Причудливые виражи

– Счастливчик, – опрометчиво выразил мнение я, – два сына. Мой наследник только в проекте, возможно и он окажется девочкой, а я рад.

– Я сам, сам всё испортил, – мрачно изрёк пассажир, – сам создал иллюзию безграничного счастья, хотя в глубине души понимал.

Понимал ведь, нет, скорее чувствовал, что обманываю себя, что связываю жизнь с соблазнительной и юной, но пустышкой, что рядом с ней превращаюсь в кота, нализавшегося валерьянки.

Ушёл из семьи… за туманом… за запахом свежего сока. Не берёзового. Похоть одолела. Такое, знаешь, тщеславие, я и девочка, почти дитя, такое неодолимое влечение – самому мерзко.

На какое-то время пассажир застыл, – теперь жена запрещает видеться с детьми. Видите, в их окнах не горит свет. Мне так плохо оттого, что они не со мной. А ведь она права, тысячу раз права: можно простить измену, но не предательство.

Вика простила бы… тогда, могла простить. Я её не услышал. Полетел без оглядки на сладкий зов греха, как мотылёк на свет обжигающего огня. Чем я думал, чем, сам себе удивляюсь. Неужели догадаться не мог: где я и кто она, эта девочка. Её-то толкнула в постель корысть, вполне понятно, хотя, если подумать, тоже глупо: мне же семью бросить пришлось. Смысл в чём! Но речь не о ней – обо мне. Ну не котяра ли, нажрался сметаны, и что! А ничего, совсем ничего: финита ля комедия.

По щекам мужчины безвольно текли слёзы.

Конечно, я испытывал волнение, в некоторой мере сопереживал: способность  соприкасаться душами – важная составляющая таланта водителя такси иметь щедрые чаевые, но когда у человека всё хорошо, он не может с позитивного восприятия запросто переключиться на негатив лишь потому, что от кого-то временно отвернулась фортуна.

Сложно было понять – чего этот холёный дядя с довольно объёмным кошельком так переживает.

Жена, дети, квартира в Москве, ещё одна квартира. Живи – не хочу!

Так нет, разводит сырость на пустом месте.

Создай цель, добейся результата. Это так просто, особенно когда действительно любишь. Не существует ошибок, которые невозможно исправить, кроме командировки на тот свет.

– Два года назад я имел всё, был счастлив.

– Радуйся, – ответил я, – в этом причина трагедии?

– Это я сейчас понимаю, а тогда… благополучие было настолько очевидным и обыденным, что я заскучал. Слишком хорошо, оказывается – тоже плохо. Монотонность, даже роскошная, приедается. Захотелось того – не знаю чего, какого-то разнообразия, новизны, контраста что ли. Запретный плод манил аппетитными формами, запахом мечты. Юная любовница была так неопытна, так мила. Ты изменял жене, только честно?

– Разве что виртуально. Вокруг столько соблазнов, особенно летом, когда девчонки оголяют коленки, наряжаются в прозрачные платьица. Хочется съесть с потрохами то одну, то другую. Бабушка рассказывала, как во время войны пили чай вприглядку: смотрели на куски сахара и представляли его во рту. Говорила, что получалось представить. Есть миллионы способов раскрасить утомительно размеренные будни. Немного фантазии, кратковременная разлука, провокация, наконец. Намыленная верёвка не решает проблем.

– В закромах моей соблазнительницы был избыток нектара. Эгоизм не позволил усомниться в том, что я встретил настоящую любовь. Выслушай, для меня это важно. Юная девочка-практикантка с глазами лани, с нежным румянцем на совершенном личике. Сама невинность. Мне казалось, я первый, кто заметил её нетронутую свежесть. Женщина с двумя детьми, моя жена, никуда не денется, в этом я был уверен.

Было ещё кое-что… катализатор: уязвлённое самолюбие. Целомудренность супруги пострадала ещё до нашей свадьбы. Подробностей не знаю. Меня задевало, что я не был единственным и первым, хотя случилось это задолго до нашего знакомства.

Себе-то я мог простить добрачные отношения, а ей… ей – нет.

Невесте моей, когда сошлись, было двадцать шесть лет, целая жизнь без меня. Глупо было переживать по поводу её прошлого, каким бы оно ни было, но чем дольше мы жили вместе, тем обиднее становилось быть очередным статистом в списке счастливчиков, исследовавших животворящее лоно.

