История усталости от Средневековья до наших дней

Талисманы и драгоценности

В полном соответствии с идеей чистоты, очищения прибегали и к другим методам укрепления сил: например, существовало убеждение, что помочь в этом способен контакт с кристаллическими веществами, которые, проникая в тело, оказывают на него благотворное влияние. Например, барон Томас Марнский во время осады Иерусалима имел при себе «драгоценный талисман, который защищал его от всех бед»196. Обнаженный рыцарь, герой рассказа XII века, «носил на груди камень, придававший ему силу и стремительность»197, а драгоценные камни на поясе внушали ему уверенность в том, что он «никогда не будет побежден»198. Драгоценные камни, жемчуг или бриллианты, вдвое усиливают сопротивление, удаляя «загнивание, пришедшее извне» и не давая развиваться «загниванию внутреннему». К этому добавлялись разные тайные смыслы, обращение к сверхъестественному, к поддержке со стороны скрытых сил. Такова была сила, обретенная Гавейном в романе «Гибельный погост» (L’ Âtre périlleux): он повернулся к кресту, который держала наставлявшая его юная девушка: «Обратите взор на крест, переведите дыхание, и ваша усталость полностью пройдет». Мужчина подчинился, скрывая «отвагу и смелость»199. Или же отсылки к неким чарам, связанным со светом, – как, например, совет, данный той же юной девушкой, чтобы победить противника-дьявола, который, как ожидается, ослабеет, когда день начнет клониться к закату»: «Никогда не встречайтесь с ним лицом к лицу до того, как пробьет девять часов»200. Герой соблюдал эту заповедь, и враг оказывался в его власти.

Невозможно не упомянуть здесь о внимании, которое на протяжении долгого времени уделялось темным силам: якобы усталость возникала оттого, что колдуны наводили на человека порчу и вредили ему. Жертвы некоего «дьявольского духа» жаловались на чью-то тайную месть, на «внезапную слабость в руках и ногах», на то, что «силы покинули их», на «желание погрузиться в сон». Это все были «происки колдунов», которым следовало противопоставить другие чары и магию201.

Повсеместно встречается и такой весьма эффективный способ использования драгоценных камней, описанный в «Трактате о камнях» Хильдегарды Бингенской (XII век): «Если кто-то изнурен жидкостями (гуморами), пусть он согреет кристалл на солнце и приложит его к больному месту: жидкость будет изгнана»202; если взять в рот сапфир, то «исчезнут ревматические боли»; изумруд, носимый на теле, исцеляет сердце и желудок; если дышать, приложив к лицу сардоникс, «можно укрепить все органы чувств»203; карбункул «придает бодрости»204. Это в достаточной степени «активные» вещества, способные справиться с любой слабостью, усталостью, болью, измождением и недомоганием. Как видим, различия между утомлением и болезнью стираются. Если драгоценный камень носить постоянно, он будет защищать от любой опасности, поэтому, если боль определяется не очень точно, это не так уж существенно. У драгоценных камней были более скромные «заменители», которые тоже использовались как защита: всевозможные зубы, рога, кости, которые люди победнее носили в качестве подвески под одеждой или поверх нее. Усталость была в те времена лишь одним из недостатков в числе прочих, она мало чем выделялась в ряду других телесных проблем, была мало исследована, разве что как форма непонятной слабости. Отполированные, блестящие, острые, твердые кости, зубы и рога делают образ усталости более ощутимым – в них сквозит сильнейшее стремление противостоять смерти. Эти непонятные органические вещества одновременно присутствуют «в жизни» и «вне» ее, так как над ними не властно время и ничто не может их испортить. Бывшие некогда частью живого организма, они уводят плоть из-под власти времени.

