Исиза Тан Бул

Нумидия9 расположена была на путях между Европой и Малой Азией, и наделены была красотами и богатствами. Растительность тут орошали прохладные воды туч, нёсшиеся с северных гор. Самая высокая точка полуострова – вершина Мосул10. Тут же простираются самые плодородные равнины на континенте. Через полуостров протекают большие и множество меньших рек. Самые большие – это Дунай, Сава, Морава и другие. В высоких частях Балкан можно увидеть красивые ледниковые озера. Самые внушительные – Семь Рильских озер в Болгарии. Густые и непроходимые лиственные, хвойные и смешанные леса покрывали равнину. Здесь была самая дикая и пышная природа в Европе. В среде густых лесов встречались бурые медведи, волки, лисы, шакалы, дикие кошки, также и более мелкие хищники как ласки и хорьки. Были травоядные животные как олени, кабаны, дикие лошади. Тут дом розовых пеликанов, гнездятся аисты, журавли, ласточки, а в лесных местностях встречаются орлы, ястребы, филины и совы.

В ту пору, когда развивались эти истории, дороги представляли собой конные тропы, по которым шагали с дерзкой самоуверенностью тартессии, их кони и арбы, ведомые погонщиками волов. Конные тропы пробегали по ровной заснеженной местности, они вились, а многочисленные путники сгладили все их неровности, от чего тропы казались гладкими11.

Одна из дорог вела путников по довольно отлогому склону холма, заросшего густым замёрзшим лесом. Это были всадники, отправившиеся в путь от Бел Города12 на юг материка, они спускались в долину. Конные варяги тут были разделены на рода, не состоящие во взаимной связи вследствие кичливости вождей каждого из них. Самоуверенность родов была тем сильна, что они от природы соединяли в себе боевое коварство и замкнутость – это было ремеслом и промыслом. Дерзая на малое, они не отваживались на что-либо важное и от того они не могли составить большой силы или союзов.

Конники пересекли ручей и попали в другую часть лесного края. Тут лес был чуть ниже. Конная тропа потерялась в огромном сосновом бору, чьи зонтики причудливых крон нависали над эскортом из варяжской гвардии. Путники попали в приветливый край и после перехода по извилистой тропе перед ними открылся зимний рай, куда они и спустились по пологому склону. Солнце садилось и красноватые лучи озаряли вершины деревьев. Весеннее солнце ещё не грело. Небо меркло отчего лес погружался в заснеженый сумрак.

Кавалькада всадников продолжала своё движение – это группа бородатых юношей в добрых кольчугах, ибо не пускались в путь без предосторожности: головы их защищали округлые шлемы. Возглавлял процессию стратег Тайт Мосул13 – юноша девятнадцати лет, шлем которого украшался белым плюмажем. Рядом грохотала арба, в ней сидела его мать Ань Ти Нетери c семилетней дочерью Исизой14 на коленях, и она разговаривала:

– В неизвестное стоит только получше вглядеться, покровы спадают и тайное становится явным.

– Мне смешно, – отвечал женщине сын, – что ты назвала мне ответ невзначай! Мне это, честное слово, смешно, – и он засмеялся, склонив голову к плечу, которое у него при этом тряслось.

– Ты, значит, и в самом деле не болтал вздор. Но я слышала нечто подобное и теперь вижу, что ты действительно говоришь правду, которую мне описали делом прежние владыки. Что же это получается если в великой гуще человеческой каждый юнец почтёт себя за солнце, куда бы девалось такое множество средоточий? Когда Мильк сидел в колодце, куда угодил, как я вижу заслуженно, этот колодец и был, по мнению юнца, священной серединой мира.

– Свет освятил его, – отвечал мужчина, – наблюдая за ним, не дав ему погибнуть в нём.

– До сих пор я так и не порешила, что считать серединой мира.

– Жизнь на Красной Земле похожа на жизнь, что на реке Нил. На ней много соответствий в условиях веры.

– Откуда у тебя кольцо с приворотным камнем? – спросила мать.

– Кольцо Исизы у меня спокон веку. Не помню, чтобы его не было у меня на ноздре носа.

– Значит, ты вынес его из храма своего высокого рожденья?

– Да, я сын ямы, из которой подняла меня Исида и скормила молоком.

– Ты познал прекрасную Богиню Мать.

– Её щёки благоухали, как лепестки роз, – признался Тайт.

– Мать называла тебя по имени?

