Чувствовать. Сборник рассказов

Чувствовать

Сборник рассказов

Онто Генез

© Онто Генез, 2024

ISBN 978-5-0060-7726-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Расставание

Он открыл блокнот:

– Что я там вчера написал? «Я должен сказать тебе, что настало время поговорить». Ерунда какая-то «сказать» и «поговорить». «Я хочу поговорить с тобой». Да, оставлю такой вариант. «Мы вместе уже несколько лет». Может быть, сказать сколько именно лет мы были вместе? Вдруг она подумает, что я не помню. «Мы с тобой больше пяти лет вместе». А это звучит так, будто мы отбывали наказание больше пяти лет. «Мы с тобой давно вместе. Мы пережили с тобой много грустных и радостных событий». Говорю как тамада на юбилее, лучше скажу «нас многое с тобой связывает». Да, так. Или не надо так? Вдруг она подумает, что я говорю про кредиты, которые я за неё выплатил. «Я был счастлив с тобой». Вот, это оставлю. Да, это. «Я хочу поговорить с тобой. Я был счастлив с тобой». Вот уже и понятно, что я хочу сказать. Вот так, без интриг. Кулаком под дых. Нет, надо всё-таки какой-то переход от одного к другому сделать. Какой? «Я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать». Почему я так думаю? «Я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать, потому что наши отношения испортились за последние несколько месяцев». Испортились. Протухли. «Я думаю, что ты понимаешь, что я хочу сказать, потому что наши отношения последние несколько месяцев оставляют желать лучшего». Так. «Я был счастлив с тобой все эти годы, но, надо признать, любовь закончилась». Я говорю как будто о продуктах в холодильнике: «испортились», «закончились». «Я был счастлив с тобой все эти годы, но, надо признать, любовь ушла». Куда ушла? Ушла и ушла! Всё, здесь оставлю без уточнений. А чья любовь ушла? Не только моя. Это наша общая ответственность. Наша любовь ушла. «Я хочу расстаться». Или не так? Нет, это не я вдруг захотел, а так всё сложилось. «Нам нужно расстаться. Прости». Почему «прости»? Это не я бросаю ее, а так сложилось, что нам нужно расстаться. «Прости, что я взял на себя смелость заговорить об этом». Будто я боюсь её. «Прости, что я первым заговорил об этом». Почему прости? Как будто я должен был подождать, когда она об этом заговорит. Ладно, пусть так останется. Дальше что? Благодарность? «Я благодарю тебя за всё, что было в моей жизни с тобой». Криво-косо, к тому же, опять в стиле тамады на юбилее. Так, что получилось? «Я хочу поговорить с тобой. Я думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать, потому что наши отношения последние несколько месяцев оставляют желать лучшего. Я был счастлив с тобой все эти годы, но, надо признать, наша любовь ушла. Прости, что я первым заговорил об этом». Вот и всё. Не надо больше ничего добавлять. Ей ведь тоже нужно что-то сказать. Она молчать не станет. Вообще, она перебьёт мою речь почти сразу. Она меня вообще ни во что не ставит уже давно. Может быть, я и второе предложение не успею сказать. Да, такое может быть. Я ей скажу «я хочу с тобой поговорить», а она скажет «нет, мы даже не будем это обсуждать, мы летим на Бали, а не на Байкал». Нет уж, я буду напористым, и уверенно произнесу свою речь от начала до конца.

Он взял телефон в руки, нажал кнопку вызова абонента, поднёс дрожащей рукой трубку к уху:

– Привет! Я…

– Привет, давай попозже созвонимся, мне сейчас не совсем удобно говорить.

– Нет, я скажу сейчас. Выслушай меня! Я тебя больше не люблю. Я тебя бросаю. Никогда больше не хочу тебя видеть и слышать.

Он нажал отбой звонка и залпом выпил стакан воды, стуча зубами о край стакана, и радуясь, что сказал то, что хотел сказать.

Семья

Четыре молодые женщины вышли из ресторана, перекрёстно обнялись, разделились на пары, и в разном темпе пошли в противоположные стороны.

Та пара женщин, которые брели медленно, неторопливо, сразу же начали обсуждать подруг:

– Что у них за жизнь? У нас была такая весёлая девичья компания, веселились, развлекались, а теперь они нарожали детей, целыми днями живут их заботами, для своих желаний не осталось места.

