В поручениях будут перечни документов, которые нам необходимы для приобщения к уголовному делу. Вы получите их в своих штабах, а точнее, если быть реалистами, то сделаете сами списки личного состава своей части за период с восемьдесят шестого по восемьдесят восьмой годы, и гражданского персонала за тот же период. Каждый список – в трех экземплярах. Первые два экземпляра доставите мне. Один для приобщения к делу, а другой для контроля. На третьих экземплярах будете сами крыжить, кого допросили, а кого не успели.

В дивизии военных тысячи две с половиной или три, да еще почти столько же рабочих, служащих и прочих жителей «шанхая». Все они, и вы в том числе, могут быть причастны к убийству. Слухи об убийстве, вероятно, звучат так: «В автопарке АЭР нашли труп бойца по фамилии Парнеев, который пропал в прошлом году». Поэтому разъяснять, по какому делу человек вызван на допрос, вы будете следующими словами…

Дознаватели поднимают авторучки.

– Записывайте: «Вы вызваны на допрос по уголовному делу, возбужденному в связи с гибелью младшего сержанта Парнеева, проходившего службу в аэродромно-эксплуатационной роте войсковой части ХХХХХ Хорышевского гарнизона». Открытых наименований воинских частей гарнизона в протоколах прошу не упоминать. Никому за пределами вашего гарнизона не нужно знать, что наша «база» на самом деле – полк авиационно-технического обеспечения.

Обратите внимание! Дело у нас не об убийстве, а о гибели Парнеева. Всякий убитый погиб, но не всякий погибший убит. Никто в гарнизоне, кроме убийцы, пока достоверно не знает, каким образом погиб Парнеев. Поэтому вам все будут говорить, что ничего по поводу его смерти не знают. Вы с этим соглашайтесь. Но имейте в виду! То, как преподносится негативная информация, как звучат отрицательные ответы на ваши вопросы, а также заявления о неосведомленности в тех или иных обстоятельствах – это тоже очень важно! Эти сведения необходимо зафиксировать в протоколе недвусмысленно, то есть так, чтобы не было возможности трактовать их разными способами и чтобы знать, к кому обращаться больше не стоит, а с кем еще надо будет поработать более квалифицированно.

– Но все-таки Парнеева убили или не убивали? А может быть, он сам замерз или еще там что-то? – спрашивает кто-то из дознавателей.

– Действительно! Убили! Хотите – верьте, хотите – нет. Как убили, лично я сам ясно еще не очень представляю. Кто присутствовал при обнаружении и осмотре трупа, тот видел и дырки на куртке со стороны спины, и проломленную голову. А судмедэксперты заключение свое еще не выдали. Или вам уже кто-то рассказал больше, чем я успел узнать?

– Ну что ты, Стёпа! – возмущенно пыхтит Гармонин. – Нас что, не учили военную тайну хранить, или указания Шефа нам не закон?

Понятно! Осведомленностью в обстоятельствах убийства коллеги похвастались. Продолжаю инструктаж в ином ключе.

– Ладно, врать не буду. Есть некоторое представление о том, как его грохнули. Но вам, уж поверьте, на данный момент достоверно знать это не стоит. Меньше знаешь – лучше спишь. И не стремитесь сами до этого докапываться. Постарайтесь так себя вести, чтобы те, кого допрашиваете, поверили, что никто еще не разобрался, как и почему погиб Парнеев. Умный и так поймет, что вы специально не даете убийце лишней информации о том, насколько следствие осведомлено в обстоятельствах убийства. А кто проще, пусть домысливает. Глядишь, кто-нибудь эти домыслы опровергнет. Именно такую внезапную осведомленность или слухи о ней вы должны внимательно отслеживать. Если кто-то ее проявит на допросе, то надо все зафиксировать в протоколе почти дословно, как можно ближе к произнесенным словам, но не заостряя внимание свидетеля на том, как подробно и точно вы излагаете его слова.

Дознаватели вроде бы слушают внимательно. Я продолжаю свою речь:

– Теперь возьмите бланки протоколов допроса свидетеля. Все строчки бланка заполняются в именительном падеже, а показания излагаются от первого лица. Из указания места должно быть понятно, что вы допрашивали свидетеля не на сцене клуба в присутствии всего личного состава, а как требует закон, то есть в отсутствие иных лиц. Дату и время надо указывать точно! Строчки для этого не пропускать! Время, указанное в разных протоколах, не должно ни полностью совпадать, ни наползать на время в другом протоколе! На всю эту работу у нас времени от трех недель до полутора месяцев. Поэтому с каждого причитается в день минимум по десять-пятнадцать протоколов, а лучше в полтора-два раза больше. Но, не приведи бог, узнаю, что кто-то собрал бойцов, зачитал им вопросы и записал в протоколы общий вздох недоумения – мол, не знаем ничего, не видели, не слышали, иными органами чувств не воспринимали! А то ведь в итоге может получиться, что якобы допрошено за день человек пятьдесят, а пользы никакой, только вред в виде организованного дознавателем сговора между допрошенными о том, что они и впредь будут врать и всё отрицать.