– Я нашёл её, я нашёл свою жизнь. Я познал своё имя, как можно познать и свою жизнь, которую взял из ямы.

– Исида заслужила благодарность и вызывает доверие. Доверие и Требовательность – вот её имя. Но тот достоин смерти у кого к людям больше доверия, чем они того стоят, и тот достоин смерти, кто предъявляет к людям больше допустимого требование. При чрезмерной любви и требовательности от людей они выходят из себя и делаются похожи на хищных зверей. Пагубно не знать этого или не хотеть знать.

– Моя требовательность, – говорил Тайт Мосул, – действительно превращает людей в хищных зверей и это естественно ждать от человека, который говорит о себе: «Я пуп вселенной и средоточие.»

– Однако я знаю, – отвечала Тейя, – что в мире, который на вид так бесхитростен, существует множество тайн и за внешним шумом скрывается неведомое. Мне, дорогой сын, кажется, что мир потому такой шумный, что за этим шумом удобнее скрыть неведомое и сохранить тайну. Я склонна во всём сомневаться, но не потому, что ничему не верю, а потому, что считаю возможным решительно всё. Вот какая я женщина… Я знаю истории, которые кажутся невероятными, а они всё-таки бывают на свете. Я знаю, как рядятся в ризы и умащаются елеем радости, а потом уделом избранных становится пустыня.

Тут женщина заморгала глазами, ибо её речь заставила её призадуматься. Есть хорошо укатанные колеи мыслей, но есть колеи, из которых не выберешься, если уж в такую угодил. Так уж устроено, что человек думает по преимуществу готовыми формулами, то есть не так как он пожелает, а как насколько он помнит, и едва упомянув о невероятном женщина оказалась в области историй. Они неизбежно влекли за собой слова о возвышении зачинателя новой эры, и это вело Ань Ти Нетери в немое смущение. Но не в такое уж сильное, нет, это была всего лишь пристойная дань уважения величию священно-возвышенного, отданной женщиной практической.

– Гм, – сказал Тайт Мосул. – Твой сын немало поездил и знает, что бывает на свете. Я знаю твоё сердце, которое не могу заставить открыть мне твои чувства. Не говоря уж о том, что у меня нет никакой нужды в них вникать; любопытство к ним даже неразумно и может пойти мне во вред. Достаточно и того, что ты нашла меня и вдохнула в меня жизнь, ведь ожидать меня входило в твои намерения. С меня довольно догадки, что жизнь моя несколько необычна и принадлежит к тем явлениям, в возвышенность, которых я верю благодаря титулу Владыки Надзора.

– Да будет спокоен твой сон, – отвечала мать. – Пусть в них время от времени вплетаются приятные сны, так как возносится сердце твоё и ты говоришь: «Мелькарт, на престоле величеств я сижу», но ты, милый сын, помни, человек ты, хотя и выдаёшь свою голову за голову Тота15 являющейся вместилищем разума.

– Да, я не просто человек, а владыка. Величайший из величайших, увешанный святой славой, строгой и доброй, пастырь людей, живое изображение.

– Я знаю такого человека, это дар народу от отца и от меня. Ты слишком священное лицо, ты носишь сан Сына Мелькарта. И ты меня любишь, как любят мать и, завидев меня, не упускаешь случая поблагодарить.

– Ты говоришь это, конечно, в шутку. Но ему-то я и хочу показать тебя и предложить, и, если мой отец окажется в добром настроении, считай, что ты посажена будешь на трон возведённого тобой города Исизы Тан Була.

Ход мыслей Тайт Мосула, помимо его сознания, определялся духовностью, восходившей к далёким, изначальным временам пращуров. В нём заговорил Мелькарт – Предводитель, дерзостно полагавший, что человек должен служить непосредственно высшему, устремлять своё внимание только к Тоту. В нём звучал голос предка. Но, как же зовут предка? К нему, единственно и непосредственно, относилось теперь любопытство Тайта и именно его имя сказали его уста не подозревая, что сделали это не случайно и не произвольно, а по наследственному чекану.

– Тайт! – воскликнул он будто на молитве во время священнодействия. – Могучая рука ввела меня на трон, Тот и Тиннит поставили меня на это место.

До сих пор он сидел на лошади скрестив руки на груди, теперь же он быстро разнял их и приложил ладони к щёкам. Он глубоко внимал божеств, но при этом он никак не питал к ним иллюзий.

