Дом Огненного Меча. Битва наследников

– Бред! – не выдержал Оседень такого напора. – Я давно избрал себе путь жреца! – его нутро отказывалось верить таким речам своего собственного брата. На какое-то мгновение ему даже показалось, что Порыш сошел с ума или же его опоили чем-то дурманящим сознание, ибо речи его уже походили на слова человека, зараженного некой навязчивой идеей.

– Не бред, братец – сии слова были изречены самим верховным жрецом Храма Сваоров, прорицателем из прорицателей, – Порыш поднялся и направился к двери, но, уже собравшись взяться за ручку, обернулся. – Подумай над сказанным мною. Зохак воюет лично против тебя, и пока он об этом может лишь догадываться, у нас есть преимущество – чем дольше ты будешь размышлять, тем меньше у нас времени остается, – с этими словами Порыш скрылся за дверью, оставив Оседня наедине со своими думами.

Различные мысли переполняли сознание молодого жреца и путались у него в голове, но одна было отчетлива и ясна, как белый день: вся страна может пострадать лишь из-за него одного, сколько людей погибнет, защищая, выходит, что лишь его одного, пока он сам будет отсиживаться в Кологарде на самом севере Семиводья, наблюдая как пылают в огне войны все остальные земли, веси и волости, этой страны. Мог ли он, будучи жрецом, целью которого являлось достижения мира для всех родов ариантов, допустить, чтобы все обернулось хаосом и разрушением всего того, чем он дорожил, и в первую очередь – мирным небом, ибо война вновь бы опустила вниз уровень сознания всех людей, мечтою и целью Оседня же было вывести всех на высокие уровни, где уже не могло быть места ни для каких междоусобиц. С этими мыслями молодой жрец и отошел ко сну. Проснувшись же наутро, он судорожно нашарил рукою в ящике стоящей подле его кровати тумбы ножницы и, подойдя к зеркалу начал оскубать свои длинные темно-русые космы…

Весна 183 г.

Уже почти два года прошло с тех пор как Оседень дал свое согласие Саму на участие в военном походе на юг и стал военным камом Семиводья. Таким образом почти все войска державы оказались в полном подчинении у молодого человека. Целый год он занимался отбором и тренингом лучших из лучших для того, чтобы суметь с минимальными затратами человеческих ресурсов дать отпор противнику. Оседень даже на свое собственное удивление проявил недюжинный военный талант и начал показывать себя еще и со стороны мудрого военачальника, которого его вои слушали не только из-за того, что он был выше их рангом, но и из-за личного уважения к его персоне. Жреческую же свою деятельность новоиспеченный воевода пока оставил в стороне, ибо совмещать сии два направления своей деятельности не считал таким уж и разумным решением. На свое место в храме он поставил одного из своих самых лучших учеников-ведунов и теперь мог абсолютно не беспокоиться за целостность и сохранность древней мудрости храма. За эти полтора года Оседень уже практически полностью свыкся с мыслью, что ему предстоит по крайне мере временно, но забыть о своих обетах, данных во время посвящения. Однако, чем дольше он занимался делами мирскими, тем больше ему начинало казаться, что все же он и не нарушал те обеты, ибо все то, что он вынужден был делать теперь и к чему готовился, было направлено лишь на одно – сохранение мира на просторах ариантских земель – на то же самое, о чем клялся он и тогда, стоя на одном колене у алтаря в одном из глубинных залов Второго Храма Мероура в Чюдрокских горах. Все это время Оседень по долгу службу делил царский престол с Самом, являясь ответственным за все дела, которые касались готовящихся походов. Сам же во всем этом занимал место куратора и лишь контролировал, чтобы все протекало именно так, как то было им задумано. И наконец те дни, когда все уже было почти готово, настали. За окном царского терема уже вовсю цвела и благоухала весна, природа, уже несколько недель назад пробудившаяся от зимнего сна, теперь начинала оживать со все большими и большими оборотами. Примерно с такою же скоростью и проходили сборы к военным походам. В эти дни в тронном зале было необычайно много людей – все носились по залу каждый по своим делам, перебегая из одной комнатушки в другую, перенося в своих руках какие-то забитые доверху непонятными вещами сундуки, кто-то же не тратил время на утрамбовку всего в них и торопливо рассекал со всею утварью сквозь не такие уж и просторные помещения хором правителя. Час от часу мимо носа восседающего на троне Оседня проносились и вои, которые спешили либо в кузницу с грудой железных доспехов, дабы исправить последние недочеты в своем обмундировании, либо из нее с уже подлатанной и надраенной до блеска броней в оружейную. Метались через тронный зал и те добровольцы, кои вызвались подготовить все съедобные припасы, которые могли пригодиться в походах воинам. Посему в доме царя в тот день витали не только всевозможные запахи свежевыкованной стали, стиранной одежки и начищенных сапог, но и разнообразные благоухания вкусных приятностей, доносившиеся из кухни, где работала кипела в своем русле. Оседень же наблюдал за всею этою суматохою, сидя на месте Сама, лишь потому, что все иные стулья или лавы в данном помещении уже были задействованы для различных нужд: где лежали приготовленные мешки с припасами, где кое-кто додумался складировать свою броню, а где сидений и вовсе не было по каким-то непонятным причинам. Гул соответственно повсюду стоял такой, что Оседню было даже сложно различить, о чем доносили ему стоявшие подле его трона сыновья и иные военачальники, среди которых был и Порыш, который сам согласился войти в ряды воев и тоже отправиться в поход, несмотря на то, что Сам предпочитал, чтобы тот и дальше оставался его советником. На крайний случай правитель Семиводья рассчитывал, что Моск окажется должной заменой Порышу на сей должности. Но еще большее разочарование на лице Сама прочитал Оседень, когда и Моск несколько дней назад озвучил, что он тоже отправляется в поход. Верным же помощником Оседня во всех делах касательно военной подготовки дружинников являлся Рус, участие которого в походе было предопределено еще задолго до начала подготовки к нему. Иногда Оседень ловил себя на мысли, что Рус в принципе и сам мог бы справиться со всею возложенною на него задачею, и что ему, Оседню, может и не стоило вообще соглашаться не только на участие в сем походе, но и на то, чтобы его возглавить. Но повернуть вспять он уже не мог, ибо дал иной обет, Саму – довести сие дело до конца. Концом же Оседень видел взятие города Алтынгарда и укрепление благодаря этому южных границ Семиводья.

