Провокатор. Загляни своим страхам в лицо

– Расскажите о матери Прохора. Ее отношениях с сыном. Все, что знаете…

Ульяна задумалась.

– Знаю я немного. Андрей, муж, к моему переезду убрал все их совместные фото и альбомы на чердак. Я узнала об этом случайно. Как-то Прохор обмолвился в очередном своем выпаде в мой адрес, что, мол, отец из-за меня вычеркнул мать даже из памяти. Потом я как-то решила прибраться на чердаке. Выкинуть старье или что-то еще… и нашла их. Что я могу сказать? Милая женщина… ничего особенного. На фото мы все милые и счастливые. Обычные фото, как у всех. Свадьба, путешествия, дни рождения. Ребенок родился, первые шаги…

– Чем она занималась?

– Не знаю. Думаю, как и я до смерти Андрея, была просто его женой, домохозяйкой, мамой… – просто ответила она.

– Перед встречей с Прохором я хотел бы взглянуть на этот фотоархив на вашем чердаке, не возражаете? – осторожно спросил Вольский.

– Если это поможет, конечно. Я позвоню Гульнаре, домработнице, она вам покажет. – Она взяла мобильный с тумбочки.

– А что случилось вчера, что за ДТП? – Сергей наконец задал вопрос, с которого собирался начать. – По местным новостям даже показали.

– Им только повод дай! – неожиданно в голосе Ульяны появились металлические ноты. Она замолчала, с ненавистью глядя в одну в точку.

За дверью послышался шум, мужские голоса, один из них показался Сергею знакомым. Дверь открылась: на пороге стоял Соболь – взъерошенный, суетливый и при погонах. Хотел было по форме представиться Ульяне, хотя они прекрасно были знакомы. Но замер при виде Вольского.

– Ты как тут? – удивился он, увидев Сергея в дверях.

– Работаю, а ты?

– И я! – еще сильнее удивился Соболь. – Звоню, трубку не берешь.

– Да, на беззвучку вчера случайно поставил. – Сергей оглянулся на Ульяну, словно и ей еще раз дал понять: мол, видите, не вру! Но тут же спохватился, поймав ее удивленный взгляд.

– Да вот знакомого вчера случайно встретил, – показывая на Соболенко, стал торопливо объяснять Вольский, – представляете?! Познакомились как-то… в Москве.

– Ты на стажировку, кажется, тогда приезжал? – обратился, выразительно глядя на Соболя, Вольский. Тот, не дурак, подхватил тему, хоть и не понимал, что к чему.

– Да, точно. На стажировку, – подтвердил Соболенко.

– И вот сейчас опять встретились. Хотя что тут удивляться – город маленький! – засмеялся Вольский.

– Что правда, то правда, – оценив состояние Ульяны, проговорил Соболенко и бегло осмотрел палату.

Ульяну, кажется, убедила эта мизансцена. Она улыбнулась, попросила пятиминутный перерыв и вызвала санитарку. В дверях Вольский жестом показал ей: позвоню. Она кивнула в ответ.

Вся эта современная палата, Ульяна, его, такое привычное, рабочее состояние создавали ощущение, что вот он сейчас выйдет, а там бурлит Москва – город людей без прошлого. Часто создающих себя с нуля или даже из минуса. Выстраивающих личный бренд, планирующих свое будущее на год, на пять, десять лет, а некоторые – и на «жизнь после смерти» того дела, которое они развивают сейчас, готовых работать со своими детскими травмами, чтобы расти, становиться успешнее. Но с появлением Соболенко эта приятная иллюзия вмиг улетучилась.

В коридоре Вольский с облегчением выдохнул. Благодарно пожал Соболенко руку. Тот неодобрительно покачал головой. Вольский развел руками.

– Так вышло. Я не специально!

– Пойдем-ка покурим, – безапелляционным тоном приказал Соболенко. И это был уже совсем другой Соболенко, совсем не тот, с которым он вчера пил и клялся в вечной дружбе «до гроба». Что погоны с людьми делают!