– Ты идёшь к своей судьбе. Может ли мать остаться равнодушной к их именам? – Говоря эти несколько слов Тейя вкладывала в них величественный и высокий смысл, который связывал в себе великолепие, которое её потрясло.

– Тайт, пребывающей в своём капище – это самый величественный бог на свете?

– Один из самых величественных? – возмутился сын. – Ты говоришь, право, не лучше, чем думаешь. Это, да будет тебе известно, знания, не имеющие себе равных. Склонись перед ним.

Дальше они ехали молча с неописуемой невозмутимостью и полным равнодушием ко времени, которое, если ему содействовать, одолеет пространство. И одолеет особенно успешно при условии, что о нём – о времени, вообще не будут они заботиться, предоставляя ему складывать пройденные отрезки пути – ничтожные по частностям – в Великое Целое. Они оба продолжали жить, как живётся, зависимо от того, куда ведёт дорога их судьбы.

А дорога их определялась густыми лесами, которые – справа и слева – тянулись к небу, спокойные в своей серебрящейся снежной синеве и накатывающие на долы волны замёрзших ручьёв. Садилось солнце – изменчиво-неизменный раскалённый шар – проведя к путникам сверкающую полосу луча золотых и розовых красок. В сумрачном пламени туч луч величественно свидетельствовал о грозном божестве Мелькарте.

Небо меркло. На большой возвышенности, скорее похожей на гигантский курган, чем на холм, виднелись коронки каменной твердыни. То вздымался Бел Город, наиболее могущественный из всех городов на этом берегу моря, что на Днестровском лимане. От стен его ложились длинные тени. Внизу под стенами поблёскивали воды широко разливавшегося залива. Но свет всё более меркнул и на небе, и на земле.

Укреплённое самою природою гнездо Гет Бел Ра Амона (Баркида) обведено было, кроме водной преграды, надёжною стеною. Город имел гавань, озеро с выходом в море и, кроме того, здесь было много заведений для соления рыбы. Город лежал в глубине залива, бывшего самой удобной гаванью северозападного побережья Червлёного моря. Порт прикрыт был узким проходом в море, что защищало от нападений вражеских кораблей. Внутренняя часть города находилась в низине. На холме, обращённом к озеру, стоял дворец Баркидов, окружённый стеной внутренней городской крепости.

Между стен двух крепостей были дома с плоской крышей и прямоугольными, почти квадратными окнами, лишённые всяких украшений, а улицы между ними были очень узки. Можно предположить, что поселенцами были сами варяги. В городе постоянно находился тартессийский гарнизон, причём и сами жители города были вооружены. Вся обширная равнина была тут вырублена.

Путешественники поспешили пустить лошадей галопом торопясь добраться до крепостных ворот. Поторопили и волов, тащивших тяжёлую арбу с Ань Ти Нетери. В эту ночь она с удивительным своеобразием сочеталась с луной своей жгучей и чарующе красотой. Иссиня-чёрные волосы ниспадали на прикрытую грудь, обрамляли продолговатое, безупречно очерченное лицо. В лице было что-то горделивое. На нём огромный карий глаз, левый – слепой глаз, прикрыт; ресницы и брови под цвет волос, кожа жёлто-смуглая, губы свежие – будто вишни, жемчужные зубки. У женщины грациозная и изящная шея, безукоризненной формы руки, тонкий стан – будто у лозы, глядящей в воды озера, и хорошенькие босые ножки. И всё это прикрыто от мороза.

Наряд у Тейи был оригинальный и пёстрый, голову украшала меховая шапка, которая чудесным образом сочеталась с копной светлых волос. Шею её украшал шарф, отбрасывающий золотистые блики, рдевшие, как отсветы пламени, в ночи. Дублёнка была сшита из тончайшей овечьей шкуры. Стан перепоясан был поясом с золотой бахромой. Дублёнка рябила от резкого сочетания ярких красок вышивки, наряд был прелестен и пленил взор. Ань Ти Нетери сидела на скамеечке под пурпурным балдахином арбы, спустив с неё ножки в валеночках. Искристая воздуха приоткрыла их серебристой вуалью.

