Жребий. Книга вторая. В паутине лжи

Стоило ему перевернуть первую страницу и на мгновение замолчать, как подножие шерстяного холма дрогнуло, край одеяла втянулся внутрь, и в небольшой норке появился маленький вздернутый нос. Он тихо втянул воздух, потом еще. За ним наружу показались пухлые губы. Андрей растягивал слова, пытаясь заглянуть в открывшуюся щелку, но Аня, заметив его внимание, тут же исчезла под одеялом. Больше не прерываясь, он дочитал главу до конца и поднялся со стула.

– Если ты не против, я продолжу чтение завтра. Нет, конечно, если ты не хочешь… – он застыл на месте, дожидаясь ее реакции, и только после того, как из-под одеяла донеслось еле слышное «хочу», вышел.

Бисаев, который все это время наблюдал за происходящим, навалившись на дверной косяк, был раздражен. Он пытался бороться с едкой ревностью, которая неожиданно завладела им. Ругал себя за то, что сам не допер до такого, по сути, незамысловатого способа наладить контакт с Аней, и позволил Юдину выставить себя идиотом. Однако Андрей не вступал в полемику с патроном, видимо почуяв спиной его холодный угрюмый взгляд, и только когда они оба вышли на улицу, заговорил.

– Борис Сергеевич…

– Я понял, – буркнул Бисаев и направился к припаркованной недалеко от входа машине.

Юдин поспешил следом. Когда они оба оказались в тишине салона, Андрей вновь сделал попытку начать разговор.

– Подумал, ей будет приятно отвлечься. Я сам когда-то зачитывался «Гарри Поттером». Это, кстати, моя книга, – улыбнулся Юдин, похлопав ладонью по лежащей на коленях сумке. – Представлял себя избранным. Мне казалось, что и у меня вот-вот откроются какие-нибудь особенные способности.

– Молодец, – отрезал Бисаев, выезжая с парковки. – Читай хоть Библию. Главное, чтобы она заговорила.

Андрей, который уже привык к тому, что Бисаев пытается обесценить все, что он делает – особенно это касалось Ани – вдруг развернулся к нему и продолжил:

– Вам не кажется, что Аня не хочет с вами разговаривать, потому что чувствует ваш мрачный настрой? Вы в последние недели всегда в плохом настроении. Борис Сергеевич…

– Ты мне нотации, что ли, решил почитать? Заканчивай, – предупредил Борис, не отрывая взгляд от дороги. И, помолчав, вдруг спросил: – Почему она тебя не испугалась?

– Все дело в том, что вы хотите ей сказать. Аня была изолирована долгое время. Одна, в темноте. Слепота может заставить усомниться в себе, сжать мир до очень узких границ. А ее мир внутри нее самой и почти разрушен. Все внешнее – угроза. Особенно если вы что-то требуете от нее, заставляете сделать или вспомнить. Ей нужно время. Чтобы выйти из своей раковины. Многим это не удается.

– Этому тебя в университете научили? – предсказуемо вклинился Борис.

Андрей закатил глаза и отвернулся к окну. Борис принялся ворчать, переключая радиостанции. Вытащил губами из пачки сигарету и захлопал по карманам в поисках зажигалки. Не нашел и, заложив сигарету за ухо, уставился на дорогу.

Андрей знал, шеф хочет извиниться, но стоически переносил затянувшееся в салоне молчание, давая возможность упрямцу принести свои извинения. Наконец Бисаев вздохнул, и Юдин приготовился к тому, что он сейчас заговорит. Улыбка так и дергала за уголки губ, но он сдержался, чтобы не засмеяться.

– Наверное, ты прав, студент, настроение в последнее время ни к черту, – не отрывая взгляда от дороги, говорил Борис. – А насчет книги – это ты хорошо придумал. Надеюсь, она что-то вспомнит. Нам позарез нужна зацепка.

– Может, с машиной повезет? – поддержал его Андрей.

