Исиза Тан Бул

Оказавшись у поставца, божественная пара первым делом направилась к бронзовому зеркалу, возле которого гребешками привели в порядок волосы, затем они подошли к котлу, стоявшему на треножнике, рядом с которым висело полотенце и умыли лицо и руки. Тщательно проделав всё это они, как люди благовоспитанные, уселись за поставец, за которым утолили голод.

В столовую вошёл Ань Бул.

– Утром собрание, собери друзей, – сказал Тайт Мосул.

– Хорошо.

Младший брат стоял пока старший брат и мать не отпустили его.

– Херусиасты собрались, – предупредил утром Ань Бул старшего брата.

– Проводи меня, – сказал Тайт показывая, что находит дальнейший разговор излишним.

Тайт Мосул взял факел и зажёг его о пылающую жаровню. Он шёл по тёмным коридорам дома и пройдя две или три двери отворил дверь огромного зала. Владыка Надзора очутился в сводчатом зале, где находились херусиасты военной коллегии. Все они поднялись со своих кресел. Он кивнул головой как бы говоря, что ему знакомы все церемонии и уселся на кресло.

– Военная коллегия рада твоему назначению. Мы беспокоились, не стряслась ли с тобой беда? – говорили херусиасты.

Херусиасты ожидали слов опустив глаза. Как только стратег автократор приветствовал друзей все откинули назад головы открывая лица. Трудно представить собрание столь серьёзных людей. Эти лица были, достигши тридцати лет и их руки тянулись к Мелькарту: несколько человек расцеловали его.

– Клянусь честью, – воскликнул один из них, – у меня камень с сердца свалился! Ведь мы было подумали, не стряслась ли с тобой беда, в живых ли ты, не попал ли в плен недругу.

– Мог ли я умереть, думаю, что никогда! Ведь я обменялся любезностями с Матерью и удостоился мощью солнца, а вы знаете, что это такое.

От услышанных слов друзья пали ниц.

– Ну, если вы знаете, – продолжал говорить Тайт, – то я не буду тратить время на объяснения, но пора, друзья мои, прежде всего спуститься вниз с высот и сообщить подданным, что мы люди порядочные, а потому друзей никто не тронет и естественно того, кто выступит нашим союзником.

– Ты имеешь ввиду вождя Югурту! – воскликнул херусиаст. – Но ты знаешь, что он организует воинов и грабит соседей.

– Достойный вождь, наверняка остановился у переправ через Дунай. «У побережья ему легче держать под контролем переходы», —сказал Тайт.

Собрание разразилось криками похвалы:

– Да сопутствует твоим деяниям удача и слава!

– Имейте в виду, что если Югурту угораздит попасть в руки моей матери, то Кийя не преминет ей отомстить.

– Мы не сомневаемся в том, Тайт Мосул.

– У Югурты чрезмерно свирепый вид; но к делу, сколько угодно презирайте серебро, дорогие мои, но это не должно мешать нам приобретать его. Я знаю, вы храбрецы, которые также жаждут получить металл, как жаждущие желают найти спасительный глоток воды.

– Этот эгоист сражается не на поле ристалища. Он избрал себе розы, а нам предлагает шипы.

– О да, – ответили херусиасты.

Не успел Тайт высказать своё мнение, как в дверь постучали три раза раздельно, на баркидский лад.

– Кто это к нам пришёл? – спросил, как бы себя Тайт Мосул. – Войди! – Приказал он.

Дверь отворилась и на пороге появился Алорк, старший писарь.

– Посланец от матери просится войти на собрание, – доложил он.

– Так веди его!

Алорк вышел и вернулся в сопровождении одетого в хитон мужчины с пышными волосами пурпурного отлива: приверженца оргий Вакха. Он вошёл в круг и остановился, вглядываясь поочерёдно в каждого из стратегов ожидая, когда же заговорит хоть одна из этих неподвижных статуй.

Но вот Тайт Мосул обратился к нему.

– От чьего имени ты пришёл?

– Та, кто меня послала, – ответил гость, – наказала мне, ежели меня ты спросишь, сказать, что я пришёл от имени Исиды, говорящей устами Матери.

– Ты должен сообщить мне нечто на словах или принёс письменное послание?

– Я должен отвечать на вопросы, что вы будете мне задавать и записать.

– Начну с вопросов. Что сейчас решают херусиасты хоры?