Эссенции и специи

Наконец, нельзя обойти вниманием различные вещества, которые, как было принято считать, проходят через плоть и очищают ее: речь идет, в частности, о специях. Содержащиеся в них почти летучие вещества призваны были восполнять самые неуловимые, самые текучие субстанции тела – жидкости. Все зависит от представления о теле. Воздушная субстанция специй должна была восполнять потерю «духа», материи, близкой к огню, господствующей над органами движения и чувств. Предполагалось, что содержащийся в специях «эфир», проходя через органы, поддерживает нервы и компенсирует испарения, которые вызывает усталость. Травники в своих трактатах описывают огромное количество «укрепляющих» растений и их разнообразное влияние на организм: травы лечат и успокаивают, ими пользуются для ухода за телом и для восстановления сил, они изгоняют болезни и делают жизнь комфортной. Не существует никаких указаний на то, что они облегчают работу или повседневную деятельность, но идею травников подхватили в Париже и стали рекламировать, помимо прочего, «хлеб со специями для сердца»205. Специи упоминаются и в романах – например, вспоминается выжатый как лимон Ожье, к которому вернулись силы после того, как он отведал мяса с перцем:

Поешь крольчатины перченой —И станешь телом обновленный!206

Специи обладают двойной ценностью: они очищают и их действие подобно удару. Специи – вещь субъективная. Помимо того, что они источают эфирные пары, они как бы взрываются во рту, вызывают дрожь во всем теле, и оно становится физически сильнее. Иначе говоря, идет игра с ощущениями, жар специй возвращает телу утраченную выносливость. Специи пронизывают тело, «оживляя» его и способствуя появлению абсолютно субъективного чувства – того, что тело стало крепче. Это оправдывает их потребление в моменты, когда требуется совершать усилия. Это также был ресурс для поста, как видно из расчетов короля Иоанна Доброго, в середине XIV века сидевшего в лондонской тюрьме: доходы королевских бакалейщиков от продажи имбиря, корицы, гвоздики, сахара и кориандра в феврале, во время поста, удваивались и даже утраивались207.

Обращение к этим восточным продуктам имело и сексуальную цель: считалось, что запах и острота вкуса почти всех специй разжигают сладострастие – в частности, перец «помогает расшатанным нервам», анис «является мочегонным средством и вызывает похоть»208, а мускатный орех «хорошо приспособлен к нашему сластолюбию»209. Специи используют любовники – например, «влюбленные» монахи, персонажи фаблио, перед встречей с подружкой готовящие «мясо в горшке и перченый паштет»210, разнообразящие удовольствия. Или Йолена, которая в ожидании отъезда постылого мужа отправила своего «сердечного друга» «за перцем и кумином». Прежде чем заключить друг друга в объятия, любовники откушали этих специй211.

Социальный отбор

Большинство этих веществ, пришедших с Востока, – корица, имбирь, гвоздика или мускатный орех – были очень дороги и поэтому доступны далеко не всем. Специи – это роскошь, и они ценятся так высоко, потому что остаются редкостью. Из-за дороговизны не все могут себе их позволить. Возможности простолюдинов отличаются от ресурсов торговцев и буржуа. Фунт шафрана (489 граммов) стоил в конце XIV века шестьдесят четыре су212, фунт мускатного ореха – пятьдесят су213; обе эти специи были дороже коровы, которую в 1396 году в графстве Бобек продавали за сорок два су214. Что же касается цены фунта перца – двенадцать су215, – то она была сопоставима с ценой жирного барана, которого в 1400 году в Сен-Мартен-ла-Корнель можно было купить за десять су пять денье216.

Надо сказать, впрочем, что существовали «эквиваленты» подешевле. Были в ходу народные средства с защитными свойствами. Появились «заменители» специй. Батист Платин в XV веке называл менее дорогой, но «мощный» чеснок «специей для бедняков»217: его следует использовать «людям, занимающимся физическим трудом»218. Трудно оценить, как в действительности обстояли дела, – никаких документальных свидетельств не сохранилось. Трудно также оценить специфическое использование этих продуктов. В судовых журналах испанских кораблей и галер в конце XIII века не упоминалась борьба именно с усталостью, прежде всего «лук и чеснок давался морякам, чтобы предохранить их от воздействия морского воздуха и нечистой воды»219. Также Альдобрандино Сиенский советовал путникам употреблять в пищу различные растения, которые, как и специи, содержат защитные вещества220.

Таким образом, в Средние века существовали разные методы борьбы с усталостью воинов и путников. Меньше известно о защите от усталости в повседневной жизни; описания усталости, вызванной тяжелым трудом, встречаются гораздо реже. Это свидетельствует о том, что одни виды деятельности ценятся больше других и поэтому за ними ведется более тщательное наблюдение.

