История усталости от Средневековья до наших дней

То же самое находим у Вильгельма Тирского, историка крестовых походов XII века, который обнаруживает у нового короля Иерусалима Бодуэна II стойкое духовное рвение и бесконечные молитвы: «Он молился без устали, и его руки и колени были покрыты мозолями, потому что он постоянно стоял на коленях и налагал на себя прочие епитимьи»131. Так описывали физическое состояние и насилие над телом, действия и их результат, тогда как речь шла в большей мере о внутреннем усилии и напряжении духа. Как бы там ни было, остается это искупительное изнурение, высоко ценившееся в средневековом мире. Оно навязывало телу самые разнообразные страдания, среди которых бесконечные паломничества, беспрерывная работа монахов и монахинь, мучительная самоотдача мистиков. Неопределенный спектр усталости – как навязчивый и такой долгожданный признак искупления.

ГЛАВА 5. ПОВСЕДНЕВНЫЙ ТРУД: ОТНОСИТЕЛЬНОЕ «ЗАТИШЬЕ»?

Наконец, мы не можем игнорировать повседневный труд – четвертое «приложение» усталости в Средние века, после войны, путешествий и «искупления» грехов. Нет ничего менее явного и случайного. Усталость труженика не имеет ценности, в отличие от усталости путешественников, воинов или «святых», которым всегда воздается должное и чья усталость не остается незамеченной. Ежедневные действия работников не заслуживают внимания, они почти «забыты» в своей назойливости, унылые усилия потрачены впустую. Эти усилия – судьба безвестных людей, находящихся во мраке, на обочине жизни и очень далеких от какого бы то ни было величия или искупления.

«Тривиальность» деревенского труда

Подобное несуществование отправляет прежде всего в самые отдаленные времена, к статусу крепостного крестьянина X–XI веков, существа, «смиренно платящего оброк и отрабатывающего барщину», связанного «по рукам и ногам»132, перед которым стоят бесконечные задачи. Его зависимое положение множит эти задачи: его могут заставить делать «все что угодно». Его жизнь и легитимность зависят от «отсутствия границ запрашиваемых услуг… что ясно характеризует его положение как объекта»133, что не дает возможности обращать внимания на усталость. С тех пор повторяется одна и та же картина: «Крепостным – все лишения, вся боль и все беды»134. И безразличие: крайняя степень изнурения крестьян в расчет не принимается. Бертран де Борн в «Сирвенте» (XII век) даже оправдывает жестокость по отношению к ним: «Никогда не следует жалеть простолюдина, если он поранил руку или ногу или если он в чем-то нуждается»135. При этом нам нужно учитывать целиком условия жизни труженика, которому суждено быть бессильным перед законом, безжалостным законом, пришедшим свыше, само существование которого возводит усталость в ранг обязанности, не заслуживающей реального интереса.

В XII–XIII веках происходят, однако, некоторые изменения, не означающие, впрочем, что на усталость начинают обращать внимание и говорить о ней; разве что косвенно. В первую очередь благодаря самым эрудированным людям эпохи развивается техническая мысль. Появление водяных мельниц, распределительного вала, преобразующего круговые движения в возвратно-поступательные, механического измельчения и ковки позволяет сравнивать старый образ действия с новым, появляется возможность «освободиться от принуждения». Вот что писали в XIII веке монахи, работавшие в мастерских Клерво:

Река… поочередно поднимает и опускает тяжелые опоры, кувалды или, лучше сказать, деревянные ноги… и таким образом избавляет братьев от большой усталости. <…> Сколько лошадей могло быть загнано, сколько людей испытало бы смертельную усталость, делая работу, которую делает для нас милая река, которой мы обязаны и своей одеждой, и пищей. Усилия реки сочетаются с нашими136.

Другой пример – распространенность слова «инструмент» в Средние века. Инструменты и механизмы должны были «перехитрить» силу, прийти на помощь человеку, заменить его. В «Романе о Роллоне» говорится: «Инструменты помогают мастеру»137. Возникает новая категория акторов: «Наряду с ремесленниками, „людьми орудий“, появляются вместе со своими изобретениями „люди инструментов“»138. Машины те, безусловно, были весьма скромными, и человеческая рука оставалась очень активной, даже «давящей», но ощущение, что усталость преодолена и появился новый мир, дает возможность вспомнить, какими они были.