– А мне показалось, что они счастливы. Я даже задумалась о том, чтобы тоже создать семью.

– Чем они счастливы? Путешествуют раз в несколько лет, в кино, в театр пару раз в год выбираются. Курсируют годами по одному и тому же маршруту между детскими садами, школами, магазинами.

– А мы с тобой не по одному и тому же маршруту? Выставки, спектакли, путешествия.

– Мы всегда в новые места путешествуем, новые впечатления получаем.

– Они тоже море новых впечатлений получают – беременность, роды, материнство, первые слова и первые шаги, первые мысли, первые вопросы и первые шутки. Это же так интересно. Это всё такое настоящее!

– А у нас – бутафорское? Я знаешь ли, тоже настоящего жирафа кормила и на настоящем воздушном шаре летала!

– Да, не бутафорское, но какое-то искусственно созданное что ли по сравнению с семьей, не знаю как выразить то, что чувствую.

– Семья – это тоже искусственно созданный социальный институт.

– Да, но отношения внутри семьи настоящие.

– По-разному бывает. Я бы на твоём месте не идеализировала. Не знаю, почему ты вдруг так разочаровалась в своём образе жизни, лично я довольна своей жизнью целиком и полностью.

– А в перспективе?

– В перспективе создам семью, если захочу. Сейчас мне этого не хочется.

– А я не знаю, хочется мне или нет. Надо подумать.

Та пара женщин, которые после сцены прощания у ресторана практически помчались к автостоянке, одновременно позвонили по своим телефонам, быстро что-то спросили, быстро что-то сказали, скомандовали, поручили, практически одновременно сообщили в трубки, что скоро будут дома, и только после этого посмотрели друг на друга. Одна из женщин спросила:

– Тебе жаль наших девчонок?

– Что? Почему?

– Ну, мы славно потусовались в молодости, но ведь никому не захочется всю жизнь так жить. Мне кажется, что они продолжают так жить от безысходности, потому что им не посчастливилось встретить мужчин, с которыми они смогли бы создать семью.

– Думаешь? Мне кажется, они довольны своей жизнью. Во всяком случае, выглядят они точно лучше, чем мы.

– В каком это смысле?

– Во всех. Они не толстели во время беременности, они не использовали своё тело как строительный материал и инкубатор для создания детей, они не проводили бессонные ночи с младенцами, и тому подобное. К тому же, у них больше времени, чтобы за собой ухаживать, заботиться о себе. Морщин у них уж точно меньше, чем у нас.

– А какой в этом смысл? Чтобы в конце жизни с гладеньким личиком в гробике лежать? Мне морщины не мешают. Это естественный процесс. Это даже красиво. Видно, что я жила жизнь, и она оставила на моем лице свои следы.

– Хорошо. Они много путешествуют, изучают мир.

– У меня дома четыре отдельных мира, а вместе с мужем – пять, мне хватает материала для изучения.

– Культурной жизнью живут.

– Слушай, у меня не так часто возникает желание пойти в театр или на выставку. Я и без детей туда не часто ходила.

– А я раньше чаще ходила.

– Так и ходи. Дети-то здесь при чём? Оставила с мужем и ушла.

– А деньги? Нужно красивое платье, билет.

– Билет можно купить недорогой. А платье – это уже твой каприз. Сейчас и на выставки, и в театр ходят в свитере и в джинсах.

– Вообще-то, хочется красивой пойти.

– Иди красивой. Красота не в платье, а в блестящих глазах.

– Не блестят глаза.

– Ну, это тоже не к детям вопрос, а к самой себе. Ведь не дети твой блеск убрали?

– Да как-то всё в целом: заботы, хлопоты, усталость. Я даже позавидовала беззаботным нашим подругам.

– О, нет, я точно не позавидовала. Я себе позавидовала.

– Откуда в тебе столько энергии? Четыре ребёнка! Я с двумя еле-еле справляюсь.

– Я не вижу с ними проблем. Я с ними абсолютно всему радуюсь и кайфую! Даже если приходится неделю всем вместе жить на гречке, мне эта неделя радостнее, чем неделя по системе «все включено» на Карибах.

– Не могу такого сказать о себе. Меня любые трудности в семье заставляют сомневаться в том, что я сделала правильно, выбрав семью, а не продолжила жить одна.