Пока шли на выход, позвонила Оля: судя по сонному голосу, проснулась только тревожная часть ее мозга, а глаза открыться еще не успели. Нашарив рукой мобильный, она просто нажала вызов его номера, который в списке звонков стоял многократно последним.

– У тебя все хорошо? Я звонила весь вечер… – спросила она капризным тоном любимой женщины.

– Милая, клиент оказался сложнее, чем я думал. Представляешь, я с ним еще даже не виделся. Но, думаю, сегодня все получится…

– Как еще не виделся? – Сонливость как рукой сняло, Оля подскочила на кровати.

– Ты, главное, не нагнетай. Я все решу. Мы все успеем. Ты же мне веришь? – ласково ответил он, прикрыв рот рукой, чтобы Соболенко не грел уши, но тот все равно их яростно грел. Ему было дико интересно, как его успешный друг-психотерапевт разруливает вопрос со своей дамой сердца, ибо сам он в этом оставался категорическим профаном.

– Но милый… У тебя примерка завтра вечером. Им же потом еще нужно время, чтобы дошить! – Оле удалось сдержать волну негодования, но позиций она не сдавала.

– Да что там мерить? Они все мои габариты знают, они ж обмерили меня уже со всех сторон. Мне кажется, твои портные даже размеры моего члена во всех его жизненных стадиях знают! – воскликнул Вольский, и Соболенко заржал, чем обнаружил свою откровенную неделикатность, свойственную, впрочем, многим местным жителям.

Вольский показал ему кулак, чтоб тот заткнулся. Соболенко прикрыл рот рукой, отчего ему стало еще смешнее, прямо как в школе на последней парте, когда учитель делает тебе угрожающее замечание, ты обещаешь исправиться, но организм хочет еще больше свободы и бунта.

В трубке послышался Олин смех, враз окутавший сознание Сергея московской реальностью; захотелось к ней под бочок, такой родной и теплый.

– Короче, давай им отмашку, чтоб шили как есть, по первым примеркам. А я обещаю не растолстеть и не похудеть за эти пару дней… – повел он разговор к завершению, ибо они уже вышли на крыльцо больницы.

– Еще два дня?! – с ужасом переспросила Оля.

– Да, любовь любимая, оторвись там без меня, только помни, у тебя есть жених! – с ободряющей строгостью и одновременно нежно заключил Вольский.

– Ладно! Люблю тебя, – улыбаясь, ответила Оля и дала отбой.

Соболенко громко выдохнул, словно это не Вольский, а он сам только что провел сложнейшие переговоры. Сергей усмехнулся.

– «Любовь любимая» – круто! Я тоже так хочу! – с восхищением воскликнул Соболь. – Слушай, брат, а есть такие курсы, где учат вот так с бабами разруливать – чтоб все по-твоему, а тебе бы за это ничего не было?

Похоже, ведущий следователь Энска заинтересовался вопросом всерьез.

– Игорян, запомни, мы сейчас живем во времена учителей – сегодня каждая собака кого-то чему-то учит! Интернетом пользоваться умеешь? – спросил Вольский.

– Ну, – со всей серьезностью ответил Соболенко.

– Вот и поищи там. Если в Энске таких курсов не найдешь, то наверняка онлайн что-то отыщется. Хорош уже в дореволюционном сознании топтаться. Вон у нас… у вас то есть уже какие больнички строят, все по последнему слову медицинского оснащения! – Вольский кивнул на крыльцо.

В этот момент из дверей больницы выскочила молоденькая медсестричка. Они мельком улыбнулись друг другу.

– Че, серьезно?! Не чешешь мне по ушам? – доставая сигаретку и хитро прищурив глаз, поинтересовался Соболенко. Сейчас он был таким же, как в детстве и вчера в баре, – потешным, любопытным, наивным и смекалистым одновременно, чем всегда нравился Сергею.