– Они берутся за оружие.

– А почему могучие сыны берутся за него?

– Они получили приказание Исиды

– У тебя воззвание написано рукой Великой Матери?

– Вам её слова пергамента.

Алорк протянул записи и Тайт Мосул прочёл вслух:

«Позиция Ань Ти Нетери отражает позицию определённой группы херусиастов. Группа эта считает войну с Югуртой бедственной для Пан Ти Капуи и не разделяет радужных надежд на войну. В хоре говорят, что война эта способна вызвать ненависть к власти Ань Ти Нетери и посеять страх перед оной. Исида, воссевшая на трон после кровавой битвы, никогда не будет любима. Тем не менее Ань Ти считает, что главной задачей должно являться стремление расширение границы Горизонта Хора до Босфора, южного округа той территории, которая населена нумидийцами. «Да соединятся рассеянные, – призывает Великая Ханна, – дочери и сыны в единое могучее целое!» Великая Мать подчёркивает тебе – сын, что надлежит предоставить сражающейся Ханнат-Разрушительнице людей и вступить на военную стезю с ней.»

Тайт поднял голову, взор его сверкну:

– Братья мои, вот и сбывается пожелание Мелькарта, – Тайт повернулся к Алорку, – а как откликнулась на воззвание Исида, моя мать?

– Так же, как и вы. Исида приказала народу повернуть к Мелькарту. А мне приказала спросить, решится ли Тайт Мосул держаться наперекор Великой Супруге Кийе?

– Я решился! – ответил Тайт.

– Итак, как только мы дадим наш ответ, мы возьмёмся за оружие, – сказал Тайт Мосул. – Как бы то ни было, поход на Босфор предрешён, а теперь отдохни, а завтра в путь.

Глава – 3

Разум прилежных насытится. Ненавидь ложное слово. Нечестивый бесчестит себя. Богатством выкупай жизнь свою, а бедный угроз не услышит. Собирающий трудами умножает его. Притчи Тин_ниТ.

Карлик поднялся по лестнице ладонью защищая пламя двурожковой лампы от порывов ветра, грозившего загасить его. Блики огонька пронизывали его пухленькие пальчики, делая их прозрачно-розовыми. Следом за ним шагал тот, кто не величался эпитетом «Солнце», которым юный Мильк не награждал его.

Сдвинув массивную щеколду и приоткрыв подвижную створку двери, карлик очутился лицом к лицу с женщиной. Когда Богомол поднял лампу к круглому своему личику из мрака выступила на свет её фигура: кожа женского тела отливала желтовато-масленым глянцем. Теперь над лампой освещалась светлая каёмка его стриженных волос. Широкий нос Богомола произрастал приплюснуто у выпучиных глаз, отороченных чёрными бровями. Вспученные щёки были сплошным румяным пятном и пронизаны были красными прожилками. Толстогубый рот и маленький подбородок дополняли его облик. Добродушное лукавство смягчало его непривлекательную фигуру. Кроме того, растянутые до крошечных ушей углы губ, пытались изобразить любезную улыбку. Голова над лампой, как на блюде венчала фигурку, которая изогнулась дугой, отвешивая преувеличенно покорный поклон.

Забавного амура предупредил вопрос, сорвавшийся с уст женщины:

– Что тебе надобно?

– Благоволите извинить меня, ваша милость, за то, что я позволил себе постучаться в двери женской половины дворца в столь поздний час. Но божественная обязанность не знает законов и вынуждает Амономаха совершить проступок против вежливости.

– Если я верно поняла, сын мой странствовал по коридорам дворца и сбился с пути.

– Ваша милость ясно истолковала ситуацию, – ответил Богомол. – Надеюсь, ваша милость не отклонит желание его просьбы?

– Здесь, возле меня, ему будет лучше.

Богомол поклоном выразил свою благодарность.