– Сочувствую! Я побежала! Прости! Спешу! Яжмать!

– Прощаю, понимаю, я ведь тоже спешу, я ведь тоже мать.

Нарцисс

Зина тихо вошла в комнату с гробом и присоединилась к затесавшейся в толпе провожающих покойника в последний путь стайке коллег, которых руководитель отправил на похороны сотрудника. Зину он тоже отправил, и она не имела представления, зачем он это сделал, ведь Зина с покойным практически не общались, крайне редко пересекались по рабочим вопросам. Она даже не сразу смогла вспомнить, кто этот парень, а когда она вспомнила, то подумала, что ей его жаль, конечно же, но он и при жизни был бы на её вкус страшноватым и отталкивающим, а в мёртвом виде, наверняка, был совсем ужасным, и ей придётся на него смотреть.

Ещё вчера вечером коллеги обсудили в телефонных разговорах информацию о том, что покойный оставил предсмертную записку для директора компании, в которой просит никого не винить в его смерти (а никого и не винили), и сообщает, что он прощает всех, с кем у него были конфликты (а они были абсолютно со всеми, и все его визави были уверены в своей правоте, и никто из них не нуждался в прощении), и он понимает, что они будут сожалеть об их ссорах (а никто не сожалел), и просит их не винить себя в его смерти (а никто себя и не винил), и признавал свою вину, что своей смертью прекращает развивать свой блестящий проект, что пусть никто даже не пытается без него вытянуть его проект (а никто даже и не думал вытягивать, и его неудачный проект с тихим ликованием было решено прекратить), и намекал на таинственные обстоятельства, из-за которых он был вынужден прекратить жить.

Коллеги, будучи не в силах даже на похоронах сдержать негативные чувства, шепотом обсуждали склочного, скандального, неуравновешенного покойного. Они тишайше, почти на уровне ультразвука, чтобы никто лишний не услышал, нашептывали друг другу даже не в ушную раковину, а прямо в наружный слуховой ход факты и мнения: выпил несколько пачек снотворного – захлебнулся рвотой во сне – странно, что он своей злобой и желчью не захлебнулся наяву – блевотно жил, блевотно умер.

Ни у кого не было никаких сожалений. Только у некоторых – гримаса ужаса на лице: у тех, кто думал, что смерть от снотворного тихая и красивая (уснул и умер), а, оказалось, она мерзкая и вонючая (заснул и заблевался). Родные и близкие покойного считывали эти гримасы как ужас от потери товарища.

Из толпы родственников покойного, после нескольких перешёптываний и подтверждающих кивков внутри родственной толпы, вышла женщина, направилась к Зине, и молча передала записку с осуждением и злостью глядя Зине в глаза.

Зина с удивлением развернула записку и прочла текст, написанный крупными остренькими буквами: «Зиночка, милая, ни в чём себя не вини. Я знаю, что ты любишь меня. Я навсегда запомнил тот день в офисе, когда мы праздновали Новый год, когда мы с тобой не могли больше сдерживать страсть, разгоревшуюся задолго до этого дня, возникшую с момента нашей самой первой встречи. Я не смогу забыть тот единственный раз, когда были только мы с тобой, объединённые душами и телами. Весь последующий год, каждый раз, когда мы случайно встречались, я замечал каждый твой ласкающий меня взгляд и нежную любящую улыбку. Я знаю, что у тебя были веские причины не продолжать нашу связь. Я, как благородный человек, счёл невозможным давить на тебя, заставлять тебя сделать выбор между мной и твоим мужем. Я понимаю, что ты выбрала бы меня, это очевидно, но я также понимаю, что тебе сложно было бы оставить своего жалкого мужа. Я больше не могу жить без тебя. Я жертвую собой ради тебя. Больше тебе не нужно мучиться выбором. Помни, я буду любить тебя всегда».

Заканчивая читать записку, Зина подумала, что родственница покойного ошиблась с адресатом, но, посмотрев на начало записки, увидела своё имя. Среди коллег покойного другой Зины точно не было.

Зина начала вспоминать день прошлогоднего новогоднего корпоратива.

В тот день она утром залезла в телефон поздно вернувшегося с вечеринки мужа и узнала, что ночью он ей изменил с коллегой на их новогоднем корпоративе. Зина, ничего не сказав мужу, ушла на работу.