– Соболь, ты бы уже сгонял в Москву и сам все увидел! Когда в последний раз выезжал из Энска? – спросил Вольский.

– Вообще-то следователь здесь я, чтобы такие вопросы задавать, – заметил Соболенко, и друзья засмеялись. Игорь повертел сигарету в руках, задумался.

– В лагерь, на Черное море… матери тогда путевка от завода на халяву досталась… – наконец вытащил он факт из дремавшей памяти и сам ему удивился. – Зато своих я и в Турцию отправлял, и в Египет, по очереди… Понимаешь, тут между нами и бабами ключевая разница – они все время чего-то хотят! Ну, че мне это море? У нас Волга какая прекрасная со всех сторон течет, купайся не хочу. Да и когда купаться-то? Дел по горло.

Было видно, что он расстроился. Сам себя накрутил.

– Вот я обязан сейчас тебя расспросить, что ты делал в такую рань в палате пострадавшей во вчерашнем ДТП Власовой Ульяны Юрьевны? Понимаешь? А ты мне курсы, море… Рассказывай давай все по существу! Разбередил мне душу, сволочь. Ведь не хотел, а придется опять сегодня изменить сразу обеим женам, чтобы успокоиться.

Вольский от души рассмеялся и приобнял друга за плечо. Соболенко закурил и протянул Вольскому открытую пачку. Но тот покачал головой.

– Спасибо, Игорян, не курю.

– Ну и кто ты после этого? Бесишь, Серега, понимаешь? – Соболенко с досадой выплюнул тлеющий окурок и раздавил его ногой.

Глава 6

«Переливающаяся картинка»

Она шла за окном, самая милая и родная, и не было на всем белом свете ни роднее, ни милее. Недавно снятые с бигудей белокурые локоны, как в замедленной киносъемке, пружинились при каждом шаге. «Ну повернись! Ты же знаешь, я здесь, ровно в 6:43 каждое утро твоей рабочей недели», – ныло и кричало в его голове. Я здесь! – помимо воли прошептали его губы. И вдруг она стала медленно поворачиваться в сторону окна, за которым, сразу над подоконником, виднелись его торчащие во все стороны спросонья волосы. Он почувствовал, как сердце бешено заколотилось, затаенная радость мягкой волной стала подниматься в груди. Еще мгновение, и она увидит его, и счастье озарит юную душу. Но в этот самый момент кто-то резко дернул его за руку – кто-то из этого мира, который он не выбирал, а терпеливо сносил из любви к ней. Он на мгновение отвернулся от окна. Чей-то мерзко пахнущий рот гнусаво орал на него сверху вниз:

– Опять ты здесь! Сколько раз повторять. Живо в постель и терпи до побудки!

Когда он вновь посмотрел на улицу, ее уже не было. Он бросился к окну, в истерике стал колотить по стеклу руками. За что? Ведь он просил такую малость!

– Не-е-ет, мама, нет, забери меня, мама-а-а…

* * *

– А-а-а?! – Вольский резко проснулся. Глаза водителя с сочувствием смотрели на него через зеркало. Он был в автомобиле Ульяны. В Энске. Медленно, слоями, реальность возвращалась к нему. Настолько глубоко, ярко и осязательно правдоподобно он провалился в себя маленького. Вырваться из наваждения и снова оказаться взрослым и свободным было чертовски приятно. Он не заметил, как уснул, и этот краткий сон – они ехали минут пятнадцать, не более – взбодрил и освежил его. Хотя и оставил легкий осадочек боли и разочарования.

– Кошмар приснился? – спросил водитель. Вольский кивнул в ответ. То был стабильный ужас детства, который, однако, давненько его не посещал. Но в свете происходящих с ним за последние пару суток событий это возвращение было вполне закономерно. «Что ж, ты живой. И этим все сказано», – успокоил себя Вольский.

