Знать эти значения слова и уметь различать их в терминологии Канта необходимо для того, чтобы понять его учение о личности. Таким образом, слово «личность» не имеет здесь никакого пафоса и не связано с понятием личности как отжившей формы жизни. Напротив, согласно этому определению, даже самый закоренелый злодей является личностью. Удивительно, что почти во всех специализированных работах, посвященных понятию личности у Канта, упускается из виду простой смысл этого слова; даже Тренделенбург сбился здесь с пути.97 Термин «человечество» у Канта также имеет двоякий смысл: с одной стороны, он означает не что иное, как специфически человеческое, причем это относится к каждому отдельному существу человеческого рода, а с другой – то, что мы понимаем под человечеством сегодня. – Итак, человек чувственен и личностен, личностное – это цель в нем и цель вообще. Через личное, разумное, человеческое человек участвует в высших и конечных целях, в царстве целей. Уважайте личное, разумное, человеческое, личность, разумность, человечность в каждом человеке! Поступай так, чтобы твои субъективные принципы (максимы) были в то же время принципами всех разумных, человеческих, личностных существ – таков моральный закон Канта. Благодаря такой формулировке морального закона, помещающей причину моральных действий в сферу всеобщей действительности, с одной стороны, создается формирующий момент единства для связи возможных действий в мире отдельного человека, а с другой – этот индивидуальный мир связывается с общим миром разумных существ. Это подчиняет индивидуальное разумное существо совокупности разумных существ, но не так, что оно становится простым субъектом, простым слугой навязанного ему закона, а так, что его разумность, одна сторона его бытия, подчиняется другой стороне его бытия, которая может быть только целью, а не средством для достижения цели. Поступайте так, чтобы существенное в вас определяло ваши действия, а не несущественное. Нравственный закон – это, так сказать, средство ориентации в мире животности, в многообразии того, что не зависит от меня. Вся противоречивость этой случайности, инстинкты, склонности, настроения – вот что уводит человека от действительной цели, которая в то же время является общей целью.

Человечность как цель в отличие от животности – это, однако, только одна граница, которой определяется человек. Другая граница лежит в самом неразумном, или, скажем, в тех пределах, которые накладывает на человека всеобщность неразумного. Казалось бы, это противоречие, поскольку сущность разумного – это всеобщность, а неразумное следует называть субъективным, невсеобщим. Это возражение вполне корректно, но оно снимается, если рассмотреть само различие общности. Разумное является общим в дедуктивном смысле, неразумное – в индуктивном или эмпирическом. О всеобщности человека и человечества в первом смысле знает и говорит философ, о всеобщности во втором смысле знает и говорит реальность и эмпирический законодатель.

Действующие законы и все, что с ними связано, – это индуктивная связь людей друг с другом, взятая из конкретики неразумных действий. Они превращают обилие реальных поступков и поведения в форму, соответствующую множеству эмпирических индивидов, чтобы удержать их вместе в эмпирической жизни, ограниченной во времени и пространстве, и привести их жизнь к определенной степени общности. Эмпирический законодатель требует соответствия действий действующим законам, философ – соответствия мотивов действий законам разума. Первое соответствие называется законностью, второе – нравственностью. Это двойное требование к индивидуальному действию до сих пор остается проблемой кантовской философии. Кант отнюдь не считал, что законность также является формой нравственности. В рамках своей этики он исключил друг из друга моральность и законность действия; только в историко-философской дистанции эти две формы приближаются к законности.

Таким образом, совокупность и особенность действий индивида определяются с трех сторон: они должны быть правовыми, они должны быть моральными и они находятся под влиянием инстинктов и склонностей и объекта этих склонностей. Инстинкты и побуждения уводят человека от самого себя, от своей личности, от своего принципа; все они относятся к очень глубокому понятию блаженства, к простому природному инстинкту, к простому животному началу в человеке. Понятие блаженства – это лишь собирательный термин для всех субъективных, совершенно неопределенных импульсов, выражение чего-то невыразимого. Блаженство – это не принцип интерпретации и оценки поступков, не ориентир в собственном индивидуальном мире. Понятие блаженства, вернее, стремление к блаженству – это бессознательный, а не сознательный, фундаментальный принцип жизни. Из поиска сознательного принципа организации жизни можно установить только достоинство быть счастливым, и это достоинство заключается в разумности, в личности поступков и мотивов действий.