Слушать этот бред не было никакого желания: пусть разбираются сами. Любые вопросы, тем более интимного характера, должны быть решены на берегу. Мы с женой так и сделали: сожгли мосты, обнулили жизнь до свадьбы: вкопали пограничные столбы, вспахали и засеяли новыми всходами демаркационную линию. Итог очевиден – живём, не тужим, друг с другом дружим.

Пассажир тем временем продолжал исповедаться, – первый поцелуй с доверчивой девчонкой, почти подростком. Любопытство, невинная шалость, но вкус губ, свежее дыхание и что-то ещё, отчего закружилась голова, задрожали внутренности, лишило меня разума. Отношения  развивались настолько стремительно, что не было желания и времени думать о последствиях.

Стоило лишь сравнить дважды родившую женщину с юной дивой, особенно после того, как она подарила мне свою невинность (я не был экспертом в данной области, доверился заверению любимой), как решение расстаться с супругой вызрело окончательно.

Лицо пассажира исказила гримаса отчаяния, в глазах заблестела влага, – ты не можешь бросить семью после всего, что нас связывает, – гоосила Вика, – у нас дети, квартира, имущество. Мы притёрлись, научились уступать, договариваться. Я готова сделать вид, что ничего не было.

– Что ты понимаешь в любви, – атаковал я, – ты эгоистка. Я – не собственность. У нас со Светой любовь.

– Замечательно! Меня, выходит, ты просто использовал. От нечего делать или для того, чтобы показать, что всё-таки мужчина! Кто мы для тебя… одумайся!

– Не надо давить на больное. Думаешь, мне просто! Когда всё уладится, утрясётся, решим, как поступить с детьми.

– Когда что, утрясётся!

– Нет смысла отговаривать, скандалить. Я всё решил. Когда-нибудь ты меня поймёшь. Любовь – только в ней смысл жизни. Разве я виноват, что встретил её слишком поздно?

– Уверен, что это любовь? Ладно, если нет аргументов и причины, способной тебя удержать, уходи. Только имей в виду – я женщина покладистая, покорная, верная… но гордая. Второго шанса я тебе не предоставлю, даже если придётся наступить на горло собственной песне. Предлагаю подумать… хотя бы… дня два.

– Как я был наивен, как глуп, – захныкал пассажир, – разве не знал, что порочная страсть безраздельно обладать юной плотью не даёт права на элементарное счастье, что судьбу создают совместными усилиями, а не получают даром. Соблазнился галлюцинацией, созданной воспалённым воображением.

Мы оказались настолько разными, что скандалить начали за минуту до первого официального оргазма. Штамп в паспорте стал началом конца.

– Я хочу, – начинала скандалить Леночка, – чтобы лето не кончалось, чтоб оно за мною мчалось! Хочу, имею право… жить за-му-жем. Хочешь секса, будь добр – добудь стадо мамонтов. Забудь про жизнь до меня. Сотри прошлое. Займись настоящим делом.

– Но мамонты давно и безнадёжно вымерли, деточка, убеждал её я. Света назвала меня неудачником, ограничила до минимума доступ к телу.

Оказалось, что секс был единственной точкой соприкосновения. Нам не о чем было разговаривать, зато поводов для семейных сцен оказалось в избытке.

Она ошибочно видела во мне источник материального благоденствия, а я в ней – родник вдохновения.

Прогадали оба.

Молодая жена помахала мне ручкой спустя год, освободив предварительно тайком закрома материального благополучия от остатков роскоши. Я запоздало понял, что потерял самое дорогое: жену, детей, настоящее, будущее. Вика не подпускает меня, ни к себе, ни к детям. Видите, в окнах не горит свет. Где она сейчас, с кем?

– Ты что, брат, ревнуешь, – опешил я, – будь мужиком, разберись сначала в себе. Вникни в суть безрассудного поступка, хоть теперь прояви благородство. Повинись перед ней, не требуя чего-либо определённого взамен, или отпусти. У неё своя жизнь, у тебя своя. Каждый имеет право на счастье.

– Я тоже… имею право. Наверно. Даже приговорённому к смерти дают последнее слово, – возбудился вдруг страдалец, и тут же сник, – Вика, она такая ранимая, такая чувствительная. Что я натворил!

– У неё кто-то есть? Нет! Тогда жди. Рано или поздно она обязательно оттает. Если почувствует, что ты созрел для серьёзных отношений. Одиночество невыносимо, по себе знаю. Женщине просто необходимо на кого-то опереться.