Домработница Гульнара ждала его у входа в дом Ульяны. Пока Вольский шел за ней на третий этаж, а потом лез вверх по крутой, опускаемой и раскладывающейся, явно не для частых посещений, лесенке на чердак, он вспоминал разговор с Соболем у крыльца больницы.

– Что ты знаешь о вчерашнем ДТП? – спросил Соболенко. Вольский мысленно усмехнулся. Игорь напоминал ему переливающуюся картинку: поверни ее под одним углом – друг детства, под другим – неизвестный ему товарищ следователь.

– В том то и дело, что ничего, – ответил Вольский. – Ты вошел ровно в тот момент, когда я спросил ее об этом. Да в утренних новостях видел на беззвучке с бегущей строкой для глухонемых, что была авария, Ульяна в больнице. Ну, я и рванул сюда. Ее хотели… убить? – осторожно предположил Сергей. Соболенко, задумчиво глядя куда-то вдаль, покачал головой, давая понять, что он не исключает такой версии:

– Или напугать. Возможно, конкуренты, – добавил он. – А СМИ молодцы, мы запретили говорить, что была перестрелка… – Сергей удивленно вскинул брови. – Да, в нее стреляли!

Соболенко цепко зыркнул на Вольского, который про себя расхохотался. «Ну Соболь, ну Шерлок Холмс!» Эта профессиональная привычка давно встроилась в его обыденное состояние – быть одной ногой в событии, а другой – снаружи, чтобы не терять объективности, наблюдая за состоянием клиента. Но в личной жизни она скорее мешала, блокируя полное проживание момента.

– Водитель отделался легким испугом, охранник ранен. В соседней палате лежит. Их охраняют. Сейчас усилим охрану. Все это слишком громко для нашего города, понимаешь?.. – многозначительно посмотрев на Вольского, произнес Соболенко и замолчал, словно сомневаясь, говорить ли то, что вертелось у него на языке, или нет? Вольский видел, что Игорь колеблется.

– Договаривай, – подтолкнул он приятеля.

– Как-то все вдруг… – Поиск точного слова обнажил внутреннюю борьбу между другом и следователем в душе Соболенко. – Совпало с твоим столь неожиданным приездом! – наконец договорил он, и ему явно полегчало от того, что, как и раньше, он мог быть с Сергеем откровенен.

– Ну что я вам, Игорь Петрович, на это могу сказать? Оригинальная версия! Приезжает вдруг из Москвы психотерапевт по приглашению одной богатенькой вдовы, посулившей ему золотые горы за усмирение ее пасынка накануне его совершеннолетия. И первое, что столичному мозгоправу приходит в голову, – сразу по приезде пристрелить сию вдовушку, дабы?.. Дай подумать… О, точно! Дабы не работать и уехать ни с чем. Все сходится! Повышение и медаль товарищу Соболенко в студию!

Игорь засмеялся и ударил Сергея по плечу.

– Ладно тебе! Мозгоправ всея Руси. Тебя, что ль, в твоем деле не заносит?

У Игоря зазвонил мобильный. Увидев на экране портрет жены и короткую надпись: «Нинка», он вдруг заерзал.

– Да, – излишне громко, словно перед ним рота солдат, ответил он.

– Я пять раз тебе утром сказала, что у Васьки сегодня плавание. Мешок ярко-салатового цвета у входа повесила, и? Мне сейчас звонили из садика, что наш Василий… опять без купальных трусов в бассейн явился! – Голос Нины гремел не только в ухо враз расстроившегося Соболенко, но и покрывал пространство в радиусе пяти метров. Вольский, по примеру друга, тоже не стал деликатничать, делая вид, что ничего не слышал, и подкинул товарищу по песочнице спасительную мысль.

– Новости. Про новости скажи! – шепнул он, выразительно кивнув на телефон. Соболь молниеносно принял «подачу».

– Ты новости видела? – утробным голосом спросил Игорь и подмигнул Сергею. На том конце повисла пауза, и тут обоим «игрокам» стало ясно, что счет сравнялся.