В 667420 лето от Сотворения Мира в Звездном Храме. Старшей Женой Гет Бел Ра Амона (Барка) Тейя стала по доброжелательному своему согласию, согласию народа и родителей. Для внутренней последовательности повествования предупрежу, что политический характер этого обручения она осознавала, но момент ощущал некую недостаточность в связи с его гибелью в прошлом году21 у стен Ра Саки, что в излучине дельты Дуная. Но нелишне напомнить, что девственность её была нарушена в гареме храма Аштарет, где её любовь начиналась. Став по-настоящему женщиной, она была оголённой в великосветском мужском гареме скопцов. В нём её на руках носили голые овны, в нём Тейя стала первой среди двадцати четырёх других – утопавших в роскоши красавиц. А в гареме Гет Бел Ра Амона она оказалась почётной и показной принадлежностью благословенного дома, нужной службой любви и подругой: была чуткой к каждому его мановению, грустившей если он был печален, и облегчённо болтливой, если ему делалось весело, и глупейшим образом ссорившейся с ним из-за милостей овнов, когда те – сидя среди иерофантид – угощённые амбровой водкой играли за шашечницей на почётную партию с Тейей. Она действительно была второй женщиной в храме Аштарет – любовницей в высоком смысле, которая занимала собственный покой в главном адетоне, и которая во время приёмов с плясками и музыкой, устраиваемых для знати, изображала, даже, Исиду в себе. То был наивысший почёт.

Жизнь у неё была напряжённая, заполненная светскими обязанностями – обязанностями праздными и обременительными. Известно, как много сил отнимает у знатной женщины одна лишь культура и известно, насколько соблюдение лишь внешней её формы губит жизнь чувств. Холодная пустота сердца незаметно для сознания становится не такой уж и печальной привычкой души. Этот естественный феномен женской аристократичности – дамской её жизни – удачно сочетался со званием супруги Владыки Надзора22.

Ритуал Тейи у туалетного стола всегда притязателен, независимо от того, должен ли он был подогревать желание супруга или являлся самоцелью общественного долга. Благодаря высшей школе искусно использовались помады, кисточки и снадобья. Жрице делались драгоценные украшенья глаз, искусно укладывались густые кудри волос, пересыпанных лазурной или золотой пудрой. Бережно подгонялись тончайшие одежды и мелкоскладчатые наплечные накидки, а также украшения для головы, рук и груди. После исполнения воли на притязание, после ухода за финифтью отсвечивающих ногтей рук и ног, после душистого омовения, после удаления волос, умащения и растирания – она актам эрота подвергала своё смуглое тело, производимыми опытными в многообразной игре овнами. Они работали без малейшей небрежности в этих делах, ибо небрежности вызвали бы пересуды у знати и скандалы во дворце.

Знала она и визиты подруг, к которым она отправлялась на носилках-лектике, если не принимала их у себя. Были ещё службы при богине Тиннит Пене Баал, к чьей свите принадлежала Тейя. Она носила опахало над живым изваянием Тиннит окутанной чёрными крыльями голубки и восседавшей на носилках-селле. Тейя была обязана участвовать в ночных праздниках на заливе устраиваемой этой зачинательницей Эшмуна, пышные красоты которых погружались в искристые краски цветных факелов. На праздниках, её благочестиво-почётная обязанность, её аристократический лоск, приобретала жреческий оттенок, придававший надменно-строгое выражение её широкому глазу. Эти обязанности, вытекавшие из её принадлежности к храму Тиннит, и её положение наложницы Эшмуна подтверждали в ней Подругу Царицы. И такая сторона её жизни усиливала в ней холодность высокой женщины и закрывало её сердце от мягких и тёплых мечтаний. Воздействие этой должности на неё непосредственно давало ей её замужество, которое такое воздействие требовало.

Гарему Гет Бел Ра Амона было чуждо плотское воздержание, а значит воздержание было чуждо и природе Аштарет, чьими воплощениями были Тейя и её подруги. Тейя Ань Нетери являлась наставницей мужского и женского гаремов и как нам известно, она была обручённой женщиной – супругой погибшего Гай Мельгарда Барки. Состоял хор гаремов из обручённых женщин и мужчин-овнов – посвящённых скопцов, подаривших Тиннит-Аштарет – на весеннее рождество – своё семя. Тейя умела внушить о себе представление обществу, которое – в свою очередь – помогало ей сохранить красивым голосом и танцевальным мастерством положение высокой наставницы. Это было дело, заявлявшее о себе всему миру и смыслом её жизни доставлявшее ей те сверхутешительные возмещения, которых требовали душевные её глубины.