– Я тоже так думал. Нет. Она не может простить… предательство.

– Жизнь продолжается. Если всё настолько сложно – ищи альтернативу.

– Её не существует.

– Я таксист, не психиатр. Могу, если хочешь, поговорить с твоей бывшей. Убеждать, разъяснять – одна из особенностей моей профессии.

– Господи, они идут, во-о-он, видишь.

– Подойди.

– Много раз пробовал. Напрасно.

– Любой путь начинается с первого шага. Пробуй ещё. Сколько потребуется – столько и пробуй.

– Не уезжай, – попросил мужчина, открывая дверь, – попытаюсь ещё раз.

– Вика, – окликнул он, – позволь пообщаться с детьми. Они ведь и мои тоже.

– Прежде ты так не думал.

– Это не так. Прости. Мы могли бы…

– Мы-ы-ы! Дети, хотите поговорить с папой? Нет, они не хотят. Отвыкли… от пап.

– А ты!

– Что я!

– Хочешь… поговорить?

– О чём, всё сказано… ещё в прошлой жизни!

– Конечно же, о нас. Вы – самое дорогое, что случилось в моей жизни. Давай попробуем…

– Пробуют, мужчина, мороженое. Осторожно. Можно простудиться, заморозить горло. Ты – предатель. Жить и оглядываться, бояться выстрела в спину… та ещё перспектива. С детьми обещаю поговорить. Завтра. Попробую убедить, что родителей не выбирают. Про нас… про меня… забудь.

– Как же так! Даже преступнику дают шанс.

– Взрослый человек не способен измениться. Мы пошли, дети хотят спать. Читай стихи про любовь… перед сном. Может быть, хоть что-то поймёшь.

Ты обрёк нас на страдания, потому, что был счастлив. Когда стало плохо самому – опять пришёл поделиться несчастьем. Щедро, ничего не скажешь. Я не держу зла, давно простила. Разговаривала с выдуманным тобой в полудрёме переживаний, доказывала чего-то, спорила ночи напролёт, надеялась, что одумаешься.

Не услышал. Знаешь почему! Не до меня, не до нас было. Молодое вино – напиток коварный. Пока пьёшь – жизни радуешься, а наутро похмелье. Проспись… и всё пройдёт.

– Ты тоже приходишь ко мне ночами. Я понял, что люблю только вас.

– Замечательное наблюдение. Если ты такой чувствительный – встретимся во сне.

– Не помирились, – понял я, – разбивать проще, чем склеивать. И всё же… она дала тебе надежду.

– Прогнала, – посетовал пассажир сев в машину, – даже слушать не стала.

– Не скажи. Вдумайся. Обещала поговорить с детьми. Это раз. Простила. Это два. Сказала, что выход можно поискать в стихах, прочитанных перед сном. Это три. И самое важное, заметь – разрешила присниться. Выше голову, старина, ты на верном пути!

– Ничего подобного не заметил. Какой прок в стихах, если разрушена сама жизнь?

– Я не знаток поэзии, но стихи, особенно философские, со смыслом, люблю. Например, это – “открываю томик одинокий – томик в переплёте полинялом. Человек писал вот эти строки: я не знаю, для кого писал он. Пусть он думал и любил иначе, и в столетьях мы не повстречались. Если я от этих строчек плачу, значит, мне они предназначались”. А… каково! Тебе протянули руку. Научись ценить доброту, осознай значимость произнесённых только что этой мудрой женщиной слов.

– Бессмысленная красивость, в которой нет, ни ответа, ни даже намёка на способ реабилитироваться.

– Когда вылетал из гнезда, от совета жены сам открестился. Теперь куда сложнее вернуть равновесие. Слушай дальше, – “Полетел над лесом, расплескался синью, хохоча над весом, плотью и бессильем. Плыл по-над рекою солнечного света, сильною рукою обнимая лето, расплескался лужей глубиной в полнеба, с родниковой стужей съел краюху хлеба. И в траву свалился у ручья в овражке… Насмерть поразился луговой ромашке. А потом был вечер… к облаку тянулся. К звёздам прикоснулся. А потом… проснулся”.

Смысл не в словах – в настроении, в акустике, в жизненной энергии, которая устроена по принципу резонанса. Страдая и жалуясь, притягиваешь эмоции скорби, безнадёги. Радуясь жизни, веря в лучшее, возбуждаешь ответные колебания той же частоты. Вибрации счастья невозможно не заметить.