Часть вторая. Новое время и выработка категорий

«Эмблемы» Чезаре Рипы, в конце XVI века комментирующего «фигуры», которые могут вдохновить художника, демонстрируют, что органические признаки усталости с наступлением Нового времени не изменились. Символ усталости – «очень худая, легко одетая женщина с открытой шеей»221. Она «худая», потому что потеряла свои жидкости (гуморы), «легко одетая» – потому что ей жарко. Движения и испарения удваивают эффект: обезвоживание наступает вследствие «слишком усердно выполняемой работы или от жары»222. В центре образа – «бегство» вещества, а также кардинал Мазарини, который, как принято считать, изнуряет народ, «высасывая из него кровь вплоть до мозга костей»223.

Усталость по-прежнему не изучается систематически, как ситуация глобальная, общая, охватывающая все сферы. Зато появляется любознательность. Предметы, принимаемые в расчет, становятся разнообразнее: множатся действия, множатся проявления. Придумываются выражения, появляются разнообразные «расходы» – на войну, на город, на королевский двор, на управление, на путешествия, на игру… Мир Нового времени усложняется, разнообразию деятельности уделяется больше внимания – и области усталости диверсифицируются. Поле усталости расширяется и вместе с тем фрагментируется.

ГЛАВА 7. ИЗОБРЕТЕНИЕ СТЕПЕНЕЙ УСТАЛОСТИ

В Новое время, в XVI и XVII веках, возникает множество разновидностей усталости, хотя их описание остается прежним. Появляются нюансы: ступень между выносимым и невыносимым, стадия между тем, что можно делать, и тем, что нельзя. Испытания становятся утонченнее, различия нарастают: появляются новые «шкалы» для определения цены вопроса.

Градация физического состояния

Развивается любознательность. Например, тщательно описаны крайности. С XVI века акцент делается на словах «изнурение» или «изнурять», что наводит на мысль о «полнейшем обессиливании»224. Или вот случай измученного тяготами жизни, плохо питавшегося из страха «растолстеть» и умершего в одиночестве и смятении Леона Бутийе де Шавиньи, попавшего под знамена принца Конде во время Фронды, участвовавшего в боях, пострадавшего от предательства и от угроз со стороны Мазарини:

Уже давно невероятное напряжение умственных и физических сил, наблюдавшееся с тех пор, как он примкнул к партии [Конде], странным образом воспалило и иссушило его, чему, помимо прочего, способствовал его стиль жизни225.

Еще один классический пример физического изнурения – каторжный труд на галерах; это мучительное наказание применялось начиная с XVI века, что вспоминал Вьейвиль во время нападения на Вильфранш в 1543 году. Командующий флотом д’Ангьен, которому угрожал итальянский адмирал Дориа, приближавшийся сбоку, внезапно решил выйти из порта. Это был тяжелый эпизод, смена курса столь решительная, что многие каторжники, сидевшие на веслах, «падали без чувств»226 и их тотчас же заменяли моряки. Д’Ангьен, потрясенный случившимся, выделил гребцам на одиннадцати галерах «две тысячи экю и по пятьсот экю – морякам»227. Финал этого эпизода был так трагичен, что впервые в истории подобную ситуацию сочли достойной славы.

Делался акцент и на различиях в усталости мужчин и женщин: считалось, что женщины, полные разных жидкостей (гуморов), больше подвержены усталости, нежели мужчины. Это главное, постоянное различие, касающееся всех сфер жизни, вплоть до беременности. Считалось, что женщины, беременные мальчиками, устают меньше, чем те, что носят под сердцем девочек: «они веселее и румянее, потому что мальчики более горячи, и женщины перенимают от них это тепло»228.