– Может, и повезет, – словно беседуя сам с собой, проговорил Бисаев. – Знаешь, что меня смущает? Зачем он отпустил ее?

– Кто?

– Игрок. Ну вот смотри, мы поймали Блохина. И если бы не кубик в его лодыжке, мы бы ни за что не узнали, что это не он похитил Аню. Еще и Калашникову. Что это, второй раунд? – он повернул голову к Андрею, вдруг резко свернул к бордюру и остановил машину. – Ты – Игрок. Ты похищаешь подростков, мучаешь и убиваешь. Да, еще эти кубики. Ты подсовываешь нам маньяка попроще – Блохина. Чтобы поймать его, мы вынуждены просить помощи у Ксюши. Она пишет заявление, мы ловим Блохина, Ксюша похищена. Зато ты возвращаешь мне Аню, – он нервным движением провел ладонями по лицу. – Спрашивается, нахрена? Кто он? Санитар каменных джунглей? Тычет нам под нос убийцу, которого мы сами бы не поймали? Он хотел стать полицейским, но не прошел отсев из-за проблем с башкой, мать его, – глаза Бориса лихорадочно блестели, когда он все это чуть ли не прокричал Юдину в лицо. Почти сразу затих и, откинувшись на спинку водительского сидения, закрыл глаза. – Запроси данные по всем, кто подавал документы на прием в органы и кого отсеяли из-за проблем с головой, – проговорил он, не открывая глаз.

– Сделаю, – тихо ответил Юдин, изумленный его преображением.

– А может быть, Аня – трофей? – несмело продолжил Андрей, довольный тем, что Борис вышел из двухнедельного оцепенения и наконец заговорил.

Бисаев медленно выпрямился и посмотрел на напарника. В его тяжелом взгляде не было обычного пренебрежения, скорее обреченность.

– Я все время об этом думаю. Это не просто месть лично мне. В таком случае он просто убил бы Аню. Нет, он куда-то ведет меня. Хочет, чтобы я что-то понял.

Он снова тяжело откинул голову на подголовник и уставился на пожелтевший от никотина потолок машины.

– Если это и вправду игра, Аня была залогом. Вы сделали то, что он от вас хотел, и он вернул ее. Теперь залогом является Ксюша. Если мы сделаем все так, как он хочет, по логике он вернет ее.

Борис повернул голову к Андрею.

– В прошлый раз к теме с Блохиным подвел меня ты, – холодно проговорил он, не отрывая глаз от побелевшего лица Юдина.

– Борис Сергеевич, – испуганно выдохнул тот. – Вы же не думаете…

– Почему? Думаю.

– Вы же знаете, про Блохина рассказал Валерка Хрыч, когда я разговаривал с ним о Свете. И это вы попросили Светкиного братишку сокровища свои показать. Как будто знали, что у него есть этот чертов кубик, – еще секунду назад владевшее Андреем бессилие на глазах преобразовывалось в уверенность, даже злость. Его губы искривились свойственным скорее Бисаеву пренебрежением. Он упрямо посмотрел патрону в глаза.

Бориса, казалось, нисколько не впечатлило обвинение коллеги, однако он криво усмехнулся.

– Ну вот, а то все мямлишь, как девочка. Ладно, все это лирика, давай к делу. В случае с Блохиным Игрок подбрасывал кубики. Что он будет делать сейчас? Снова кубики? Или наш маньяк не повторяется? Так, студент, если речь об игре, он стопудово оставил нам подсказки. Подними все улики по делу Блохина. Благо времени прошло совсем немного. Изучи все. Ты понял?

Юдин, завороженный энергией, с которой Борис рассуждал и давал указания, закивал, готовый немедленно сорваться с места.

– Вот и зацепка, – едва сдерживая улыбку, проговорил Борис.

Он уверенно завел двигатель машины и, резко вывернув руль, отъехал от бордюра.