***

Заветною мечтою Славена с самого детства было стать одним из жрецов при Храме Вед и трудиться на то, дабы взрастить вновь то высокоморальное общество, которое существовало среди родов ариантов всего еще несколько веков назад. Славен всегда также видел, что чем-то они с Оседнем были схожи: несомненно, у обоих было одно и то же стремление – к перевоспитанию людей и их душ. Но при все при этом Славену всегда казалось, что Оседень все же в своих речах улетал куда-то в чересчур идеальные миры и представлял, что люди могут и должны жить так, как жили их предки тысячи лет назад, в то время как у Славена были куда более приземленные цели и мысли. Оседень также был склонен беспокоиться больше о духовных качествах людей, Славен же напротив считал, что теперешнему их обществу необходимо было все-таки в первую очередь позаботиться о возвращении душевных ценностей, без которых он не видел и возможное формирование в далеком будущем духовных. Оседень же, в его глазах, всегда стремился перепрыгнуть сразу через несколько ступенек и забраться на вершину горы. Но Славен никогда не осуждал молодого жреца и преклонялся перед его мудростью – он лишь считал, что их общество еще не доросло до миропонимания и осознания мудрости Оседня. Славен на примере собственной судьбы мог испытать, как несовершенны люди были и насколько им не хватало морального воспитания прежде всего. Еще когда он был совсем маленьким ребенком, его отец Зорян бросил их: его, младшую сестренку Ильмеру и тогда еще беременную Русом маму. Юный Славен никак не мог понять, что могло заставить их отца, который ему всегда казался самым лучшим человеком во всем Кологарде, пойти на такое подлое предательство собственного рода и так вероломно покинуть любящую жену, носящую под своим сердцем его чадо. Нет, Славену никогда было не понять сего поступка. Более того, со временем он даже стал сомневаться в том, сможет ли он простить своего отца, и чем старше юноша становился, тем больше он осознавала то, что его отец не заслуживал прощения.