Тейя была элегантной женщиной чьи силы забирались требовательной цивилизацией и была храмовой собственностью – предметом. Так и жила она праведной женой Владыки Надзора – Гай Мельгарда Барки, благоухоженная и носимая на руках безопасными овнами – укреплённая в личном довольстве всеобщим коленопреклонным уважением. Неверно было бы считать эту историю дикой областью, то, что совершенно неведомо нашей яви и начисто заштриховано от нас, теперь познаётся умами этой историей. Ведь путь к этой области знаний проницаем и от того познаваем. Путь уверенно проходит через пространство души, что доказывает наше смущение, мысль и тревога, охватившие нас для пробуждения. Познав историю нам снится сон действительности. С тех пор, как вы, благочестивый читатель, впервые познали эту госпожу, когда она проплывала на золотых носилках, вы изменились с точки зрения познания к лучшему, о чём никак не заметил бы в себе тот, кто видел её в те годы непрерывно.

С другой стороны, гибель Гай Мельгарда Барки вышла из её пригожести, она стала сурова и суровость её, сохраняла общую обаятельность, и решительно обратила свою силу в одном направлении – в направлении расширения территорий. И при этом она возвысилась до Владыки Надзора, сидя на поставце трона, теперь одиноко, но с дочерью Исизой. Красота её вобрала кое-что от матери, особенно когда она по-матерински прищуривала глаз – это глаз матери, а лицо – при этом – становилось строже, да и смуглее и было не более правильно, не более благообразно, чем у женщины, родившей её. Об изменениях в осанке от следствия не семилетнего возраста её, а обязанностей, с которыми она сжилась, мы догадываемся. Прибавился внешний лоск богочеловека, который необходимо принять во внимание, чтоб верно представить внешность Исизы.

Фаворит перед покоем женщины – нужно представить его в белой одежде для сна: то было нижнее платье с короткими рукавами, оставлявшими открытыми руки. Он не прятал курчавых волос, голова была не покрыта ночной шапочкой, они спадали равномерной частоты прядями, а у затылка – меняя свою фактуру – волосы падали к плечам мелкими завитками, набегающими один на другой. На шее широкая из золота цепь, на которой висел защитный скарабей. Лицо его в эту минуту оказывалось изменено иератической картинностью, достигнутой искусными приёмами, которые он использовал в своём туалете – это симметричное подведение финифтью бровей и вытягивание линии верхних ресниц к вискам. С таким лицом – кастрированый овен – стоял он в её храме, таким видела фаворита Тейя сейчас у своего покоя и таким он появлялся в гареме. Он умел согреть сердце Тейи.

Тьму разрезала лампа Богомола и нужны были заушательские указания карлика, чтобы у Тейи шире открылся глаз на него. Что же, Тейя хотела понимать карлика, если она глядела на Богомола строго, то это ей казалось достаточным оправданием того, что она вообще глядела на него. При этом она не замечала, что от строгости, с которой она глядела на слугу, постепенно ничего не оставалось, а оставшееся любопытство заслуживало уже другого счастливого имени. Тейя, своим вниманием, убеждала маленького Богомола, что её очень интересует его существо раболепия. Она чувствовала, что обязана проявлять этот интерес к маленькому в силу своей слитности с Величеством Исиды.

Богомол помогал ей сейчас оправдывать удовольствие, доставляемое ей этим посещением, которое она называла заботой и обязанностью. В эту минуту Тейя собиралась с мыслями. У задней стены залы сидела служанка с сильно намасленными волосами, она обязана была сопровождать мысли Тейи тихой игрой на лютне. Женщина была убеждена, что должна подумать, вопреки настоянию фаворита и просительной выспренности Богомола, допустить ли Амономаха на ночь под большой навес ложа. Из-за важности такого вопроса она только радовалась этому размышлению зная, что радость её вызвана тем, что ей – Исиде, предстоит вновь любить фаворита. Не удивлялась Тейя и тому, что с радостью ждала любовного вожделения, которое она должна была дождаться от супруга. Её ротик улыбался, когда видела, как смиренно гаснет под веками взгляд мужчины встретившись со строгостью её взгляда. Она полагала, что этого уже достаточно. Но тут ум предостерегал её указывая, что искусственный строй жизни её грозит рухнуть, но она объясняла себе с лицемерно преувеличенной беззаботностью, что не понимает таких опасений. Ведь теперь она была призвана расширить путь авантюр, с которыми – чего бы это ни стоило – хотела она идти. Могла ли она спохватиться, протрезветь, опомниться прежде, чем станет поздно? Могла ли она сама опознать опасность, которую не стремилась предотвратить? Было ли в её сознании предположение, что человеку, в сущности, важнее всего сохранить от потрясений собственный уклад жизни, создаваемый с великим искусством и большой тщательностью? А может она уже понимала, что мир и покой строится только беспокойным способом! Не перечислить всех примеров свидетельствующих, что человечество стремится к своему миру, не испытывая ни малейшей благодарности к тому, кто своими авантюрами, кровью, войной хотел его покой уберечь.