– Что-то с арифметикой у вас… – осторожно говорит рыжий Степан. – В таком темпе за три недели и половину гарнизона не допросим.

– Весь гарнизон, если уж начистоту, нам и не нужен. Спецчасть вечно за своим спецограждением, а инженерный батальон в командировках. Молодежь декабрьского призыва и офицеры в авиаполках о Парнееве тоже вряд ли что-то слышали. Так что нормально у меня с арифметикой… Записывайте дальше.

Показания излагать в протоколах по возможности дословно, в том числе даже матерную брань и всякие жаргонные словечки, если вам это покажется существенным. Свидетель подписывает каждую страницу протокола, а в конце, когда его прочитает сам или вы ему прочтете вслух, пишет собственноручно: «Протокол мною лично (или мне дознавателем вслух) прочитан, с моих слов записано верно, дополнений и исправлений не имею», а затем расписывается.

После него и вы можете написать: «Протокол составил военный дознаватель капитан Сидоров» – и расписаться. Дату в конце не ставить, ее место в начале протокола на бланке с анкетой. Если написали что-то не так, то исправления производятся путем зачеркивания неправильного текста одной чертой и написания над ним текста правильного. Такое исправление оговаривается на той же странице протокола после подписи свидетеля следующим образом: «Зачеркнутое “cвисток соленый” не читать, надписанное “мужской половой орган” читать».

Слышится сдавленное хихиканье.

– Такая оговорка, отдельно от подписи свидетеля о правильности текста на странице, внизу той страницы, на которой она исполнена, подписывается и свидетелем, и вами. От количества вопросов, которые завтра получите, вы слегка обалдеете. Но переписывать их в протокол не надо. Вопрос в протоколе должен быть переписан в утвердительном или отрицательном ключе как речь свидетеля. Например, в связи с вопросом о том, что свидетелю известно о связях Парнеева среди военнослужащих и иных лиц, должна возникнуть примерно такая запись: «Мне известно, что Парнеев в гарнизоне поддерживал отношения с рядовым таким-то и прапорщиком таким-то. С первым он дружил как с земляком, а второму он задолжал десять рублей». Ясно?

– Ясно, – отвечают дознаватели.

– Хочется верить, но не могу. Поэтому завтра сначала вы поприсутствуете и посмотрите, как кого-нибудь допросят Сергей Павлович или Никита Ильич. Затем при них на ком-нибудь потренируетесь. На сегодня всё. Бланки завтра раздайте машинисткам в своих штабах, чтобы каждая вам ежедневно выдавала по пятнадцать-двадцать и больше экземпляров таких же. Это оброк с них на дело укрепления социалистической законности в войсках. По домам!

Чтобы дознаватели не подумали, что на их армейском горбу прокуратура хочет в рай въехать, переключаюсь в их присутствии на своих.

– Палыч! После ужина с Никитой сюда возвращаетесь и пишете вопросы для дознавателей и поручения командирам частей.

– Так машинка-то одна всего?

– А кто виноват?.. Чем занимались, пока я автопарк осматривал? Почему всего одну машинку экспроприировали? Впрочем, ее достаточно – один пишет, второй диктует. Бравенько рисуете все, что в голову придет, я перед сном правлю, а с утра начисто перепишете, чтобы на разводе раздать дознавателям. Или вы на работе никогда не ночевали? Оставляю вам протокол осмотра с фотографиями, схемой и негативами, а также протоколы допросов, которые сегодня сам произвел в АЭР. После ужина сюда подойдут понятые и допрошенные, чтобы ознакомиться и расписаться. Заодно сами с тем, что я сегодня сделал, ознакомьтесь. Ваших трудов ни в каком виде я еще не наблюдал. Поэтому мои произведения для вас пока шедевры, ага!

Ну, то есть являют вам образец. Сможете лучше – буду я у вас учиться. А пока у вас не должно быть хуже, чем у меня.

Спотыкаясь о трудно различимые в темноте выбоины, ползем в столовую.

Впервые за время совместной службы мы втроем, без стоящего над душой или за спиной руководства. Но кроме как о предстоящей работе говорить как бы и не о чем.

Только Палыч за месяц успел обзавестись в гарнизоне какими-то неформальными связями, приобщиться к местному досугу. Однако делиться радостями командировочного быта он не торопится – в Арканске у него семья, которая его не ждет. Там идет бракоразводный процесс. Он не уверен, что на фоне нераскрытого «глухаря» найдет у меня, человека, недавно воссоединившегося с семьей, понимание своих устремлений. А натыкаться на непонимание в присутствии молодого и холостого лейтенанта не хочет. Вот и отмалчивается.