Отношение к сельским жителям, впрочем, изменилось, когда закончилось крепостное право, в XII–XIII веках. Экономический подъем позволил множеству крепостных выкупить свободу, и «бесконечная» работа трансформировалась в «ограниченную». Существование поденщиков, бригад, подряжающихся на работы, повышает эффективность труда; развивается торговля сельскохозяйственной продукцией: «В 1250–1260‐х годах люди интересовались производительностью труда, техникой»139. Складывалось разделение труда, зарождалось «управление»140 работами, начислялась заработная плата. Изнурительные работы еще упоминаются, но косвенным образом. Конечно, труд не оценивался по достоинству, разве что предпринимались попытки избежать усталости работников при составлении порядка работы. Труд оценивался интуитивно, в зависимости от предполагаемой эффективности, и, конечно, недостаточно: внимание обращали на качество выполненной работы. Пьетро де Крещенци в XIII веке предлагал при найме работника в первую очередь спрашивать у него о работах, «которые он уже выполнял», и о том, «что он делает охотнее всего и что вызывает у него наименьшую усталость»141. Цель этого – гармонизировать активность, сократить простои, с большей эффективностью использовать «ограниченное рабочее время»142. Ту же цель преследует другой опрос, придерживающийся критериев пространства и времени: «следует посмотреть, сколько каждый работник может посеять на единицу площади»143. Таким образом, впервые появляется понятие порога усталости, перейдя который человек не может продолжать выполнять поставленную задачу. Один и тот же вопрос ставился по поводу усталости как работника, так и его лошади – совмещались продолжительность работы и пройденное расстояние:

Следует узнать, сколько требуется плугов и сколько лье (какое расстояние) в день могут пройти лошади и быки. Один плуг не может вспахать более девяти акров144.

Наконец, те же вопросы касаются оценки земли, требующей обработки, и относительной эффективности лошадей, которые считаются более подходящими для «каменистой почвы», нежели быки (но платить за работу с использованием лошади приходится больше)145. Опрос носит практический, эмпирический характер и проводится для примерного определения количества рабочих дней, работников, которых предстоит нанять, вида тягловых животных, их стоимости. Ответы, повторим, приблизительные, расчеты сомнительные:

И надо вам знать, что пятеро мужчин за день могут скосить и связать в снопы пшеницу на пяти акрах, кто-то из них больше, кто-то меньше. И там, где каждый берет по два денье в день, вы должны давать за акр пять денье. И там, где четверо берут каждый по одному денье, а пятый, который связывает снопы, два денье, вы должны платить по четыре денье за акр146.

Здесь же говорится о назначенном жалованье: «Если они перевыполнили план, вы не должны платить им больше установленной суммы»147, причем даже в том случае, если предполагается различная оплата в зависимости от затрачиваемых «усилий»: например, «гонорар» вязальщика, который должен собирать, сжимать и связывать снопы, составляет два денье, а того, кто просто скашивает пшеницу, – один денье148. А вот как обстояли дела на ферме Карвиль в 1308 году: такая работа, как вспахивание плугом, вместе с манипуляциями лемехом и управлением повозкой стоила дороже, нежели боронение и дальнейшая очистка поверхности149. Наблюдалась некоторая тенденция к иерархизации «труда» и его оплаты.

В отношении к «подлому люду» ничего не меняется. Усталость бедного человека порой становится предметом осмеяния. В фаблио XII века рассказывается об одном крестьянине из Байёля, вернувшемся домой после работы в поле. Его усталость служит для жены поводом отправить его спать, а затем пойти к любовнику. Конечно, герой изнурен работой и недооценен, но выставляют его идиотом и «противным дураком»150.