В офисе Зина каждые полчаса ходила плакать в туалет, и все думала о том, что ей теперь делать, как продолжать отношения с мужем. Вечером Зина в жутком стрессе выпила слишком много шампанского, которое долго не пьянило и не расслабляло её, а потом как будто вдруг сработало все выпитое разом. После этого момента она ничего не помнила, проснулась утром в своей квартире, в своей кровати, со своим мужем. Зина позвонила коллеге, чтобы узнать, не натворила ли она чего-нибудь в своём пьяном беспамятстве. Коллега, удивившись вопросу, сказала, что Зина весь вечер выглядела совершенно трезвой. После этих слов удивилась уже Зина, и очень этому обрадовалась.

Зина вспоминала тот день, глядя в пол. Потом она подняла взгляд на гроб. Профиль покойника, точнее, его крючковатый остренький нос, неожиданно возродил в памяти картинку из офисного туалета: пьяная Зина входит в туалет, видит в профиль моющего руки едва знакомого коллегу с остреньким крючковатым носом и принимает решение из мести изменить мужу прямо здесь и сейчас, для изощренной мести сделать это с самым противным человеком на свете. Дальше память стала открывать и другие подробности.

Зина, стараясь держать мимику скорби, пряча мимику отвращение от всплывших из воспоминаний картинок, сдерживая рвотные позывы, низко опустив голову, быстро вышла в подъезд.

Родственники покойного, провожая ее взглядами, молниеносно и практически бесшумно посовещались, и решили, что Зина спрятала лицо, потому что заплакала, и с удовлетворением сделали вывод, что она действительно его любила и теперь её сердце разбито.

Основное чувство

Рита вошла в бар нахмуренная и взбудораженная. Все столики были заняты, Ирина ждала ее сидя за стойкой бара. В пятницу вечером нужно радоваться, что хотя бы за стойкой нашлось свободное место, если не забронировали столик заранее. Рита позвонила Ирине час назад, почти визжа в трубку, что нужно встретиться, потому что новый мужчина Риты оказался свиньей.

Рита почти подбежала к Ирине, резко обняла ее своими злыми руками, будто сделала удушающий единоборческий приём, некоторое время неосознанно душила Ирину в своих объятиях, потом отстранилась, села на стул рядом с ней, заплакала и сказала сквозь слёзы:

– Скажи, почему мне все время попадаются какие-то свиньи?

– Ну, не все время. Егор у тебя хороший был.

– Да, хороший был. Жаль, что умер.

– Не говори так. Он не умер. Он жив и здоров. Он полюбил другую. Но он был классным в отношениях, я тебе даже завидовала немного, ты знаешь. Когда он влюбился в другую женщину, он не стал тебе врать и изменять, а сразу об этом сказал.

– И сразу умер. Ну, умер и умер, что о нем говорить. Есть трупы и посвежее.

– Женя тоже скоропостижно умер?

– Да.

– Как это произошло?

– Мы договорились встретиться в четыре часа.

– О, дальше можешь не рассказывать. С тобой нельзя договариваться на точное время.

– Ой, не надо на меня наговаривать. Я умею приходить вовремя. Сейчас я вовремя пришла?

– А как ты сейчас могла опоздать? Ты не из дома сюда пришла. Ты стояла и плакала на улице, позвонила мне и сразу поехала сюда. Если бы ты плакала дома, то никому не известно, через сколько часов я бы тебя дождалась.

– Давай ещё ты на меня накричи!

– Вот и всю историю можешь не рассказывать, я все поняла. Он на тебя накричал.

– Да, я опоздала на час! Из-за этого можно кричать на меня?! Он даже обзывался!

– Обязываются дети в детском саду. У взрослых это называется «оскорблял». Как он тебя оскорбил?

– Эгоистичная дрянь и даже бесчувственная тварь.

– Да, пожалуй, жестковато так называть за опоздание. А ты первый раз на встречу с ним опоздала? Ну, о чем я спрашиваю, конечно же, не первый.

– Не первый. И не второй. Я только на первую нашу встречу пришла вовремя. Это было случайно: я работаю в здании рядом с тем рестораном, где мы договорились встретиться.

– А как он в прошлые разы реагировал на опоздания?

– Говорил, что ему неприятно, что он пунктуальный и ждёт того же от меня, что для него опоздание – признак неуважения или даже пренебрежения.