Глава 3

Аня лежала на кровати, уставившись куда-то в потолок. Хотя под несколькими слоями марли то место, куда она смотрела, больше напоминало небо на высоте десяти тысяч километров. Она лишь однажды видела такое, когда летела с мамой на самолете. Далеко внизу простирались плотным белым ковром облака, а все остальное пространство было занято режущей глаза бездонной голубизной. Она куполом смыкалась над их самолетом, но как Аня ни старалась извернуться в кресле, центра этого купола рассмотреть не могла. Зато сейчас она видела его очень хорошо.

В палату кто-то тихо вошел. Она замерла, прислушиваясь к чуть шаркающей походке пожилой медсестры, той самой, что приносила ей еду из больничной столовки. Отвыкшая есть досыта, Аня часто пропускала ужин. Но сейчас не разливающаяся в воздухе улыбка женщины, не ее немигающий взгляд, направленный на лицо девочки, не чуть заметный аромат лаванды от ее халата так привлек Аню. Запах. Хорошо знакомый ей душный сливочный запах. Он против воли будил в ней тревогу.

Аня рывком села на кровати и со всей силы вжалась спиной в подушку, словно старалась увеличить расстояние от неизбежно надвигающейся на нее угрозы.

– Нет, – срывающимся голосом бросила она, выставив вперед руку. – Нет, – замотала в приступе тревоги головой. – Не хочу.

– Дуреха, поешь. Котлеты сегодня уж больно вкусные. Зря, что ли, несла?

Женщина остановилась посреди комнаты, не зная, что делать. Но увидев, что пациентка накрылась с головой одеялом, спешно повернула обратно к двери.

– Что тут происходит? – привлеченный криками Ани, в палату вошел доктор Карелик.

– Да вот, Рафаэль Матвеевич, не ест, – посетовала сестра и быстро направилась к выходу.

– Ну что тут у нас? – дежурная фраза врача вмиг заставила Аню успокоиться, но из-под одеяла она вылезать не торопилась. Так и продолжала сидеть, вжавшись в стену и глядя в сторону доктора. – Ты что-то вспомнила, или тетя Маша напугала тебя?

Однако Аня и не думала отвечать.

– Ну хорошо, отдыхай, – Рафаэль Матвеевич положил руку ей на колено. Девушка дернулась, рухнула на кровать и, свернувшись калачиком, замерла. Доктор тоже поспешил подняться. Он еще пару минут смотрел на замерший под одеялом ком и вышел из палаты.

В плену у Тани было много стыдных и отчаянных дней, но именно этот она запомнила, казалось, на всю жизнь. Он будет преследовать ее вечно своим сладковато-душным запахом.

Это случилось через день после того, как она впервые услышала шепот из самого темного угла своей тюрьмы. Погода была совсем не такая, как сегодня. Только что смолкла гроза. Лишь дождь то продолжал тихо шуршать за окном, то, подгоняемый порывами ветра, начинал барабанить по доскам рамы десятками маленьких кулачков.

Этот перестук, похожий на азбуку Морзе, невольно занимал ее сознание. Ей казалось, она знает, от чего сходили с ума Древние Греки. Как странно, мы слышим тысячи звуков каждый день, каждую минуту, каждую секунду, но полагаемся все же на глаза. Сейчас, когда зрение стало ей недоступно, организм пытается перестроиться на новый режим функционирования. Даже шум дождя, казалось бы совершенно безобидный, воспринимается воспаленным сознанием как возможная угроза. Может быть, действительно за окном маленькие злобные барабашки хотят ворваться внутрь? Мозг пытается идентифицировать каждый новый шорох. Пока он это делает, сознание рисует тысячи самых ужасных картин неминуемой смерти, которые на скорости гоночного болида проносятся в голове, заставляя сердце сжиматься, а слепые глаза беспокойно шарить в темноте.

