Анализ действительности – Zur Analysis der Wirklichkeit, 1876

Если Уэбервег хотел вступить в обсуждение эмпирической проблемы, то он должен был либо прямо привести противоположную теорию ad absurdum, либо косвенно устранить ее, выдвинув другую гипотезу первого порядка. Он не сделал ни того, ни другого. Следовательно, наша теория проекции остается по отношению к нему совершенно нетронутой. – Что же касается метафизической проблемы, то вряд ли нужно специально говорить о том, что выражение «проекция» является лишь ad usum Delphini, поскольку мы используем его только в рамках чувственного эмпиризма, то есть с оговоркой. Если бы мы понимали язык единственно истинной метафизики сверхчувственного, как воскресные дети понимают язык ангелов, то, конечно, на место этого выражения искусства пришлось бы поставить нечто совершенно иное, возможно, то, для чего человеческому языку не хватает слов, для чего человеческому познанию вообще не хватает понятия.

Наша теория проекции оставляет эту метафизическую проблему нерешенной, и на то есть веские причины. Ведь, как уже было сказано в третьей главе моей работы «Об объективном зрении» (Schüft «Ueber den objectiven Anblick»), я стою на позициях критицизма и, соответственно, считаю по меньшей мере проблематичным, например, вопрос о том, обладает ли наше евклидово пространство трансцендентальной реальностью или нет. Уэбервег же, напротив, является догматиком. Он хочет создать (как и многие другие философы, хронологически следующие за Кантом, но логически отстающие от него) метафизику сверхчувственного. Habeat sibi! Сконструировать свой мир «сам по себе», как ему кажется правильным! Только вместо того, чтобы сомневаться в таких эмпирических гипотезах, как теория проекций, он обязан был бы догматически объяснить их из сверхчувственного тайными средствами своего догматизма, подобно тому, как Шопенгауэр хочет объяснить тяготение из воли в природе. Но этой обязанностью он пренебрег. —

– А при таком раскладе наш логический приоритет вообще отпадает, и вся сделка может считаться решенной.

Но мы идем еще дальше. Для полного прояснения ситуации полезно еще раз вернуться к высшей посылке рассуждений Уэбервега, т.е. к аксиоме нативистского мировоззрения, изложенной ранее Иоганном Мюллером. Этот великий исследователь физиологии, как известно, был одновременно и ярко выраженным спекулятивным, философским умом. Решительно отвергая причудливую игру аналогий, популярную у Шеллинга как «ложная натурфилософия», он в то же время оказал глубокое влияние на мировоззрение Спинозы и особенно Канта. Для знатока это недвусмысленно проявляется даже в некоторых внешних чертах его письма, в его продуманном стиле, например, в следующем отрывке, который как раз относится к нашей теме.

Понятие пространства не может быть «образовано», напротив, восприятие пространства «и времени является необходимой предпосылкой, даже «формой восприятия» всех ощущений. Как только человек чувствует, он «чувствует и в этих формах восприятия». Но что касается «заполненного пространства, то мы ничего не чувствуем повсюду, «а только себя пространственно, когда говорят только об ощущении, «о чувстве; и тем более мы отличаем от «объективно заполненного пространства суждение, как пространственные части «себя в состоянии аффекта, с сопутствующим сознанием внешней причины возбуждения чувства». Ср. Физиология органов зрения, раздел II, с. 54—55. В целом из этого второго раздела, посвященного «посредничеству субъекта и объекта через органы зрения», с полной ясностью видно, что Иоганн Мюллер считает, что он переводит априорность и субъективность наноскопического восприятия Канта непосредственно в физиологию, утверждая: пространственно воспринимающий орган чувств распознает в ощущении свою собственную пространственную протяженность и истинную величину. Действительно ли этот перевод передает смысл оригинала – вопрос открытый; я в этом, конечно, сомневаюсь. Но то, что ответ на вопрос о материальной истинности этой аксиомы, совершенно не зависящий от нее, ни в коем случае не может быть утвердительным, с тех пор было ясно продемонстрировано эмпирикой. Фолькманн излагает это очень четко и основательно в «Handwörterbuch der Physiologie» Вагнера, III, p. 336 и далее. И с тем, что он пишет, можно почти безоговорочно согласиться и сегодня. Что касается восприятия размера чувства осязания, то в качестве отрицательного примера он справедливо приводит известные опыты Э. Х. Вебера с круглым наконечником.