Надо сказать и о том, как изображалась усталость, каковы были ее признаки, как двигался утомленный человек. Это проявлялось в том, как работник манипулировал орудиями труда, в его молчаливой позе. Например, заступ и мотыга были исключительно мужскими инструментами и использовались при молотьбе и веянии зерна; эти занятия не терпели женской «слабости» – «женскими» орудиями труда считались серп и грабли151. Здесь мы видим первые попытки оценивать и различать мужскую и женскую усталость. Требуемое усилие должно демонстрироваться: иногда усталость выражается через изогнутые тела, размах движений, как на выполненных в конце XIII века иллюстрациях к манускрипту «Рантье из Ауденарде» (XII век). Многочисленные крестьяне на этих иллюстрациях, согнувшись почти до земли, напрягая руки и ноги, обрабатывают мотыгами землю152. То же самое видим в Псалтыре Людовика Святого153 – на картинках изображены люди, согбенные до земли, затаскивающие мешки с зерном в амбары154. Здесь мы видим желание изобразительными средствами передать жесты, характерные для усталости и прилагаемых усилий, но при этом отсутствуют какие-либо комментарии, оценки и пояснения.

Наконец, надо упомянуть работы, которые оплачивались сдельно, а не повременно. В данном случае нет никакой возможности оценить степень усталости работников. В XIV веке архиепископ Руанский назначает своим виноградарям жалованье за всю работу, выполненную в течение сезона, а не за каждый день. Некий Тома ле Кошуа получил четыре ливра шестнадцать су за то, что «копал, подрезал лозы, выносил мусор, и выполнял эти работы на протяжении всего сезона на винограднике площадью в пол-арпана155»156, а Робьен Корнильбу получил сорок восемь су «за обработку участка вышеназванного виноградника»157.

Плата рассчитывается здесь за весь комплекс работ, без учета времени, потребовавшегося для оказания услуг, или затраченных усилий, несмотря на подробное перечисление поставленных задач. Так было в случае двух работников, неких Жана де Валансьена и Жокара, которые в начале XIV века в области Крессоньер «убирали пшеницу и обустраивали изгородь. <…> Сторож следил за полями и жатвой»158. Таким образом, интенсивность труда было «сложно измерить»159, и, надо сказать, она не признавалась заслуживающей внимания.

Профессии и возникновение понятия «длительность рабочего дня»

Вопросы организации труда и физических затрат возникали в основном в городах, и на этой почве даже случались конфликты. Развитие городов началось в XII–XIII веках и было связано с прекращением нашествий варваров, с интенсификацией товарообмена и с освобождением крепостных. Складываются профессии, городские кварталы различаются по тому, чем занимаются жители, деятельность диверсифицируется: «Сонные деревни превращаются в оживленные рынки»160. Устанавливаются и распространяются определенные правила жизни.

Поначалу нормируется длительность рабочего дня и, скрытым образом, усталость, которую вызывает работа. Главный критерий – длительность светового дня. Это зафиксировано в «Книге профессий», появившейся в 1268 году: «Вышеназванные работники должны приходить ежедневно по будням на рассвете и работать до сумерек, которые длятся до заката»161. Таким образом, длительность рабочего дня устанавливалась одинаковой для всех – он начинался с рассветом и длился, пока не начнет темнеть. Конечно, существовали нюансы – в некоторых профессиях рабочий день короче: например, «изготовители приводных ремней имеют право отдыхать в сумерки»162, так же как и «производители ремней» могут не работать по ночам, потому что «дни длинные, а работа очень тяжелая»163. В то же время работа в ночное время существовала в некоторых профессиях, связанных с обработкой и переработкой продукции, например красильщикам разрешалось «работать по ночам»164; производители масла также могли «работать днем и ночью, если это казалось им правильным»165.

