Эстетическая норма, конечно, не имеет отношения к нашему исследованию, и мы включили ее только для ясности и полноты. Однако, учитывая ее априорный характер, с самых высоких эпистемологических позиций можно привести много ценных аргументов против этого предположения.

Указ. соч. с. 44 2-го тома. Выражение «желательный», однако, следует понимать с осторожностью, как имеющее смысл воли-бытия-воли.

В §7 «Критики практического разума» «основной закон чистого практического разума» сформулирован так: «Поступай так, чтобы максиму твоей воли можно было всегда рассматривать как принцип общего законодательства».

Серьезное недоразумение Шопенгауэр допускает в своей «Прейссшрифт über die Grundlage der Moral», в которой он пытается дать «критику оснований, данных этике Кантом». Здесь он полемизирует с категорическим императивом и оспаривает его безусловную законность. «Кто говорит вам, что существуют законы, которым должны подчиняться наши действия? полемически спрашивает он (с. 500 по Грисбаху). Но мы можем дать ему свой ответ, который он формулирует следующим образом в своей «Прейссшрифте о свободе воли «4 (с. 472 после Грисбаха): «Совершенно ясное и определенное чувство ответственности за свои поступки, ответственности за свои действия, основанное на непоколебимой уверенности в том, что мы сами являемся виновниками своих действий». Однако с этим чувством и этой уверенностью в ответственности мы апеллируем к закону, которому мы должны подчинить свои действия, к всеобщей необходимости, которую Шопенгауэр не хочет признавать. И вот возникает вопрос, как будто Шопенгауэр совершенно неверно оценил смысл категорического императива, как будто он понял его так, что Кант хотел выразить мысль о том, что мы психологически наделены готовыми, детерминированными содержанием законами. Однако это было бы глубокой ошибкой. О том, насколько Шопенгауэру неясен смысл категорического императива, свидетельствует возражение против него, которое он выдвигает против Канта (Grundlage der Moral p. 144), поскольку тот считает моральный закон «фактумом чистого разума», тогда как «фактум везде противоположен тому, что может быть познано чистым разумом». Отсутствие абстракции не позволяет Шопенгауэру осознать разницу между «фактумом чистого разума» и «фактическим в смысле эмпирически-реальным». Факт чистого разума не обладает бытием, реальностью, как последний, и это грубая ошибка Шопенгауэра, если ему кажется, что он «хочет стать более существенным» (с. 525 Grundlage der Moral); скорее, его реализация остается задачей; фактичность же состоит в его обоснованности. Это чистая обязанность, к которой апеллирует признаваемый самим Шопенгауэром факт ответственности и которая предполагает ее, несмотря на желание Шопенгауэра ее отрицать.

В этом месте телеологическая этика успеха оказывается виновной в сильной непоследовательности: первая – в том, что она делает мораль принципом своей морали успеха, ибо тогда первое противоречие – в ее принципе. Ведь этика, делающая мораль своим принципом, не должна, следовательно, выходить за пределы морали, поскольку в противном случае мораль не была бы моральным принципом, а оказалась бы в зависимости от авторитета, стоящего над ней, чему как раз и сопротивляются этики успеха. Поскольку для них не должно быть авторитета выше морали, мораль должна быть жесткой нормой, которую не может отменить высшая инстанция. Следовательно, идея морального развития, на которую так претендуют этики успеха, не должна найти места в материально обусловленной «системе этики». Еще одно несоответствие: телеологические этики успеха упрекают критическую этику в том, что, требуя фундаментального действия, вытекающего из сознания морального закона, она сама его схематизирует. Но что делает ее более стереотипной – этика, признающая необходимое разнообразие содержания каждого действия, или та, которая хочет определить все действия, какой бы невозможной ни была попытка, одним и тем же содержанием, определенным для всех индивидов?

Если Зиммель утверждает невозможность директивы для наших действий в этом материально обусловленном смысле, то он совершенно прав. Но возможность формальной директивы тем самым не устанавливается

О принципе морали (Прелюдии, с. 311).

Кстати, чтобы не быть неправильно понятым, я хотел бы подчеркнуть, что Виндельбанд этого не утверждал. Я подчеркиваю это только для того, чтобы показать, что даже такая истинная система этики – в отличие от бессистемных совокупностей «технических правил», претендующих на роль систем, – не может дать никаких материальных этических положений, и подчеркиваю это, в частности, потому, что сам Виндельбанд этого не подчеркивал.

Was aber ein für alle Mal gerichtet ist, das ist die Gesinnung,1) die sie vollbracht hat, und an sie appelliert man immer, auf sie kommt man immer wieder zurück, so sehr man seiner Theorie zu Liebe sich auch davon entfernt zu haben scheint. Ja auch die Theorie kann unversehens manchmal nicht umhin, zu dieser Instanz zurückzugreifen. 2)

Даже Паульсен, который в своей «Системе этики» весьма далек от этой точки зрения, определяет доброго человека как того, «кто соединяет в себе все те качества, на которых основывается решение всех жизненных задач, насколько они зависят от его воли» (Указ. соч. С. 173, т. II). Разумеется, «в той мере, в какой это зависит от его воли «4, у Паульсена сразу же полностью отступает на второй план. Субъективная тенденция исчезает перед материальным конечным результатом. Этика успеха разделяет эту ошибочную точку зрения с эвдаймонизмом. В принципе, в ней, следовательно, содержится требование просчитывать все последствия наших действий до бесконечности. Мы еще вернемся к этому типу этической теории при обсуждении доктрины счастья.

Свобода христианина.

Microcosm vol. 1 intro.

Таким образом, это возражение можно сделать и против всей материальной этики в целом, как мы уже отмечали (с. 34, прим. 2).

Указ. соч. С. 39.

a. a. 0. ibid.

Таким образом, со стороны эвдаймонизма весьма заметной уступкой, хотя бы из соображений последовательности, является то, что Бент харн делает в словах: «Говорить о долге вообще бесполезно». Таким образом, Бентам не вынужден делать ни вывод о том, что всякое действие является добрым, ни вывод о том, что каждый человек имеет право и обязан утверждать себя, поскольку для него действие фактически не является ни добрым, ни злым. Для него понятие долга делает неактуальным любое моральное суждение о добре и зле. По его мнению, все стремятся к счастью, одни с большим успехом, другие с меньшим, потому что с большей или меньшей проницательностью. И неудача в этом стремлении для Бентама – не моральное зло, а всего лишь умственная неспособность, состоящая в «просчете». Как у Декарта ошибка становится грехом, так и у Бентама грех становится ошибкой. Таким образом, эвдаймонизм вовсе не является моральным принципом в смысле универсального морального закона и предписания долга, и поэтому он встречает отпор только в том, что абсурдно отрицать долг и ответственность, и в том, что метод расчета, на который ориентируется Бентам, не может быть осуществлен, поскольку он должен был бы идти в бесконечность, а это невозможно, что, как мы показали, должно привести к провалу всей успешной этики.

в 2 §.

ср. также §2.

В следующем параграфе мы увидим, в какой степени Кант уже говорит об этом.

Против этого утверждения не может быть возражений: Если бы склонность не была в нем активной, то ее можно было бы опустить. Ибо в этом случае оно выпадало бы из данной категории суждений, и его пропуск был бы либо законным, т.е. если бы чувство долга не побуждало нас к его совершению, либо безнравственным, если бы чувство долга навязывало нам его без нашего исполнения, поскольку тогда его пропуск должен был бы определяться контрмотивом, противоречащим долгу. Об этом случае мы еще должны упомянуть.

Это тот поступок, который, по народному выражению, можно назвать заслуженным. Этим исчерпывается дизъюнкция данных отношений, поскольку не может быть и речи о случайном противопоставлении действия моральному закону и случайном соответствии склонности и наоборот, так как действие всегда должно быть мотивировано тем или иным. Таким образом, было наглядно показано, что формальная этика отнюдь не так строга, как это часто представляется. Из всех возможных отношений, в которых склонность может вступать с моральным законом, только один случай рассматривается ею как аморальный сам по себе, и именно тот, который каждый здравомыслящий человек, даже просто «здравомыслящий», считает аморальным: долг подчинен склонности, моральный закон – счастью; во всех остальных случаях она допускает преобладание склонности, только чтобы она не претендовала на то, чтобы быть долгом сама по себе. Таким образом, он не исключает удовольствия; в одном отношении он только ограничивает его, а в другом – непосредственно включает. В истории философии именно Кант своим могучим поступком впервые обнажил всю несостоятельность и слабость эвдаймонизма и изгнал его как принцип из этики, не объявив, однако, всякую склонность предосудительной саму по себе. Таким образом, мы в основном согласны с Кантом. Покажем это наглядно.

Указ. соч. С. 20 и далее.

Мы уже ссылались на это мнение Канта в §6, с. 39 и далее.

Кантовские исследования 1898 г. «Рационализм и ригоризм в этике Канта. Критико-систематическое исследование д-ра Х. Шварца, приват-доцента университета Галле». В своей более поздней книге «Das sittliche Leben. Этика на психологической основе», с. 320 и далее, мы встречаем, только в сокращенном виде, ту же точку зрения Шварца, которую мы здесь комментируем. Под рационализмом Шварц понимает рациональный принцип критической философии. Таким образом, он должен был бы отождествить критицизм и рационализм, что, однако, не соответствует историческому употреблению. Но поскольку с точки зрения критической философии разум понимается не иначе как воплощение нормативных детерминаций, то, если Шварц отвергает рационализм в смысле критицизма (с. 63), невозможно понять, как вообще можно прийти к нормам, если не через разум.

Нас интересует только его этика, т.е. вопрос о том, мыслил ли Кант ригористически как личность и в какой степени, для нашего исследования не имеет значения. Проводя это различие, я полагаю, что смогу достичь определенного единодушия и со Шварцем

Религия в рамках простого разума, с. 194.

Ibid.

a. a. 0. p. 197.

a. a. 0. p. 220.

Там же.

Там же, примечание.

Критика практического разума стр. 194.

Критика практического разума, с. 185.

Указ. соч. С. 61. Если Шварц не видит в этом ригоризма, то он, несомненно, прав. Но если, с другой стороны, он объявляет ригористической ту этику, которая допускает появление склонностей в борьбе с моральным императивом, то следует отметить, что эта борьба может происходить и в соответствии с моральным принципом Канта, и что ее возможность предполагает признаваемое самим Шварцем требование дисциплинировать склонности, даже если не каждая склонность должна приводить к противоречию с долгом. Но, прежде всего, не может быть и речи об уступке между долгом и склонностями, несмотря на неригористичность морального принципа, более того, именно благодаря ей. Ведь хотя склонности сами по себе не аморальны, но они и не моральны; между ними и моральной целью существует принципиальное различие. Благодаря этой «уступке» Шварц сохраняет возможность снова видеть Канта ригористом, по старой традиции, но делает это за счет последовательности. Ведь концепция «приспособления» скрытно приписывает склонностям моральную ценность, которая исключается именно критико-этическим принципом. Следовательно, Шварцу следовало бы вообще не считать Канта ригористом или объявить его таковым в принципе, что он сам считает неверным. И правильно!

Метафизика морали.

Шварц обижается именно на это положение и объявляет его ригористическим, указ. соч. С. 60.

Основания метафизики нравов, с. 18.

Критика практического разума, с. 184.

Ibid. p. 184

Ibid. p. 185, ср. выше p. 58 f.

Религия в пределах простого разума стр. 224—225.

Там же, с. 228—229 (примечание).

Grundlegung zur Methaphysik der Sitten p. 17.

Ibid.

Critique of Practical Reason p. 209.

Шварц видит «непримиримое противоречие» в утверждении Канта о том, что стремление к счастью может быть даже долгом, и в другом – что глупо приказывать человеку делать то, чего он и так хочет по собственной воле. Он также считает «слабым» аргумент Канта о том, что глупо приказывать человеку делать то, что он и так хочет по своей воле. Но, не считая того, что против утверждения нет более сильного аргумента, чем откровение о его бесперспективности, Кант также не виновен в противоречии. Ведь мы как раз и должны отличать прямое установление от косвенного, принцип от частного случая или частного содержания. И поэтому Кант одинаково прав, когда говорит, что глупо приказывать то, что и так все делают, и когда признает возможным «в некоторых отношениях», т.е. в отдельных конкретных случаях, что стремление к счастью может быть даже нравственным. Мы стремимся к счастью вообще, по самой своей природе; мы хотим быть счастливыми. И поэтому заповедь стремиться к нему уже не имеет смысла. Однако мы не стремимся с самого начала найти все частные случаи, в которых можно и нужно сделать счастье всецело частным, индивидуальным содержанием закона долга. Например, не каждый должник с самого начала стремится получить доход честным путем, что позволило бы ему преодолеть соблазны и сделало бы его более способным к выполнению своего долга; некоторые предпочитают сделать себя счастливыми путем легкого обмана, даже если признают его морально предосудительным.

Критика практического разума, с. 187.

Ср. §7.

О философии вообще с. 144.

Там же.

Критика способности суждения, с. 17.

О философии в целом, с. 145.

Ibid. p. 145.

Ibid. p. 144.

О свободе воли (Грисбах), с. 472. См. выше примечание к с. 27 этой работы.

Указ. соч. Vol. II. S. 44 – 45.

Vegl. §4.

Здесь мы отклоняемся от обычного использования языка, который всегда уже вкладывает в понятие характера оценочное суждение, тогда как здесь мы констатируем просто фактический момент, который возможен в сущности личности.

Heinrich Rickert, «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung» p. 353.

Ср. Rickert, op. cit. p. 350 f.

Ср. §4.

Это следствие действительно достаточно четко, пусть и в проблематичной форме, проявляется в работе Мюнстерберга «Происхождение морали», где в качестве морального идеала задается внешнее или сверхэтическое состояние, хотя на вопрос (с. 113), не должна ли тогда «мораль исчерпать свою задачу и стать излишней», Мюнстерберг дает лишь туманный ответ: «Наверное, нет!»

Именно этим объясняется нерешительный ответ Мтинстерберга на вопрос о том, не должна ли мораль исчерпать свою задачу.

Otto Liebmann, Die Klimax der Theorien, Preface, page III.

Ср. об этом и следующих предложениях Кр. д. р. V. (издание Академии наук), стр. 190f.

Конечно, здесь должно быть совершенно ясно, что Мессеру не совсем ясен характер трансцендентального идеализма. Вероятно, против него и направлен тот «скандал разума», который в трансцендентальном идеализме видит Мессер, и справедливо, считая непостижимым, когда «умные люди серьезно сомневаются, существует ли реальный мир, независимый от человеческого сознания». Мы, трансцендентальные идеалисты, также считали бы это настолько непостижимым, что даже слегка усомнились бы в «умности» таких людей. Поэтому мы должны возражать только против того, чтобы трансцендентальный идеализм приравнивался к этому взгляду. Мессер не понимает разницы между «человеческим сознанием» и логическим «сознанием вообще», понимая под трансцендентальным идеализмом все же антропологический идеализм, так что здесь он наиболее четко применяет протонный псевдосвод, согласно которому «объективный» идеализм ведет обратно к «субъективному» идеализму.

Много лет назад Эрнст фон Астер в своей работе «Über Aufgabe und Methode in den Beweisen der Analogien der Erfahrung in Kant’s Kritik der reinen Vernunft» (Archiv für Geschichte der Philosophie, vol. XVI, 2, pp. 218—251 и 3, pp. 334—366) заметил: «Если мы спрашиваем, соответствуют ли две вещи, мы должны иметь возможность их сравнить. Но мы не можем сравнивать мир, как он есть на самом деле, и мир, как мы его мыслим, ибо, насколько мы знаем мир, как он есть на самом деле, он есть мир, как мы его мыслим». В то время (Kant-Studien, vol. X, p. 207) я даже признал в этой формулировке «вполне счастливое уточнение проблемы познания» на ее самом элементарном уровне, что хотелось бы сделать и сегодня; но при этом я подчеркнул, что для оценки этой формулировки необходимо более резкое разграничение quaestio juris [вопроса обоснования – wp] и quaestio facti [вопроса фактов – wp]. Применимость этого требования к рассматриваемой нами проблеме очевидна и будет подчеркнута ниже. В последнее время Эрих Бехер в своей «Натурфилософии», а также в работе «Weltgebäude, Weltgesetze, Weltentwicklung» подробно рассматривает вопрос о несопоставимости восприятия и объекта и о том, что в сознании даны только восприятия, но не объекты, их обусловливающие. Но Бехера из Мессера нельзя обвинить в субъективном идеализме.

Здесь также видно, как можно опровергнуть только аргумент Декарта о сновидениях, а как нет. Конечно, недостаточно сказать против него вместе с Мессером: «Если же вместе с Декартом указывать на сновидческие переживания и сенсорные иллюзии якобы равной доказательности, то я могу только признаться: я еще никогда не был серьезно поколеблен в своей уверенности в постижении реальности в моем восприятии такими переживаниями». С другой стороны, Декарт, вероятно, понял бы примерно следующее: Это, в конце концов, тоже чисто субъективная, очень личная «исповедь». Личные признания, как известно, при определенных обстоятельствах могут представлять для меня большой интерес, хотя и не обязательно при всех обстоятельствах. В любом случае, в вопросах науки личные признания могут решать так же мало, как и мой личный интерес в научном плане. А для того чтобы признать несостоятельным мой аргумент о сне и иллюзии, который методологически задуман с самого начала, необходимо также провести резкое и строгое методологическое различие между «confessio» и «cognitio».

Для этого я отсылаю к более подробным разъяснениям в моей работе «О понятии естественного права», Kant-Studien, т. XIX, особенно стр. 319f.

За более подробным объяснением этого также следует обратиться к моей ранее упомянутой работе «О понятии естественного права», особенно стр. 324f.

См. также «О понятии естественного права», с. 332.

Alois Riehl, Friedrich Nietzsche, the Artist and Thinker, page 170.

Адольф Тренделенбург, Zur Geschichte des Wortes Person, посмертный трактат, представленный Рудольфом Эйкеном, Kant-Studien, vol. 13, 1908.

Ср. Эрнст Вохвинкель, «Проблема личности», Архив систематической философии, т. 15, 1909.

Карл Кёниг, Ритм, религия, личность, Йена, 1910 (см. с. 43).

Ср. также Даниэль Грейнер, Der Begriff der Persönlichkeit bei Kant, Archiv für Geschichte der Philosophie, vol. X, Neue Folge vol. III, 1897.

К этому странному и совершенно ошибочному мнению пришел и Даниэль Грейнер в своей цитированной выше работе.

В своем трактате Даниэль Грейнер упускает из виду, что непрерывность личности остается лишь практическим постулатом, регулятивной идеей воли. Это ни в коем случае не является доказательством непрерывности души с точки зрения практической философии

100

Если и говорят о каком-нибудь «существенном законе», то лучше не говорить о «проницательном анализе», ибо этот так называемый существенный закон как раз и является вопросом, точно так же, как «затеняющие восприятия» являются вопросом и необходимым или ненеобходимым отношением к чему-то вроде сознания. Если нет основного закона, то можно распрощаться не только с так называемым реализмом, но и с объективным знанием, а значит, и с наукой, и с тем, что еще знаю. Тогда история доказуемого знания – это сказка, а большая часть того, что продается под именем истины, – это мошенничество. Затем, где бы ни говорилось об устоявшемся знании, речь идет о тирании и деспотизме, потому что власть оправдывается аргументами, которые не могут быть поддержаны. Вот так и заяц бежит! И именно поэтому такие вопросы, как интенциональное отношение сознания к этим знаменитым объектам этого так называемого восприятия, должны быть рассмотрены самым неловким образом, потому что от них зависит весь остальной мир, т. е. вопрос о том, возможно ли вообще что-то вроде рациональности и разума, и если да, то как. Иными словами, неизбежно ли такое «субъективное» (в старой терминологии) отношение сознания к объекту, если мы хотим говорить о такой вещи, как познание или познание, или оно «существует» в вещах самих по себе, т. е. без такого отношения? Вопрос не в том, возможно ли «бытие» без какого-либо наблюдателя, а в том, может ли это «бытие» быть также признано бытием-в-себе. От ответа на этот вопрос зависит, возможно ли универсальное знание, т.е. истина, которой каждый человек должен логически подчиниться, истина, которая не является мнением, но имеет право при любых обстоятельствах. Забегая вперед, скажу, что сложение 2 +2 с результатом 4 не зависит от сознания, но оно связано с целью и, следовательно, не является объективно значимым. Всякая пропозиция или равное предложение нуждается в своей предварительности, и это не известно, но выбирается, оценивается и, в конечном счете, решается в соответствии с этическими соображениями. Истина будет. Вы должны этого захотеть. Это фундаментальное признание должно быть сделано сначала, прежде чем что-либо можно будет различить.

101

Иными словами, если имеет смысл говорить об объекте, то речь должна идти о «содержании», а не о формах. Вопрос в том, можно ли их легко разделить. Во всяком случае, эти содержания должны быть соотнесены с индивидуальным сознанием. Вопрос в том, может ли что-то быть просто «дано» или создано кем-то, кто чего-то «хочет» (интенциональное сознание). Означает ли «мышление» «мышление объективно», «мышление в терминах содержания»? Тогда объекты уже «даны» одним лишь мышлением. Тогда объекты должны быть там, когда кто-то думает, нравится ему это или нет. Вопрос только в том, в какой мере эта воля произвольна, т.е. произвольна, т.е. просто власть. Пустые разговоры возможны только там, где отсутствует намерение, но это, вероятно, имеет место только в очень немногих случаях. Как правило, люди чего-то хотят, и говорят, что иррациональная чушь может привести к успеху у определенной аудитории. Людей также можно обмануть, например, используя в своей речи обобщения и крылатые фразы, которые настолько общие по своему смыслу, что каждый может представить, чего хочет. Если это еще и аудитория, которая не может мыслить вне простейших контекстов, то все возможные противоречия остаются нераскрытыми. С этой точки зрения не имеет значения, относится ли так называемый «факт» к сознанию или нет, потому что можно обмануться в субъективном смысле так же, как объективный факт может быть ложным. Чтобы убедиться в том, что что-то «правильно», нужны другие критерии. Поэтому возможно ли «само по себе», которое не является обманом или самообманом, не просто пустой болтовней, т.е. навязыванием.

<1...12 13 14 15 >

На страницу:

Перейти

14 из 15