«Интересно, как долго мне удастся оставаться здесь гомо сапиенс? Да, можно до усрачки убеждать себя в том, что я никогда не утрачу человеческий облик, лучше умереть… Вот только завтра, когда за меня начнет думать мой желудок, будет не до гордости и рассуждений о морали. Инстинкты сильнее. Они всегда найдут возможность напомнить нам, кто мы на самом деле. Всего лишь животные. А что делает животное, попавшее в капкан? Правильно, отгрызает себе лапу. Интересно, если этот урод предложит отрубить мне ногу за свободу, я буду долго колебаться? Дольше минуты?»

Тяжелое дыхание подвала вернуло ее в реальность. И размышления, призванные подбодрить, напротив, еще больше угнетали ее. Сил не было ни на то, чтобы жалеть себя, ни на то, чтобы слезть с подстилки и обследовать единственный нетронутый квадрат пола. Однако она сделала над собой усилие и вылезла из-под одеяла. Не обращая внимания на зябкую сырость, что принес в подвал неожиданный дождь, принялась ползать на четвереньках, обшаривая гладкий, покрытый слоем краски, пол.

– Что ты там опять ищешь? – с сарказмом спросила Аня. Из ее угла не доносилось ни шороха. Но Таня чувствовала на себе ее пристальный взгляд.

– Сережку уронила, – машинально соврала она, не прекращая поиски.

– Боишься, без сережки ты не такая сексапильная?

Таня осела на пол, в недоумении пялясь в сторону, откуда доносился насмешливый голос.

– Зачем ты так? Эти сережки мне подарил дедушка, – неожиданно вспыхнула она.

– Он скоро заберет у тебя все, даже волю. Ты сможешь так жить?

– Я хочу жить, – огрызнулась Таня и, не желая больше разговаривать, нашарила рукой подстилку и залезла с головой под одеяло. Она знала, у нее получится. Хоть что-то же она должна найти? Только не сейчас, когда эта дура пялится на нее и отпускает свои идиотские остроты.

Из угла донесся слабый шорох. Это Аня перевернулась на спину и, положив ногу на ногу, начала раскачивать ее.

Таня высунула нос из-под одеяла и принюхалась. В неподвижном воздухе, пропитанном запахами пыли, нестираного тряпья и тонким, но хорошо различимым запахом аммиака, прибавилось еще что-то. Она уловила этот запах с самого начала, как только проснулась, но лишь сейчас, когда успокоилась, вдруг вспомнила о нем. Несколько мгновений она напряженно прислушивалась к себе, пытаясь идентифицировать его. Он заставил ее вылезти из своего укрытия. Это был душный, сладковато-пряный аромат кислого молока. Таня прищурилась. На столе, в скудном свете, пробивающемся в зазоры между досок, виднелась тарелка с горкой сложенных друг на друга бутербродов и высокий стакан. Она только сейчас поняла, что уже несколько дней ничего не ела. И сейчас, при виде еды, в ней проснулся голод. Все разом отошло на второй план, она ощущала лишь свой желудок, который жгло каленым железом от запаха бутербродов с сыром. Она подтянула колени к груди, пытаясь приглушить завывания сведенного спазмом желудка. На нее вдруг навалились злость и отчаянье.

– Не будь дурой, поешь, – послышался из темноты издевательски-равнодушный шепот.

– Сама ешь, – свой собственный голос срывался от подкатившей к горлу ярости и желчи. Рот мгновенно наполнился едкой слюной.

Она снова улеглась на свой матрас и принципиально отвернулась в другую сторону. Нащупав край одеяла, одним движением накрылась с головой, изо всех сил пытаясь сдержать приступ досады.

Пока она, как упрямый барабашка, ворчала под одеялом, Аня больше не произнесла ни звука. Ее молчание бесило сильнее, чем нравоучения пару минут назад.

Снова перевернувшись на спину, Таня рывком откинула одеяло и нарочито громко, из протеста, шлепнула руками по матрасу. Ей хотелось, чтобы обрушился потолок, чтобы Аня снова начала читать свои морали, чтобы случилось что-то, что оправдает ее совершенно глупые слезы. Хоть какой-то более или менее достойный повод плакать. Злоба, бессилие, страх, неуверенность, упрямство – все это бурлило сейчас внутри, как в кипящем котле, заставляя тело ежесекундно напрягаться и вздрагивать. Ярость на время заглушила желудок.

