Полная версия
Жизнь российская. Том второй
– Спасибо, моя дорогая. Ты так заботишься обо мне… Как никто другой.
– Ладно-ладно, не подлизывайся. А как же иначе. По-другому нельзя.
– Слушай-ка… милая. Может, Ашоту Карфагеновичу завтра пирожков отнести? За доброту его… За отзывчивость… За сердечность… Ну и за лекарственное средство…
– Не знаю, что тебе ответить.
– Почему?
– Утро вечера мудренее…
– Да! Точно! Ты права, как и всегда, любимая моя голубка.
Глава 60
"Раздумья о жизни"
Много думается, мало сбывается.
Русская пословица
Вспоминая далёкое прошлоеСупруги позанимались немного своими делами, каждый своим: он читал, зевал и телевизор смотрел; она посуду мыла и шмон в шкафчиках наводила. Вечер длился, к ночи приближался. Часы на стене тикали: тик-так… тик-так… тик-так… Маятник неумолимо качался: вправо… влево… вправо… влево… вправо… влево…
Затем Тонечка милая с Васенькой дорогим отдыхать направились. Оба. Время настало. Да и делать как бы уже нечего. Да и спать охота.
Всё они переделали! Напились досыта, наелись до отвала. Наговорились вволю. Много чего они обсудили за чаем, за пирожками вкусными и сытными.
День был весьма насыщенным, наполненным содержанием. Новостей куча.
Голова забита под завязку: располным полна коробушка. Да ещё после этого кой-чем поупражнялись: газеты, журналы, телек; посуда, порядок, чистота.
Теперь с божьей помощью и на боковую можно. Баю-баюшки-баю… не ложися на краю… И зевота их одолела. Как у известного Федота: «Опасная зевота напала на Федота. С Федота на Якова. С Якова на всякого». Так и у них: Вася зевнул, Тоня за ним; Тоня рот раскрыла… Вася вслед рот чуть не разорвал… Такая вот опасная штука – эта зевота.
Но всему бывает конец. Вот и зевота у супругов кончилась.
Тонечка повернулась на бочок, ладошку под щёчку засунула и сладко засопела… уснула, бедняжка… Спи, милая… Отдыхай… Завтра рано на работу…
Василий долго лежал под одеялом, в уме перебирая произошедшее. Вскоре и он закемарил, тело его расслабилось, но мозг продолжал работать, переваривать то, что не успел за день переработать. Вот и сейчас… он лежал, а в голове кавардак. То ли ещё думалось ему, то ли мерещилось, то ли уже снилось. Не понять.
Перед глазами замелькали картинки из прошлой жизни. Всякие разные…
Вот он ещё молодой. Зелёный. Юный. Прыткий. Тут – повзрослел. Учёба, работа, женитьба, развод. Снова женитьба. Опять развод. Коллизия в стране. Распад государства. Вася выкинут на все четыре стороны. Выживай, хорёк, как можешь… как знаешь… Вот он без работы. Без жилья. Без денег… Это происходило ещё в их родном городе, когда у него продолжалась затянувшаяся на целых десять лет им наречённая «гаражная жизнь». В гараже своём каменном жил: спал, мылся, брился, питался, отдыхал, маялся. Мечтал. Молился. Существовал… Надеялся… За неимением ничего лучшего. Рядом с машиной. Со стареньким своим другом «Москвичом».
Как-то на рынке он встретил Тоню. Случайно. Ни гадал, ни думал. Та стояла за прилавком и торговала продуктами питания. А Кульков забежал туда купить чего-либо из съестного. Жрать захотелось… Спасу нет… Глаза их пересеклись. Искорка пробежала. Они разговорились… Познакомились.
Тоня работала в качестве индивидуального предпринимателя, и ей в то время как раз нужен был водитель с личным автомобилем для перевозки товаров. Так Василий стал исполнять обязанности персонального шофёра, экспедитора и грузчика в дополнение к автоперевозкам своих пассажиров. Их служебные отношения постепенно переросли в дружеские, которые со временем стали ещё глубже. Вася стал ночевать у Антонины.
Жизнь налаживалась.
Две Тонины дочки не сразу приняли нового «папашу». Сперва в штыки! И зубы показали. Мол, чего тебе, незнакомец, надо. Шёл бы, ты, дескать, своей дорогой, мужик посторонний, полем катился… или лесом по тропинке бежал… И чем дальше от нас, тем лучше. Нам-де и без тебя хорошо. Нам-де тебя не надо. Мы, мол, сами с усами. Не нужен, дескать ты нам.
Василий же шибко и не навязывался. Не лез им в душу. Не качал права. Не ставил себя в пример. Не поучал их. Не трындел. Не всучивал девчонкам свои законы и правила. Был самим собой. И их не трогал. Боже упаси… Свят, свят, свят…
Однажды он предложил своей Тоне построить маленький совместный домик на той самой высоченной горе, где стоял его каменный гараж со стареньким «Москвичом». От города на некотором расстоянии это всё располагалось. Аккурат у посёлка Авиационного завода. На свежем воздухе. Среди сосен. С видом на долину славной реки Уды, на степи, на горы, на хребты. К тому времени ему удалось оформить небольшой участок земли под жилищное строительство в составе всё того же гаражного кооператива.
Из «гаражников» насобиралось человек двадцать-тридцать, которые нуждались в жилье, и они организовали жилищное некоммерческое товарищество. Василий Кульков тоже стал членом этого товарищества. Даже заместителем председателя.