Судьба сложилась так, что жрецом Славен не стал, равно как и отменным воином, подобно своему младшему брату. Но наука всегда будоражила разум юного внука правителя Семиводья. И уже в зрелом возрасте он заслужил звание мудреца и стал верным советчиком Сама, сопровождая его на всех вече. Но очень скоро он отказался от сей должности в пользу своего брата Руса, ибо после их первого похода против разбойников Рус попросил Славена стать его верным спутником. С тех пор сколько молодой богатырь не колесил по просторам Семиводья, свершая всевозможные подвиги и помогая местным людям, Славен всегда следовал за ним и был его верным спутником и помогал дельным советом. Этим они зарабатывали себе на жизнь и не хотели быть привязаны к своему царскому происхождению, во всех своих скитаниях они намеренно умалчивали от людей, что их дед являлся правителем всей страны. Когда же в одном из странствий Славен встретил очаровательную девицу, то не смог удержаться и между ними вспыхнула любовь, а через семь сороковников у них родился прекрасный сынок с пшеничными власами Славена и изумрудными очами своей матери, которая к великой скорби своего жениха скончалась при родах – они так и не успели обвенчаться. Поэтому Славен отвез своего новорожденного сына в Кологард, где передал его своей уже вернувшейся из обучения сестре Ильмере, которая и занялась воспитанием младенца. Она же и нарекла его Вятко. Славен несколько раз в году старался навещать своего сына и не хотел, чтобы его постигла та же судьба, что и самого Славена. Но покидать дом он был вынужден из-за обета данного своему брату Русу – сопровождать его во всех его походах. Однако всякий раз как он возвращался, то пытался дать сыну всю ту отцовскую любовь, какой у него самого не было в детстве. Когда же Сам позвал их с Русом в Кологард для какого-то чрезвычайно важного задания, радости Славена не было предела – ему казалось, что теперь он будет постоянно проводить все свое время с сыном. Вернувшись же домой, Славен обнаружил, что совсем и не заметил, как Вятко возмужал и стал уже крепким юнцом.

В этот один из последних дней подготовки к великому военному походу Славен пришел домой как обычно при первых сумерках, ибо Оседень вновь задержал их с братом для обсуждения проблем, связанных с этим походом. Вятко уже был дома, и, судя по его глазам, Славен понял, что тот хотел что-то с ним обсудить. Ильмеры дома не было – в этот вечер ей необходимо было находиться в Храме Здравы и присматривать за хворающими людьми. Поэтому отец и сын сели за стол лишь вдвоем. Когда оба закончили ужинать похлебкой, заботливо оставленной Ильмерой томиться в печи, Вятко вдруг ошарашил отца неожиданным заявлением, до этого беседуя лишь на отвлеченные темы:

– Отец, я тут решил, – замялся юноша, – что тоже буду участвовать в вашем походе.

– Что?! – от удивления у Славена даже его пшеничные брови подскочили.

– Ну, отец, – надавил Вятко.

– Нет, ты еще слишком юн – тебе всего восемнадцатое лето исполнилось недавно. Это исключено, – однозначно отрезал мужчина.

– Но я уже умело владею мечом – дядя Рус даже говорил об этом!

– Зачем тебе этот опасный поход? Ты можешь вступить в ряды стражей или личной дружины царя.

– Но они ведь не идут в поход вместе с Оседнем! – голос юноши звучал даже немного обиженно, словно он был маленьким ребенком, просящим своего вечно занятого родителя выстрогать игрушку из куска полена.

– Рано тебе еще в походы ходить, Вятко.

– Дяде Русу было шестнадцать, когда он одолел чужеземца в честном бою.

– Дядя Рус с детства обладал богатырской силою – не каждому она дана, – уже начинал понимать, что бессилен переубедить своего сына Славен. – Я не могу тобою пренебречь. Что если ты ляжешь в своем первом же серьезном поединке? Ты еще недостаточно научен.

– Но я не буду воевать, – заявил вдруг златокудрый юноша, – я уйду из войска, как только мы пересечем рубежи.

– Но зачем? – был еще пуще прежнего удивлен Славен, услышав немыслимое заявление своего чада о намерении дезертировать.

– Я разыщу своего деда, я знаю, что он – великий и известный по всем полуденным землям витязь и совершил не один десяток прославленных подвигов! – воодушевленно пытался убедить своего отца Вятко. – Я хочу отыскать его и вместе с ним совершать всевозможные подвиги, отец, будь добр, разреши мне пойти в этот поход! – Славен же, услышав только упоминание о Зоряне, своем непутевом отце, вдруг резко вскочил:

– Кто тебе такое рассказал про этого мерзавца?! – вспылил он.

