Жребий. Книга вторая. В паутине лжи

У раскрытых металлических дверей приемки магазинчика стояла газелька с хлебом. Из подсобки то и дело появлялся грузчик, затаскивая внутрь широкие деревянные поддоны с булками.

Борис бросил окурок в урну, подошел к охраняющей свое белье хозяйке и уселся рядом с ней на скамейку.

– Давно здесь живете?

Сосредоточенно следящая за передвижениями детворы женщина обернулась.

– Ну допустим. Тебе-то какой интерес?

– Я жил здесь мальчишкой, сегодня вот проезжал мимо, решил заехать. Ностальгия, – пояснил он.

– Да, раньше-то не было такого хулиганья, – ответила женщина, окинув взглядом веревки с бельем. – Уважали старших-то. А сейчас что?

Она вскочила на ноги и, потрясая в воздухе веником, обдала ребятню тонизирующей порцией брани. Те с визгом бросились врассыпную, готовясь на новый заход.

– И не говорите. Раньше и в школу вместе ходили, а зимой на санях ездили, помните? – глядя перед собой, поговорил Борис.

– Да, хорошее время было. А сейчас кафе рядом со школой закрыли: денег нет содержать. Зато открыли банк, – усмехнулась она.

– Вы помните семью Матвиенко? У меня дочка одного с Таней возраста. Как они теперь, не знаете?

– Да бог с вами, – приложив руку к груди, посетовала она и отложила веник на скамейку. – Пропала Танюшка-то. А дед Степан почти сразу и помер. Странная она была, замкнутая. Родители-то ее по пьяни в гараже угорели. Она все с дедушкой. А он что? Самому помощь нужна была. Старый был. Глухой как пень, – продолжала она с жаром, позабыв и про белье, и про гомонящую толпу ребятни, заскучавшей без нового нагоняя.

– Она же там училась? – кивком показал Борис на возвышающуюся над домами, покрытую зеленым мхом и разводами шиферную крышу школы.

– Там. Где же еще? Школа-то у нас на районе одна. Все ребятишки туда ходят, – ответила она и, вдруг вспомнив о своих простынях, вскочила с лавки, сотрясая воздух громкими возгласами.

Борис, не дожидаясь окончания ее визгливой истерики, попрощался и быстро направился к машине.

Школу он нашел сразу. Серое трехэтажное здание, огороженное по периметру черным металлическим забором, было полно детворы. Борис всегда удивлялся тому, как много детей в небольших провинциальных городках. Пройдя сквозь спешащую ему навстречу толпу учеников, зашел внутрь. Вспомнив, где кабинет директора, поднялся по только что вымытому полу на второй этаж, на каком-то подсознательном уровне опасаясь окрика толстой технички в синем халате.

Директора на месте он не застал, однако завуч по воспитательной работе, крупная, сурового вида женщина, любезно ответила на его вопросы и показала кабинет психолога. Прошлый визит Бориса пришелся на осенние каникулы, поэтому он ее не застал, да и повода тогда не было.

Пожилая, чопорного вида дама на поверку оказалась мягкой и словоохотливой. С ее слов Борис понял, что особых проблем с поведением у Тани не было, и, кроме стандартного теста, никакой информации на нее не завели. А Блохина женщина и вовсе не застала, поэтому тут тоже мимо.

Борис вернулся в машину и еще несколько минут сидел в тишине салона с закрытыми глазами, пытаясь упорядочить полученную информацию. Однако ничего из услышанного не показалось ему странным. Таня была похожа на большинство современных подростков. И только пакет, переданный ему овощеводом из Азербайджана, вызывал сдержанный интерес. Борис подавил порыв осмотреть его немедленно и, запустив двигатель, двинулся в обратный путь.

***

В подъезде на первом этаже его ждала табличка «лифт не работает», и, вколачивая тяжелые шаги в ступени, Борис медленно начал подниматься по лестнице. Сунул ключ в замочную скважину, но дверь оказалась открытой. Бисаев толкнул ее и, не заметив ничего подозрительного, сделал шаг в полутемный коридор. Прислушался. С кухни доносилось шкворчание сковороды и легкая возня. Тихо ступая, Борис направился туда. Привалился к косяку, наблюдая за хлопочущей у плиты Лариской. Было приятно видеть ее, слышать в своей одинокой берлоге запахи еды и едва различимого сладкого парфюма.