Таня еще долго проклинала всех и вся. Сознание рисовало эгоистические картины мучительной, но гордой смерти. Пока она окончательно не устала от собственного занудства и, чувствуя себя совершенно опустошённой и жалкой, не начала прислушиваться. В тишине раздавалось лишь едва различимое сопение. В голове мелькнула отчаянная мысль: «Возьму маленький кусочек, он и не заметит». Желудок одобрительно подал голос.

Она с трудом поднялась на ноги и еще несколько секунд пыталась поймать равновесие, балансируя в воздухе руками. Медленно, чтобы не разбудить соседку, подтянула рукой цепь и сделала первый неуверенный шажок. Продолжая балансировать свободной рукой и при каждом шаге заваливаясь из стороны в сторону, она все-таки добралась до окна. Также тихо опустила цепь и, прихватив одной рукой тарелку с бутербродами, уселась по-турецки на пол.

Ее маленькой сделке с совестью ничего не должно было помешать, поэтому она снова прислушалась. Вокруг стояла звенящая тишина. Самым громким звуком было ее собственное, дрожащее от предвкушения и страха поимки дыхание. Она осторожно отломила небольшой кусочек от нижнего бутерброда и быстро положила его в рот. Стоило хлебному мякишу коснуться языка, как рот мгновенно наполнился слюной, а желудок свернуло в бараний рог. На нее навалился такой мучительный голод, что она начала пихать еду в рот обеими руками, даже не понимая, что ест. А потом жевала вперемешку с соплями, слезами, давясь и всхлипывая, пока не вылизала всю тарелку. В приступе отчаянья она посмотрела на полный стакан воды. Решив, что теперь уже поздно разыгрывать обиженную гордость, Таня схватила стакан и залпом осушила. Внутри стало тепло и спокойно, она закрыла глаза, пытаясь посмаковать несколько блаженных сытых минут счастья, прежде чем снова окажется в темном, холодном подвале.

– Не расстраивайся, это всего лишь инстинкты. Вы же проходили пирамиду Маслоу? – усмехнулась из своего закутка соседка.

Тане стало ужасно стыдно. Прошло совсем немного времени после ее пламенной речи «Жри сама», и вот, сопя и чавкая, как свинья, она сожрала подачку. Аня права, несколько дней – и все века эволюции полетят к псу под хвост, доказывая в очередной раз теорию Дарвина.

– Сама-то жрешь, – буркнула она в ответ.

– Конечно! Сейчас главная задача – протянуть как можно дольше. Думаешь, я не знаю, зачем ты постоянно обшариваешь подвал? Ищешь, чем наручники открыть. Вот только я тебя разочарую: на двери кодовый замок. И даже если ты отстегнешь чертов наручник, он убьет тебя, ну или с голоду сдохнешь. Выбирай.

– Пошла ты. Ты ничего обо мне не знаешь.

Таня зажала уши руками и начала мычать про себя первую пришедшую на ум мелодию.

– Послушай, если ты будешь делать то, что он от тебя хочет, выживешь. Нас найдут. Я точно знаю.

– Я не хочу в узде, не хочу. Я не хочу покорно жрать с его руки.

– Дура. Чтобы выжить, все средства хороши. Никто не имеет права осуждать тебя, слышишь. Ты поймешь, о чем я говорю. Надеюсь, нас найдут раньше, – тихо выдохнула она.

Ни одна из девочек больше не произнесла ни слова. Таня не знала, сколько прошло времени. В темноте вообще тяжело ориентироваться. Непонятно, что сейчас – день или ночь, прошло полдня или только час. Она пыталась оценивать по яркости света в зазорах между досками, даже пыталась считать секунды, чтобы понять течение времени здесь, но скоро сбилась и лежала молча, как прикормленная дворняга на своей жалкой подстилке, абсолютно без мыслей.