– Тетушка Ильмера! – не собирался просто так сдаваться и Вятко и вступил в перепалку с отцом, ответив ему таким же грубым тоном. – И не смей так называть моего деда и своего отца!

– Ты никуда не поедешь! И точка! – затрясся Славен и отвесил своему сыну крепкую пощечину. Резко покраснев, юноша пнул ногой стол, перевернув его, развернулся и быстрым шагом покинул столовую. Горе-отец опустился на дубовый стул и попытался сдержать горькую слезу…

***

В первый жаркий день весны на поле поодаль от Кологарда столпились сонмы народа – все собрались в этот день, дабы проводить в путь всю многотысячную дружину, которую смог собрать Оседень за эти полтора с небольшим года. Вои и витязи со всех уголков Семиводья на протяжение всего этого времени стекались к стольному граду, чтобы испытать свою силу и попытаться попасть в войско Оседня. За особенную честь для них было сражаться с самим Русом, который к тому времени уже прославился как великий богатырь практических во всех землях страны, и ходили слухи, что о его славе и храбрости даже слагали гимны барды Чюдрока. Выстоять в поединке с Русом хотя бы пять мгновений считалось уже похвальным для бывалых воинов, в то время как большинство из прибывавших были повалены Русом с трех движений буквально. Так уже к весне этого года семиводское войско было полностью укомплектовано и теперь уже дружинниками они приступили к непосредственной подготовке всего снаряжения и необходимых припасов для длительного военного похода. Оседень же, напротив, считал, что сей его поход будет одним из самых коротких, какие когда-либо семиводские войска совершали за всю историю существования этого царства. И чем скорее приближался тот день, когда они наконец выступят, тем веселее становилось Оседню, ведь это означало лишь одно – сразу же после завершения удачного похода он мог вернуться в свой храм. И вот когда наконец сей великий день настал, бывшего жреца, а теперь уже воина переполняла некая непонятно откуда взявшаяся чрезмерная радость, и со стороны многим могло показаться, что он радовался именно началу этого военного похода. Проводить своих сыновей, братьев или отцов съехались со всех концов страны родственники дружинников – такого наплыва людей земли Кологарда еще, наверное, ни разу и не видывали. Величественный Сам со своими белокурыми длинными волосами, пушистой бородой и стальным взглядом давал последние царские и дружеские наставления Оседню – именно его, так называемое южное войско, отправлялось сегодня, западное же войско Руса должно было отбыть на следующий день. Пожав крепкую руку своего родича и обнявшись с ним по-братски, Оседень ловко запрыгнул на своего белогривого коня – русые власы мужчины порядком отросли и уже покрывали его затылок, пока не доставая спины. После же стрижки они даже стали кучерявиться отчего-то и теперь уже из-за своей волнистости казались очень густыми. Сверкнув своими темно-зелеными глазами, мужчина неторопливо надел на главу блестящий на солнце шлем и зафиксировал его, подчеркнув свою аккуратно подстриженную бородку.

Оглянувшись по сторонам, Оседень увидел, как сзади, из огромного войска и сонма, окружающего его, вперед выехало три всадника: это были его сыновья вместе с братом Порышем. Буквально через несколько мгновений показался и четвертый всадник – Моск. Близнецы были облачены в почти одинаковые доспехи, с одной лишь разницей – размере брони, ведь Порыш выглядел намного упитаннее своего худосочного братца. Но эта разница была последствием лишь особого пристрастия Порыша к чрезмерному чревоугодию из-за всевозможных вкусностей, которые наготавливали жены Сама почти каждый день без всякого на то праздничного повода. Моск же очень часто любил придерживаться различных постов, считая, что так его мозг использовал свои ресурсы намного функциональнее и продуктивнее. Волнение на румяном лице Моска и в его серебряных глазах проявлялось точно так же, как и у его брата Порыша. Тем не менее оба держались смирно и старались не подавать виду. Ниспадающие светло-русые волосы и бороды обоих придавали им какого-то еще большего величия. Выделялись на фоне остальных воинов и Тур с Сарматом, но каждый по-своему: безбородый статный Тур со своими недлинными кучерявыми темно-каштановыми волосами походил на некоего древнего легендарного героя, взгляд же его стальных очей делал его чрезмерно серьезным и строгим для своих двадцати лет, в то время, как его старший на три года брат был его полной противоположностью – озорным, веселым и бесшабашным, что еще больше подчеркивалось его рыжей львиной гривой и бородой в совокупности с по-детски беззаботными белесо-голубыми глазами. Даже сейчас, за несколько часов до отбытия, Оседень заметил, как его старший сын успел пофлиртовать чуть ли не с десятком девушек, пришедшими проводить своих братьев на войну.