– Привет.

Лариска подпрыгнула на месте, смешно всплеснув руками от испуга, и резко развернулась.

– Господи, – выпалила она, прикрывая глаза. – Чуть не родила.

Она навалилась на край стола руками и еще пару минут пыталась перевести дыхание.

– Я тоже, – Борис подошел ближе, взял с разделочной доски кусочек моркови и закинул в рот. – Ну так что?

– Ну так что? – не поняла Лариска.

– Ну так что ты здесь делаешь? – с хрустом пережевывая морковь, спросил он.

– Хотела сделать тебе сюрприз – приготовить ужин. Похудел, одни глазюки остались.

– Приготовила? – упрямо глядя на подругу, проговорил Борис, намекая, что хочет остаться один.

– Иногда я ловлю себя на мысли, что совсем не знаю тебя. Вот так встречаешься с человеком, думаешь, узнаешь его ближе через его родных, друзей, но не тебя. Ты одиночка. Иногда я тебя не понимаю, а порой боюсь.

– Боишься? Серьезно? – выдохнул он Лариске в ухо и, заведя ее руку за спину, резко притянул к себе. – И что же тебя так пугает?

Их губы почти соприкасались, смешивая дыхание в один горячий, будоражащий коктейль.

– Бисаев, ты о чем-то еще думать можешь? – прошептала Лариска дрожащим от волнения голосом, стараясь между тем улыбнуться и показать, что ее не трогают его дешевые подкаты.

Вот только она никогда не могла устоять перед его самоуверенно-развязными манерами. И, навалившись на край стола, с наслаждением расслабилась в его хватке.

– Ну, что же ты, Ромео, испугался? – дразнила она, но замолчала и прикрыла глаза, стоило его ладони нырнуть под юбку и, скользнув за резинку кружевных трусов, стащить их вниз.

– Ну и кто из нас думает только об одном? – елозя губами по ее щеке, шептал Борис.

И тут же глаза Лариски вспыхнули, а его щеку обожгла пощечина, срывая тормоза. Борис впился в ее мягкие, пытающиеся сопротивляться ему губы и, тут же раздвинув их, проник в ее горячий влажный рот. Он обхватил ее поперек груди и усадил на стол, который был решительно не готов к такому акту вандализма и заскрипел на все лады. Они не обращали внимания на ворчание старого стола. Лариска запустила руку в мокрые от усердия волосы Бориса. Несколько минут воздух кухни был наполнен только их нетерпеливым дыханием и ореховым запахом кипящего масла.

Поужинав подгоревшими котлетами, Борис спровадил Лариску и, усевшись за обеденный стол, высыпал содержимое пакета с вещами семейства Матвиенко. На первый взгляд ничего существенного, сплошной хлам. Видавшая виды курительная трубка, похоже, принадлежавшая деду Семену. Пара старых кукол. Резинки для волос, пустой блокнот для записей. Борис пролистал его от корки до корки несколько раз, но страницы оказались пустыми. Пара потрепанных книг с печатью школьной библиотеки – вот и все сокровища. Он повертел в руках томик Данте. Странный выбор для внеклассного чтения пятнадцатилетней девушки.

Еще раз окинув взглядом трофеи, он тяжело вздохнул, сгреб все обратно в пакет и пошел спать.

Проснулся Борис рано и, не найдя, чем себя занять, поехал на работу. В управлении стояла непривычная тишина. Только двери приемной были гостеприимно открыты. Мария Поликарповна со свойственной ей основательностью наводила порядок на столе Кривцова. В приемной сонно ворчал чайник. Борис заглянул в приоткрытую дверь поздороваться и направился дальше по бесконечному серому коридору.

Кабинет встретил его застоявшимся воздухом с запахом бумажной пыли и дешевого кофе. Борис открыл окно, впуская вместе с утренней свежестью многоголосый шум улицы.

– Доброе утро, – в кабинет вошел Юдин и, с удивлением косясь на Бисаева, неторопливо проследовал на свое место. – Вы сегодня рано.

– Что с уликами? Удалось что-то найти? – проигнорировав приветствие, спросил Борис, следивший за перемещениями напарника.

– Пока ничего. Но я только начал, – поспешил добавить тот, заметив недовольный взгляд патрона.

