Тайна горного озера

– У меня и теперь есть в надежном месте все, что успел составить Оссендовский, только далеко отсюда, – закончил свое повествование – исповедь Дауров.

Лейтенант посочуствовал ему сперва из элементарной вежливости.

Но опять вернулся к разговору заметно приободрившимся, когда понял, что срываются сроки работ, да и проживала семья Дауровых не так уж далеко – в Новосибирске.

К тому же и адрес оказался знакомым.

Потому техник-лейтенант решил обойтись без прежнего хитрого подходца, действуя напрямую:

– Так это же почти рядом с Топографическим техникумом, где сам учился на специалиста картографа!

Теперь он сам завел разговор с подчиненным:

– Вот сейчас бы нам карта Оссендовского вполне могла пригодиться, – заметил Сергей Львович. – Тогда бы мы гораздо быстрее заполнили «белые пятна» на территории, определенной экспедиции для изыскательских работ.

Далее техник-лейтенант еще более конкретно развил свою мысль:

– И тогда, обещаю Вам, возможны положительные оргвыводы.

Подразумевая поток поощрений – в виде наград одному и снятия судимости с другого.

Оба пришли к единому выводу, о том, что следует, как можно скорее, привезти из Новосибирска трофейные бумаги.

Оставалось только подобрать приемлимый повод для такой поездки и снарядить гонца надежными рекомендациями.

– Выбор тогда пал на меня! – рассказывал продолжение своей юношеской «одиссеи» сельским школьникам-туристам старик Чепоков. – Мне даже самому очень интересно было съездить в большой город. Мир, как говорится посмотреть т себя показать!

Кимандировали парня с определенной целью:

– Доставить необходимое техническое оснащение из учебного заведения топографов, где у бывшего выпускника – лейтенанта Полякова оставалось до сих пор множество знакомых преподавателей, способных выручить его в важном государственном деле.

Однако, главное поручение Ванюшка Чепоков получил на словах, вместе с почтовым конвертом, на котором, выведенный химическим карандашом, синел обратный адрес семьи Дауровых:

– Зайдешь к ним и попросишь документы, которые я супруге выслал еще из Польши, пока не попал под трибунал! – строго-настрого наказал своему молодому порученцу Сергей Львович.

Заодно чиркнул еще и письмецо родным в несколько строк.

В качестве конкретного подтверждения правильности того, что мог устно рассказать парень – как и чем живет теперь заключенный-картограф Дауров.

– Все выполнил так, как было велено, – довольно заключил Иван Карпович. – Вот она – сумка полевая с картами.

Он кивнул на, уже хорошо знакомую ребятам, планшетку, привезенную тогда из Новосибирска.

И для пущей убедительности добавил:

– Да на ней и адресок имеется.

Чепоков снял сумку, раскрыл ее и внутри указал на подкладку, белевшую надписью, вытравленной хлоркой:

– Как на фронте поступали многие офицеры, желавшие, чтобы их личные вещи не оказались, в случае чего, безымянными.

Дед Иван уже собирался вешать обратно, на тонком скукоженном ремешке свою реликвию с посланием еще фронтовых времен, но его остановила на этом Татьяна Комарова.

Не только крайне любознательная для своего возраста, но и пунктуальная до мелочей, она не упускала ни одной возможности зафиксировать все происходящее с ней в своем дневнике.

В него она добросовестно переписала и адрес в Новосибирске, куда наведывался много лет назад алтайский юноша по просьбе своих старших «коллег» из топографической экспедиции.

А вот Мишку Костромина обуревали теперь совсем другие чувства.

Множество новых вопросов появилось у него к старому таежнику. Ведь, после очередного рассказа, в ином свете, чем прежде, предстал бывший проводник перед своими недавними провожатыми.

Парень не утерпел:

– Почему же они не пригодились, эти карты?

И другие поддержали его:

– Действительно, почему? – поняв, что неспроста остаются документы в этой провинциальной деревушке.

Тогда как место им, по меньшей мере, в Музее строительства Чуйского тракта? Или еще в каком другом официальном собрании редкостей?

– И, вообще, что стало дальше с самим Дауровым и с топографом Поляковым? – занесла Татьяна свою авторучку над новой – девственно чистой страницей личного походного дневника.