Все это порождает следующий принцип построения понятия рационального, а значит, и личностного индивида у Канта: три момента субъективности, объективности и абсолютности перетекают в логическое понятие личностного индивида. Индивидуально-субъективное имеет в них свои границы и определенности, с одной стороны, и возможность своей фундаментальности и цельности индивидуального мира – с другой. Объективность, законность действий так же непригодна для формирования самодостаточного индивидуального мира, как и субъективная путаница стремления к счастью. Основа возможного единства лежит в абсолютном, в рациональном, в сверхиндивидуальном, в сущности отдельного человека, в его человечности, в его личности. Это не означает, что индивидуальность упраздняется, что индивидуальность действий и переживаний отрицается, как это утверждалось, но лишь то, что индивидуальная возможность соотнесения переживаний получает единое основание, лежащее над личностью. Отнесение действий и переживаний к этому предельному основанию единства есть, однако, лишь этический постулат, а не факт, требование к каждому разумному и в то же время неразумному существу. Однако этим постулатом Кант не хотел изобрести новый моральный закон или основать новую мораль; он полагал и желал установить принцип, который действует всегда, принцип, который должен применяться везде, где утверждается всеобщая обоснованность действий и суждений. С другой стороны, Кант прекрасно понимал ущербность человеческой природы, обусловленную ее животной сущностью, и именно через различие между законностью и нравственностью он прочертил практически непреодолимые барьеры на пути к достижению этой нравственности поступков. Согласно его концепции, согласно его диспозиции, каждое разумное существо предназначено и способно к нравственности, т.е. к разумности, к личности своих действий, но в действительности лишь единицы могут преодолеть все барьеры, чтобы достичь нравственности своих действий.

До этого момента кантовская концепция личности не имеет пафоса, она является простым следствием концепции разумного существа, с одной стороны, и претензии этого разумного существа, с другой стороны, на способность действовать в соответствии с универсально обоснованными принципами. Собственно пафос появляется в концепции личности только в результате раскручивания идеи о том, что лишь немногие способны жить по нравственному закону, соотносить не только отдельные поступки, но и всю совокупность своих действий с личностным в них. Постулат личности, направленный на каждое отдельное действие, становится идеей личности, идеей того, что все действия гармонично складываются в единое целое, которое целиком и полностью является личностью. Идея личности приобретает более конкретный смысл самодостаточного индивида, единственным действующим законом которого является нравственный закон, долг. Личность – это не только человек, который чувствует и знает этот закон долга во всех своих действиях, но и обладает способностью подчиняться моральному закону. Кант верил в реализацию идеи личности в индивидуальном разумном существе, во временном и пространственно ограниченном существовании отдельного человека. В реализации этой идеи, в преодолении слабости, животности он видел самый возвышенный тип человечности. Из этих формулировок вытекает весьма своеобразное представление о том, что Кант ставил святость воли как высшую форму воли.98 Это, конечно, совершенно ошибочно: даже та воля, в которой принципы уже не противоречат друг другу, в которой действует только один принцип «действовать по долгу», «по разуму», – это не святая воля, а только моральная воля. Принцип «поступать по долгу» все же остается субъективным принципом, принципом разумного, но в то же время неразумного существа. Святой является только та воля, которая разумна сама по себе через субъективные принципы. Святость поступков не является понятием, применимым к человеку, так же как интуитивное, визуальное понимание не имеет значения для познания человека. Как познающий человек остается привязанным к сенсорному восприятию, так и желающий, действующий человек привязан к этому состоянию. Понятие личности как высшей формы человечности не отрицает чувственной обусловленности, а лишь облагораживает ее.