Усевшись на свое место, щелчком включил чайник. Тот запыхтел, наполнив кабинет уютом. Юдин разлил по чашкам кипяток, внося в привычные запахи рабочего утра крепкий, чуть горьковатый аромат кофе.

– Плохо, – тяжело вздохнул Борис. – Лучше работать надо.

– А сами-то вы, Борис Сергеевич, где вчера пропадали весь день?

– Что, студент, огрызаться научился? – съязвил Бисаев. – Это хорошо. Значит, выйдет из тебя толк.

Весь день провозились с уликами. К вечеру от фотографий и заключений у Бориса разболелась голова.

«Может быть, мы не там ищем? – размышлял он. – Что мы, по сути, знаем об Игроке? Он любит сложные задачки. Опять же кубики эти. Ну к чему все так усложнять? – Борис несколько раз осмотрел игральную кость, извлеченную из лодыжки Блохина. – Это ж как злоумышленник заморочился, чтобы все это провернуть? Если верить заключению о смерти, Блохин сам себе шею значком расцарапал. А этот гад не торопился. Закрыл его в подвале и наблюдал».

Борис вспомнил слова доктора о психологической травме, нанесенной Ане. А ведь он был прав, бывают вещи и пострашнее изнасилования.

«Что же он с тобой сделал?»

Борис потер пальцами переносицу, пытаясь снять напряжение с глаз. Поднялся со стула и отошел к окну. Он долго смотрел на проезжающие мимо машины, на спешащих прохожих, а из головы не шла Аня. Застрявшая в своем внутреннем мире, с повязкой на глазах, совершенно потерянная.

– Что-нибудь интересное нашел? – Борис развернулся к напарнику и, облокотившись на подоконник, прикурил.

Андрей поднял на него несмелый взгляд и, поджав губы, покачал головой.

– Ладно, Юдин, давай оставим пока улики в покое и попробуем еще раз представить себе этого человека. Он честолюбивый, самовлюбленный садист, совершенно уверенный в собственном превосходстве. А еще он по какой-то причине мстит мне. Раз он выбрал именно меня, значит, мы лично знакомы. Я вел сотни дел. В каждом можно найти того, кто остался недоволен, – раздражался Бисаев. Он несколько раз быстро затянулся и, шагнув к столу, вдавил окурок в переполненную пепельницу.

– Может, было какое-то особое дело? – осторожно вклинился в рассуждения Юдин. – Пострадали люди?

– Я в убойном работаю так-то. Тут в каждом деле есть пострадавшие и не по одному. Так что завязывай, мистер очевидность, и задавай вопросы по существу, – окончательно разозлился Борис. – И почему именно эти подростки? Или есть какая-то закономерность, по которой он их похищает, просто пока мы ее не заметили? Кроме того, что все они из неблагополучных или неполных семей?

– Нет, он аккуратный, можно сказать перфекционист. Это исключает случайность его действий. Такие люди все скрупулезно планируют, – возразил Андрей.

– Ты прав, друг мой Юдин. Он их знал. Каждую, – воодушевленно добавил Бисаев.

– Я искал связь между жертвами, – остудил его пыл Андрей. – Ее нет. Ну, кроме Блохина, но тут тоже не все так просто. Он связан не со всеми найденными в его подвале.

– Либо… – не сдавался Бисаев, – мы ее не видим. Что мы искали? Школьный психолог, учитель, тренер. А если это сосед? Друг семьи? Неравнодушный гражданин? А если это друг по переписке? – Борис медленно, не желая упустить мысль, встал и перевел взгляд на Андрея. – Ну конечно, все сходится. Ты проверял их переписку, соцсетях?

– Конечно.

– Значит, еще раз проверить нужно. Я чую, Юдин, что прав. Жили в разных городах, не знакомы, вообще не пересекались. Но что-то же их всех связывало с ним? Ладно, с завтрашнего дня отрабатываем версию знакомства в сети. Мы же изымали компьютеры жертв Блохина?

– Да, но ничего подозрительного не нашли. Все записи тут, – Андрей порылся в одной из папок и протянул Борису увесистую пачку скрепленных листов. – Здесь все контакты: телефонные звонки, сайты, группы, друзья в сети. У Светы вообще компьютера не было, только телефон.