– Ещё один гуру. Последнее время меня все учат жить. Какой толк в советах, если ими невозможно воспользоваться!

– На самом деле – никакого нет. “Я плод жевал с познанья древа. Я суеверья отметал. Но чёрный ангел мчался слева, а справа светлый пролетал. Вдали от суетного мира, от посторонних и своих бутыль армянского кефира мы потребляли на троих. И средь полыни и бурьяна беззвучно я кричал, немой. Буянил тёмный ангел спьяну, а светлый вёл меня домой…”. Разберись, где твой настоящий дом.

– Вот туда меня и вези, обратно, откуда взял. Напьюсь и умру молодым. Видно сегодня опять не мой день.

– “Задумчиво вонзая мне в горло два клыка, на небо наползает вселенская тоска. Осадки выпадают и ночью при свечах так жалобно рыдают нитраты в овощах. И вождь слезою капнет, и рухнет со стены. И пёс печально цапнет за грустные штаны. И подбочась картинно, над мной, упавшим в грязь, какая-то скотина хихикает смеясь. Он дом имеет частный с красавицей-женой, а я такой несчастный, сопливый и больной. И залетевшей птицей, уже в который раз печально буду биться о грустный унитаз…”.

Не подскажешь, почему мне тебя совсем не жалко? Напейся, слей себя в унитаз. Кому от этого лучше станет – Вике твоей, детям, мне?

– Ты-то здесь причём!

– И я о том же. Моё дело – сторона. Номер её телефона знаешь?

– Конечно, знаю. Наизусть.

– Диктуй.

На звонок ответили сразу.

– Не бросайте трубку, пожалуйста. Вы меня не знаете, но видели. Я таксист, пытаюсь лечить меланхолию вашего бывшего мужа. Можете выслушать меня, всего минуту?

– Я устала, хочу спать. Каждый выбирает по себе…

– “Женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку – каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает для себя слово для любви и для молитвы. Шпагу для дуэли, меч для битвы…”

– Ладно, говорите.

– “Отпустите меня. Я хотел бы быть там, где свободно ветрам и где тесно цветам. Отпустите – и я уплыву к островам, там, где верят глазам, и губам, и словам. Там, где маски слетают, шипы и слои. Там, где нету чужих. Там, где только свои. Отпустите меня, я уйду на закат. Там, где музыка сосен звучит свысока, И светло улыбаться я буду, как все. Буду голым купаться в июньской росе. Там не гаснет костёр, что в лесу разожжён. Там, где запахи лип можно резать ножом. Там безумные ливни играют, звеня… отпустите меня. Отпустите меня…”.

Я провёл с вашим бывшим мужчиной довольно много времени. Сегодня. Он страдает всерьёз, потому что осознал. Спуститесь к подъезду, выслушайте его. Пусть говорит неубедительные глупости. Это пока неважно. Вслушайтесь в интонацию, в настроение, в суть. Уверяю, вам станет легче. Остальное решите сами. Дети уже спят?

– Засыпают. Я выйду… через пять минут. Но ничего не обещаю. Между нами пропасть.

– Начинать семейные отношения повторно, с белого листа, несовременно, понимаю, но вы не дети. Разберётесь. Я бы попробовал. Оставлю вас наедине, погуляю минут двадцать.

– Думаю, столько не понадобится.

– Как знать, как знать. Буду держать пальцы крестиком.

В рассказе использованы стихи Вадима Хавина.

Дуальность

С тобой сливаясь, чувствуя тебя,

Дышу сейчас одним с тобой дыханьем.

Живу сейчас одним с тобой желанием:

Продлить в ночи подольше жизнь огня.

То затихая, вдруг, а то взрываясь,

Ты трепетала, страстно… лёгкий вздох,

Из губ горячих жарко вырываясь,

Лицо огнём души, как пламя, жёг.

Анатолий Гуркин

– Дунаев. Игорь Леонидович, – с поклоном представился немолодой уже, с виду лет сорока пяти или чуть больше огненно-рыжий мужчина в усах и бороде хорошенькой девушке, стоящей на крыльце его дома.

Удивительно, но глаза у него были как бы молодые, и кожа лица слишком гладкая.

Одет мужчина был в шаровары, наподобие тех, в которых рисуют казаков, пишущих письмо турецкому султану, и клетчатую фланелевую рубаху с длинными рукавами, размера на два шире объёма фигуры, почти до колен.