Ночь и вовсе легла на красную землю. На крепостных башнях, не смыкавшие глаз воины, рассказывали друг другу, что ночами являются образы тех, кто погиб смертью и кружатся над стенами. Упоминали об волхвах, напоминавших о себе волчьим воем. Видели воинства лохматых теней, которые столь близко подходили к мосту города, что стража трубила тревогу. Такие ночи предвещали немалую тревогу. Встреча с такой тенью не сулила ничего хорошего, правда не всегда следовало предполагать недоброе, ибо перед воротами иногда и обычный человек возникал как тень, так что только чьей-то мёртвой тенью и мог быть сочтён.

Поскольку над городом спустилась ночь, ничего не было удивительного в том, что возле ворот, на мосту возникли не то тени, не то человеки. Луна, как раз выглянувшая из-за облачка, выбелила лунным светом местность. Возникшие на мосту облики то белились во тьме, то меркли. Кавалькада всадников приближалась к створкам ворот, тихо и медленно, будто кралась. Ветер задувал с севера поднимая морозные искринки. Но вот поглощённые чернью облики пропали. В бледном сиянии ночи слыхать было только скрежет засова. Грохот прекратился, заглушились голоса. Наступила мёртвая тишина.

Глава – 2

Ешь до сытости, не терпи лишения. Плод уст вкусит добро, преступник же вкусит зло. Хранящий уста свои бережёт душу свою. Не раскрывай рта, тому беда. Ленивый желает и мечтает, но тщетно. Притчи Тин_ниТ.

Итак, Тайт Мосул пройдя путь от храма Мелькарта, что в Пан Ти Капуе вступил на улицы Бел Города на Днестровском лимане. Он оказался в богатом городе, защищённом обводной стеной из каменных глыб, охватывавших всю периферию холма. Город почти весь состоял из дворца Баркидов. В городе было около двадцати тысяч жителей, не считая двух тысяч человек гарнизона. Человек, назначенный на должность «Тот-Кто-Над-Городом», был назначен не только для того, чтобы защищать стены, но и взыскивать непосредственно с граждан несколько монет, которые затем хранились в казнохранилище города. Поступление денег сулило должностному лицу дальнейшую карьеру.

Представь себе, дорогой читатель, с какими чувствами узнали о приближении Тайт Мосула жители города. Ведь известно было, что на уме у Тайта. Народу в этом уме доставалась военная сноровка и некоторое участие чтобы поставить Исиду над новым краем. И оттого люд этого места насыщался энергией отваги: тяготея от торговли, покоя и мира граждане с радостью доверялись доблести Тайт Мосула и небесного теперь отца – Гет Бел Ра Амона (Баркид). Тартессии, сплочённые у плодотворной сосновой шишки и черепа коня, уже именовали его «блестящим, как солнечный диск».

Женщины здесь носили широкий платок, а одевались самым обычным образом, тут был тиникийский (красный) привкус моды, женщины ходили в червлёных платьях, а талии были обвиты красными поясами. Мужчин ещё не видели в кольчугах. Что касалось этих мужчин, то они постоянно, с хвастовством, твердили о воинских подвигах вождей их племени. Ещё мужчины развлекались под узорчатыми колоннами храма пением о воине коротавшего свою жизнь на землях жизнетворца. Судьба и защита имела для них большое значение. Беспокойство горожан было бы ещё сильнее если бы они могли подслушать разговоры, которые вели между собой мать с сыном. Узнать планы прежде, чем предприимчивые человеческие сущности сообщат что-либо народу со всей решительностью.

О чём они говорили? О чём тревожились, о чём разговаривали в городских стенах. А говорили они о тракиях, то-есть о колонистах, об их подпоясанных тёплых кафтанах. Говорили о довольно диких воинах, всегда готовых взяться за нож или меч, то есть о сынах, привыкших к встречам с дикими быками, а также привычных к жестоким дракам. Ведь ум варяга16 имел направленье сугубо практическое и отличался строптивостью, который сам ищет обиду и повод к драке. Они полны были племенного гонора и гордости от своего благородства, которое было им свойственно. Проживая в пути, в движенье, они чувствовали себя рядом с жителями, куда пришли, воинственными оборотнями, которым их звериная свобода и смелость давала преимущество перед земельным людом. Варяги часто подумывают о разбое и Тайт Мосул предложил им участвовать в основании нового города. Они поддались новому порыву. Под грохот Священного Барабана самые большие драчуны закричали и заплясали от удовольствия и боевого задора. Воодушевление варягов было усилено гордым сознанием своего участия в деле расширения Горизонта Хора.