***

Борис вошел в тонущий в ярком солнечном свете кабинет. От всех предметов здесь исходило чуть заметное сияние: и от убеленной сединой головы Карелика, и от ручки, которой он что-то размашисто записывал в истории болезни, и от его халата, стола, стеллажей с бумагами и большого кожаного дивана, на котором обычно сидели его пациенты, а сейчас уселся вызнанный ранним звонком Бисаев.

– Рафаэль Матвеевич, – напомнил о себе Борис, глядя на склоненную над столом голову доктора.

– Да-да, голубчик, – его ручка с еще большей энергией устремилась по листу. – Одну минуточку, и я весь ваш, – нараспев проговорил он и наконец отложил бумаги на край стола. – Простите, ничего не успеваю.

– Вы сказали – срочно, и вот я здесь, – ответил Борис. Он положил ногу на ногу и расслабленно откинулся на мягкую кожаную спинку дивана.

– Да. Видите ли, ваша дочь совершенно спонтанно начала в наших с ней беседах упоминать некую девочку Аню, с которой делила заточение.

– Не понял, – Борис машинально выпрямился и полез в карман за сигаретами. Однако встретившись с предостерегающим взглядом врача, зажал пачку в ладони.

– Вы сказали «Аня»?

– Да, товарищ майор, я сказал «Аня».

– И что это, по-вашему, значит? – с надеждой в голосе спросил Борис. – Она начинает вспоминать?

– Думаю, об этом рано говорить. Но ее рассказ стал более детальным, в нем появились действующие лица – это хорошо. В ее состоянии определенно наметилась динамика.

– Но кто для нее эта самая Аня?

– Я пока не могу ответить на ваш вопрос.

– Но хоть предположить-то вы можете?

– Предположить могу. Так может проявиться ее альтер эго. Внутренний голос, – пояснил он Борису. – Возможно, Аня – это девочка, с которой она не хочет себя ассоциировать. Это может случиться по разным причинам: ей нанесли невыносимую боль, и она абстрагировалась от своей личности, превратив ее в другого человека. Это может быть вымышленный друг, что неудивительно, особенно принимая во внимание то, что она на протяжении долгого времени была в заключении совсем одна. Ну или это и правда была самая настоящая девочка, которую злоумышленник держал вместе с вашей дочерью.

– То есть, как всегда, одни гипотезы? – с досадой подытожил Борис и вытряхнул из пачки сигарету.

– Вы не правы, Борис Сергеевич, теперь я могу разговорить ее. Это отправная точка. Если до этого момента Аня вообще ничего не рассказывала о последних двух годах жизни, то сейчас появилась эта девочка, через которую я могу действовать.

– Надеюсь, Рафаэль Матвеевич, надеюсь… – поднимаясь, проговорил Борис, закинул в рот сигарету и направился к выходу.

– А что за страшное событие? – в дверях он развернулся к доктору, который уже вернулся к своей писанине. – Аню обследовали. Он не тронул ее.

– А почему вы думаете, что самым страшным событием для девушки может стать именно изнасилование? – обезоруживающе авторитетно спросил Карелик.

– Я не думаю, – рассеянно ответил Борис.

Еще раз неуверенно кивнул доктору, прощаясь, и поспешил покинуть кабинет.

Он вышел на больничное крыльцо и, прикрывая сигарету ладонью, зачиркал зажигалкой, но огонек никак не хотел поджигаться. Борис раздраженно потряс зажигалку и попробовал снова.

– Да что б тебя, – со злостью отшвырнул ее вместе с сигаретой в урну и быстро сбежал по ступеням вниз.