Главная же новизна лежит в другой плоскости и относится к состояниям, которые прежде не замечались. Эти состояния в особенности затрагивают представителей высших сфер и касаются чего-то такого, о чем раньше речь не шла. «Ощущения» становятся богаче: скрытые признаки, недомогания, которым трудно дать определение, смутная тревога и сомнения, подчас приносящие необъяснимое удовольствие, вроде «нежной томности»229, в которой купается персонаж Антуана Фюретьера, или вызывающие более четкие чувства – разного рода оттенки дискомфорта, о которых упоминает мадам де Ментенон, приехавшая из Фонтенбло в Версаль и утверждавшая, что стала испытывать какое-то особенное утомление: «С тех пор как я покинула Фонтенбло, я пребываю в некой томности; там я больше отдыхала, и это сказывается на моем здоровье»230. Новое слово «томность» появляется в литературе привилегированной публики и наводит на мысли о трудноопределимой, но всеобъемлющей слабости, такой, какую Эспри Флешье, с трудом подбирая слова, упорно приписывает королевской дочери на протяжении нескольких лет, предшествовавших ее смерти в 1690 году:

Поначалу кажется, что эта слабость скорее вызывает неудобства, нежели представляет собой опасность: эти боли непонятны и потому вызывают сожаление, хотя, возможно, и незаслуженное… ментальные проблемы присовокупляются к телесным, и лечение, направленное на поддержание природных сил, лишь изматывает их231.

Это состояние может сопровождаться и более конкретными нарушениями, среди прочего – бессонницей, из‐за которой душа Геза де Бальзака была «томной», а тело «слабым»232; или «печалями», чрезмерным беспокойством, вызывавшими у мадам де Ментенон «воспаления»: «жизнь, которая велась там [в Версале], убивала ее»233; или же слезами, сильно влиявшими на физическое состояние мадам де Монморанси: «постоянные рыдания до такой степени иссушили ее мозг и обнажили нервы, что она совсем ссутулилась и стала страдать от одышки»234.

Появляются и другие слова и выражения, определяющие эту новую «относительную» усталость: «приливы», «недомогания», «вялость». На это в середине XVII века жаловался Гез де Бальзак, уверявший, что его внимание рассеяно: «Хоть я почти никогда не сплю, я почти всегда пребываю в состоянии вялости»235. В письмах, словарях, романах стало встречаться слово «недомогание»; это «недомогание» имело различные степени интенсивности: «Проживание на окраине города вызывает сильное недомогание», необходимость в чем-то себя ограничивать стала причиной «легкого недомогания»236. Впервые, пусть субъективно и неявно, стали определяться оттенки и степени усталости.

Градация сил

Новшеству в виде градации «состояний» соответствует еще одно новшество – градация сил, «первые ласточки» сравнения ресурсов и возможностей.

В XVI веке были уточнены качества, которыми должны обладать самые подходящие, наиболее способные противостоять тяготам службы военные:

Признаками, по которым можно определить наиболее подходящих для этой профессии, являются следующие: настороженный и живой взгляд, прямо посаженная голова, крепкий желудок, широкие плечи, длинные руки, сильные пальцы, небольшой живот, сильные бедра, длинные ноги, сухие ступни; этими качествами хорошо бы обладать любому человеку, они позволяют быть ловким и сильным, что непременно требуется хорошему солдату; в то же время не следует отказываться от тех, кто не обладает всем вышеперечисленным, они могут оказаться хороши в другом. В особенности же надо следить за тем, чтобы для новобранцев были созданы условия, отвечающие их качествам, и не принимать их недостатки за достоинства237.

Фермер из обширного труда Оливье де Серра238 «Сельскохозяйственный театр» (Théâtre d’agriculture) (1600) также оценивал выносливость своих «слуг». Труд работника должен быть эффективным, но, кроме того, обязанности следует распределять правильно: «Самые крепкие должны выполнять самую тяжелую работу, а более слабым следует поручать задачи, для выполнения которых нужна не столько физическая сила, сколько приборы и техника»239. В средневековых монастырях за этим следили: одним братьям поручалась работа с книгами, другим же – полевые работы240. Составлялись и систематизировались «рейтинги» работ, каждому поручалось дело, которое соответствовало его энергии и силам. Работы делились на «большие», «малые» и «средние», «малые» интуитивно поручались наиболее слабым, «большие» – тем, кто посильнее; «средние» работы, находившиеся на стыке «больших» и «малых», считались предпочтительнее всего. К тому же в общих чертах возникала специализация, уточнение задач, в результате чего работники разбивались на категории: «крупные мужчины подходят для пахоты», для работы со скотом, для переноски тяжестей; «те, кто помельче» хороши для работы на виноградниках, «для посадки деревьев», «в садоводстве, в пчеловодстве, в животноводстве»; «средние», как правило, подходили для «любых работ»241. На строительстве домов и шахт, как видно из предписания Максимилиана от 1517 года, начинается распределение рабочих по категориям «в зависимости от их возраста, навыков, физических сил»242. Вероятно, никаких расчетов еще не делалось, но уже существовало стремление хотя бы предварительно, в общих чертах оценить возможности и выносливость работников.