Добрая снисходительная улыбка, только что озарявшая, загоревшее до черноты, лицо таежника, исчезла вдруг без следа.

Старик сразу сделался необычно серьезным и перевел «стрелку» их общения совсем на другое:

– Давайте, ребятки, лучше ужинать. Все остывает.

Он встал совсем как повар на школьной столовской раздаче, только не за перегородкой с кострюлями, а прямо у котла с шулюмом.

И видя, что собеседники не спешат на зов, обуреваемые любопытством, мягко, как бывало в их общении прежде, добавил:

– Остальные вопросы оставим на потом. После все узнаете.

Лишь только угостив ребят как следует, Иван Карпович уже в кратце, не вдаваясь, как прежде, в детали, поведал о том:

– Почему больше так и не встретился с теми, чье задание выполнял в своей первой и, как оказалось, последней поездке в большой город?

Оказалось, что в его отсутствии, едва установились погожие деньки, вдвоем – по уже хорошо натоптанной тропе, оба картографа – начальник и подчиненный решили сходить до Шавлинского озера.

Это чудо природы уже к тому времени успело получить самую широкую известность. Да и как иначе, если про него с восхищением говорили все, кто видел знаменитую картину местного живописца Чорос – Гуркина, так и названную им «Озеро горных духов».

Потом один из таких зрителей – будущий великий ученый и писатель-фантаст Иван Ефремов написал и опубликовал в популярном молодежном журнале приключенческий рассказ с занимательным сюжетом о том, что губительными для всего живого на этом горном озере, якобы, были испарения от окрестных и весьма богатых залежей самородной ртути.

– На самом деле бояться тогда обоим следовало совсем другого, – с горечью заметил Чепоков. – Но никто, к сожалению, не знал, той осенью, что эти двое собрались на Шавло.

Был и теперь Иван Карпович твердо уверен, как прежде в том, что все могло сложиться в их трагической судьбе иначе:

– Если бы прознал кто из поселковых о таком замысле, наверняка бы отговорили. Так как не сезон наступал для подобных прогулок на «Можжевеловый край». Звери пошли на зов Кер-балыка.

Рассказчик внимательно оглядел лица всех ребят. Остановился же лишь на Мишке Костромине:

– Как я вам этим летом отсоветовал торопиться. Как заставил повременить и не спешить во след за медведем.

Совсем грустными были последние слова Ивана Карповича.

Выяснили ребята, что позже, не дождавшись возвращения путников, он, вместе с другими охотниками и участковым милиционером, прошли их предполагаемым маршрутом и обнаружили на берегу горного озера растерзанные останки обоих горемык.

Позже самого Ванятку Чепокова даже на следствие не вызывали:

– Удостоверившись в его невиновности, подтвержденной командировочным удостоверением с новосибирскими печатями о прибытии и убытии.

По ним выходило, что был он очень далеко от места трагедии, разыгравшейся в дремучей тайке, кишащей полчищами диких хищников.

Ну а сам он, по совету знающих земляков, не стал особо рыпаться – умолчал о второй стороне командировки, в которую послали его бывшие коллеги. Не дожившие до возвращения «гонца».

– Храню, пока, эту сумку, как память о хороших людях, павших из-за своей безрассудности и неуважения к духам! – заключил на пафосной ноте хозяин аила свою беседу с гостями.

После чего проводил их до самой околицы поселка, откуда уже были хорошо видны палатки, поставленные туристами у моста через Чую.

Где обычно и подбирали рейсовые автобусы, завершивших свое путешествие, приезжих.

И никто из них даже не догадывался прежде, что печальная история погибших картографов вскоре получит свое неожиданное и удивительное продолжение.

Глава восьмая

…Экспресс до Берлина шел точно по графику движения.

Да иначе и быть не могло. Голубой состав, где каждый вагон носил свой фирменный облик, никогда не опаздывал.

Даже в те смутные времена, когда из двух Германских республик, разъединенных итогами послевоенной политики, снова образовалась одна, этот экспресс ни разу не нарушил заведенного уклада.

Тем более же сейчас, когда, давненько уже, приобщенная исключительно к Западной Европе, германская столица старалась быть пунктуальной во всем.