Если положить компас, ножки которого раздвинуты настолько, что кончики отстоят друг от друга на дюйм, на наиболее чувствительные крайние фаланги, а затем, не меняя этого расстояния, провести компасом вверх по кисти и руке, то кончики как бы сближаются, и, наконец, на коже появляется место, где расстояние ощущается не больше, чем расстояние линии на крайней фаланге. В этом месте расстояние в дюйм является наименьшим, которое еще может воспринимать чувство осязания. Отсюда следует, что мы оцениваем размеры предметов с помощью кожного осязания таким образом, что в качестве единицы измерения используем размер последнего расстояния, воспринимаемого кожей. Если мы назовем эту единицу измерения x, то размер дюйма для кончика пальца = 12 x, для верхней части руки = 1x. Отсюда eo ipso следует, что теорема И. Мюллера о самовосприятии органов ошибочна в соответствии с их абсолютными размерами по отношению к чувству осязания.

Кроме того, для глаза наименьшее воспринимаемое расстояние чрезвычайно значительно больше, чем для осязания руки, поскольку на одинаково больших площадях сетчатки и кожи в первом случае содержится гораздо больше диссеретированных сенсорных нервных окончаний, чем во втором. Поэтому, хотя изображения на сетчатке выглядят в миниатюре, ни в коем случае нельзя утверждать, что глаз видит предметы меньше, чем их ощущает рука. «По сравнению с кожей сетчатка «действует как физиологический микроскоп, умножая размер изображения на количество своих чувствительных точек». (Поэтому, возможно, слепой, которого оперировал Франц, был удивлен, обнаружив, что предметы, известные ему через чувство осязания, гораздо больше, чем он ожидал108. Кроме того, недавно было обнаружено, что как восприятие расстояния на тактильной поверхности глаза сильно варьирует в разных точках, так и восприятие расстояния на сетчатке; на боковых участках сетчатки расстояние кажется меньше, чем в точке наиболее четкого видения в центре сетчатки109.

Уже одно это показывает, что теорема И. Мюллера для органа лица не более справедлива, чем для органа осязания. Как орган чувств может воспринимать себя в абсолютном размере, если его восприятие размера в разных местах совершенно различно? Наконец, есть еще один момент. Мы видим предметы только как угловые величины, т.е. под определенным углом зрения, который меняется по мере их приближения, удаления и изменения положения, но ни в коем случае не как определенные линейные или поверхностные величины, которые, скорее, всегда должны быть сначала выведены из углов зрения. Мы видим все перспективно при любых обстоятельствах. Мы называем «кажущимся» размером объекта его угол зрения на определенном расстоянии.

«Подлинное» значение величия, отличающееся от этого, – что это такое? Да ничего такого, что можно было бы однозначно и абсолютно определить! Только различия в величине видимы, эмпирически даны и могут быть измерены, т.е. разделены с помощью любой выбранной единицы. Мы знаем только отношения величин. Максимум, что можно сказать в среднем: «Наше представление об истинном размере предмета состоит в ассоциации осязательного размера предмета, воспринимаемого рукой, с тем углом зрения, который она имеет на расстоянии наиболее четкого видения». Вероятно, это определение достаточно близко к истине. Однако абсолютный размер предметов, взятый в смысле нативизма Мюллера, т.е. размер предметов, существующий сам по себе, extra sensum, и не зависящий от случайностей нашего субъективного чувственного восприятия, остается сомнительным, поскольку предполагает трансцендентную реальность пространства, что является и остается проблематичным.