Никита тоже знает, что коллеги еще далеко не друзья. Поэтому и он о своих пристрастиях, желаниях и тому подобном помалкивает. Наверняка в штабах и на объектах, где успел побывать в охоте за дознавателями, канцтоварами и оргтехникой, Никита уже приметил на будущее возникавшие перед ним личики и фигурки местных красавиц. И хотя повода для общения с ними у него пока не образовалось, надежды юноша не теряет и вынашивает намерение это упущение ликвидировать. Благо старший группы благословил его руководить несколькими дознавателями и обеспечивать их бланками протоколов. Это законный повод для общения со штабными машинистками, писарями служб, секретчицами, связистками и т. д.

Эти должности в Советской армии охотно занимают девушки и женщины.

Одни стремятся показать себя несметному количеству не всегда удовлетворенных мужиков и найти среди них мужа.

Другие следуют за мужьями или отцами и не имеют возможности найти какую-либо работу в дырах, именуемых местом службы мужа или отца.

Третьи, даже не надеясь выйти замуж или разбогатеть на скудном денежном содержании, трудятся за кусок хлеба, отрывая при случае от жен чужих мужиков, уставших от тусклого гарнизонного быта, и лакомясь ими прямо на рабочих местах, на объектах, в штабных кабинетах, в пустующих между предполетными днями авиационных профилакториях.

Понятно, что творится в головах сослуживцев. У самого в башке переваривается практически то же самое.

Молчание становится неловким. Пытаюсь разрядить тягостную в густой темноте тишину:

– Ну что, хлопцы! О работе в этой темноте не поговоришь, ненароком враг подслушает или кто подумает, что мы напились[36]. Давайте хотя бы о бабах?

– О звизде ни слова! – мрачно отзывается Палыч. – И так ботинки отсырели.

– У кого как, – словом за слово цепляется Никита и, будто прочитав мои давешние мысли, продолжает: – У меня в башмаках сухо, и лучше я о тёлках поговорю, чем все время об этом «подснежнике» размышлять. Как вспомнишь о нем, так и кажется, что на тебя самого уже кинжал точат.

– Ну вот и тема, – поддерживаю молодого лейтенанта, – вроде и не о работе, и не о бабах. Мыслю я, что в темное время суток нам поодиночке гарнизонное пространство рассекать не следует. Тут действительно легко можно от какого-нибудь шутника по башке монтировкой получить или заточку между лопаток. Поди знай, что тут на уме у местных жителей, в каком составе и количестве они бедолагу Парнеева мочили. И за что.

– Кстати, а не из-за бабы ли Парнеева грохнули? – вполголоса произносит Никита.

– Это ты сегодня в перечне вопросов не забудь отразить. А чтобы спермотоксикоз не замучил, разрешаю тебе, Никита Ильич, лично отработать эту версию.

– А вы, товарищ руководитель следственной группы, не боитесь, что в процессе отработки версии у вас еще один «глухарь» возникнет? – молвит Никита. – Грохнет меня какой-нибудь гарнизонный Отелло.

По звенящему голосу чувствую, что Никита вдохновлен возможностью допрашивать гарнизонных девчат на душещипательную тему личной жизни убиенного.

– Подозреваю, Никита, что этот Отелло бредет нынче рядом с нами, – отвечаю ему.

Палыч начинает понимать, что Никите невзначай отвалился лакомый кусок предстоящей работы, а с руководителем следственной группы можно обсуждать и «склизкие» вопросы. Он перестает корчить из себя страдальца.

– Никитушка! – подает голос Палыч. – Ты перед тем, как начнешь «с пристрастием» местных теток допрашивать, у меня предварительную ориентирующую оперативную информацию получи, чтобы зря время не терять.

– Это ты меня насчет их связей, мотивов, намерений просветить хочешь? Или покаяться в чем до того, как они мне среди прочих и на тебя пожалуются? – интересуется тот.

– Ну, примерно так!

– Сергей Павлович! Если дивизионных кадров и наших старших товарищей не окажется за столом, то вы эту ориентирующую оперативную информацию нам сегодня за ужином доложите, – закругляю я треп, поскольку мы уже выбрались на освещенную территорию и входим в столовую.

Уточкин и Чалдонов трапезу уже заканчивают. Не дожидаясь нас, они уходят в «нумера».

Авиаторов в столовой ужинает мало. Их женатое большинство предпочитает пораньше убыть домой, а стоимость несъеденного ужина получить деньгами.