– Господа, через пять минут конечная остановка, – медовый голос старика-кондуктора, показавшегося в раскрытом дверном проеме купе, нарушил раздумья, сидевших на креслах пассажиров – почтенного вида семью зажиточных бюргеров.

И не только стариков, но и их повесы-отпрыска. Ладного молодого человека того возраста, в котором каждому хочется лезть из кожи, чтобы только выделиться из толпы.

О том говорил даже яркий нашейный шелковый платок под джинсовой курткой, чья потертость лишь подтверждала высокую цену наряда.

Следовало брать во внимание и золотой массивный браслет на запястье с гравировкой на одной из пластин – «барон Унгерн фон Штернберг».

Вот только имя парня диссонировало, шло в разлад с обликом представителя западногерманской «золотой молодежи».

– Давай, Роман, собирай вещи, скоро выходить, – надтреснутый выговор старика нарушил, вновь было установившуюся в купе, тишину.

На перроне их ожидала приятная дама из экскурсионного бюро.

Улыбаясь за каждой фразой, всем своим обликом она старалась угодить богатым клиентам.

Потому, не дав им передышки после общения с кондуктором, назойливо защебетала о том, что на привокзальной площади ждет такси и до родового поместья баронов фон Штернбергов всего час езды.

Старику Курту фон Штернбергу льстило даже это показное почтение.

Все же знавал совсем иное у себя в Мюнхине, где пришлось жить все те годы, как занесла туда судьба. Там его положение – простого коммивояжера среднего достатка не могло вызвать подобного обращения.

И вот наступило долгожданное возвращение в родные места.

Пока голубой разболтанный «вартбург», с мигалкой – гребешком таксомотора на крыше, катил по пригородному шоссе, направляясь в их, вновь обретаемое родовое имение, многое пришлось передумать бывшему вояке, бывшему заключенному, а теперь уже нынешнему – вполне состоявшемуся пенсионеру, верой и правдой отслужившему своей фирме по производству лаков и красок.

Еще в том памятном году, выйдя из лагеря перемещенных лиц, он надеялся, что все уладится.

Верил:

– Уйдут русские из их оккупированной зоны, куда попали и его родовые владения, и опять все будет как прежде.

Но холодная война спутала карты.

Поставила крест на ожиданиях. Снова местные власти вспомнили о прежней гестаповской карьере Курта Штернберга. Едва успел он убежать в чем был, не прихватив ничего из отчего дома.

И вот она – такая долгожданная перемена.

После воссоединения Германии вновь хозяином возвращается в родные края, чтобы показать и жене, и внуку их нынешнюю недвижимость.

Свернув в сторону от шоссе, такси проехало еще немного по проселку, затем еще и по старому парку, после чего заскрипело тормозами на посыпанном мелким желтым песком дворике у обширного дома.

Само здание величественно и будто снисходительно принимало перемены, будучи выстроенным в том готическом стиле, что с первого же взгляда твердит о своей принадлежности к классической архитектуре.

– Здесь, господин Штернберг, до недавнего времени располагался культурный центр сельскохозяйственного кооператива, а ныне он решением суда освобожден для подлинного хозяина и даже приведен в надлежащий вид!

Скороговорка экскурсовода вовсе не занимала внимания семьи барона.

Все приехавшие прекрасно знали:

– Что их ждет здесь, на земле предков.

Более того, уже и планы намечены, что разместить в усадьбе – небольшую гостиницу для тех туристов, которых так и манило на воссоединенные земли.

Осмотр многочисленных комнат и холлов привел старика барона еще в более приподнятое настроение.

Мурлыкая что-то себе под нос, он закурил сигарету и обернулся, протягивая раскрытую пачку «Кента» сыну. Но того рядом не было.

– Где Роман?

Задал вопрос, начиная не на шутку волноваться.

– Отстал, видно, – донеслось в ответ.

– Наверное, на чердак забрался, ты же знаещь, как влекут его старый хлам и паутина, – снисходительно к шалостям внука улыбнулась старуха баронесса.

– На чердак, говоришь? – переспросил супруг. – А ну-ка и я туда туда поднимусь.