– Они могли общаться с ним через другие устройства: друзья, интернет-кафе.

– Я отработаю эту версию, – с готовностью сказал Андрей.

– Дай-ка мне заключение Кириллова, – протянул руку Бисаев, и Андрей, быстро пролистав нужную папку, подал ему несколько листов.

Бисаев пробежался глазами по каждому.

– Все жертвы Блохина убиты по-разному. Почти все они задушены, но вот эти три, – он собрал несколько листов в отдельную стопку, – застрелены. А эта, – Борис отложил на стол одно из заключений судебно-медицинской экспертизы, – вообще от передоза умерла. И по следам разложения – она первая. Вся эта сборная солянка не дает мне покоя. Тут никакой следовой картины. Я почти уверен, что не все эти девочки – жертвы Блохина. Что если все началось с того, что он нашел мертвую наркоманку? Либо пытался помочь, но не смог и устроил ее у себя в подвале под стеклом? Что если Блохина Игрок на все это надоумил? Ну, помог ему «опериться». А потом и своих ему подкинул, когда наш психолог сдулся и стал ему не нужен. Поищи-ка между ними связь.

– Я сразу вам об этом говорил, – напомнил Андрей. – Маньяки не меняют ритуал. Для этого нужны веские причины.

– Да, но теперь у нас есть доказательства – воспоминания Ани. Ладно, – Борис посмотрел на циферблат наручных часов, сгреб бумаги и бросил их обратно на стол Юдина. – Все завтра. Если я не отдохну, у меня башка взорвется.

Он взял со спинки стула наброшенный пиджак.

– Ты идешь? – обернулся он на продолжающего сидеть Юдина.

– Я еще поработаю.

– Как знаешь.

На пороге он притормозил:

– Слушай, студент, ты «Божественную комедию» читал?

– Да, а что?

– Нашел в вещах Матвиенко. У нас что, нынче дети Данте в школе проходят?

– Да вроде нет.

Борис некоророе время постоял в задумчивости и, наконец, махнув Юдину, вышел.

Глава 5

Кривцов сидел в кресле с закрытыми глазами и, казалось, совсем не слушал собеседника.

– Львович, спишь, что ли? – на полном серьезе спросил Борис и подался вперед, чтобы тронуть его за плечо.

Однако тот медленно открыл глаза. Лицо его по-прежнему ничего не выражало.

– Думаю я. Знаешь, Бисаев, я, конечно, слышал разные твои бредовые теориии, но эта превзошла все. Ты понимаешь, что будет, если ты ошибаешься?

– Кто не рискует, Львович, тот не пьет.

– Избавь меня от своего дешевого сарказма, – поморщился полковник. – На Лариске свое красноречие отрабатывай.

– Уйду я от тебя, злой ты, – скривил губы Борис и встал со стула.

– Насколько ты уверен? – бросил ему в спину Кривцов.

– Да башку даю… – обернулся Борис.

– Смотри, Бисаев, без башки останешься… – предупредил он и, вздохнув, добавил: – И я за компанию.

– Не дрейфь, Константин Львович, прорвемся, – Борис постарался вложить в эту дурацкую фразу всю свою уверенность, но снова прикрывший глаза Кривцов, похоже, ему не поверил.

Шагая по коридору, Борис думал о подружке Тани Матвиенко. Он встречался с ней год назад, но тогда не знал, о чем конкретно нужно спрашивать. Ее новый адрес лежал где-то в материалах дела, которое он скрупулезно собирал эти два года.

Он вошел в кабинет и, пройдя мимо занятого писаниной Юдина, достал из шкафа папку.

– Борис Сергеевич, – поднял голову Андрей. – Я, кажется, что-то обнаружил.

– И что же ты обнаружил, друг мой Юдин? – перебирая бумаги, проговорил Бисаев. Наконец он нашел ободранный листок с адресом и посмотрел на молчавшего напарника. – Тебе, студент, цыганочку с выходом, что ли, сбацать? Не томи, чего там у тебя?

– Заметил одно сообщение. Не знаю, насколько оно важное и приведет ли куда-то… – он обогнул стол и встал рядом с патроном. – Вот тут, – ткнул пальцем в распечатку.

– И что я, по-твоему, должен увидеть? – пробежав глазами по буквам, Борис поднял недоумевающий взгляд на парня.