При всем этом уэбервеговская теория, очевидно, лишается всего своего основания. И, таким образом, наша теория секций имеет не только формальную прерогативу для себя, но и для противоположной точки зрения требовать ее материального опровержения. Диспут закрыт. Ибо против принципа отрицания спорить нельзя. —

Что касается учения о бинокулярном зрении, то проблемы одиночного видения фиксированных объектов и двойного видения нефиксированных объектов, а также пластического зрения и восприятия глубины вновь породили множество разноречивых попыток объяснения. Если бы мы углубились в эту область, то вскоре столкнулись бы со вторым противоречием между нативизмом Иоганна Мюллера и нашей теорией проекции; противоречием, которое вытекает из более глубокой, фундаментальной оппозиции.

Мы должны были бы показать, что теория Иоганна Мюллера о наличии одиночного зрения с помощью так называемых одинаковых элементов сетчатки столь же решительно вытекает из нативистской аксиомы, как и из эмпирических фактов стереоскопического зрения и вообще пластически-телесного восприятия простого объекта на основе двух, перспективно различных изображений; тогда как, согласно теории Нагеля, каждый из двух глаз обладает своей особой сферой проекции, радиус которой зависит функционально от степени аккомодации хрусталика, от угла схождения двух осей зрения и от других обстоятельств, и что видится единично, что оба глаза проецируют на одно и то же место в эмпирическом внешнем пространстве, но вдвойне, что они переносят на разные места в пространстве; – доктрина, на которой, казалось бы, можно наиболее полно объяснить указанные проблемы.

Однако это учение находится дальше от нас и подробно обсуждалось в других работах. – Наконец, еще несколько общих замечаний, к которым подводит нас наша узкая тема, но которые выходят далеко за ее рамки. Но они не лишние!

Соотношение материального и духовного бытия, протяженности и зачатия сегодня остается такой же, как и тысячи лет назад, а именно – загадкой. Поэтому мы не говорим ни о «пунктуальной душе», которая сидит в шишковидной железе или в noeud vital, или бродит туда-сюда в pons varoli, ни о «душе-эфире», переливающейся туда-сюда между материальностью и джмактричностью, ни о пространственно протяженном, материальном лейсориуме. Мы знаем только следующее: В рамках феномена эмпирического мира наши психические фнкции представляются нам привязанными к телу, особенно к голове, которая, однако, сама является лишь оптическим и тактильным феноменом. Extra oculos и extra mentem – это совершенно разные вещи. То, что лежит вне глазницы, все равно остается внутри сознания.

Сознание духовных субъектов – это метафизическое место эмпирического мира, а внутри него животное тело, точнее, голова с мозгом и органами чувств, – геометрическое место сознательного субъекта. В липком геометрически-пространственные предикаты так же мало применимы к психическому, как психологические предикаты (такие, как счастье, печаль, мышление, чувство) – к материальному110. Благодаря полной несравнимости и разнообразию мышления и протяженного бытия мы оказываемся в том неизбежном дуализме, который не в состоянии устранить из мира ни неуклюжий материализм vulgaris, ни шеллингианско-гегелевские утверждения о тождестве, ни берклианский нематериализм. Декарт и Спиноза гипостазируют этот дуализм: первый – в виде дуализма конечных субстанций, второй – в виде дуализма атрибутов единой мировой субстанции. Оба выступают при этом как добросовестные догматики.

Критически мыслящий человек остерегается трансцендентального дуализма, а эмпирический дуализм он признает как факт и в крайнем случае стремится свести противоположность двух способов бытия к более глубокой и меньшей оппозиции с помощью дуалистической конструкции материальности. – И тут, ни с того ни с сего, к нашим ногам падает метафизическая бомба, забредшая в область эмпиризма, – именно та теория чувствительной камеры-обскуры или фотографического алхимика, наделенного самосознанием. Вот она! Ее хотят считать физиологической, а она – метафизическая. Правда, изобрел ее физиолог, но не как физиолог, а как метафизик. Послушаем другого физиолога, который, как и Иоганн Мюллер, принадлежит к числу исключительно философских умов; я имею в виду Гельмгольца.