Гудящие при каждом шаге дубовые ступени винтовой лестницы привели старика на самый верх – под крышу особняка.

– Да, здесь все эти годы особых гостей точно не было, – протянул он, оглядывая разный хлам, ярко освященный лучами полуденного солнца, свободно проникающими через хотя и запыленные, зато широкие стекла чердачных окон.

Старая мебель, подрамники с никому не нужными теперь, кумачовыми лозунгами, разбитые ящики, да позеленевшие от времени трубы испорченных духовых инстументов говорили о том, что все эти годы единственным предназначением чердака было то же, что и при хозяевах – хранилище ненужного хлама.

Его-то и разбирал сейчас Роман, добираясь в дальний, менее всего освещенный угол.

Он отлично знал по рассказам отца, что именно там и стоял сундук со старым семейным архивом.

– Вот он, как ты и говорил, – обернулся Роман на шаги деда. – Сейчас еще глянуть бы, что сохранилось из его содержимого.

Он поднял отломанную от древнего кресла массивную ножку и ловко, двумя ударами, сбил проржавевший навесной замок.

И как будто и не было многих десятков лет, прошедших с той поры, как Курт бросил сюда вместе с фотоальбомами, дневниками, письмами и ненужными счетами свой лагерный мешок с парой книг.

Из тех самых, что прихватил у Фердинанда Оссендовского, спасаясь от русских из охваченной пожарами Варшавы.

Все это, как оказалось, так и лежало долгие годы, теперь, разве что, густо припорошенное пылью.

Роман сбегал вниз, прихватил оттуда полотнянный чехол, прежде накрывавший рояль и набил его содержимым сундука:

– Вы как хотите, а у меня сегодня этого чтива на всю ночь.

Просто, как только можно, бъяснил он свое любопытство.

– Очень уж охота познакомиться с родословной.

Такая хватка даже смутила старого Штернберга.

– Подожди, Роман.

Попытался он охладить деятельного не в меру внука.

– Есть у меня к тебе разговор, только попозже и до того, как возьмемся за эти бумаги! – мягко положил ему руку на плечо свою старческую руку Курт Штернберг.

Затем, словно помолодев на добрых четыре десятка лет, первым сбежал вниз по винтовой лестнице их родового имения.

То, что предстояло услышать Штернбергу-младшему, действительно, оказалось неожиданным.

Его мать – дочь Курта фон Штернберга, никогда особенно не интересовалась их родословной. Вот и теперь, когда старики со своим внуком отправились вступать во владения, родители Романа остались дома, заниматься своим обычным бизнесом.

Доверив им троим разобраться с недвижимостью, благополучно возвращенной семье после окончания социалистического прошлого Восточной Германии.

Совсем другим по складу ума был их сын.

Недаром названный в честь далекого предка, он, как и тот исступленно увлекался всем экстримальным. Пускался потому в путешествия и приключения, какие только были возможны в наступивший просвященный двадцать первый век.

И потому со всей страстью горевшей души принял историю, прежде хранившуюся в большом секрете даже от родных.

У Романа Штернберга, впрочем, не было обиды на то, что он впервые узнал откровения из жизни деда и его поисков сокровищ диктатора Хутухты. Вместо этого пришло иное чувство – подлинный восторг.

– Еще бы – его простак-дедушка, пенсионер захудалой химической фирмы, только и отличавшийся прежде от прочих обывателей разве что баронским титулом, оказывается, настоящий герой войны.

И не только это впечатлило парня в его «предке».

– Он еще и хранитель тайны, способной в прямом смысле озолотить ее открывателя.

Нужно было только «по уму» распорядиться новыми фактами.

– Ну а дальше, что было, когда вернулся из лагеря? Нашел тебя советник Ласнер?

– Вернее, я его. И даже не самого советника, а его вдову.

Узнал парень, что важный чин не дождался возвращения посланца.

– Сам-то генерал подорвался на партизанской мине. Но туда ему и дорога. – заявил старик. – Хотел отсидеться в бомбоубежище, пока другие для него каштаны достают из огня.

И действительно выходило именно так. Ведь, что и говори – на верную смерть посылал он Курта Штернберга в Варшаву, когда уже через несколько дней собирались сдавать ее русским.