При всем этом мы должны отдавать себе отчет в том, что моральное учение Канта и все, что с ним связано, – это учение о субъективных принципах воления и действия, что действие как достижение выглядит совсем иначе, чем возможный принцип, из которого оно исходит, поскольку обусловлено и детерминировано не только принципом, но и многими другими вещами. Лишь очень постепенно – и фактически только в полную силу в философии истории – постулат возможной представленности морального принципа в действительном действии, идея возможного преодоления других многочисленных условий действия с помощью морального принципа выдвигается в один ряд с постулатами моральных принципов в действии. Высшая форма рационального бытия, способная производить все свои действия из единого принципа долга, – редкость, исключение в творчестве Канта. Можно сказать, что такого высшего типа вообще не существует, он остается лишь идеей. Однако эта идея в определенной степени дополняется другой идеей, которая становится постулатом, – идеей возможной оторванности человека от временных и пространственных, чувственных условий. Наряду с идеей личности возникает практическая идея непрерывности человека как разумного существа за пределами временности его земного существования. В соответствии с этой идеей моральный закон таков: поступай так, чтобы принципы твоих действий во временном существовании сохраняли свою силу и во вневременной непрерывности, в существовании, которое не ограничивает эти принципы. Или действовать во временности своего существования так, как если бы принципы твоих поступков сохраняли силу во временной необусловленной сфере разума. Жить под идеей личности, таким образом, означает отсюда жить так, чтобы множественность переживаний и действий во временном существовании гармонировала с множественностью жизни, продолжающейся за пределами времени. Постулат бессмертия помогает выйти за пределы временности. Идея бессмертия, оставаясь идеей, усиливает реализацию нравственности в действии. Моральный закон сохраняет свою силу даже без этой идеи.99 Трактуя бессмертие как практическую идею, Кант, видимо, хотел еще раз подчеркнуть, что все разумные существа, все люди концептуально способны к личности в формировании своей жизни; одни не доходят до этого призвания, живут по природному инстинкту или потребляют свою жизнь в других формах, другие доходят до отдельных моральных действий, третьи – до моральной тотальности своих действий; Из последних одни нуждаются в практической идее бессмертия, чтобы усилить реализацию идеи личности, другие не нуждаются в ней, они проживают свою временную жизнь без нее, как совокупность нравственных поступков. Это немногие, самая возвышенная форма эмпирической личности, существование которой вызывает чувство уважения и возвышенности. Личность в этой предельной и высшей форме есть отображение нравственного закона во времени.

Проблема личности нашла у Канта много объяснений и за пределами ее чисто научно-этической постановки. Стоило бы рассмотреть его личное поведение по отношению к этой идее, рассмотреть его жизнь под мыслью о выведенной им идее личности и поискать ответ на вопрос о возможности репрезентации этой идеи, но мы воздержимся от этого рассмотрения. Но даже в его научных достижениях, в его философии есть еще несколько атмосферных выражений его взгляда на природу личности.

В «Критике способности суждения», где вновь сходятся все основные проблемы его критики, учение о возвышенном является одним из наиболее полных и чистых повторений его концепции сущности личности: осознание принадлежности к умопостигаемому миру, осознание того, что он представляет собой собственный мир по отношению к динамически необъятному внешнему миру, вызывает в нас чувство возвышенного и заставляет забыть страх перед массивностью природы. А исповедание веры в методологию «Критики практического разума» грандиозно и атмосферно:

«Две вещи наполняют разум все новым и новым восхищением и благоговением – звездное небо надо мной и нравственный закон во мне, причем вторая начинается с моего „я“, моей личности, и бесконечно повышает мою ценность как разума через мою личность, в которой нравственный закон открывает мне жизнь, независимую от животности и даже от всего мира чувств».

Если попытаться резюмировать специфику формулировки Канта, вспомнив сделанные вначале общие замечания о понятии личности, то она такова: Идея формирования индивидуального мира также заложена в кантовской концепции. Основание единства этого индивидуального мира, по Канту, лежит только в абсолюте моральных принципов и, следовательно, одновременно в самом человеке и вне его. Более того, осознание принципов лежит в основе кантовской этики; его этика имеет дело только с волей, осознающей свои принципы. Для Канта ценность и сущность личности сливаются воедино. Для него существуют лишь ступени, т.е. формы приближения к действительной ценности. Особенностью его концепции личности является то, что он основывает ее на однозначных, твердо установленных принципах. Пусть даже на основе этих принципов он пришел к односторонней формулировке, но это, по крайней мере, последовательная формулировка, за которой должен скрываться весь идеалистический романтизм в отношении личности и индивидуальности. Учтите, что Кант жил в эпоху безудержного подчеркивания индивидуальности, когда свобода и равенство звучали со всех сторон. И как в «Критике познания» Кант поставил задачу метафизике, теряющей себя в бесконечности, создать неподвижные понятия, так и в «Критике практического разума» он стремился свести претензии на свободу к правильной мере и правильному понятию. Даже в учении о природе личности его философия сохраняет характер учения о границах человеческих способностей.