С тех мест, что выделены нам за столом комдива, просматривается весь зал и порхающие по нему труженицы авиационного общепита. Они действительно порхают – независимо от роста, веса, возраста. Бросается в глаза, что они вышколены, но по-доброму, и общаются с офицерами без чопорности, в духе безмерного уважения к тем, кого кормят. Чувствуется, что и подбирают официанток не абы как, а вполне осмысленно. Круглые коленки. Слегка откляченные зады. Задорно торчащие поверх форменных фартучков бюсты. На лицах минимум косметики. Несмываемые улыбки. Видеть их приятно, и чем чаще, тем лучше. Не зря же в авиации говорят, что лётчик половину жизни смотрит на приборную доску, а вторую – на зад официантки.

Появление мужчин в мундирах с красными петлицами не остается незамеченным прелестными подавальщицами. Каждая считает своим долгом бросить оценивающий взгляд, не отвлекаясь при этом от текущей работы по перетаскиванию подносов с грязной посудой, что подчеркивает грациозность даже тех, у кого талий не наблюдается.

Замечаю, что самая молоденькая официантка задерживается взглядом на нашей компании чаще и дольше других. Коллег в качестве объекта ее внимания почему-то не представляю, но совершенно очевидно, что с такой девочкой вполне мог бы подружиться за время службы наш убиенный. Она вряд ли намного старше Парнеева, а гениталии, как известно, ровесников не ищут.

– Ну вот, определяется первая девушка, которую Никита Ильич завтра допросит.

– Это какая такая? – просит уточнить Никита.

– Слева от окна раздачи молодуха с нас глаз не сводит. Вполне могла быть обожаема нашим «подснежником».

– Не мучайся домыслами, командир, – похрустывая квашеной капусткой, говорит Гармонин, – она от меня знака ждет.

– И чем ты заслужил внимание юной девы?

– Пока Парнеев не вытаял да вы сюда не понаехали, я старательно исполнял указания нашего доброго Шефа.

– Какие же?

– Наиболее реалистичные!

– Подробнее, пожалуйста!

– Выпить весь гарнизонный спирт нереально. Скоро убедишься. Жрать дивизионный сухой паек при такой столовой желания не возникало. А вот перепороть всех официанток и желание и силы пока есть. Поэтому вчера, возвращаясь из морга, заехал я в городок и на квартире того Виталика, что вас встречал, нашу прекрасную подавальщицу допросил, кажется, раза четыре. Уж вы простите, что заставил вас доклада о вскрытии ждать лишних два часа. После созерцания картины ужасной смерти нашего клиента очень хотелось живым себя ощутить. Да и не ожидал я, что вы так быстро нарисуетесь.

– Ну… и призналась она тебе?

– В любви, что ли?

– Да на хрена тебе ее любовь! С Парнеевым она дружила, встречалась? Драл он ее или нет? Ревновал ли ее кто к нему? Или ты ее не об этом допрашивал?

– Думаю, что нет!

– Знаешь, Палыч! Предварительному следствию, которое мне поручено в этом гарнизоне возглавить, вовсе до с*аки, что ты там думаешь! Раз не знаешь, а только думаешь, то следующим ее будет допрашивать Никита. А если и он этого не узнает, то, может быть, придется и мне допросить. Вот только прежде чем напрягать ее помидоры, не увядшие благодаря твоим стараниям, я сначала действительно испишу полсотни листов протокола, а часом позже выдеру вас с Никитой. И Шефу посоветую продублировать.

Пламенную речь-то я закончил, но почему же так завелся? Явно не потому, что позавидовал успеху Палыча у прелестной сотрудницы полкового пищеблока. Просто разозлился на него за не вполне уместный загул. Впрочем, почему неуместный? Жизнь-то никто не отменял!

А вот и Палыч почувствовал, что его рассказ нас с Никитой не развеселил.

– Степан, не дуйся! Искуплю кровью! Ну, не кровью, так спиртом. Вот увидишь. Все будет хорошо.

– Поживем – увидим!

– Ну, ты ведь, Стёпа, не допускаешь, что я стал молочным братом убиенного? Он ведь жулик настоящий, – продолжает Гармонин.

– Был ли он жуликом, ты мне сегодня на сон грядущий расскажешь. Это я о тех материалах, которые ты с уголовным делом Парнеева в округ не отправил. Так что долго в нашем склепе не засиживайтесь. Жду в гостинице. Чайку попьем, о жизни погуторим.

Из столовой Палыч с Никитой уходят в штаб упражняться в машинописи. Возвращаюсь в гостиницу. Упав в койку, набрасываю на бумаге вопросы, рисую квадратики, кружочки, логические схемы.

Постучав в дверь, входит Уточкин.

– Куда молодых дел? Как сам? Чего наработал?

– Молодых в штаб базы отправил указания органам дознания стряпать. Сам пытаюсь представить, как Парнеев оказался от стрелявшего на расстоянии от двух до десяти метров, которые предварительно указаны судмедэкспертами как дальность выстрела.

– Предположим, оружие по Парнееву применил часовой.