– Это Двач.

– Чего? – с пренебрежением, присущим незнанию, переспросил он.

– Двач – это чат. В нем анонимно можно создавать темы ну и обсуждать всякое, – пояснил Андрей.

– Насколько всякое? – поинтересовался Бисаев.

– К примеру, недавно один дебил, который представился анестезиологом, создал тему «отношение к эвтаназии», где рассказывал, что специально вводит тяжелобольным пациентам не те препараты во время операции, чтобы они не мучались.

– Ясно. Ну так и выясни, с кем она переписывалась.

– Это не так просто, Борис Сергеевич. Там нет ничего: ни имени, ни ника, только номер. Вычислить геопозицию еще можно, но личность, что скрывается под цифрами, – сложнее. И вы на номер посмотрите.

– Три шестерки. Это типа дьявол, что ли?

Андрей неопределенно дернул плечами.

– Ну а того идиота поймали?

– Того поймали.

– Ну так, значит, можно.

– Его поймали только потому, что он выходил в чат со своего домашнего компа. И то, поймали не сразу, – ответил Андрей.

– Ну и что ты, студент, предлагаешь?

– Я запросил распечатку Таниных сообщений в чате, – Андрей быстро взял со своего стола толстую стопку скрепленных листов. – Она переписывалась с ним несколько недель. На первый взгляд, ничего серьезного. Обсуждают учебу, жалуются на учителей и предков. Но, вот тут, – Андрей быстро перевернул стопку и открыл самую последнюю страницу, – он приглашает ее в Телегу.

– Куда? Ты по-русски говорить можешь?

– Это новая соцсеть. Осенью прошлого года появилась.

– И что странного?

– А то, что через неделю их общения Таня пропала. А история сообщений полностью стерта. Он удалил аккаунт.

Борис некоторое время размышлял, хмуря брови.

– А восстановить его? Аккаунт?

– Я отправил материалы нашим спецам. Надеюсь, нам повезет, и он оставил для нас следы.

– Молодец, Юдин, постарался, – хлопнул его по плечу Борис. Закрыл папку с делом, убрал ее на место в шкаф.

– Вы тоже что-то нашли, Борис Сергеевич? – спросил Андрей, наблюдая за тем, как Бисаев сложил оставленный на столе листок и сунул его в карман.

– Не знаю, студент. Не знаю.

– Может, расскажете. Я бы мог помочь.

– Была у Тани Матвиенко подружка. Не сказать, что лучшая, но единственная, с кем та общалась. Хотел с ней еще раз потолковать.

– Думаете, она что-то вспомнит? – не сдавался Андрей, пытаясь разговорить напарника.

– А вот этого я пока не знаю.

– Можем вместе к ней съездить, – как последний шанс, предложил Юдин.

– Нет, студент. Занимайся ее перепиской, – ответил Бисаев и вышел из кабинета.

Он пешком пошел в сторону дома. Неспешная ходьба успокаивала и давала возможность упорядочить нагромождение мыслей в голове. Каждая новая версия вела к новому тупику. Анины воспоминания становились все более пугающими, и главное – она так и не вспомнила его. Когда-то Борис сам пытался вытравить из себя память о семье. Но сейчас, когда оказался на обочине чужой памяти, искал пути вернуть все. Эти мысли давили на него. Только на улице он чувствовал свободу от обязательств. Иногда казалось, что ему так же, как Ане, хотелось затеряться где-то в пути.

***

– Давай поиграем? – с азартом предложил доктор Карелик, пристально глядя на обхватившую себя руками Аню. Она сидела на диване напротив, и даже через повязку он видел, что она не смотрит на него. – Что скажешь? – он снова попытался привлечь ее внимание. – Я понимаю, тебе не нравится вспоминать. Но это необходимо для твоего выздоровления. Ты же хочешь поправиться, снова стать собой? Веселой и свободной, – проговорил доктор.

Таня скривила губы, которые были единственным ориентиром ее настроения, кроме голоса, конечно.

– Вы думаете, что вы свободный человек? Сидите в кресле весь такой важный. Пытаетесь учить меня. Думаете, вы свободны? Я вас разочарую. Настоящая свобода внутри, – с эмоцией проговорила она, прожигая его взглядом через несколько слоев марлевой повязки.