– ДТП федерального значения. В городе стреляли. Есть жертвы. Какой салатовый мешок, Точилина?! – начав с интонации диктора новостной передачи в режиме «срочное сообщение!», он перешел в тактическое наступление. Плечи его распрямились, он глубоко вздохнул, словно поднял с асфальта затоптанную каблуками шляпу мужского самолюбия, отряхнул ее, расправил и гордо водрузил на место.

– Прости, Соболенок, я… – На этом прозвище Соболенко кашлянул, быстро глянув на Вольского, который не сумел сдержать смешок, отчего Игорь нахмурился, – я не знала. И что теперь? Кто-то погиб? – ласково затараторила вторая жена известного следователя города Энска.

Работа мужа была единственной темой, ее обезоруживавшей. Нина Соболенко, в девичестве Точилина, очень уважала своего мужа и гордилась им за мозговые штурмы, риск, погони и вот это вот все. От чего всегда замирала, глядя бесконечные сериалы, где во всех главных ролях ей виделся ее славный сыщик Соболенок.

– Пока нет, но мы на плотной связи с реанимацией. Ибо центр в курсе и ждет от нас рабочих версий, а ты меня, Нина, отвлекаешь! – взвился несокрушимый титан следственного отдела.

– Все-все, милый, не мешаю. Вечером пирожки напеку, твои любимые, с капустой, хочешь? – истекая нежностью, проворковала Нина. Из Игоревой трубки буквально сочилась ее любовь. Он чуть улыбнулся.

– Хочу, – буркнул в ответ и дал отбой. Вольский зааплодировал.

– Шах и мат, сокрушительная победа! Повышение и медаль товарищу Соболенко в студию, – снова провозгласил Сергей.

– Фух, – выдохнул Игорь, как будто только что пробежал стометровку. – Спасибо, вечно я забываю, что работа – мой главный козырь. Вот, учиться надо с бабами тереть, не тушеваться и мямлить, а сразу – на! – аварии, пытки, погони! – разошелся Соболенко, и друзья от души посмеялись.

Соболенко достал-таки сигаретку и с наслаждением закурил. Вольский всегда был свободен от этой заразы: хотел – курил, не хотел – не курил. Друзья ему удивлялись: «Что, и уши не пухнут?» или «И в горле не сохнет?» Нет. То вдруг возникало непреодолимое желание, и задымление своих внутренностей было просто в кайф. То оно так же резко пропадало, сменяясь категорическим отвращением и даже недоумением, зачем вообще это надо делать? Даже тут он был не «как все нормальные люди», о чем ему частенько приходилось слышать в течение жизни. Сергею нравилось «раздражать» людей – возможно, именно это и послужило ориентиром в выборе профессии. Хотя, скорее, это она выбрала его, – эдакий выбор без выбора.

– А ну, дай. Что-то вдруг захотелось… – неожиданно попросил Вольский, учуяв запах только что зажженной сигаретки и сглотнув слюну. Соболенко радостно встрепенулся, словно давно искал и наконец нашел собутыльника.

Вольский затянулся. С непривычки закружилась голова, и что-то внутри расслабилось. Соболенко разулыбался.

– Давно не… – Кивнул он на его потрескивающую при затяжке сигарету.

– Десять лет, – ответил Вольский. Соболенко восхищенно присвистнул. Пару минут курили молча, каждый о своем.

– Центр в курсе. Требуют виновных, – тихим доверительным голосом произнес Игорь. – При этом в городе все знают об их рамсах с пасынком. Ты же будешь работать с ним… или так случайно что-то странное или подозрительное узнаешь, заметишь – дай знать. Пока адекватных версий две: конкуренты или Прохор, а может, конкуренты подбили Прохора, а? Вольский неопределенно покачал головой. Соболенко грустно вздохнул.

– Помощь нужна будет – звони. Да звук включи на мобиле! – воскликнул, вспомнив, Соболенко и резко перешел на шепот: – И это, про вчера, про Милу… – между нами! Лады?