Бесспорно, что концептуальная формулировка Канта о сущности и ценности личности стала во многом яснее и богаче, что даже и особенно поэзия, помня о великом кантовском учении, всегда рассматривает эту проблему с новых сторон, но столь же бесспорно, что фактическая формулировка Канта отчасти забыта полностью, а о личности говорят вширь и вглубь. В понятии личности у Канта есть что-то суровое и голое, но оно далеко от всякой оседлости, от всякой устремленности к временным ценностям, оно имеет свой момент становления во вневременном.

ЛИТЕРАТУРА – Arnold Ruge, Begriff und Problem der Personlichkeit, KantStudien, vol. 16, Berlin 1911.

ЭРНСТ фон АСТЕР

Реализм и позитивизм

Эпистемология, развивавшаяся в тесном контакте с математической физикой, с одной стороны, и вернувшаяся к кантовским идеям – с другой, в 90-е годы прошлого века была преимущественно позитивистской и идеалистической. Сегодня мы, очевидно, находимся в немалой степени в противоположном, реалистическом течении, к которому близок и ряд крупных физиков (Планк и др.), хотя феноменалистическая традиция в физике, связанная с Махом и Кирхгофом, отнюдь не угасла. В философской литературе эта реалистическая эпистемология нашла своих наиболее ярких представителей в лице Фолькельта и Кюльпе, но в то же время между ней и феноменологической школой переплетаются нити. Последняя – по понятным причинам, хотя сам Гуссерль в известном трактате, вошедшем в первый том феноменологического ежегодника, на основе глубокого анализа принимает идеалистическую позицию в отношении мира тела (тело по существу связано с сознанием, которое постигает его в теневых восприятиях): Если реализм возможен, то он должен предполагать, что существуют не только «содержания сознания», но и объекты для сознания; или что сознание, знание – это не абстрактная характеристика содержаний, идей Локка, а интенциональное отношение к объектам, которые тогда в принципе могут быть мыслимы и как существующие без этого отношения к такой интенции, тогда как «идея» Локка или Беркли не мыслима без характеристики быть сознательной (= быть идеей). Однако то, что сознание есть интенциональный акт, является основным утверждением феноменологии.100

Цель следующих замечаний – выделить основные аргументы, на которых, как представляется, строится опровержение феноменализма Фолькельтом и Кюльпе, и обсудить вопрос о том, действительно ли они убедительны в качестве опровержения позитивистской теории познания. Я кратко излагаю тезис позитивистской эпистемологии в следующем предложении: Всякая попытка окончательно и бесповоротно представить себе объекты, в отношении которых мы вообще действуем, которые мы можем мыслить, в терминах содержания или факта, т.е. обозначить их не только пустыми словами, заканчивается представлением о содержаниях, которые мы можем представить себе только как содержания индивидуальной жизни сознания. Все слова, не обозначающие таких содержаний, при ближайшем рассмотрении оказываются «пустыми», т.е. их отношение к объектам, которые они призваны обозначать или называть, фиктивно. Оговорюсь, однако, что точный смысл этого тезиса должен проявиться прежде всего в последующем его обосновании.101

Критика Фолькельта и Кюльпе, как мне кажется, сводится к трем основным аргументам. Первый касается понятия данности, которое позитивизм вынужден предполагать. То, что позитивист предполагает и должен предполагать как «данное», а значит, как существующее в собственном смысле слова, само по себе уже является результатом ментальной обработки и отнюдь не непосредственной реальностью сознания, оно само есть реальные, реально существующие идеи, которые существуют даже без мысли. «Единственной бесспорной основой всех эмпирических наук является реальность сознания лишь постольку, поскольку она представляет собой материал, из которого исходит всякое эмпирическое исследование. Сама по себе она, однако, не может привести ни к какой науке. Знание, как оно уже заложено в простейших суждениях эмпирической науки, не может быть полностью и адекватно прослежено до компонентов этой реальности, а лишь каким-то образом зависит от нее. Методы исследования также показывают в своем огромном разнообразии, что для того, чтобы данное стало достоянием науки, используются самые разные операции. Все эти операции, таким образом, также относятся к основаниям эмпирических наук. Без наблюдения, без умозаключения, без абстрагирования и комбинирования, без анализа и критики факты сознания непригодны для настоящих наук. Эти операции сразу же приводят к предметам».102