Итак, когда все уже были готовы, и все прощания и разговоры между дружинниками и их родственниками были завершены, Сам взял в руки переданный ему помощником бычий рог, и глубокий утробный звук раскатился по всей местности и, казалось, был слышен аж за несколько верст. Оседень пришпорил коня, следом за ним устремились Моск по правую руку, будучи его первым советником, и Порыш по левую руку – его глава похода назначил военачальником всей дружины. Сзади скакали сыновья Оседня, которые были воеводами-тысячниками семиводского войска, чуть поодаль догоняли лидеров и оставшиеся три воеводы. От стука копыт коней многотысячного войска вся земля задрожала так, что даже в домах Кологарда посуда подскакивала на столах, а пыль в поле стояла столбом и дружина постепенно начала растворяться в ней, скрываясь за горизонтом. Славен проводил последних воев взглядом и, как и все, развернулся и направился к городу. Вернувшись домой, он захотел вновь переговорить с сыном и попросить прощения за то, что вчера не сдержал свой гнев, хотя и считал, что все же неразумно было Вятко в таком возрасте езжать в столь опасный поход. Но дома на удивление было тихо – в такое время обычно все собирались обедать, и Вятко зачастую звал своих друзей, поэтому в доме стоял вечный гул, что в какой-то степени было по душе Славену, ибо он по природе своей не переносил чересчур тихих и пустых мест. На кухне копошилась Ильмера, домывая свою посуду, тарелка с уже остывающей, но аппетитно пахнущей на весь дом снедью ожидала его на столе.

– Ну и как все прошло? – поинтересовалась девушка, заметив присутствие брата на кухне.

– Они ускакали…

– Да уж, – хихикнула хозяйка, – было слышно аж сюда.

– Ты Вятко не видела сегодня? Я хотел извиниться… – замялся Славен.

– Ах извиниться? – резко повернулась вдруг с полотенцем в руках девушка, – Это-то за то, что ты его ни за что, ни про что ударил? – с издевкой спросила она.

– Не ни за что, а за дело, – попытался было оправдаться мужчина.

– За какое такое дело? – не унималась Ильмера, выгораживая своего пасынка.

– А почто ты ему напела, что его дед – великий витязь? – начал переводить стрелки Славен, повышая тон.

– Успокойся! – отрезала девушка, – Я люблю тебя, и он тебя любит, так не веди же себя подобно самодовольному мужлану!

– Прости, сестренка, – успокоившись, присел горе-отец на лавку.

– Боги простят, – уселась и Ильмера напротив брата. – О нашем отце действительно слагают сказания, и на пустом месте они не рождаются. Перестань быть таким самолюбивым, и не выплескивай свою личную неприязнь к отцу на всю семью.

– Где он? – поникшим голосом произнес Славен. – Я хочу с ним поговорить…

– Он уехал, – спокойно заявила молодая знахарка.

– Как уехал? – не до конца осознал сказанное сестрой мужчина.

– Он пошел с Оседнем в его войске, как рядовой воин.

– И ты позволила ему вот так просто взять и уйти? – опять начал вскипать Славен.

– Он сам сделал свой выбор, моего же обережного круга хватит и на вас двоих – ты же как-то возвращался из всех этих ваших бесовых походов с Русом живым и невредимым.

Мужчина не желал более спорить и что-то доказывать – поднявшись с места, он подошел к сестренке, поцеловал ее в лоб и направился в свою опочивальню, ибо почувствовал вдруг некую резкую слабость – перед завтрашним походом же следовало набраться сил.