Сергей усмехнулся.

– Ты Ульяне тоже, что я… отсюда… не надо. Я из Москвы, и точка.

Мужчины скрепили договор рукопожатием и разошлись, договорившись держать друг друга в курсе событий.

Глава 7

Пасынок

Несколько велосипедов, ролики, скейт – возможно, тот самый…

Гульнара не стала подниматься с ним на чердак. Сказала только, что все фотоальбомы в сундуке, и он там один такой. Сундук и правда был знатный, ручной работы, дубовый. Сергей любил рукотворные изделия, только такими он мечтал наполнить свой дом, если когда-нибудь он у него будет. Пока его устраивали съемные квартиры – самим фактом условной привязки к ним. Надоела квартира или район, или просто захотелось новизны, или возможности увеличились – он снимал себе новую. Любил креатив: в стиле лофт, мансарды и обязательно видовые – с большой террасой или выходом на крышу.

Вольский листал семейные фотоальбомы Власовых – надо заметить, очень запылившиеся. Давно ими никто не интересовался. Ульяна слукавила. Ох уж эта женская ревность… На фото Сергей увидел яркую, красивую, породистую женщину, никак не домохозяйку или, цитируя Ульяну, «милую… ничего особенного…» Таким красоткам место на большом экране, плакатах или открытках, чтобы возбуждать воображение прыщавых юнцов. Она и одевалась так, словно собралась на театральные подмостки.

Покойница явно любила фотографироваться: поза, жест, взгляд в вечность. Много профессиональных фотосессий – местечкового пошиба, и все же: студия, свет, грим. Всегда есть сюжетик. Еще, судя по фото, дамочка очень любила петь. На каждом третьем снимке она была с микрофоном или с тем, что попалось под руку вместо него – расческа, морковь, даже мужской ботинок. Похоже, с ней Андрею Власову было интересно и весело. Но делился ли он с миром своим сокровищем, так очевидно стремящимся купаться во внимании публики?

Промелькнула мысль об Оле, подготовке к свадьбе. Весь предстоящий им театрализованный церемониал… Зачем все это? Чтобы потом кто-то, так же как он сейчас, рылся в фотоархивах, сдувая пыль и пытаясь угадать, что между этими людьми происходило на самом деле? Любовь? Созависимость? Гармония тирана и жертвы? Были ли они сами собой, находясь вместе, или один подавлял другого? Какими травмами притянулись и смогли ли с ними справиться? Чувствовали себя счастливыми, наконец?

– Вы кто? – услышал Сергей, однако от неожиданности не вздрогнул. Он был уверен, что Прохор клюнет на висящую внизу чердачную лестницу, как любопытный карась на наживку.

Возмущенно и одновременно испуганно на него смотрел субтильный юноша. С длинными волосами и такими же красивыми и выразительными глазами, как у матери.

– Судя по всему, ты в мать, – кивнув на фотографии, сказал Вольский. – Давай знакомиться, я Сергей – твой новый учитель из Москвы.

Прохор несказанно удивился.

– Учитель? Эта, что ли, вас арендовала? – кивнув в сторону входа на чердак, спросил Прохор. Как и предполагал Вольский, он явно демонизировал свою мачеху.

– Ага, эта. Ульяна Юрьевна ее, кажется, зовут. А ты – Прохор, верно? – Вольский совершенно не реагировал на попытки Прохора сбить его с толку и на правах хозяина поставить в неловкое положение.

– Допустим. И чему учит учитель из Москвы? – пренебрежительно, с плохо закамуфлированным любопытством, спросил будущий наследник этого чердака и всего дома целиком.

– Жизни, – просто ответил Сергей.

– Тогда вы уволены! Со своей жизнью я разберусь сам, – резко ответил Прохор Власов.

– Сядь! – негромко, но с силой приказал Вольский. Прохор слегка вздрогнул от неожиданности, но тут же усмехнулся, словно перед ним был клоун из дешевого варьете, который хотел напугать, быть грозным, но на самом деле выглядел жалко и смешно.