Кстати, в этой линии мысли Кюльпе затрагивает неокантианство Марбурга. Он тоже не признает данности в смысле позитивизма, а воспринимает саму «данность» как продукт объективирующего процесса познания, в начале которого нет материальной данности, а есть гипотетическая «данность» 103и который ведет по прямой линии от «данного» «этого» к устойчивой вещи и далее к действующему закону природы. Приведенная выше критика Кюльпе, таким образом, была бы поддержана и неокантианством, за исключением того, что для него «данное» перцептивное содержание и «реальная» вещь могут быть поняты только как продукты этого процесса объективации (мышление есть создание объектов), тогда как для Кюльпе процесс реализации есть процесс рефлексии, извлекающий из непосредственного опыта фиксируемое содержание, которое затем также понимается как «реальное» независимо от самого процесса реализации.104

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Продолжение в 10 томе

HEGEL, Enzyklopädie

Виндельбанд о «Normen und Naturgesetze14 Präludien p. 226 f. Здесь мы находим более подробное описание отношения, которое мы охарактеризуем здесь лишь в основных чертах, поскольку это необходимо для понимания нашей проблемы. Лотце также четко характеризует соотношение между генетическим и критическим подходами, см. введение к его «Логике».

Аналогичные отношения теперь применимы и к эстетике, только поле действительности здесь опять-таки отличается от двух других полей, что сразу же очевидно. Ср. J. Cohn, Allgemeine Aesthetik, особенно введение и стр. 240 и далее.

Windelband op. cit. p. 224.

1) Grundlegung zur Metaphysik der Moritten p 241. Я цитирую Канта везде по 2-му изданию Хариенштейна.

Указ. соч. С. 70.

Аналог этого различения «высшего» и «обыденного» сознания мы видим у Фихте: «Человек может однажды, утверждает он, остаться с самим фактом непосредственного морального сознания. Тогда он довольствуется «непосредственной верой в высказывание этого внутреннего побуждения». «Это дает ему общее знание как своей нравственной природы в целом, так и, если он внимательно прислушивается к велениям своей совести в конкретных ситуациях своей жизни, своих конкретных обязанностей в частности, знание которых возможно с точки зрения общего сознания и достаточно для выработки послушного расположения и поведения. Но человек не останавливается мыслью на факте, не довольствуется непосредственным восприятием, а требует знать причины того, что он воспринимает Если бы он мог получить желаемое знание, то это было бы познанное знание, и для его получения он должен был бы подняться над точкой зрения обыденного сознания к более высокой». Там же, стр. 2 и 3.

Итак, когда Зиммель (во «Введении в науку о морали», т. 1, с. 98 и сл.) утверждает, что «моральная воля не имеет ничего общего с разумом», а «кантовское утверждение, что это практический разум и что это в конечном счете один и тот же разум, действующий в познании и в практике, было бы выражением, и до сих пор является причиной бесчисленных неясностей и ошибок», он делает это утверждение потому, что видит в разуме лишь «способность делать вывод из определенных предпосылок», чтобы подчеркнуть практическое в теоретическом разуме таким образом, который не сразу бросается в глаза. Однако теоретический разум не ограничивается лишь выводом из предпосылок. Он также непосредственно признает некоторые посылки, и здесь, как мы видели, сразу же проявляется его практическая природа. Ведь его критерий – чисто практический, а именно субъективное ощущение его объективности, Но и в косвенном сознании, которое само состоит из суждений, мы также в достаточной мере узнаем его практическую природу.

Критика практического разума стр. 242. Именно поэтому Фихте смог напрямую взяться за Канта, чтобы не только учить, что познание есть сквозная деятельность познающего субъекта, но и что поэтому, хотя теоретическое и является prius’ом для переосмысления, практическое, по сути, и в последней инстанции, образует prius над теоретическим (Синтез 1) 1). Действительно, он показал, что «разум сам по себе не может быть теоретическим, если он не практический», «продемонстрировав с высшей эпистемологической точки зрения, что ни один предмет вообще не возможен без стремления

Основание всего учения о науке стр. 126.

Основание всего учения о науке стр. 264.

System der Sittenlehre p. 165 f.

Там же; ср. светский взгляд Генриха Риккерта на «Спор об атеизме Фихте и философия Канта»

Логика, с. 5.

Логика, ср. особенно т. 1 §1, 3 и т. 2 §61.

О мышлении и рефлексии (Прелюдии) p. 176 и далее. Зигварт также ссылается на это сочинение.

<1...11 12 13 14 15 >

На страницу:

Перейти

13 из 15