– Ты, конечно же, права, – спокойно ответил на ее выпад Рафаэль Матвеевич. – И ты тому доказательство. Но неужели тебе не хочется все вспомнить?

– Нет, – без прежней агрессии ответила ему Аня. – Я знаю о себе все, что мне нужно.

– Но как же ты будешь жить дальше? Ходить в школу, учиться в институте, общаться с людьми. Ты не сможешь до конца своих дней ходить в этой повязке и прятаться при любой угрозе под одеялом, – он сделал паузу, оценивая настрой пациентки.

Аня еще крепче обхватила себя руками и опустила голову, явно насупившись. Какое-то время она молчала, и лишь напряженные желваки и плотно сжатые губы говорили о том, что она о чем-то сосредоточенно думает. Наконец она выпрямилась и уставилась на врача.

– Я помню школьную программу. Я же ботанка, – усмехнулась она. – Так что со школой и институтом разберусь.

– А как же общение с людьми?

– Да на кой они мне? – снова рассердилась она. – Одни жлобы.

– Ты не хочешь ни с кем общаться или боишься? – не отставал от нее Карелик.

– Ничего я не боюсь, – огрызнулась Аня. – Что нужно делать?

Доктор улыбнулся, глядя на этого сердитого, нахохленного птенца, выпавшего из гнезда. Ему нравилась Аня. Ее пытливый ум, сила, которой не ожидаешь от такого хрупкого на вид существа. Ему больше, чем ее отцу, хотелось разгадать эту задачку: кто же эта загадочная девочка, которая раз за разом, как сталкер сумеречной зоны, погружается в собственные кошмары, чтобы найти ответ на один единственный вопрос – кто же она на самом деле?

– Хорошо, вообрази, что твои воспоминания – это дом. Он большой, в нем много комнат. Двери одних открыты, других – закрыты. Но мы с тобой попробуем открыть их все. Давай начнем с твоих родителей. Представь себе все, что ассоциируется с ними. Я досчитаю до пяти, и я хочу, чтобы ты открыла эту дверь и рассказала мне, что ты там видишь. Просто подумай, что приходит тебе на ум, когда ты вспоминаешь их.

Слушай мой голос.

Три…

Два…

Один…

Ты на месте. Что видишь?

– Небольшую комнату, она мне незнакома. Темнота в ней кажется такой плотной, как черная вода, из которой торчат острые скалы шкафов и покатые островки кресел. Вижу дацкие ситцевые занавески с птичками на крошечном, нарисованном окне. Посреди комнаты накрытый к ужину стол, за которым сидит папа с газетой в руках. У плиты мама в белом переднике. Я останавливаюсь в паре шагов от них и пытаюсь заглянуть маме в лицо. Но мне никак не удается. Она суетится с тарелками и все время оказывается ко мне спиной. Тогда я переключаюсь на папу. Он что-то едва слышно басит из-за газеты, похоже на какой-то знакомый мотив. Я жду, когда он перевернет страницу, но он не двигается, продолжая напевать.

– Ну что же ты не садишься? – мамин пугающе радостный голос почему-то вызывает во мне холодные колючие мурашки. Они, как волна рук на стадионе, пробегают по спине, поднимая волосы на затылке.

Я послушно сажусь на ближайший ко мне стул. В центре стола стоит керосиновая лампа, зеленая с подкопченным стеклом. Ее треугольное пламя подрагивает, очерчивая на столешнице яркий круг света. За окном лышатся далекие раскаты грома. И несмотря на то что вокруг темно, эти далекие удары и крошечный островок света на столе успокаивают меня

Я в задумчивости вожу пальцами по неровным краям раны на запястье. Запекшаяся кровь в умирающем свете лампы кажется черной, как и крошечный фитилек, который не столько горит, сколько чадит вонючим дымком, разъедая глаза.

На мою руку ложится ледяная мамина ладонь, возвращая меня в реальность. Я вздрагиваю, пытаюсь отдернуть руку, но она не дает. Мама подается всем телом вперед, в круг света, и я наконец вижу ее лицо. Она похожа на лощеных актрис из старых американских фильмов: с уложенными крутой волной каштановыми волосами и ярко-красными губами, улыбающимися мне отпугивающе-фальшивой улыбкой.