– Ни в жизни не поверю, что он – партийный бонза, не знал всех подробностей, заметил ветеран. – Только, впрочем, что мы все о нем, да о нем.

Старик потянулся за новой сигаретой, прикурил ее от огня, протянутой внуком, зажигалки, и глубоко затянулся ароматным табачным дымом:

– Попервой, как только выбрался с Восточной зоны оккупации и не представлял на что жить.

Поведал он внуку, что успел тогда горько позавидовать другим, которые хоть успели кое-что с фронта привезти, прихватить с собой фамильные драгоценности.

– А он вот даже узелок свой варшавский на чердаке оставил.

Это потом пособие назначили как ветерану войск СС.

В первые же дни, едва сошел с попутки в Мюнхенском пригороде, готов был хоть с протянутой рукой идти. И тут вдруг услышал, что есть неподалеку имение богача Ласнера…

Долго тогда не хотела открываться тяжелая дубовая дверь роскошного особняка перед оборванцем в потрепанном воинском мундире.

– Передайте генералу, что это я – барон фон Штернберг, – прокричал посетитель сквозь зеркальное стекло дворецкому.

Но тот оказался незговорчивым.

– Господин советник погиб в январе 1945 года, – донеслось из-за двери. – Вдова же никого не принимает.

Это обстоятельство совсем выбило из колеи незваного гостя.

– Как так – погиб? – разочарованно протянул Курт.

Комкая в кулаке, машинально сдернутую с головы шапку, он повернулся и пошел прочь.

Хрустя истоптанными ботинками белым ракушечником, покрывавшем дорожку до самого выхода из старинного парка.

Того что темной кроной столетних елей пытался отгородить этот частный мирок от всех потрясений истории. Да не сумевший это сделать.

– Постойте, господин барон, – донеслось вдогонку. – Фрау Ласнер готова принять Вас.

…Помощь влиятельной вдовы тогда значительно облегчила положение беглеца из Восточной Германии.

Вначале она ввела его в круг своих знакомых. Потом Штернберг вступил в Общество взаимопомощи бывших военнослужащих войск СС (ХИАГ).

А там, для активиста возрождения былой мощи государства нашлась, хоть и не ахти какая, но все же работа.

Да и потом время от времени, следовали звонки, помогавшие ему в жизни.

– Вот и щедрая пенсия от военного ведомства – ее рук дело.

– Слушай, дед, а ты не пробовал узнать у вдовы что-нибудь о поисках самого генерала?

Все более загораясь идеей поиска сокровищь просил Роман.

– Вдруг да у него имелся ключ к разгадке – куда дел Фердинанд Оссендовский военную добычу нашего предка?

На что у собеседника, действительно, уже имелись кое – какие новости.

– А как же, – невозмутимо пыхнул сигаретой барон. – Да она сама мне все рассказала.

В тот час откровения с престарелой фрау Ласнер, многое, но, к сожалению, не все, сумел узнал продолжатель дела ее погибшего мужа.

Более того, вдова намекнула, что у нее есть какие-то бумаги, доставленные ей из личного сейфа советника после его похорон.

Даже предложила Штернбергу войти в долю. В надежде, что он в Варшаве что-то пронюхал.

– И ты, конечно, согласился?!

– Как бы ни так. – с усмешкой ответил дедушка новоявленного кладоискателя, вновь доставая сигареты.

Закурив очередную, нисколько не заботясь о своем здоровье, он продолжил:

– У нее за спиной, небось, так и вились эти стервятники из общества старых членов СС.

Тут Роман и сам понял, что угрожало его предку:

– Выведали бы все, и поминай как звали доверчивого простака.

– Впрочем, мне и в действительности рассказать ей было нечего, – впервые откровенничал Штернберг-старший. – Ну, видел я старика-поляка перед его смертью. Ну, подтвердил он мне, что было золото. А вот куда дел, так и не успел сказать.

– Эх, действительно, что нам теперь с этого барахла, – презрительно кивнул Роман на принесенный с чердака сверток с документами.

– Однако, тут ты не прав, – усмехнулся барон. – Не такой уж я простофиля, как тебе кажется.

Он с усмешкой наблюдал, как вытянулось от удивления еще больше и без того худое лицо наследника.