Облекать истории древности в слова и рассказывать их невозможно, но важна не сама суть историй – её можно выразить, а важен её аромат и флюид: счастье пережитой ими современности, которым та современность была пропитана, и которым я наполняю вашу душу «сновидца» долгое время спустя. В этом повествовании «сну» принадлежит решающая роль: задача «сна» поведать вам пережитое кровавым созиданием, как бы не удовлетворяла народы каждая такая попытка созидания!

Глава – 4

Надежда, сбывающаяся не томит сердце. Желание – древо жизни. Не пренебрегай словом. Не причиняй вред себе. Не бойся заповеди, ученье воздастся. Не будь не добр. У разумного дела успешны. Притчи Тин_ниТ.

Итак, Тейя села на ложе в собственной палате голубых колонн, на шелковистый балдахин, в той предупредительной тишине, какая во время такой процедуры всегда возникала. Однако на сей раз тишина была особенно глубокой, ибо вошедший мужчина не только безмолвствовал, но и старался управляться с делом совершенно бесшумно и оттого, в тишине, отчётливо слышалось его дыхание занятого делом. Шорох был настолько отчётлив, что казалось, что он был бы слышен и при менее обстоятельной тишине, так как походило скорей на пыхтенье. Этот шорох вызывал Эрота и то ли потому, что Тейя к ним прислушивалась, она недостаточно внимательно следила за действиями своих рук, которые коснулись мужских ног. Её служанка – одетая в паутину, деловито склонилась над парой, как будто нужно было привести что-то в порядок. Богомол, качая головой, глотал сладкое печенье, пропитанного вином и нанизанного на позолоченную бедренную человеческую кость, которую он держал за ядрёный конец пухлыми пальчиками и делал вид, что целиком поглощён этим занятием. А Тейя ободряюще подмигнула ему искрящейся щелкой глаза смуглого лица и было ясно, с каким она это сделала смыслом. Поняв, что свет лампы недостаточно ярок Богомол соскочил с ложа обручения и подбежал к не зажжённым канделябрам. Тут, пошарив в резных складках деревянных столпов, он достал кремень и трут, высек огонь и зажёг фитили – освещение стало роскошным. От плошек с короткими рыльцами для пылающих фитилей палата ожила. Богомол поджимал губы глядя, как пара резвилась на ложе и рад был присутствовать при этом эросе господ.

Повеяло жизнью и теплом: мебель и стены стали более заметны. Помещение для тепла было устлано войлоком, а поверх войлока ещё и пёстрыми коврами, и такими же коврами были облицованы стенки. В глубине из кедрового дерева ложе на медных ножках, покрытое подушками и одеялами. Возле ложа всегда и во множестве возгорались фитили, ибо зазорным для благословенных было бы совершать акт без огней. Расписной кувшин с ручками стоял на плоской крышке смоковного ларя, украшенного по стенкам синими накладками. По углам покоя стояли раскалённые жаровни. На табуретах стояли курильницы, из окошкообразных отверстий которых клубился тонкий, пахнувший корицей, дымок. На столике стояла неглубокая золотая чаша на изящной подставке, изображавшей в рукояточной своей части женщину – музыкантшу.

Амономах приятно отдался во власть сладостных ощущений. Женщина волновала его воображение, она представлялась ему божеством, сошедшим на землю, нежели обыкновенной смертной. Тейя в самом деле была прехорошенькой женщиной, способной увлечь его. Происходящее казалось ему сном, и он боялся проснуться. Тейя заняла место напротив Амономаха, а служанка расположилась возле мужчины. Богомол же взобрался на ларь и с любопытством следил за привычными приготовлениями, намереваясь насладиться духом назревавшего эротического акта. Широкие глаза сверкали восторгом, подбородок серебрился слюной вожделения. Он был не прочь приблизиться к ложу и принять участие в подвижническом невоздержании, но его пугала служанка и трусость брала над ним верх.