Горожанам было от чего беспокоиться, хотя ничего неслыханного в замысле Тайта не было. Строительство городов было в порядке вещей или, во всяком случае, представляли собой явленье не такое уж редкое. Тайт не сомневался в дозволенности своего очищения «действительности», но утаивал тот факт, что с самого начала он намечал решать отношения военным путём. Варяги не забывали о воинственности Мелькарта, о его нападении на полчища врагов, о своей дани симпатии солнцу. И поэтому, когда Тайт намекнул на свою затею, варяги и тракии встретили её самым признательным образом.

«Мелькарт велик и нет ему равного! – воскликнули они. – Слава вам, могучие дочери и сыновья Мелькарта! Разве Мелькарт не бог над всеми богами этой земли! Разве мы не хотим добыть себе власть над городами мечом окровавленным! Собирайтесь в стаи! Препояшемся красным поясом и пойдём под ворота для мудрой беседы с горожанами, чтобы заключить с ними письменный договор и получить от них землю себе в пользование.»

Конники остановились у ворот дворца. Тайт Мосул прибыл к цели своего пути, к дому отца – Баркидов. В этой баркидской крепости, в которой так силён был Тайт, ожидали милость, которую все высоко чтили.

Ваш глаз увидел бы тут двор, где на ухоженных газонах пробивалась из-под снега трава и фруктовый сад. Только одна вымощенная дорожка прорезала чащу, и она казалась романтичной. Ползучие растения буйно разрослись, густо покрыв листвой строение, то дикий виноград облёк стены и камень, но их нельзя было разглядеть в море изморози. Этот баркидский рай был расположен над узкими улочками, разбивавшимися о стены его. В этом гнезде, отстроенном на вершине холма, всё дышало изобилием и радовало глаз всякого, кто входил сюда – это было поистине благодатное гнездо посреди оголтелой толпы.

Облицованный камнем ров, окаймлял стены крепости, защищая её от самого города. На дне рва переливалась светлая, чистая вода, замутнённая ряской льда, что свидетельствовало о постоянном уходе. Через эту преграду был переброшен, построенный из камня, мост. Он был настолько узкий, что по нему только, только могла протиснуться колесница. Мост приводил к великолепным двустворчатым воротам. Створки их щитов были укреплены на двух четырёхугольных металлических столбах, выкованных в форме капителей и державших архитрав. Когда тракиец распахнул ворота, мулы – запряжённые в повозку – остановились, будто ослеплённые окружающим великолепием. Только с помощью прута удалось их сдвинуть с места. В самом деле, через такие ворота пристало въезжать только золочённым арбам с бархатными сиденьями и пурпурным балдахинами. Въезжающая повозка пользовалась особыми преимуществами, Ань Ти Нетери всюду имела свободный доступ. Чистая аллея, одной ширины с мостом, вела к прямоугольной глыбе из толстых стен и громоздких дверей. Величественность этой груды камней восхищала бывшую иерофантиду. Она разглядывала невиданное чудо.

Исида была звана в свою твердыню, но, по её мнению, теперь она претендовала на первую голову у Босфора. Уверенная в своих чарах она безоговорочно была признана мужчинами и теперь – будучи в гареме сына – не без основания чувствовала себя здесь хозяйкой. Женщина понимала, что Тайт Мосул – сын, особо отличал её, как мать; ведь она предопределила для него огненный взор невесты, поразившей его сердце. Элишат, преисполненная честолюбивых устремлений, повернулась к Тайту, который лёгкой улыбкой старался развеять её грусть. Она чувствовала, что контраст между богатым домом Баркидов и скромным дворцом Элишат глубоко язвит.

Главный корпус здания занимал всю ширину расположенного перед ними сада: две стены примыкали к нему под прямым углом, образуя парадный двор и создавали стройный ансамбль. Стены, выложенные тёсанным камнем, выгодно оттеняли узкие бойницы прорезей. Такими же поясами прорезей в серой стене определялись все три этажа. Чтобы перебить однообразие фасада, строители выложили по верхнему краю строения коронки, между которыми в эту наступившую ночь просовывались факелы стражи с блеском огня. Там же на крыше обрисовывались правильными очертаниями массивные трубы, украшенные – с каждого бока – рельефными трофеями и атрибутами религиозного содержания. Хотя час был поздний, а по времени года требовалось постоянное отопления, из труб вился густой дымок – признак счастливой, изобильной и деятельной жизни. В баркидской обители кухня проснулась. Слуги сновали по двору передавая или выполняя приказания. Всё тут говорило о прочном, постоянно растущем благосостоянии, а не о капризе судьбы, которая щедро одаривала своих любимцев. Здесь под роскошью чувствовалось богатство. О прямоугольном дворце ходили слухи: жадный до снов народ говорил, что внутри него бродит тень Гет Бел Ра Амона (Баркида) – исчезающая днём, но выражающая привязанность к детям ночью.