Аналогичными соображениями руководствовались при вербовке в армию. Это подтверждает капитан Пьемонтского полка Жузеп Торрильон де Прадес, оспаривая решение отца, который в 1686 году поставил собственному сыну «слишком слабых» солдат: «Напрасно я писал вам, что нужны лишь высокие мужчины, – это не помогло; из восьми человек, что вы мне прислали, подошли лишь Байар и Л’Эвейе, и еще один, которого по дороге нашел мой подчиненный; остальные же оказались карликами; лучше уж было вообще ничего не предпринимать, потому что нанимать таких – все равно что бросать деньги на ветер»243. В Великий век среди военных по этому поводу велись оживленные споры. Для многих подразделений требовался минимальный рост: например, для гвардии пять футов четыре дюйма (1,626 метра)244. Существовали нюансы. Вобан выступал скорее за «маленький» рост, даже если доминировал образ «высокого» военного: «Энергия, сила и храбрость чаще встречаются у мужчин ниже среднего роста»245. Таким образом, тела различались по силе, выносливости, способности противостоять усталости. В конце XVII века были сложности: мужчин не хватало, в армии был недобор. Король приказал тогда «не измерять солдат»246. Лувуа запретил отказываться брать в армию мужчин, «по возрасту и силе подходящих для службы», которые при этом «несколькими дюймами ниже ростом, чем остальные»247. При этом существуют идеальные каноны внешности, и с XVI века складывается интуитивно надуманная «модель» того, какими должны быть живость, крепость, размах рук, рост.

Пример галер более показателен. Здесь дело касается хода судна, его скорости и маневренности. В XVII веке разрабатывается более детальная классификация, акцент делается на «современном» флоте. Жан Мартей, гугенот, попавший на галеры «по вопросам религии», описывает, как все происходило с момента посадки на судно: «Нас заставили раздеться догола и осмотрели все части тела. Нас ощупывали повсюду, прямо как жирных быков на ярмарке, а потом разделили на две группы – на тех, кто посильнее, и на тех, кто послабее»248. «Лучших» гребцов сажали либо в первый ряд, задающий ритм, либо на крайние весла, чтобы выравнивать движения весел. Были еще и более мелкие различия, в зависимости от удаленности от борта и широты движения веслом. Одновременно оцениваются разные вещи: возраст, рост, «комплекция». Наконец, дифференцируются страдания: Жан-Батист Кольбер, государственный секретарь по морским делам, рекомендовал в 1688 году «сажать гугенотов на галеры, идущие в Алжир»249 – там условия самые тяжелые.

Градация социальных функций

При изучении такого явления, как усталость, нельзя абстрагироваться от социальной жизни. Шарль Луазо, говоря о «сословиях» и «санах» в момент становления классического общества, косвенным образом показывает, как мало всех интересовали проблемы простого народа:

Есть профессии, которые зиждутся на затратах физических сил, а не на торговом обороте или мыслительных усилиях, это самые презренные занятия. И тем более те, кто не имеет ни профессии, ни товаров, которыми можно было бы торговать, кто зарабатывает себе на жизнь, работая руками, те, кого мы называем поденщиками – грузчики, подмастерья на стройке и другие, – являются самыми презренными из бедняков. Потому что нет ничего хуже, чем работать без выходных250.