– И ехал сюда не просто так, а в надежде именно их и отыскать на чердаке.

На что Роман недоверчиво протянул:

– Чтобы передать фрау Ласнер?

Не без сарказма вырвались слова у молодого парня. Но и получил он на это от своего «гроссфатера» крепкую отповедь.

– Та уже в мире ином. – ответил старый барон. – А вот наследники ее оказались сговорчивее. Продали-таки досье покойного генерала.

Улыбка тронула тонкие, ввалившиеся на беззубых деснах губы барона.

– Где ж оно? – воспрянул духом погрусневший было Роман.

– Тут, у меня с собой, – похлопал старик по плоскому кейсу, привезенному в родовое гнездо из Мюнхена.

– Как ты понимаешь, ночевать здесь негде, рассудительно заметил он. – Пока вещи не привезли.

Всем своим видом Курт Штернберг, из солидарности, нисколько не показывал состояние удрученности сложившимися обстоятельствами:

– Так мы бабушку отправим в ближайшую гостиницу, а сами займемся бумагами, – как о давно решенном сообщил он.

Когда на примчавшемся по телефонному звонку такси фрау баронесса отбыла в отель, заговорщики взялись за документы, вынутые из чемоданчика- «дипломата».

Толстая папка, где лиловым штампом на корке раскрылся на свастике орел, несла на себе черную строчку готического письма «Совершенно секретно».

А под ней оказалась еще одна, только с иным титулом на сером картоне «Народный комиссариат Внутренних дел СССР».

– Что это?

– Документы из архива, захваченного еще в начале войны в одном из управлений НКВД, – ответил Курт. – Сам удивляюсь, как эту папку Ласнер сумел для личных целей изъять.

И уже оба они удивились не меньше:

– А потом как еще и вдове она досталась?

Не дослушав деда, сгорая от любопытства. Роман принялся за чтение.

Хорошо хотъ в семье Штернбергов еще в детстве его заставили изучать и русский язык, язык предков.

– Что ж, мальчик, здесь ты точно преуспел, – непризвольно подумал барон, вслушиваясь в правильный литературный русский выговор внука, довольно бегло начавшего знакомиться с документоами из папки, испещренной внушительными наименованием и рукописными визами.

«Дело о гибели инструктора государственной охраны МНР, сотрудника ОГПУ гражданина Щетинкина Петра Ефимовича».

– Это еще кто такой? И причем тут наш Оссендовский? – оторвался от чтения на обложке Роман.

Только его строгий предок оставался совершенно невозмутимым.

– Там узнаешь.

И действивительно, к утру, когда был перевернут последний листок из обширного розыскного дела, перед ними из протоколов допросов, донесений, других документов, как на ладони предстала судьба Петра Щетинкина.

«Железного батыра», как еще звали его в Монголии, в тот год, когда именно он оборвал карьеру диктатора Хутухты, барона смерти – Унгерна.

Глава девятая

Дважды за свою историю пустовала Новониколаевская тюрьма.

Да и то – ненадолго.

Что белые, что красные, заняв столичный град Сибири, первым делом выпускали из камер задержанных.

Силен стало быть, все еще принцип:

– Враг моего врага – мой друг.

Однако, одних арестантов, обретших волю, вскоре сменяли другие, взятые оттуда же – с городских кварталов.

Кого только не повидали серые кирпичные стены тюрьмы за смутные годы гражданской войны?

И все же появление этого заключенного вызвало у контролеров Домзака некоторое волнение:

– Как же – слух о том самой бароне, истории о чьей лютости в Забайкалье передавались из уст в уста, дошли и до здешних мест.

– Вот он, собака – в синем своем халате. Вырядился, подлюга, – бывало на караульной вышке плевался от злости какой из охранников, когда тюремный двор заполнялся вышедшим на прогулку.

Клацал затвор винтовки, а то и бритая шишкастая голова с хрящеватыми ушами и жидкими усами под вислым носом оказывалась в аккурат на прицельной планке.

Но было кое – что выше ненависти. Выше даже служебного долга охранника. Что не давало им вылиться в самосуд.

Этим чувством оказывался все же страх перед авторитетом крупных военначальников, кто изо дня в день наведывался к пленнику.