Братья: Азер Бул17 (Тайт Мосул), Ань Бул18 и младший брат Ань Маг19, жившие здесь по праву владения, уверяли, что видели не раз как по коридорам и лестницам перемещался огонёк, то рука небесного Гай Мельгарда держала одно-рожковую лампу. Они, будто ясно слышали поступь ног тени о каменный пол и о камни вымощенной дорожки сада. Народ внимал всё это. В тень Гай Мельгарда верили соответственно убеждениям, люди давали различные объяснения звукам и таинственному ночному огню. Они полагали, что душа его посещала тела своих сынов, после чего возвращалась на небо. От того-то народ и молил небеса и преисподнюю, становясь на колени у рва, лицом к стенам. Народ просил воскресить небесного бога, нёсшего при жизни тяготы, теми какими был отягощён. Баркиды продолжали отвлекать и привлекать, и при этом неустанно уверять, что дом не пустел и можно не страшиться, что небесный отец прекратит приходить в обитель, к стенам которого не дерзнёт прикоснуться недруг кончиком своего пальца.

Никто из людей ни за что не отважился бы приблизиться к стенам крепости, но все эти слухи не производили ни малейшего впечатления на самих жильцов. Хотя было совсем темно они встретили среднего брата Ань Була. Кто-то, ступая по двору, хрустя снегом, приблизился к воротам. Старший брат трижды постучал в ворота: медленно, раздельно, как он это обычно проделывал.

– Кто стучит? – послышался вопрос.

– Тот, кто прибыл от храма Мелькарта, старший брат Азер Бул (Бей) – ответил Тайт Мосул.

– Какому владыке должны повиноваться могучие сыны Мелькарта?

– Тоту, Общине Знания.

– Какой храм мы должны искоренять?

– Храм Великой Супруги – Инь о Кийи.

– Ты пророк?

– Я уста Тота.

– Добро пожаловать в дом рода Баркидов.

Отодвинулся засов, створки ворот отворились, и путники въехали под тёмный свод крепостной стены. Ворота захлопнулись и в возникшей тишине раздался топот ног веселящегося карлика, соскочившего с арбы. Богомол бежал по дорожке расставив руки в широкие объятия, он – маленький, кричал:

– Как здесь хорошо! Как здесь хорошо!

Подарок луны прошлёпал валенками до массивных дверей дома, у которых остановился и чуть раздвинул створки. Богомол нагнулся, короткие ножки упёрлись в камень, дряблые ягодицы в тёплых штанах смотрели на господ, а большие – вечно слезящиеся глаза – впёрлись во внутренние покои. Привыкший ко вседозволенности он всё-таки не решался войти без разрешения во внутрь.

Тайт Мосул вёл коня.

– Я возвращаю коня в неплохом виде, он лишь немного устал. – Говорил он брату Ань Булу. – Прикажи обтереть его вином и три дня давать ячмень вместо овса. За эти дни конь прошёл много стадий.

– Ты доволен конём, брат?

– Очень доволен.

– Его поставят под навес.

– Я знаю, брат, ты в храме Тиннит не терял времени даром.

– Ты ошибаешься, Ань Бул, я потерял не мало времени и хотел уехать как можно скорее.

– Не угодно ли тебе чего-нибудь съесть, брат?

– Только очень быстро.

– Завтрак ждёт тебя, это будет холодный завтрак.

Младший брат посчитал своим долгом оказать внимание и хотел проводить старшего брата к столу.

– Не надо, – сказал Тайт Мосул ему, – я не забыл, как к столу пройти. Распорядись арбой и поставь её на хозяйственное место. – И взяв мать под руку Тайт направился в столовую.

Пройдя по коридору, он распахнул одну дверь, затем вторую и увидел перед собой изысканно сервированный стол. Холодная птица, холодная ветчина и сыр, то, что кушают в народе, лежало на столе. На десерт было великолепное вино, таков был завтрак, приготовленный для боголюдей.