Сидя в машине, Борис продолжал размышлять над словами Карелика. А ведь он прав, Игрок мог мучить Аню и не прибегая к насилию. Эти мысли высасывали остатки самообладания, но сейчас его занимала еще одна мысль, которой он сразу не придал значение, расстроенный словами врача. Таня. Ведь это может быть Таня Матвиенко – четвертая жертва Игрока, которую они нашли в подвале Блохина. Она вполне могла делить заточение с его Аней. Он завел двигатель, бросил взгляд через лобовое стекло на окна палаты дочери и не спеша отъехал от бордюра.

Глава 4

Вернувшись в управление, Борис в первую очередь освежил в памяти все, что у него было на Таню Матвиенко. Информация была скорее общая: адрес, социальное положение семьи, школа. Но одна деталь, которая еще год назад не привлекла бы его внимание, бросилась в глаза. Родители Тани умерли, и ее воспитывал дедушка. Аня по какой-то причине рассказывает историю Тани Матвиенко. Все сходится: и небольшой городок, и дедушка. Очень похоже на то, о чем говорила дочь на сеансах терапии.

Он сфотографировал адрес Тани и быстро направился к двери.

На пороге он столкнулся с Юдиным, руки которого были заняты несколькими увесистыми папками с уликами по делу Блохина. Тот вжался в дверной косяк, пропуская патрона, и проводил его вопросительным взглядом. Пожав плечами, Андрей зашел в кабинет и сгрузил тут же разъехавшиеся папки на стол.

Борис давил на газ что было сил, матеря всех, кто, по его мнению, мешался ему на пути. И тупящих на дороге куриц, насосавших на машину. Светофоры, которые, как назло, встречали его предостерегающим желтым. Сыпля ругательства себе под нос, Борис стоически смирял свой пыл, срываясь с места, когда путь наконец-то оказывался свободен.

До Глебовска он доехал за пару часов и, петляя по узким серым улочкам провинциального городка, наконец оказался на глухой окраине, где в одной из бесконечных трехэтажек и жила когда-то Таня Матвиенко.

Он был здесь единственный раз, год назад. Объезжал всех пропавших детей, чье исчезновение было хоть немного подозрительным. Ему тогда повезло, он приехал в день похорон ее деда, и, как водится в маленьких городках, на поминки собралась вся улица. По-настоящему знающих семью были единицы, да и принимая во внимание их скорбное настроение, говорили они мало и рассеянно. Те же, кто пришел сюда из чистого любопытства, и вовсе ничего сказать не могли, кроме слухов, которые еще больше запутали Бориса. Директор школы и Танина подруга тоже ничего толком не сообщили, кроме того, что Матвиенко хорошо училась и была нелюдимой. Единственная улика, надежно связавшая Таню с его Аней, – кубик, лежащий в горшке с алоэ.

Сейчас в их маленькой квартирке на первом этаже жила семья азербайджанцев, торговавших на местном рынке овощами. Ничего о прежних жильцах они не знали. Но позволили Борису еще раз осмотреть квартиру. Его поразило обилие пестрых ковров на стенах и полу, куча мелких, сопливых детей, что всюду следовали за ним, как стайка любопытных сурикатов, и боевого вида кот с одним ухом, казавшийся предводителем этой странной шайки. Он сделал пару фото на телефон и уже стоял на пороге, когда глава семейства, вдруг что-то вспомнив, растворился за поворотом узенького коридора и через пару минут вышел с пакетом. На ломаном русском объяснил, что вещи остались от прежних жильцов. Дескать, хотел выбросить, но со временем забыл о них.

Заполучив набитый хламом полиэтиленовый мешок, Борис наконец покинул квартиру. Он вышел на улицу и прикурил, облокотившись на капот своего джипа. Щуря от дыма глаз, некоторое время наблюдал за гомонящей оравой детворы, что устроила шумные догонялки в небольшом, отгороженном забором дворике. В дальней его части между металлическими перекладинами были натянуты веревки, на которых, надуваясь парусами, сушились белоснежные простыни. Немолодая хозяйка гоняла снующих между ее бельем ребят, грозя им стареньким веником.