Огнём была дана возможность Богомолу рассмотреть женщину кумира, рельефно выступающей на ярком свету. Слегка удлинённый овал лица, нос с чуть-чуть заметной горбинкой, выпуклый карий глаз – левый (слепой) прикрыт солфеткой, вишнёвый ротик, придавали ей благородный вид, чему способствовали вьющиеся волосы двумя волнами ниспадавшие вдоль щёк. Длинное платье, с блеском серебра и золота, отделялось с каждого плеча, оттеняя изящество её тела. На нём блеск и краски: багровый, белый, оливковый, розовый, цвета изображений звёзд, голубей, богов, деревьев, людей и животных на синевато-дымчатой ткани. В таком платье Тейя была в роли Аштарет – эта богиня самым решительным образом вплеталась в её великолепие. Это платье, подарок Великой Супруги гарема Инь о Кийи, позволяло ей иметь высокую осанку и, даже, проявлять Исиду в себе. Привычка играть Исиду и быть ею, наделило Тейю манерами божественной кокетки. Лицо дышало свежестью и кроме того – это платье казалось ослепительным мужчине, привычному обнимать цариц. К тому же он и теперь – прежде всего – был занят телом богини, чтобы обращать внимание на тело чьей-то супруги.

Амономах видел затенённый длинными ресницами глаз Ханны, видел ротик, округлившийся сердечком, скорее естественно, нежели наигранно. Он видел вьющиеся её пушистые волосы, видел широкую нить серебренного её ожерелья. Тейя удерживала его возле себя. Она не ослепляла – она пленяла, что, безусловно, более ценно. Эта женщина полностью перевоплощалась в богиню оправдывая титул «Исида», которым владела, как призванием.

Кожа золотисто-смуглого оттенка открылась глазам зрителя. Карий глаз искрился. В сердцевидных пунцовых губах вспыхивали оскалы зубов, которые сделали бы честь Аштарет. Тейя опалилась зноем страсти Великой Женщины и её огнём ума. Она была нага наготой, которая радовала взор мужчины, а она умела получать и передавать записки Эрота. Какой же уверенностью в чарах должна была обладать смертная женщина, пользующаяся услугами евнуха. Немало пылких скопцов попало к ней по значению приза, но проходя через её руки не один из них замешкался, оставляя её. Она была из тех женщин, что сделаны были будто из теста, сдобренного пряностями, но проявлявших хладнокровие ростовщика чуть дело коснётся их интересов. На ней был фантастический наряд – жёлто-смуглая кожа её плоти. Глаза поблескивали из-под удлинённых век. Ань Ти Нетери в истории этой продолжала его призывать, истекать – увлажнявшим простынь – соком, молча радуясь его вниманию и радуясь, независимо от этого внимания, по поводу своей оголённой души. А упрямо сочившийся сок вызывал в ней чувство восторга. Ей не было жаль невысказавшейся до конца души, не о себе и не о своей задаче, а о милой ей дельте любви. Вдруг она спохватилась, что из-за собственного желания чуть не забыла о своей обязанности – отдать признательный свой взгляд счастью, возвышающемуся самым подобающим образом. И она подняла брови и любо взглянула на мужчину, стоявшего перед ней стопами на ложе. Он – его позвал её манящий взгляд – приблизился к ней и был теперь близко от неё, и близость эта была чувственна. Она взяла ловкими пальчиками его взбодрённое гранатовое яблоко и приложила его к своему рту, так что пальчики вдавились в мякоть прижимая яблоко к нижней губе. От восторга кровь у него застыла, а в палате всё было внимательным и ожидающим.

Богомол вскинул голову и его согбенного затрясло ознобом. Он ощупывал пальцами пустую мошонку и закутав ладонью вершину короткого пениса, сокрушённо теребил его, качая слепым – поддёрнутым к верху – лицом. Карлик стоял на крышке ларя и грозил золочённой человеческой косточкой, на которой уже не было печенья, а рот его, с налипшими хлебными крошками над подбородком, отворялся и затворялся, извергая беззвучную песнь. Любовникам были ведомы слетавшие с хлопотливого Богомолова языка мысли, ибо в дружном и громком его дыхании можно было различить шёпот: