Тайна горного озера

И вообще – времени свободного имелось:

– Хоть отбавляй.

Никто не торопил их обратно в палаточный лагерь, разбитый на прежнем месте – на околице поселка.

Как никак:

– На последний в этот день автобус до столичной автостанции Горно-Алтайска они сегодня уже давно опоздали.

И пока другие составляли компанию их дотошному и в мелочах, педагогу, у мишкиной компании появилась отличная возможность поближе познакомиться с бытом местных жителей.

И от такого шанса старшеклассники не отказались.

В полумраке круглого, по периметру, выложенного из струганых бревен, строения было очень тепло и сильно пахло аптекой.

Причина чего видна была и невооруженным глазом:

– От множества корней, развешанных под крышей на просушку.

А еще же к их пряным запахам примешывался едкий дымок от костра, горевшего посредине летней времянки в очаге под громадным котлом-казаном из чугуна с каким-то варевом.

Щедро источавшим, душераздерающе-вкусные оттенки в окружающую «предужинную» обстановку.

– Не иначе, как свежена готовится, – понимающе кивнул Костромин друзьям на перья лесных птиц.

Что торчали прямо из ведра у порога, с выпотрошенными в жестяную оцинкованную емкость внутренностями таежной дичи.

Чепоков и не думал скрывать факт удачной стрельбы, случившейся у него на самом подходе к поселку:

– Не с пустыми словами встречаю.

Он радушно развел руками:

– Будем ужинать. Вы, как раз очень вовремя.

В продолжении своего хлебосольства, старик заботливо рассадил визитеров на, казавшимися бесконечными, лавках, устроенных вдоль сплошной стены.

После чего загремел на высокой полке полке под самым верхом аила, доставаемой от туда, кухонной посудой.

И дальше у туристов было еще немного времени посидеть в тишине, оглядываясь по сторонам, пока, не отвлекаясь более на пустяки, таежник орудовал у котла.

Лишь потом он вернулся к столу, чтобы острым ножом нарезать толстыми ломтями на всех краюху хлеба.

И вот тогда настала пора главного действа.

Хозяин разложил по эмалированным мискам деревянные, некрашеные ложки, как видно, собственного производства.

Происходило все так рачительно, что у Костромина окончательно созрела и вполне окрепла к реальному действию мысль, значительную часть похода не выходившая у него из головы:

– Дядя Иван, а откуда у Вас появилась такая отличная карта?

Он невольно глянул на вешалку у входа в аил.

Там, на длинном тонком ремешке уже весела, только что возвращенная им старику, полевая сумка.

Особенно казавшаяся теперь чуждой в простом деревенском мирном обиходе, своей – явной армейской принадлежностью.

– Что же не рассказать!

Иван Карпович, довольный вкусом получившегося шулюма, отхлебнул его пробную ложку:

– За едой и побалакаем.

Глава пятая

…На войну Ивашка Чепоков не попал по возрасту.

Но с фронтовиками, досыта хлебнувшими в окопах пороху, ему пришлось общаться много и довольно плотно.

Случалось это в основном в лагерном пункте, коих, как и по соседству, немало было разбросано вдоль строящегося современного проезжего полотна Чуйского тракта.

Его обитателей – заключенных, превращенных по воле Государства в дармовых дорожных рабочих, выводили на объекты под прицелом других бывших окопников. Солдат, вооруженных некогда трехлинейными винтовками, а уже после Победы, получивших и автоматическое оружие – пистолет – пулеметы системы Шпагина. Так называемые «ППШ» – легендарные уже к тому времени, автоматы с груглыми магазинами для патронов.

Только были и такие, кто не боялся попасть на мушку конвоира.

Почти всегда рядом с заключенными, на земляных «копательных» операциях оказывались заняты вольнонаемные чибитцы:

– Отрабатывавшие там – как колхозные трудодни, так и обязательную трудовую повинность.

И вот среди них уже никто дотошно не интересовался:

– Возрастом местного паренька-сироты, отправленного на тракт вместе со взрослыми по сельсоветской разнорядке.

Самого Чепокова при этом больше влекло иное занятие, чем махание киркой или катание тяжолой тачки с грунтом.

Его, совершенно по делу, в основном стали привлекать к решению продовольственных вопросов.

Когда бригадир направлял паренька добывать провиант для артельного котлопункта, прознав про уникальные знания юного охотника секретов окружающей тайги.

И он реальным делом подтверждал эту свою – вполне взрослую репутацию. Что ни день, хвалился конкретными результатами:

– Никогда не возвращаясь обратно с пустыми руками.

При этом еще и очень экономно расходуя на дичь пороховые заряды дедовского дробовичка.

Этот охотничий дар особенно пригодился с появлением в поселке еще и топографической партии.

Ее коллектив не только уточнял привязку тракта к существующим картам, но и получил важнейший заказ на изыскания непосредственно по всему горному району.

Когда развернулись полномасштабные работы, штатных специалистов – топографов стало не хватать.

Потому их число разбавили теми, кто мог оказаться полезным при топографической съемке местности – проводниками из числа местных жителей и подсобными рабочими – заключенными, имевшими хотя бы какой – то навык подобной деятельности.

В одной такой полевой экспедиции и оказались вместе – ее руководитель – новоиспеченный техник-лейтенант Игорь Сергеевич Поляков, подсобник из числа вольнонаемных Ванятка Чепоков и «враг народа» – пожилой уже зек с замашками кадрового военного, вовсе не утраченными за время, проведенное в неволе на каторжном труде.

Он не только назвал признакомстве свой лагерный номер и статью «Уголовного кодекса», по которой оказался в здешних краях, но и степенно представился Сергеем Львовичем Дауровым, когда пришлось им вместе выходить в тайгу.

Картографическая съемку местности тогда велась компанией, что называется, ни шатко – ни валко. Обещая растянуться на необозримое будущее:

– Тем самым, – к огорчению изыскателей. – Нарушив все мыслимые планы, опущенные «сверху» военным топографам.

Но тому были и весомые причины:

– Начиная с кадрового голода и заканчивая недостаточным материальным и техническим обеспечением.

И вдруг, после затяжных дождей, буквально заставивших свернуть полевые изыскания основной части сезона, Дауров решил намекнуть на иной выход из ситуации.

Разговорился, будто невзначай на отвлеченную, но очень похожую тему. Дескать:

– Готов лично помочь продвинуться вперед в составлении карты, при обещании, разумеется, пересмотра его уголовного дела.

Уверенности добавляло каторжнику уже то, что у него, оказывается, имелись дополнительные материалы от предыдущих картографов.

О чем зэк и рассказал своему молодому начальнику.

Не верить бывшему майору органов госбезопасности Поляков не мог:

– По «Личному делу», изученному заранеее, – он уже знал всю подноготную подчиненного.

Был осведомлен о том, что по собственной инициативе Дауров прежде занимался тем, что сейчас велось на государственном уровне – изучением тайги и гор обширного Сибирского региона.

А еще из-за этого, как выяснилось:

– Майор и карьерой поплатился. Попал под военный трибунал.

О чем, в час откровения и поведал коллегам Сергей Львович, понимая, что отказ от его особых услуг может перечеркнуть все планы на скорейшее освобождение:

– А все – господин Оссендовский!

При упоминании фамилии ненавистного человека, едва ли не зубами заскрежетал рассказчик:

– Добирался до него, гада, четверть века, но не успел, другие опередили.

Глава шестая

…Ночью улицы Берлина превращаются в мышеловку для всякого, кто покинул бетонную нору бомбоубежища.

Налеты следуют один за другим, и не успевают зенитные батареи облаять первую волну «летающих крепостей», как ей на смену накатывает другая, щедро высыпая из вместительных бомболюков на головы жителей третьего рейха все новые и новые «рождественские» подарки.

Но на этот раз вроде бы пронесло.

Ковер разрывов ложится где-то далеко на окраине и здесь, в центре столицы лишь вееры осколков от зенитных снарядов звенят битым оконным стеклом.

– Теперь проскочим, слава богу, эти педантичные янки «работают по графику», и у нас в запасе минимум полчаса.

Отвернув обшлаг рукава кожаного пальто и, глянув на светящийся циферблат часов, советник Ласнер дает команду:

– Двигаемся дальше!

Их мощный «хорьх», только было спрятавшийся под вместительной стрехой подворотни, громко газанув, выруливает на проспект.

Но продвинуться удалось немного.

Фары, подслеповатые от надвинутых на них синих «намордников» светомаскировки, тычутся лучами сначала в завал кирпичной крошки, потом упираются в опущенную жердь полосатого шлагбаума.

– Проезд закрыт. Предъявите документы, – коренастый фельдфебель с подковообразной бляхой полевой жандармерии на груди, промокшей под моросящим дождем шинели, наводит на пассажиров остановленного автомобиля луч карманного фонаря.

После чего, разглядев пассажиров, просит прощения:

– Извините, мой генерал, но таков порядок.

Зато, сверив протянутый документ с личностью советника Ласнера, жандарм уже не столь пристально изучает и путевой лист водителя, и удостоверение второго пассажира «хорьха» – оберштурмфюрера Курта Штернберга:

– Можете ехать. Но все же должен предупредить об опасности, – в лесах рыщут банды русских парашютистов.

– Да, январь сорок пятого не лето сорок первого, действительно придётся поберечься, – щелкнул тугой кнопкой на кабуре пистолета Ласнер, когда, чернеющие провалами окон, руины центра города остались позади и лимузин выкатил на главную, имперскую дорогу.

Наростающий гул очередной армады ночных бомбардировщиков застает их уже проезжающими через старинный дубовый парк.

– Останови, Гюнтер, – советник положил руку, обтянутую черной лайковой перчаткой, на плетеный офицерский погон водителя. – Чем черт не шутит. Сверкнет попутная или встречная машина подфарником и эти там, наверху, решат бросить пару заокеанских «гостинцев» на дорогу.

Он не стал даже дожидаться возражений водителя и попутчика:

– Подождем, пока назад не пойдут.

Как раз к концу фразы впереди открылся поворот в самую чащу по-зимнему костлявых деревьев.

Там и остановились, про ехав от шоссе по проселку еще с десяток метров.

Щелкнув дверцей, советник вышел из теплой кабины под моросящие струи нескончаемого дождя.

– Не желаете освежиться, оберштурмфюрер, – приветливая фраза даже сейчас, в полуночной мгле, заставила улыбнуться немудреной шутке и водителя, и пассажира.

– Теперь – дело! – внезапно остановившись, советник безошибочно и с силой, совсем не стариковской, взял под руку своего более молодого спутника. – Надеюсь, сейчас-то уж вы знаете, что каждая минута промедления смерти подобна! Не повторите прошлой ошибки?

Этому заявлению имелись веские основания.

Действительно, еще неделя-другая и там, куда должен был сегодня отправиться Курт Штернберг, ему уже делать будет нечего.

– Разве что в плен сдаться.

Именно сейчас был последний и единственный шанс успеть. На аэродроме, куда они и направлялись, их уже ждал транспортный самолет.

Советник не. очень-то упрекал своего молодого спутника. Ведь ошибся Курт не по собственной вине. Слишком поздно наткнулся в семейном архиве на письмо своего дальнего родственника.

Именно знакомство с содержанием послания на желтой, выцветшей от времени бумаге и выгнало сейчас под бомбы и дождь его вместе с непосредственным шефом по гестапо – советником в чине бригаденфюрера СС Отто Ласнером.

– Документы готовы и вам остается только одно – вытряхнуть из этого полячишки все, что он знает!

В голосе, умудренного жизненным опытом старого разведчика Ласнера, ясно чувствовались жесткие нотки человека, привыкшего к безоговорочному повиновению.

– Ну а я все же хочу напомнить еще лишь об одном.

Он глубокомысленно сделал паузу.

– О том, что кроме нас с вами никто не должен знать истинного повода полета в Варшаву. Официально вы – эксперт по эвакуации архивов.

– Так точно, мой генерал!

– Оставьте эти солдафонские штучки, зовите просто – советник, – снова стал старчески дребезжащим тон Ласнера. – Не сорок первый год все же. Скоро всем один исход. И то, сумеем ли мы изменить его в нашу с вами пользу, находится в. собственных руках. С таким богатством любая страна примет как родных.

Зашуршали листья под отдаляющимися шагами, и Курт Штернберг заспешил во след Ласнеру, туда, где приглушенно урчал мотором «хорьх» из гаража гестаповского управления.

Машина тронулась тотчас, лишь шофер убедился, что бригаденфюрер удобно устроился на своем сидении.

– Маршрут прежний, до аэродрома? – не отрывая взгляда от набегающего шоссе, спросил он, когда впереди снова открылось бетонное полотно главной дороги рейха.

Генерал уточнять не стал, заявил только о главном условии:

– И побыстрее! Нужно спешить.

Еще трижды миновали они контрольно-пропускные пункты, пока не оказались в начале взлетной полосы, где уже ревел прогреваемыми моторами транспортник.

– Давай, мой мальчик, – напоследок советник Ласнер пожал Курту руку, когда тот, оставив в чреве самолета чемодан, высунулся из распахнутого проема боковой двери.

Моторы заревели сильнее и советник, прижимая к голове генеральскую фуражку с высокой эсэсовской тульей, пошел прочь от самолета.

В темноту – к ожидавшей его машине.

Взметнув струей от винтов вихрь брызг со своих широких плоскостей, «Юнкерс» сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее побежал по взлетной полосе, и только там тяжело груженая машина смогла оторваться от земли.

После чего по пологой траектории ушла под низко висящие облака ночного неба.

– В Берлин! – отрывисто бросил шоферу Ласнер, когда стих гул взлетевшего самолета, и пора было отравляться назад.

На рассвете «хорьх» уже подъезжал к столичному пригороду, а еще через час на покореженную машину наткнулся патруль полевой жандармерии.

– Я же говорил, что могут быть диверсанты и нужно соблюдать осторожность, – присвистнул фельдфебель, увидев, знакомый ему по предыдущей ночной встрече, лимузин.

Только теперь уже не роскошеый как прежде, а в шмотья развороченный взрывом.

– Но, не сойти мне с этого места, но тогда пассажиров было двое!

Сочувствующим взглядом он проводил к санитарной машине носилки с извлеченными трупами водителя и гестаповского генерала. После чего принялся за составление акта о происшествии.

Тем более, что навык был – каждую ночь в Берлине рвались не только авиабомбы, но и мины диверсионных вражеских групп.

– И гораздо чаще, чем ближе накатывал к столице третьего рейха фронт, бывший уже на подступах к Варшаве.

Тем временем, набрав высоту, самолет словно нырнул в чернильницу.

Густая, будто осязаемая темнота в грузовом салоне не располагала к общению. И редкие пассажиры, разместившиеся на ящиках, и мешках со срочным грузом для передовой, молча сносили неудобства.

– Ведь, наверное лучше сидеть в этом мраке, чем попасть на прицел русских «ночных охотников», – по достоинству оценил преимущества светомаскировки Курт Штернберг.

Было и еще одно обстоятельство, мирившее молодого гестаповца с неудобствами полета. Меньше всего ему хотелось афишировать этот визит в осажденную столицу протектората.

– И чем уже круг людей, которые могут запомнить его физиономию, тем лучше.

Хотя знал:

– Экипаж, и пассажиры «Юнкерса», выбранного для своего порученца советником Ласнером, не входили в число любопытных, чей удел, как известно, согласно той фрау из детской присказки – «оставить свой нос на базаре».

– Как там ее звали? Ах, да – Варвара! – усмехнулся неожиданной мысли Курт.

…Россия была его первой Родиной.

До того, правда, как революция вымела оттуда их семью – старинный обрусевший род – наполовину немецкий, наполовину венгро-гуннский. В чьих жилах текла кровь рыцарей крестоносцев и корсаров Балтийского моря.

Жили богато.

Но гражданская война заставила паковать чемоданы и отправляться в Фатерлянд. Причем, не столь ради поиска исторических корней, сколько в надежде, обрести надежное убежище от выпавших передряг.

И в первую очередь тех, что были связаны с одним из отпрысков семьи – бароном Романом Федоровичем Унгерном.

В любое другое время такой родней можно было бы, конечно, гордиться. Как же – генерал-лейтенант, кавалер белого Георгия и золотого оружия за храбрость, командующий конно-азиатской дивизией, повелитель сказочной Хутухты – древнего монгольского государства.

Но настал день, вернее, ночь, и все пошло кувырком.

Хорошо помнит Курт, как его, совсем мальчишку вели в потемках, по раскисшим от осенних дождей дорогам. Потом заставляли ползти по сырой траве, преодолевая границу. – Тогда, – говорят. – Едва сумели они опередить визит чекистов, нагрянувших с ордером на арест и тем спасти свои жизни.

Много лет прошло, а нет-нет да вспомнят в семье приход ангела-хранителя – простого казака, истинно преданного барону.

С далекой Сибири он привез не только весточку о страшной кончине своего командира, но и его предсмертные записки.

– Тогда, как разбили нашу армию, нас – рядовой состав красные к себе перемобилизовали. Мало кто с офицерами и его высокопревосходительством под суд ЧК пошли, – за кружкой чая делился в ту ночь посыльный. – Ну однажды довелось и мне караул нести в тюрьме, где, значитца и содержали. Так Роман Федорович на словах ваш адрес дал и вот эти самые записки. Потому я их и привез, чтобы передать, как было велено.

Казак протянул, убористо покрытые неровным почерком листки.

Видать, писал их генерал в спешке, как только и могло быть в камере смертников в ожидании расстрела.

Ушел неожиданный посыльный и в тот же час стали собирать вещи все Штернберги:

– Если уж Романа Федоровича расстреляли, то и до нас непременно доберутся красные дьяволы. Спасаться надо. Детей от беды уводить!

Много позже надеялся Курт:

– Доведется еще раз побывать на прежней петербургской квартире.

Особенно, когда войска рейха стояли у самого города. Пока держали блокаду.

– Только все вот как вышло – красные уже у Варшавы. И его задача – хоть на день опередить их, выполнить задание советника Ласнера.

С ним младшего Штернберга свел опять же случай.

Как-то будучи дома в краткосрочном отпуске по фронтовому ранению, принялся рыться в семейном архиве.

И в груде пыльных фотографий, документов, множеста, теперь уже никому не нужных, финансовых счетов нашел толстую тетрадь в зеленом коленкоровом переплете, а так же пачку мятых листов, испещренных знаками скорописи:

– Мама. что это? – раскрыл он слипшиеся от времени страницы, вкривь и вкось покрытые карандашными записями.

Та ответила с немецкой уже педантичностью.

– Фронтовой дневник Романа Федоровича и то самое письмо что солдат привез.

Посеяв зероно любопытства в душу сына, изнывавшего в тот час от вынужденного безделья.

– Вот оно что! – заинтересовался Курт.

Времени у него свободного тогда было много, и он углубится в содержание записей барона.

Конечно, долгие годы, прошедшие с тех пор, как он совсем мальчишкой готовился к поступлению в петербургскую гимназию, не прошли даром.

Хотя уже утерян был и навык русской разговорной речи, но все же сумел Курт разобрать содержание записок. Тогда же и ахнул:

– Это же ключ к сокровищам!

Но ключ-то был, а вот до замка, плотно закрывавшего тайну барона Унгерна, самому добраться не удалось.

Снова попал на фронт, а тем:

– Разве до поисков?

Но не было бы счастья, да несчастье помогло.

Выручило новое ранение: попав на излечение в Берлин, решил обратиться к старинному приятелю семьи – советнику Ласнеру, занимавшему крупный пост в политической разведке.

Он-то, всерьез заинтересовавшись необычным завещании былого диктатора Монголии – Хутухты, сумел сперва перевести Курта под свое начало, после чего дал ему особое поручение.

И с тех пор поиски пошли с новой силой. Так и вышли на финишную прямую. Ленточку же предстояли пересечь Курту именно в Варшаве, куда привела следы человека, точно знавшего судьбу военных трофеев Унгерна.

В памяти Курта Штернберга словно отпечатались строчки из заветной баронской тетради:

«…Знаю, что ждет меня смерть… Красные не пощадят и предстоящий суд – чистая буффонада. Но одно радует – сумел я таки разбудить этот азиатский народ на священную войну. Будут еще потомки Чингисхана, народы монгольской рассы править миром. Создадут азиатскую федерацию и под главенством Китая наложат новое иго на Европу. Начало же будийскому военному ордену я положил хорошее. И доверил его надежному человеку – Фердинанду Оссендовскому. Это он до поры до времени запрячет мою казну, чтобы потом финансировать очистительный поход азиатов против красных. Средства же для того вполне достаточные…»

– Да, доверил дядя тому поляку много – 24 ящика с золотом. 120 килограммов алмазов, большой расписанный узорами сосуд с драгоценными камнями, – слово в слово помнит опись Курт, – только обманул его прохиндей, прикарманил ценности, завещанные расстрелянным чекистами генералом.

Долго, ох, долго искали они с советником Ласнером следы Оссендовского.

Пока не нашлась единстенная ниточка, потянув за которую, можно было размотать клубок тайны:

– Еще несколько часов и душу вытрясет Курт из этого старика.

Заставит сказать правду:

– Куда дел сокровища?

…Иллюминаторы, щедро утыкавшие борта транспортного «Юнкерса» посерели от рассвета.

В салоне уже можно было оглядеться по сторонам, различить:

– С кем свела судьба в этом неожиданном спецрейсе?

Курт поднял воротник шинели, зябко уткнулся лицом в скрещенные на груди руки. Попытался уснуть, но тут лязгнула дверь в пилотскую кабину. Из проема показалась голова пилота в черном кожаном утепленном летном шлеме:

– Подлетаем. Под нами – Варшава.

На аэродроме уже, видно, были предупреждены о визите гестаповского чина из Берлина с особым заданием.

Курта Штернберга ждала кургузая трофейная машина. Возле которой переминался с ноги на ногу пожилой водитель.

– Очевидно, из запасников, призванных после тотальной мобилизации.

Сделал вывод офицер по особым поручениям.

– Извините, господин оберштурмфюрер, но другой свободной в гараже не было. С транспортом сейчас туго – весь на фронте.

Виноватый тон водителя хоть и не прибавил настроения посланцу советника Ласнера, однако он и из этого попытался извлечь свою выгоду.

Ухватился за повод обойтись без лишних свидетелей:

– На этой колымаге я и сам справлюсь, – заявил барон. – Отправляйтесь в часть, а вечером я пригоню машину сюда же, на аэродром.

Солдат не возражал:

– Как изволите.

Дорожная карта и путевые ориентиры польской столицы еще в Берлине были изучены Куртом до мелочей.

И все же ему пришлось изрядно поплутать, разыскивая в предместье огромного, разрушенного войной города, неброское местечко Жулниви – последнее пристанище душеприказчика опального барона Роман Федоровича Унгерна фон Штернберга.

Глава шестая

С улицы нужный дом – некогда красивый особняк под красной черепичной крышей казался нежилым.

Тропинка от кованой из железных прутьев калитки была запорошена толстым слоем снега. И, несмотря на морозное январское утро, над трубой – ни дымка.

– Может, околел старик? – с растущей в душе тревогой подумал Штернберг.

Через опущенное стекло кабины долго смотрел он на жилище человека, в чьей власти было осчастливить его или оставить как сейчас – буквально нищим.

Не заметив на длинной, утыканной голыми в эту пору тополями, улице ничего подозрительного, Курт мягко зашагал по сугробу, направляясь к крыльцу.

Рыхлый снег по щиколотку скрывал его ноги в крепких хромовых сапогах:

– Сразу видно, что здесь всю зиму не привечали гостей, – еще раз отметил про себя Курт.

Предположение подтвердилось, когда визитер уперся в заколоченную гвоздями дверь. Все говорило о запустении и особенно – грязные разводья на застекленных дверных шипках.

Пришлось идти вкруговую, в надежде отыскать другой доступ в жилище.

Он не ошибся.

Нашел «черный вход», ведущий внутрь из заброшенного теперь сада на обратной стороне особняка.

Эта дверь открылась легко – от простого толчка.

Веранда же внутри при осмотре оказалась еще более нежилой и запущенной, чем можно было представить.

Но когда посетитель решил идти дальше, из очередного дверного проема пахнуло застоявшемся спертым воздухом давно не проветриваемого, но вполне обитаемого помещения.

Тусклый полумрак, не рассеянный до конца даже светом из окон, наполовину зашитых фанерными листами, не позволял сразу оценить обстановку.