***

Погода в день отбытия войска Руса стояла весьма пасмурная: темно-серые тучи заволокли все небо и массивною черною горою нависли над Кологардом и округой, дождь с самого утра лил как из ведра, но вместе с тем в воздухе присутствовал яркий запах травы и свежести, а ветер из лесу еще приносил и ароматы хвои. Рус пребывал в тот день в довольно приподнятом настроении и уже каждой клеточкой своего тела предвкушал свои будущие завоевания и победы, а путь ему, как и Оседню, предстоял не близкий. Западному войску следовало дойти до самых западных рубежей Семиводья, где стремительным водопадом протекал Ратон, который и являлась той самой границей, и за ней уже шли неподчиненные земли, в которых обитали множества самостоятельных небольших племен, и даже некоторым из них хватало смелости и самоуверенности называть себя царствами. Подобным образом поступали и рода бернов, проживавшие между Касским Царством и Семиводьем. Многие берны жили и в далеких северо-западных землях уже многие года, но не устраивали себе никаких централизованных царств, подобно этим их родичам, установившим Барну. А именно в это самое царство и должно было держать свой путь войско Руса. Не менее важной была и цель данного похода, которая заключалась в том, чтобы как раз и усмирить тех бернов, и взять в союзники Касгард, таким образом фактически присоединив к Семиводью еще значительный кусок территории. О чем Славен неоднократно и предупреждал Руса, говоря, что по большей части поход именно западного войска будет захватническим, в отличие от похода южного, и что Руса, возможно, в последствии невзлюбят, и он потеряет свою славу героя и богатыря, но останется теперь в памяти народа, как жестокий воин. Рус же в свою очередь расценивал сию войну, как свой шанс проявить себя в полной мере, ибо ему уже надоело заниматься мелочными делами, каковыми он считал все свои предыдущие подвиги будь то спасение некой волости от страшного не то лесного, не то горного зверя либо змея, помощи жителям различных местечек с местными разбойничьими ватагами, засевшими где-нибудь в холмах или тех же лесах, и тому подобные вещи. Война же должна была раскрыть Руса, по его собственному мнению, с новой, совершенно иной и более серьезной стороны, и он ничуть не гнушался при этом приобрести славу кровожадного завоевателя, если на то была бы необходимость. От этого-то своего младшего брата и хотел уберечь Славен еще как только узнал, зачем же их все-таки вызвал в столицу Сам, но все было тщетно – богатырь был непреклонен и намеревался принять предложение своего деда.

Златые волнистые волосы ниспадали из-под шлема Руса на его червонные доспехи, а его могучий конь Рах был украшен такого же цвета накидкой, которая скрывала большую часть его туловища от дождя. В некоторых же местах черная, как смола, шерсть скакуна промокла и длинными космами свисала вниз, в особенности его грива, что в купе с идущим из носа коня паром придавало Раху довольно устрашающий вид. Славен же осанисто восседал на лошади рядом со своим братом. Его златые волосы были аккуратно собраны в хвост, а борода завязана в косичку, ибо мужчине не особо было приятно, когда его волосы намокали, и потом нужно было довольно долго ждать, пока они высохнут, что создавало определенный дискомфорт. Такие же, как и у его брата, озерно-синие глаза Славена были наполнены глубокой печалью, о причинах которой Русу не было известно. В этот день провожающих воинов родственников собралось не так много, как в предыдущий. Возможно, оттого, что войско Руса было намного меньше войска Оседня – эта его малочисленность была обусловлена тем, что для похода на запад такое огромное количество воев просто не было необходимым, а возможно и оттого, что просто многие из родичей просто не пришли в такую погоду на поле, находящееся за полверсты от Кологарда, и попрощались со своими сыновьями, братьями и отцами еще дома. Когда последние советы от царя были получены Русом, то Сам на своем коне отошел в сторону и, встав поодаль, затрубил в уже заранее подготовленный и надежно спрятанный от дождя под кафтаном рог. Воины Руса пришпорили своих коней и все войско помчалось в сторону запада, шлепая копытами по лужам и грязи и разбрызгивая её в разные стороны так, что многие присутствующие сразу же поспешили отойти на несколько саженей от проскакивающих мимо всадников. Рус, одержимый чувством эйфории, пришпорил своего коня еще сильнее и вырвался намного вперед своей дружины, не услышав даже, как старший брат попытался окликнуть его. Рус скакал на встречу новым приключениям, в совершенно таинственные и неизведанные им земли, которые по его представлениям были полны чего-то необычного, с чем юноше предстояло столкнуться лицом к лицу и проявить все свое мужество и силу, дабы преодолеть грядущие преграды на его пути.