Конфликты в связи с продолжительностью рабочего дня

Подобная нечеткость в определении не осталась без результата. Возникает напряжение, хозяева предприятий, особенно накануне Черной смерти – эпидемии чумы 1348 года, в период избытка рабочей силы, продлевали «рабочий день»166. Это вызвало сопротивление, возникли конфликты по поводу продолжительности рабочего дня; усталость становится неявным алиби, пограничной точкой между тем, что можно терпеть, и тем, что терпеть нельзя. Работники парижских кожевенных предприятий в 1277 году жаловались, что «хозяева очень сильно задерживали их на работе после наступления темноты»167. Комиссар парижской полиции установил продолжительность рабочего дня: «Работа должна продолжаться до обедни, а во второй половине дня – до захода солнца»168. Похожая ситуация сложилась в 1346 году в Санлисе: двадцать восемь работников кожевенного предприятия воспротивились намерению четырех хозяев продлить рабочий день до повечерия; «Бальи169 постановил, что они будут работать до последнего удара колокола, собирающего на вечернюю службу, то есть до повечерия»170. Конечно, об усталости здесь не говорится напрямую, но мысль о ней присутствует в жалобе и реакции работников, она принимается во внимание и пусть неявно, но требует компенсации.

Великая чума, пришедшая в 1348 году, вызвала новые изменения. Количество рабочих рук сократилось, и, следовательно, они стали цениться выше; требования работников возросли. Они проявляли дилетантизм и расслаблялись на работе; такое положение вещей оспаривалось хозяевами, но нравилось самим работникам. Вот что по этому поводу писал комиссар парижской полиции в 1395 году:

Как мне стало известно, представителям многих профессий, проживающим в Париже – например, ткачам, сукновалам, мостильщикам дорог, каменщикам, плотникам и прочим, – пришлось по вкусу приходить на работу и уходить с нее когда заблагорассудится, и при этом они требуют, чтобы им платили так, как если бы они работали целый день. Это предосудительно и вызывает жалобы и нарекания со стороны хозяев предприятий, потому что наносит вред не только им, но и общественному благополучию.

Отныне все представители вышеназванных профессий будут работать от зари до зари и делать перерыв на обед в разумно установленное время171.

Начались многочисленные трудности и напряжения, в каждом месте свои, в том числе споры внутри профессий. В 1390 году в Бовэ ткачи стали оспаривать у шерстяников их более позднее начало рабочего дня – якобы их собственный труд был более утомителен. Проблема нарастает: из‐за усталости, вызываемой конкретными профессиональными задачами и особенностями их выполнения, возникают конфликты. Парламент выступил на стороне ткачей и установил одинаковую для всех продолжительность рабочего дня172.

В результате проблем, меняющихся в зависимости от конкретной экономической или демографической ситуации, в середине XII века во многих европейских городах возникло такое явление, как колокол, подающий сигнал к началу работы: campana laboris на севере Италии, cloque des métiers в Дуэ, weverscloke в Брюгге, campana pro operarii в Виндзоре173. Мало-помалу рабочее время перестает зависеть от прежних «природных» факторов или звона церковных колоколов. У него появляется своя специфика. Это несколько снижает напряжение, хотя и не удаляет его полностью, как показывают события в Провене, имевшие место в 1282 году. Рабочие-текстильщики восстали против решения мэра бить в колокол в знак окончания рабочего дня: «Мэр был убит, колокол разбили»174. Для восстановления спокойствия в этом районе потребовалась амнистия, объявленная Эдуардом I, королем Англии и графом Шампани, а в Теруане городскому начальству пришлось в 1367 году пообещать «сукновалам и прочим людям, работающим на станках» «навсегда отказаться от ударов в колокол, означающих конец рабочего дня, дабы колокольный звон не вызывал в городе и церкви суматохи и распри»175. Время и усталость каким-то образом связаны между собой, но об этом пока не говорится открыто.

Надо сказать и о том, что по мере того, как складывались профессии, для урегулирования перерывов и пауз в работе в течение дня существовали свои приемы, которые призваны были ограничить возможные конфликты. Первоначально, согласно королевскому распоряжению от 1369 года и просьбам буржуазии из Труа, игнорировались требования компаньонов-ткачей о трех перерывах – на завтрак, обед и полдник. В тексте документа утверждалось, что следует «работать весь день не переставая, как это делают каменщики, плотники, кровельщики, виноградари и другие рабочие, в каком бы состоянии они ни находились»176. Ясность в этом вопросе стала появляться в начале XIV века. Городские чиновники Турне в 1302 году постановили звонить в колокол, «один сигнал давался для перерыва на обед, другой – для возобновления работы»177; магистрат Амьена в 1335 году счел ненадежным существующий порядок и добился от короля разрешения звонить в колокол «четыре раза в день – утром, вечером, перед перерывом на обед и после него»178.