Он говорит: «Если бы между идеей в голове человека А «и воображаемой вещью существовало какое-либо сходство, «согласие, то второй интеллект В, «который воображает и вещь, и ее идею в голове «по тем же законам, нашел бы некоторое сходство «между ними или, по крайней мере, был бы способен его мыслить. Ведь «одна и та же вещь, представленная (воображаемая) одним и тем же способом, должна давать «одни и те же образы (представления)». Теперь я спрашиваю, какое «сходство следует усмотреть между процессом в мозгу, «сопровождающим представление о столе, и самим столом». Если представить себе форму стола, прорисованную электрическими «токами, и если воображающий «представит, что он ходит вокруг стола, то «человек также должен быть нарисован с помощью электрических токов». Перспективные проекции внешнего мира в полушариях головного мозга, «как это предполагалось, очевидно, недостаточны для представления «идеи телесного объекта».

И «если предположить, что смелое воображение не уклонится от таких «и подобных гипотез, то такой «электрический образ стола в мозгу был бы именно вторым «телесным объектом, который должен был бы восприниматься – «И действительно, добавим мы, единым, идентичным «субъектом, Я, которое стоит за мозговым образом) – но не представлением о столе»111. Более того: «Что касается репрезентации пространственных отношений, то она «действительно происходит в определенной степени на периферийных нервных окончаниях «в глазу и на ощупываемой коже, «но только в ограниченной степени, поскольку глаз представляет только персептивные поверхностные репрезентации, а рука – объективную поверхность на «поверхности тела, максимально конгруэнтной ей.

Ни глаз, ни рука не дают прямого изображения «размера кадра», вытянутого в трехмерном пространстве.

Поскольку «наш мозг имеет три измерения, то, конечно, есть «большой простор для воображения, чтобы представить, по какому «механизму в мозгу возникают физически протяженные образы «внешних физических объектов». Но я не вижу ни необходимости, ни даже вероятности для такого «предположения». Представление о пространственно «протяженном теле, например, столе, включает в себя массу «отдельных наблюдений. Оно включает в себя «целую серию образов, которые даст мне этот стол, если я буду смотреть на него с разных сторон и с разных «расстояний, и целую серию «тактильных впечатлений, которые я получу, если буду класть руки «одну за другой на разные точки его поверхности». – Представление о едином индивидуальном «столе», который я ношу в себе, является правильным и точным, если я могу «правильно и точно вывести из него, какие ощущения «я буду испытывать, когда поставлю лицо и руку в такое-то и такое-то положение по отношению к столу».

Какое еще «сходство может быть между такой идеей и представляемым ею телом, я не знаю, как постичь»112. – Это поразительно! Материальные идеи не выдерживают точного анализа, поскольку они ничего не объясняют и сами по себе необъяснимы. Никто не знает, что, где и почему они есть и должны быть. Одним словом, они относятся к области химер.

Кстати, двойное значение слова «идея» (repraesentatum) стало источником многих ошибок, паралогизмов и софизмов.

Под этим понимается, с одной стороны, содержание идеи, представляемая вещь (repraesentatum), с другой – porst eilen, психическая функция интеллекта (το repraesentare); двусмысленность, которая присуща очень многим абстракциям того же рода, например, словам собрание (το colligere и collectio), действие (το agere и actio), первообраз (fermer Voraussetzung, Behauptung, Empfindung, Wahrnehmung, Anschauung и т.п.). Часто в обычном употреблении этот двойной смысл не имеет значения, и акцент на нем – излишняя мелочь; в нашем случае, однако, он принес вред, и поэтому это становится логическим долгом, которым, к сожалению, часто пренебрегают. Воображение, взятое в первом смысле, т.е. оптическое, акустическое, тактильное и прочее содержание наших синусовых восприятий, фаутазмов, воспоминаний, всегда есть нечто обширное; обширное в пространственном и временном или только во временном отношении. Воображение, взятое во втором смысле, т.е. та интеллектуальная функция, посредством которой субъект противопоставляет или ставит перед собой другого, есть, если не принимать во внимание его длительность, нечто чисто интенсивное.