На ногах стоптанные валенки, подшитые кожей, голова покрыта фетровым колпаком невнятного цвета. Этот живописный ансамбль дополнял солдатский ремень с блестящей на солнце бляхой.

– А вот и Ланочка, жиличка твоя. Я тебе рассказывала. Внучка подружки моей, Дарьи Степановны. С детства её знаю. Хорошая девчушка, послушная, смирная. Но, с характером. В институт поступила, а в дому, как назло прислониться негде, и уроки готовить тоже. Вот, значит, такая оказия, Игорёк. Нужно приютить. Да она тебе в тягость не будет. Приберёт когда нужно, обед сготовит. На это она мастерица. Семья-то многодетная. Сызмала ребятня к хозяйству приучена.

Девушка протянула игрушечную ладошку.

Игорь Леонидович осмотрел свою руку, старательно вытер её о рубаху, попытался поздороваться.

Маленькая ладонь утонула в его пятерне, вызвав тревожную мысль, что может сделать ребёнку больно.

Игорь накрыл протянутую руку второй ладонью, улыбнулся во весь рот, – милости прошу… к нашему шалашу. Вы только меня не пугайтесь. Я, конечно, бука, волк-одиночка, но смирный. В гости никого не зову, да и сам не хожу. Позвольте полюбопытствовать, как ваше полное имя, фея?

– Лана Борисовна… Саватейкина. Полное имя, тоже Лана. Мама сказала, что происхождение имени связано с плодородием. Я тоже тихая. Обещаю – водить никого не буду, у меня другая задача, диплом надо получить. Меня подталкивать некому, учусь добровольно принудительно. А где я буду жить?

– О, в самых настоящих хоромах. Отдельный вход, две комнаты, мебель. Но удобства и кухня к великому сожалению на моей половине. Ничего, как-нибудь разберёмся, мы же люди самостоятельные, взрослые.

– Постараюсь вас не стеснить. Тихо буду сидеть, как мышка, вы и не заметите.

– Ну и чудненько, с организационными вопросами разобрались, пора приступать к знакомству. Раз такое дело, предлагаю отметить наш, так сказать, союз. Сейчас чай поставлю. У меня и баранки есть.

– А я с утра пирожки испекла. С капустой и с мясом. Сейчас принесу. Может самогоночки накатим, чисто символически, под чаёк, а, Игорёк, как ты думаешь, – спросила соседка, Софья Даниловна.

– Ни к чему, думаю, лишнее это. Ты же знаешь, я не любитель.

Соседка убежала, а Игорь Леонидович стоял, разинув рот, и не отпускал руку жилички, задумчиво изучая её силуэт, даже пытался поймать взгляд.

Работал он счетоводом, по-нынешнему, экономистом, а в свободное время изучал философию.

Наука эта непростая. Десять минут читаешь, потом неделю думаешь, перевариваешь, пока всё состыкуется, встанет на свои места.

Когда он размышлял, чтобы занять чем-то руки, рисовал карандашом, в основном силуэты: динамичные, экспрессивные, летящие. Это помогало усваивать прочитанное, дарило радость творчества.

Силуэт девушки, ещё не нарисованный, но чётко очерченный мысленно, очаровал его сразу.

Мужчина даже не понял поначалу, чем: лёгкостью, подвижностью, или плавностью линий. Смотрел на девочку, представляя себе будущий рисунок. Изумительная грация.

Игорь Леонидович видел перед собой, можно сказать держал в своих могучих руках, миниатюрную блондинку с коротенькой стрижкой, невзрачным, почти бесцветным лицом, но огненным взором и завораживающей улыбкой.

Её глаза пылали азартом и чем-то ещё, довольно загадочным, заставляющим вглядываться внимательнее.

Казалось, будто она сейчас взмахнёт миленькими ладошками, и полетит.

Лана даже стоять спокойно не могла из-за избытка жизненной энергии: пританцовывала, порываясь бежать или что-то ещё делать, лишь бы ни топтаться на месте.

Жизненная сила  в теле девочки фонтанировала, заливая окружающее пространство подобием сияния. Создавалось впечатление, будто вокруг потрескивают светящиеся разряды и микроскопические молнии.

Такой диссонанс, когда довольно неприметная внешность растворяется в мерцании яркой ауры, обнуляя невзрачность, вызвала у него повышенный интерес.