Таким образом, рабочее время дробилось, работа чередовалась с отдыхом, устанавливалась предельная длительность рабочего дня. Нарушение порядка влекло за собой последствия – за опоздания рабочих наказывали: например, в итальянском городе Пистоя в 1356 году чернорабочий Капеччо был оштрафован на два су, потому что «stette troppo a tornare da merende»179 (слишком поздно вернулся с обеда). Рабочее время постепенно отмеряется. Паузы понемногу становятся нормой, как и жесткое наблюдение за рабочими.

Часы на городских башнях

С изобретением в XV веке механических часов рабочее время начинает отмеряться все более точно. Раньше оно варьировалось в зависимости от времени года, а теперь стало неизменным. Теперь ориентируются не по природным явлениям, а по часам, рабочее время фиксируется. Возникает общий для всех критерий длительности рабочего дня, что хотя бы частично устраняет разногласия, как это было в Бурже в 1443 году:

В зимнее время нанятые ткачи и сукновалы должны приходить на работу на рассвете, а летом – между четырьмя и пятью часами утра; у них будет только три часа, когда они смогут завтракать, обедать, полдничать, пить и спать; им нельзя будет куда-либо отлучаться. Они будут получать сколько заработают, и те, кого вечером недосчитаются за столом, потеряют свой дневной заработок180.

Таким образом, в средневековом мире ограничивается продолжительность рабочего дня, в течение времени вносится определенный ритм, выделяются часы на труд и на отдых. Усталость рабочего человека, судя по описаниям, не имеет ничего общего с изнеможением воина, утомлением измученного путника, она никого особенно не волнует. Оценить ее можно с функциональной точки зрения, интуитивно, как само собой разумеющееся. Тем не менее усталость рабочего человека регламентируется и кодифицируется, из‐за нее возникают конфликты. Тяготы труда «мобилизуют» работников, пусть иногда неявным образом181. О ней пока не говорят вслух, но те, кто ее испытывает, стремятся ее ограничить.

Появление новых профессий

Последняя различительная характеристика – новые профессии, их тяжесть. В сельском хозяйстве, как мы видели, существовала профессия сноповязальщика, которому полагалось собирать колоски в снопы, сжимать и связывать их, – за это платили две денье, и простого косильщика, затрачивавшего меньше усилий, – за это платили полтора денье182. Профессии в зависимости от тяжести труда иерархизировались и в городах, здесь заработки также дифференцировались в зависимости от затрачиваемых усилий – критерия неясного и почти никак не интерпретируемого. Анализ множества работ, выполнявшихся в городах, приводит к аналогичному выводу: «Заработок зависел от прилагаемых усилий»183. Учитывались такие факторы, как тяжесть манипуляций, сопротивление материалов, тип активности. Тому, кто пилил бревна на строительстве Миланского собора в конце XIV века, платили семь-восемь су, каменотесу – девять-десять су184. Дневной заработок того, кто собирал сено в стога в окрестностях Орлеана в середине XV века, составлял десятую часть турнуа185, тогда как дровосек, «пиливший древесину дуба», получал половину турнуа186. Все зависит от предполагаемой «сопротивляемости» предмета труда, от представлений о требуемых усилиях работника и образе его действий.

Так, уже упоминавшийся Капеччо, нанятый в 1356 году на строительство баптистерия в Пистое, получал «шесть су в день, когда убирал мусор и обломки камней», и восемь су – «когда обтесывал мраморные глыбы»187. Мы видим, что работа с камнем оценивалась дороже всех прочих работ. Мимоходом отметим, что это обесценивало труд женщин, которым на строительстве в Милане в XIV веке платили менее двух су, тогда как «базовый работник» – laborator – получал три су188. Мы видим здесь лишь предварительную оценку, делавшуюся работодателем; усилия, которые потребуются для выполнения работ, только предполагаются, а не определяются точно.