Содержание наших лицевых и тактильных восприятий, в частности, всегда обладает определенными геометрическими предикатами, такими как положение, фигура и т.п., вместе с пространственной протяженностью. Однако воображение этого содержания оказывается столь же недоступным для этих геометрических предикатов, как и яркость, тональность, температура и другие величины интенсивного типа. Как мало смысла в том, чтобы говорить о яркости или интенсивности света в 4 квадратных или кубических фута, о температуре в столько-то и столько-то окружностей, толщин и ширин, так мало смысла и применимости таких пространственных предикатов в отношении воображения. Какой длины, ширины или толщины может быть воображение мелодии или запаха фиалок? Достаточно обратиться к этому вопросу, чтобы обнаружить его чудовищную нелепость! С другой стороны, воображение, как функция субъекта, всегда обладает большей или меньшей степенью осознанности; подобно интенсивности звука или света, температуре и запаху, оно способно к нарастанию и убыванию, к crescendo и decrescendo; интенсивная величина, максимум которой не поддается измерению, а минимум или ноль можно назвать забывчивостью, беспамятством или опозданием. В зависимости от того, на какую область восприятия направлено воображение субъекта – ту или иную, оно получает либо содержание, которому присущи геометрические предикаты, либо содержание, к которому они неприменимы. То, что представлено в зрительном диапазоне, обладает фигурой, положением и т.д., а то, что представлено в слуховом диапазоне, обладает ритмом, тактом и т.д., а то, что представлено, не обладает ни тем, ни другим.

И как одну и ту же картину можно увидеть при разной степени освещенности – от ослепительной яркости до тусклого исчезновения в темноте, так и одно и то же воображаемое содержание, например, пейзаж или мелодию, можно представить с разной степенью осознанности. Так, например, пейзаж или мелодия могут быть представлены с разной степенью осознанности – от высшей образной энергии того, кто с сосредоточенным вниманием прислушивается к малейшему звуку и жаждет малейшего движения, как затаившийся охотник на привале или наблюдательный астроном в обсерватории, вплоть до сонной апатии вялого человека или внешней рассеянности человека, поглощенного своими мыслями, как Сократ, когда он целый день стоял в раздумье в открытом поле, или Ньютон, который, захваченный утром астрономической проблемой, часами не раздевался в постели. В последнем случае, однако, изображения, проходящие по сетчатке глаза, и звуки, издаваемые ухом, представляются, но с минимальным сознанием; это, говоря словами Лейбница, des perceptions petites: человек тогда не замечает и обычно слышит то, что он видит и слышит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

От колыбели до могилы. И человеческій весь род: И истощаются напрасно только силы

2

Конкордия, формула конкордии (formula concordiae), т. е. формула согласия – одна из символических книг лютеранской церкви.

3

Θεων ουδεις φιλοσοφει ουδ επιθυμει σοφος γενεσθαι εστι γαρ ουδ΄ αυ οι αμαθεις φιλοσοφουιν ουδ΄ επιθυμουσι σοφοι γενεσθαι – Τινες ουν οι φιλοσοφουντες, ει μητε οι σοφοι μητε οι αμαθεις; – Δηλον δη τουτο γε ηδη χαι παιδι, οτι οι μεταξυ τουτων αμφοτερων. Plat. Sympos., 203—204.

4

Логические принципы мышления и аксиомы математики, конечно, самоочевидны для всех, даже для самых скрупулезных скептиков. Но почему? – Это проблема как психологии, так и трансцендентальной философии, независимо от того, может она быть решена или нет.

5

Люди должны терпеть

Их уход отсюда, как и приход сюда. Зрелость это все.. Шекспир.