В рассказах о повседневной жизни подробностей таких работ практически не найти. Им суждено было оставаться «невидимыми». Эту работу выполняла «самая презренная часть „третьего сословия“ <…> те, кто не имел отношения к богатству королевства»251. Лафонтен писал о «стонущем и сгорбленном»252 дровосеке и в то же время о «поющем с утра до вечера» сапожнике, «видеть которого – настоящее чудо»253, или о «завязшем в болоте возчике», первейший совет которому – «на Бога надейся, а сам не плошай»254. Антуан Фюретьер высмеивал «человека низкого звания», «заросшего бородой и потемневшего от загара»255, питающегося лишь «водой и тумаками»256. То, что крестьяне тоже люди, забыто, и упоминание о них Лабрюйера – случай исключительный257, а постоянная усталость рабочих и простолюдинов, как правило, не комментируется. Различные наблюдатели и путешественники не обращают на них внимания. Жозеф Дюшен, врач Генриха IV, считал, что «усилия», совершаемые землепашцами, лишь «укрепляют их мускулатуру и нервы»258; Леон Годфруа, путешествуя в 1646 году по Гаскони и Беарну, замечал у попадавшихся на его пути крестьян лишь «загорелые почти дочерна» лица, что «бросало тень на народ» Арманьяка259. Франсуа де Гренай в 1643 году пересек Аквитанию и увидел «плодороднейшую долину»260, но не заметил ни малейших признаков тяжелого труда или прилагаемых усилий.

Еще Фрэнсис Бэкон, сравнивая с медицинской точки зрения «типы жизни» – от военных до религиозных деятелей, от бюрократов до землепашцев, пришел к выводу, что «сельская жизнь» наиболее бедна, но в то же время наиболее здорова: «Потому что помимо того, что они постоянно пребывают на свежем воздухе, они все время находятся в движении; им чужда праздность, тревоги и зависть, они питаются мясом, которое им не приходится покупать»261. Об их работе Бэкон не упоминал и не замечал никаких страданий и боли, возникающих при ее выполнении.

ГЛАВА 8. КАТЕГОРИИ

Помимо относительной индифферентности к усталости самых обездоленных, хотя и признается существование различий в ее интенсивности, в Новое время появляются и обсуждаются типы усталости, ее разновидности, свойства, становящиеся разнообразнее с развитием экономики и в зависимости от выполняемых задач и окружения: в городах и при дворе, в торговле и в армии.

Изнурение как наказание

Страдание – не последнее дело, когда речь заходит о наказании или репрессиях. Например, существует очевидная связь между назначенным наказанием и ожидаемым изнеможением, причиной которого станет это наказание, когда осужденного отправляют на галеры. 22 января 1513 года Людовик XII выдвигает «комплекс телесных наказаний, вынесенных в герцогстве Бретань»262. Насилие – суть повседневной жизни каторжников, поэтому их изнурение – главное в подобных приговорах. Эдикт Карла IX 1564 года распространяет этот комплекс на все королевство, до того как в XVII веке более детально разрабатывается связь между тяжестью преступления и длительностью наказания, а также различия между галерами и прочими наказаниями. Гребля на галерах пришла на смену средневековому паломничеству263, применяемому в качестве наказания, другого, но неумолимого и жестокого. Вот как эту работу описывают свидетели: «Стоя заносишь весло назад, опираешься на него, погружая в воду, потом садишься на скамейку и с силой двигаешь весло вперед»264. Другие описывают различные вариации этого процесса, тяжелое преодоление волн, когда приходится удваивать скорость движений, и бдительность ненавистных «тюремщиков»: «Иногда каторжник гребет таким образом по десять-двенадцать часов без малейшего перерыва. Надзиратель или кто-то из моряков в таких случаях вкладывают несчастным в рот по кусочку хлеба, смоченного в вине, чтобы они не падали в обморок»265. Отношение к судьбе группы гребцов в целом было безразличным – вот как об этом говорит Мартей: «Если раб падает без чувств на весло (такие случаи нередки), его секут, пока он не умрет, а потом его попросту швыряют в море»266. Изнурение каторжников неописуемо, но соответствует порядкам, царившим в XVII веке: гребцов сковывали кандалами по трое и приковывали к скамье, от которой они не могли отойти ни днем ни ночью; кормили их раз в два дня; пожираемые паразитами, они спали здесь же, не имея возможности вытянуться»267. Парадоксально на этом фоне мнение Бернардино Рамаццини о профессиональных заболеваниях, высказанное в 1700 году: он видел в труде гребцов на галерах, которым угрожал «град ударов», «преимущества», заключавшиеся в том, что часть усилий они совершали сидя: «их желудки при этом поддерживаются, тогда как у рабочих, которые выполняют работу стоя, этот орган находится в подвешенном состоянии»268. Ну что же, и опытные врачи порой заблуждаются.