– Дядя, ты глухой? Ты уволен. Катись в свою Москву прямо сейчас, и… положите эту кружку на место. Это частная собственность, по какому праву вы… ты лапаешь ее?

Вольский, вызывающе глядя на Прохора, отвел руку с кружкой в сторону. Парень задвигал желваками, в его душе явно шла борьба. Наконец, убедившись, что «учитель жизни» не шутит, он ринулся на Сергея. Тот разжал пальцы. С криком «не-е-ет!» Прохор бросился на пол, чтобы поймать кружку, но не успел: она упала на железный ящик с инструментами и всякой всячиной, какие часто остаются после ремонта, и… разбилась.

Судя по мелодичному звону, раздавшемуся при ударе, это был настоящий фарфор. Кружка хранила фотоотпечаток момента, где он, мама и белая пушистая собачонка сидели в обнимку на берегу моря. Все светились бесконечным счастьем, включая кукольного шпица. Кружка была, очевидно, ценной реликвией, Сергей сразу это оценил, разбирая сундук с архивом, ибо хранилась она в отдельной коробочке, укутанная нежным шелком. И не была покрыта пылью, как альбомы, к которым, судя по всему, давно никто не прикасался.

Прохор поднял два осколка. На одном он с собачонкой, на другом – мама. Он автоматически соединил их по линии раскола, но это не сделало картинку целостной, а лишь усугубило масштаб необратимости. Внезапно парень разрыдался. От образа злобного босса, роль которого он только что старательно играл, ничего не осталось. Однако это еще не было ни победой, ни сломом, и Вольский прекрасно это понимал. Момент слабости, граничащий с бессилием, вот-вот должен был смениться яростью, а виновником и целью отмщения станет, разумеется, он – мозгоправ из Москвы. Сергей был к этому готов, пока сценарий терапии шел в «штатном режиме».

– Ты сейчас злишься на меня, но на самом деле – на того, кто реально разделил тебя с матерью. Дело ведь вовсе не в разбитой кружке. И не в Ульяне, что появилась после… А в той боли, что ты носишь в своем сердце.

Прохор не стеснялся своих слез, он смотрел куда-то вдаль и одновременно вглубь себя. Удивительно, но ему вдруг сильно полегчало, плечи опустились. Однако темная мысль, тенью пробежавшая по лицу мальчика, заставила его снова напрячься. Сергей заметил это.

– А вот это совсем лишнее. Винить себя в чьей-то смерти – не только непосильное, но и пустое и бесполезное занятие, гордыня. Может прозвучать странно, но смерть, как и жизнь, человек выбирает сам, осознает он это или нет, – негромко проговорил Вольский, искоса наблюдая за парнем.

Прохор продолжал быть «вещью в себе», но Сергей видел, что тот внимательно его слушает и, что самое приятное – слышит. А не так уж страшен черт, как его малюют, поскольку не черта люди малюют, а свои собственные страхи, и потому страшно в первую очередь самим «малярам». Люди вообще редко видят других людей. Это под силу лишь тем упорным и отважным личностям, кто большую часть своих детских травм пережил, осознал и отпустил, точнее – трансформировал в ресурс. Остальные же бегают, окруженные зеркальным панцирем и отражением самих себя со всех сторон. И потому так закономерна популярность селфи, которая этот процесс, наконец, сделала материальным, осязаемым и очевидным.

«Но есть в этом, надо заметить, и терапевтический эффект: люди перестают искать внимания, читай – любви со стороны и, наконец, уделяют его себе сами. Таким образом, восполняя детские дефициты и ослабляя чрезмерную важность мнения других людей. Ибо в конечном итоге понимают, что чужое мнение для них значит ровно столько, сколько они сами позволяют!» – Вольскому вдруг вспомнилась последняя дискуссия с его коллегой и однокурсником Савелием Корчным.