6

Es gibt eine frivole, spotterfüllte Skepsis; das ist die des Mephisto und des Heinrich Heine. Es gibt aber auch eine tiefernste, schmerzlich ringende Skepsis; eine religiöse, – dies Wort in jenem Sinntanden, in welchem Schleiermacher die Religiosität des verschrieenen Atheisten Spinoza hochpreist. Человек находит ее у Гамлета, Фауста и лорда Байрона. Также в классической классификации есть и савойские викарии, в которых Руссо излагает свои убеждения, и в которых встречаются следующие слова: Я советовался с философами, листал их книги, изучал их различные мнения; я нашел, что все они горды, самоуверенны, догматичны, даже в своем мнимом скептицизме, ничего не игнорируют, ничего не доказывают, высмеивают друг друга; и этот общий для всех них пункт показался мне единственным, в котором они все правы. Они торжествуют, когда нападают, но не имеют сил, когда защищаются. Если взвесить доводы, то у них нет ничего, кроме как уничтожить; если подсчитать голоса, то каждый сводится к своему; они соглашаются только для того, чтобы спорить; слушая их, я не мог выйти из своей неуверенности. Я понял, что неполноценность человеческого разума является первой причиной этого огромного разнообразия чувств, а гордыня – второй. – An der Küste ankern unsre Schiffe. Im öffnen Weltmeer findet kein Anker Grund.

7

См. главу «О философской ценности математического естествознания» во втором разделе данной работы.

8

Вот еще одно предложение савойского викария: Chacun sait bien que son systeme n’est pas mieux fonde que les autres; mais il le sontient parcequ’il est a lui. – Однако в этом общем случае суждение оказывается слишком близоруким! Кстати, философские догмы и философские установки, к сожалению, слишком часто распадаются.

9

На немецкий язык по переводу Гильдемайстера: Епископ Беркли читал нам лекцию, «Что материи нет вовсе», И система, как говорится, древовидна, Слишком изящна для утонченной мысли. И все же, кто в это верит?

10

Как вы относитесь к Беркли, пытающемуся доказать, что все в этом мире – не более чем химическая иллюзия; что весь мир существует только в нашем воображении и в нас самих, и делающему существование всех вещей проблематичным с помощью софизмов, неразрешимых для всех тех, кто поддерживает духовность человека? – Syst. d. 1. Nat., Londres 1780, I. P. pag. 158. – То же в примечании: Enfin il a fallu que le plus extravagant des systemes (celui de Berkeley) tut le plus difficile a combattre

11

Сочинения Канта, под редакцией Розенкранца, т. II, с. 772—775, Том III, с. 47—52, с. 152—166.

12

Метакритика Гердера: Тюбинген 1817; с. 175—198. – Mr. Доктор Генрих Бёмер опубликовал в 1872 году «Историю научного мировоззрения в Германии». В ней Гердер выступает как поборник реализма, Кант – идеализма, и провозглашается окончательная победа первой партии. Я позволяю себе скромные сомнения на этот счет. Что принесет будущее, мы не знаем, но в том, что касается прошлого, Гердера-философ не может сравниться со своим великим противником. В его образной, поэтической голове не хватало для этого логической строгости интеллекта.

13

Strauß, «Der alte und der neue Glaube», 2. Auflage, S. 211.

14

Strauß, «Der alte und der neue Glaube», 2. Auflage, S. 211.

15

С одним из наиболее убежденных последователей Беркли, г-ном Томасом Коллинзом Саймоном, у меня были обстоятельные дебаты, как письменные, так и устные, но никакого взаимопонимания достигнуто не было. Мой уважаемый оппонент не хотел признавать, что теорема Беркли – это гипотеза. Однако гипотеза – это то, что я теперь называю в обычной логике предположением, которое нельзя назвать ни простой эмпирией, ни априорно определенной аксиомой, ни индуктивно или дедуктивно строго доказанной теоремой, и тем не менее оно считается истинным и тем не менее считается истинным. Так обстоит дело и в данном случае, как будет показано в дальнейшем.