ГЛАВА 6. ОТ СКРЫТЫХ СИЛ К ВЕТРУ ПЕРЕМЕН

Нельзя не сказать о всевозможных видах защиты и приемах для облегчения работы или для уменьшения ее вреда для работников, специфических стратегиях как приметах времени. Делались попытки сдержать усталость или уничтожить ее последствия. С ней борются, изобретают меры предосторожности. Эти важнейшие приемы порой считаются очевидными, существовавшими всегда, а усталость, о которой идет речь, подробно не рассматривается.

Перед тем как отправляться в путь

Конечно, врачи давали множество советов, однако ничто не доказывает, что им следовали. В первую очередь в их текстах упоминались рекомендации, связанные с ходьбой или встречей с далеким и неизведанным, из чего становится понятно, с какими трудностями сталкивались средневековые путешественники. Советы Альдобрандино Сиенского, написанные в XIII веке на местном наречии, адресованы в первую очередь тем, кто собирается «в дальний путь»189: существует даже целая глава «Как обращаться со своим телом» (Régime du corps). Его многочисленные «рецепты» на первый взгляд просты, он пишет о телесных жидкостях, что совершенно не удивительно: перед тем как отправляться в путь, следует очистить кишечник или пустить себе кровь, чтобы оздоровить организм; есть легкие виды мяса, пить воду – чистую или же настоянную на луке, кислых яблоках или с добавлением уксуса, что, по мнению автора, должно очистить телесные жидкости; не есть фруктов со слишком «влажной» мякотью, которые своей кислотой портят внутренние органы, а также избегать в пути разговоров – это мешает дыханию; голову следует прикрывать от солнца, лицо смазывать какой-нибудь жирной мазью, чтобы предохранить его от жары или холода, во рту носить кристаллик соды, чтобы не было жажды. Во всех этих разнообразных мерах сквозит забота о телесных жидкостях, вплоть до сохранения слюны, призванной отсрочить обезвоживание.

Восстановление сил

В то же время дается мало советов о том, что делать после боя: здесь врачи не очень настойчивы. Их «регулирующие» требования слишком далеки от битв и потрясений. Чтобы понять, какие приемы применялись военными, надо изучать исторические хроники и маршруты их странствий, хвалебные повествования и легенды. Свидетельства основаны на том, что было после боя. Главным по-прежнему остаются жидкости: их потребление – залог восстановления организма. В литературе описаны сцены, как жены или слуги дают участникам Крестовых походов воду для поддержания их сил:

Засучив рукава и сняв длинные плащи, они подносили изможденным рыцарям воду в горшках, мисках и золоченых чашах. Напившись воды, бароны вновь обретали бодрость. Это была помощь, которой они так ждали190.

Для восстановления сил требуются две вещи: как следует утолить жажду и очиститься. Употребление глагола «освежиться» становится повсеместным. Дюрмар Галльский, герой одноименного романа, и его товарищи «вымылись и освежились»191 после тяжелых боев. Участники Крестовых походов ждут, что от воды, представляющей большую ценность, у них появится второе дыхание, когда они дойдут до Иерусалима192. В XIII веке значение этого слова расширяется: «освежиться» начинает означать «передохнуть, сделать передышку». Робер де Клари упоминает это, рассказывая о походе крестоносцев на Константинополь: «После моря подошли к городу, Полису. Пришли туда и там отдохнули; провели там некоторое время, пока не восстановили силы как следует»193. В конце XIV века, в 1388 году, Жан Фруассар, описывая воинов у моста Мовуазен, как само собой разумеющееся употребил слово «освежиться»: они сняли каски и, как следует «освежившись», вернулись в бой194; Фруассар даже подчеркивает многозначность глагола, упоминая возрождение армий двух военачальников, англичанина Николаса Лэма и француза Сен-Пи, «освежившихся» с «новыми мечами»195 во время выдающегося боя при Сент-Ингельберте. Вода становится метафорой, меняющей смысл, ориентирующей на «воскресение»: восстановление сил и отдых.