– А ты не умеешь не опаздывать. Ты ему говорила об этом?

– Нет. Я это попозже мужчинам говорю, когда мужчина ко мне привыкнет, влюбится, узнает, что я вполне адекватная. Если я на первой встрече скажу, что я абсолютно всегда и абсолютно везде опаздываю, он может подумать, что я ненормальная, что считать не умею или часами не умею пользоваться.

– Да, лучше ничего не говорить. Вот, например, как славно сегодня получилось.

– Очень смешно.

– Ну, не очень, но смешно. Ты не умеешь приходить вовремя, а он подумал, что ты специально опаздываешь, чтобы его обидеть. Он обиделся и кричал от обиды.

– Очевидно. Но зачем он на меня так кричал? Я в какой момент испугалась, что он меня ударит!

– Возможно, его основное чувство – это злость, и он все через неё выражает.

– Какое ещё основное чувство? Есть какое-то основное чувство?

– Мне кажется, что да. Оно и определяет поведение человека. У него, видимо, основное чувство злость, и все чувства трансформируются из неё: обида – это злость из-за того, что его неправильно поняли или проигнорировали, страх – это злость из-за того, что он ничего не может изменить, ревность – это злость из-за того, что им могут пренебречь или отвергнуть.

– Все люди много злятся. У всех основное чувство – это злость?

– Мне кажется, что нет. Я думаю, что у большинства людей основное чувство – это страх: обида – это страх быть быть ненужным, неинтересным, злость – это страх потерять контроль, ревность – это страх, что предадут. Ещё я у многих наблюдала в качестве основного чувства вину. У них обида – это вина за то, что не смогли соответствовать ожиданиям; злость – это вина, что не смогли оправдать надежды, что-то сделать, потеряли контроль, ревность – это вина за свою ничтожность, некрасивость, неумность.

– Да какая разница, из какого чувства это вырастает, если все в итоге чувствуют одно и то же: злость, страх, вину.

– Называется одинаково, а чувствуют по-разному, я же только что объяснила. Наверное, я плохо объяснила. Да и проявляют по-разному: злой выплескивает эмоции на других, а виноватый выплёскивает эмоции на себя, боящийся вообще непонятно как проявится, потому что от страха люди делают самые странные и самые страшные вещи. Если бы Женя был не злым, а виноватым, он не сказал бы тебе ничего, а мысленно из раза в раз злился бы на себя, винил бы себя, что не смог донести до тебя мысль о том, как ему важна пунктуальность, или винил бы себя в том, насколько он жалкий, что ты не считаешь нужным уважать его время.

– О, это очень удобно. Надо бы мне виноватого парня найти.

– Не к тому я всё это вела.

– Интересно, а какое у меня основное чувство?

– Если выбирать из этих трёх, то, очевидно, злость, судя по твоим реакциям. Кроме того, вина и страх не позволили бы тебе опаздывать.

– А у тебя?

– Не уверена, но вроде бы вина. Наверное, да, всё-таки вина. Иначе, как объяснить то, что я все ещё дружу с такой опоздуньей как ты. Видимо, я каждый раз виню себя в том, что я вышла слишком рано, а не злюсь на тебя за то, что ты вышла слишком поздно.

– Пожалуйста, давай не будем сейчас говорить об опозданиях! Я всё ещё пока не могу прийти в себя от того, как и что мне рассказал Женя об опозданиях!

– Извини.

– Хорошо. Всё, невозможно больше откладывать то, для чего мы сюда пришли. Давай хорошенечко напьёмся, дорогая моя!

Воспитание

Валентина достала пирог из духовки, поставила на стол, и, наливая Свете чай, продолжила:

– Вот я и подумала, может быть, не зря все сейчас про детские психотравмы говорят? Жена моего сына вертит им как хочет, просто разговаривая с ним ласковым голосом, и называя всякими зайчиками и солнышками. Я его воспитывала строго, сухо, как в армии, чтобы он был жёстким, чтобы не было привычки к нежностям, чтобы не нуждался в ласке, чтобы был настоящим мужчиной. А что получилось? Кто его чуть-чуть приласкает, тому он и душу отдаст. Я как лучше хотела, для него старалась. Только хуже сделала. Меня он считает злыдней, а жену свою – ангелом. Она его ласковым голосом ночью в мороз на улицу спать выгонит, и он с радостью пойдёт, даже не поймёт, что ему зла желают, а я строгим голосом в дом погреться позову, он будет ждать подвоха. Вообще ничего не понимает. Получается, это я его таким дураком сделала?