– А девочка-то с сюрпризом, – подумал Игорь, – видно, та ещё штучка. Интересно будет с ней познакомиться. Наверняка, эта забавная малышка окажется занимательным собеседником, если захочет разговаривать с таким занудой, как я. Придётся постараться. Жить вместе, рядом, и не общаться – так не бывает.

Лана была мала ростом, однако недостаток сантиметров нивелировали достоинства фигуры – пропорциональной, грациозной, стройной.

Общее впечатление, если не подходить слишком близко, создавалось обманчивое – казалось, что Лана выше, чем на самом деле, как минимум сантиметров на десять. Такие уж у её тела были необычные пропорции.

Позитивное впечатление к тому же придавали весьма привлекательные гитарообразные очертания, и высокая грудь, вздымающаяся при каждом вдохе как горная гряда.

Ещё точеные ножки с удивительно круглыми коленками. Похоже, их обладательница немало упражнялась, поддерживая тонус мускулатуры.

На этом достоинства дивы не заканчивались. Звонкий уверенный голосок ласкал слух, а способность постоянно улыбаться поднимала настроение.

В глазах девочки прятались озорные чертенята, дразня собеседника, подначивая к шутливому разговору.

В целом девочка очень понравилась хозяину дома. Он знал, что первое, подсознательное, интуитивное впечатление, редко бывает обманчивым.

Вскоре прибежала запыхавшаяся соседка с миской дымящихся пирогов. Они уселись за стол, пили горячий чай из блюдец, усердно дуя на поверхность янтарного напитка и смачно прихлебывая.

Процедура чаепития с незнакомым ритуалом вызвала приступ смеха у милой гостьи, дало повод для милой беседы обо всём и ни о чём.

Слово за слово, просидели довольно долго.

Игорь воспитывался матерью одиночкой, правда, в любви и ласке.

Возможно, обожание мамой сына было чрезмерным, но иначе жить она не умела.

Отец покинул семью, когда мальчику было шесть лет. Воспоминания о нём практически стёрлись из его памяти. Бабушек и дедушек у него не было. Во всяком случае, ему о них ничего не было известно.

Как и все юноши, Игорь в своё время встретил девушку, которая не просто заинтриговала его, покорила непосредственностью, умом, грацией, и конечно целомудренностью.

Возможно, это была лишь игра воображения. Не важно. Воспоминания о тех, первых и единственных чувствах, прочно заняли место среди самого позитивного, самого прекрасного, что с ним происходило.

Влюблённые совместно прогуливали учебные пары в институте, бесцельно, лишь бы подольше быть вместе, бродили по парку, мило ворковали.

Несколько раз, это было самым восхитительным поводом для восторженного воображения, целовались: простодушно, сдержанно, скорее как близкие родственники, чем страстные влюбленные.

Их отношения не переходили личных интимных границ, однако всё чаще разговор касался будущего, которое виделось совместным и удивительно счастливым.

Маме Игорь о матримониальных планах ничего не рассказывал: не считал важным и необходимым, поскольку мама есть мама, она будет только рада счастью сына.

Игорь бесконечно рисовал избранницу, заполняя её силуэтами и портретами целые альбомы, даже тетради с конспектами пестрели рисунками.

Светочка вдохновляла и окрыляла.

Девушка читала стихи собственного сочинения, многие из которых были посвящены ему.

Романтические чувства росли и крепли.

Пришло время переходить на следующую ступень отношений, теперь уже родственных.

Девушка познакомила Игоря с родителями.

Будущие родственники оказались людьми интеллигентными, с серьёзными возможностями и многообещающими жизненными перспективами: папа – профессор экономики, мама – преподаватель вокала в консерватории.

Игорь тоже привёз невесту к себе, чтобы представить будущей свекрови, в полной уверенности, что девушка ей понравится.

Мама суетилась не в меру, вела себя напряжённо, даже странно, но, на то она и мама, чтобы волноваться.

Родительница завалила стол деликатесами, охала и ахала, умиляясь красотой и грацией претендентки в невестки, расспрашивала чересчур подробно, словно желая впоследствии писать о ней воспоминания и мемуары, интересовалась мельчайшими деталями прошлого и настоящего девочки, и её родителей.

Беседа шла полным ходом: мама расточала елей восторгов, вдруг начала бледнеть, и неожиданно грохнулась в обморок.

Продолжение смотрин пришлось срочно отменить.

Игорёк забегал, извиняясь, пытался привести маму в чувство, что никак не получалось: ей становилось всё хуже и хуже.