– Не знаю, Валя. Я, наоборот, своего сына заласкала, изнежила. Я думала, что никто, кроме матери, не может дать так много любви и заботы, и хотела, чтобы он знал, что такое хорошее отношение, чтобы ценил себя, понимал, как отличить людей, которые его любят от тех, кто не любит.

– Вот, видишь, какая ты мудрая. Молодец!

– Никакая не мудрая! Он теперь всех, кто ему в глаза не заглядывает, и не восхищается им, как я, беспричинно, считает врагами. Ему тридцать лет, он все ещё живет с нами. Женщины у него появляются, но надолго не остаются. Он ждёт от них безусловной любви. Пока не нашлось ни одной такой, которая любила бы его так, как я. Да и не будет таких, он же им не сын, чтобы его так любить. Это вообще отклонение какое-то, когда жена любит своего мужа материнской любовью.

– Нда… От залюбленности тоже так себе результат получился.

– Угу. Пыталась с ним говорить на эту тему, объяснять, что отношения между мужчиной и женщиной требуют взаимных уступок, компромиссов, договоренностей.

– А он что?

– Говорит, мне не нужны компромиссы, мы должны полностью совпадать. Как я понимаю, это означает, что пока он не встретит женщину, которая будет под него подстраиваться, как я, можно даже и не надеяться, что он создаст семью и подарит нам внуков.

– Мне внуков тоже пока не приходится ждать, потому что «солнышко, ещё не время, мой хороший, нужно пожить для себя, мой любимый». Сын вроде бы и хочет детей, но после таких слов он спорить не станет, ведь он и солнышко, и хороший, и любимый. Как тут поспоришь? Держи пирог.

– Ваш хотя бы с вами не живёт, а наш всё с нами. Готовить для него надо, ещё и заказы делает, говорит заранее, что он хочет, а чего не хочет, приучила на свою голову к разнообразию и кулинарным изыскам. Кстати, вкусный пирог.

– Спасибо. Мне тоже нравится.

Женщины замолчали и грустно жевали пирог, задумчиво глядя в свои тарелки.

День рождения

Нина вышла поздно вечером из офиса, и только тогда вспомнила, что сегодня День рождения отца, а она забыла угостить коллег сладостями в знак того, что помнит об этом дне. Ей стало немного не по себе: мало того, что при жизни она перестала с ним общаться, так ещё и после смерти его игнорирует.

Она обижала отца, потому что не могла простить ему то, что он был алкоголиком, что променял семью на алкоголь. Она была слишком молодой и глупой, чтобы понять, что это болезнь, а не пренебрежение семьей, не безразличие к собственным детям.

Отец спивался на глазах, довольно быстро превращаясь внешне и поведенчески в стандартного алкоголика: круг интересов сузился до горлышка бутылки, интеллект снизился, взгляд затуманился, лицо опухло, все устремления сводились к тому, чтобы уйти в очередное забытьё.

Отец умер от алкоголизма задолго до того момента, когда она повзрослела и поняла, что алкоголизм не был его выбором, это было стечение обстоятельств, совпадение множества негативных физических, психических и событийных факторов для зарождения этой сложной болезни, от которой подавляющее большинство людей не могут излечиться самостоятельно, без поддержки близких и омощи профессионалов. Когда Нина это поняла, уже не у кого было попросить прощения, и чувство вины осталось с ней навсегда.

Нина вспомнила, что вместо угощения в знак памяти можно подать милостыню на улице, но в середине декабря, когда вечером на улице жуткий холод, Нина не нашла кому дать милостыню. На душе было неспокойно, она все время возвращалась к мысли о том, как несправедливо она вела себя с отцом.

Уже почти ночью, закупив продукты на завтра, Нина села в машину и собиралась уезжать с парковки торгового центра, когда в окно машины постучали. Нина подняла взгляд и увидела опухшее лицо бездомного, который жестами просил деньги.

Нина судорожно схватила сумку, достала деньги, открыла окно, засунула деньги в руки бездомному, закрыла окно, и долго плакала, мысленно прося прощения у отца.