Тонины дочки, увидев, что скороспелый «папаша» вовсе не претендует на их с мамой квартиру, изменили к нему своё отношение. К тому же, Василий Никанорович слыл компанейским товарищем, по-отечески относился к девушкам, ненавязчиво помогал им советами или рассказывал что-то полезное для них, да и знал он много интересного.
Первая очередь строительства в виде маленького домика из бруса вскоре приняла своих жителей. Понемногу появлялись пристройки, веранды, террасы второй очереди. «Москвич» был заменён на «Жигули». Васина никчёмная жизнь перешла в позитивную фазу. Антонина Саввична и Василий Никанорович расписались в Загсе и стали законными супругами. Навеки! До гробовой доски. Такие слова сказали они друг другу.
И вот они получили постоянную регистрацию в своём отдельном доме. Обставили мебелью. Провели спутниковое телевидение. Во дворе выросла уютная банька. В огороде картошечка, капусточка, лучок, редиска. Что-то на грядках, что-то в построенной теплице. Свои помидорки, огурчики, перчики. Цветы ласкали глаз. А они… супруги… любили друг друга. И радостно им было. И не скучно. И всё у них было хорошо… Ну и слава Богу…
Тонины дочки довольны. Василий и Антонина тоже.
В народе говорят, что нет худа без добра. Или наоборот. Вот и в тот раз…
Тонин отец жил где-то в другом городе, и она никогда с ним не общалась и даже не поддерживала никаких отношений. Да и не знала, где тот находится и что с ним. С тех самых пор, когда он бросил их с мамой и уехал незнамо куда. Алиментов они никогда от него не получали. Писем и вестей тоже. Тоня своего папу совсем не помнила, знала лишь, что он оставил ей только отчество – Саввична. При жизни мать ей совершенно ничего про него не рассказывала. А когда её не стало, то и спросить не у кого.
Так и жила она… ни мамки… ни папки… ни мужа… Только две доченьки…
Хорошо, хоть Василий повстречался в один прекрасный день. С ним хорошо.
Так и жила она дальше… с Васенькой… любимым…
Жили они… не тужили… По-всякому было…
Работали… По-хозяйству копошились… Ничего не загадывали…
И вот однажды, а случилось это ровно в одну из пятниц, когда по телевизору шла замечательная передача «Поле чудес», совсем нежданно-негаданно для себя Антонина Саввична получила уведомление о том, что её родной отец Полонский Савва Григорьевич, проживающий в городе Москве, скончался и оставил ей всё своё движимое и недвижимое имущество. Известие это ошарашило её настолько, что в первое время Тоня потеряла даже дар речи; такого развития события: мрачного, с одной стороны, и радостного с другой, она вообще не предполагала. Не думала. Не ждала. У Антонины Саввичны даже и в мыслях ничего подобного никогда не возникало. Да и не могло быть, ведь папаша для неё никто, он навсегда был вычеркнут из её жизни, для неё его просто не существовало в природе.
«Видно, совесть у папаньки проснулась в последний момент. Или подсказал кто. Значит, он всё-таки думал обо мне…» – завертелось в голове женщины.
Но, так или иначе, у неё в руках находится официальный документ на наследство. С печатями гербовыми. И она оказалась единственной преемницей своего неожиданно проявившегося из небытия родителя.
Так Тоня стала обладательницей трёхкомнатной квартиры в чудесном спальном районе столицы. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Или «Поле чудес» подсобило.
И Антонина с Василием вскоре стали москвичами… жителями столичного града.
Супруги обустроили квартиру на свой лад. Кое-что привезли из своего домика, самое необходимое, самое дорогое, самое сердечное и душевное. Кое-что прикупили здесь, в столичных магазинах. Всё что надо для семейного очага, для домашнего уюта.
Теперь они живут в первопрестольной.
Дружно живут. Слава тебе, Господи…
Вот ведь как в жизни бывает…
Чудеса! Да и только…
Глава 61
"Проблемы в раздевалке"
Если не можешь кусать, не показывай зубы.
Еврейская пословица
«Мы шапки и шарфы не принимаем!»Наутро Василий Никанорович опять пошёл в поликлинику.
Теперь уже со справкой из Пенсионного фонда. Даже с двумя справками.
В руке держал пластиковый пакет солидного размера. А в нём лежали горяченькие вкусненькие ароматненькие поджаристые пирожочки с яблоком, капустой, яйцом, рисом и тёртой на тёрке морковкой (штук десять-пятнадцать-двадцать… а то и больше), бережно и с любовью упакованные любимой женой Тонечкой по всем правилам кулинарного толка. Она их тщательно и скрупулёзно завернула сперва в новенький плотный пергамент и в толстые огромные бумажные салфетки, потом в большущий прозрачный целлофановый кулёк затолкала (сперва в один, затем в другой с разворотом в другую сторону, потом в третий опять с разворотом, чтобы зев одного кулька всегда в дно другого упирался), чтоб воздух холодный не проникал к горячим пирожкам, загнула и защипала края последнего, чтоб воздух вообще внутрь не проходил, сверху аккуратно укутала в толстенное махровое полотенце, очень бережно и дважды в тёмную полиэтиленовую плёнку замотала и липким красным скотчем закрепила по всем сторонам крест-накрест, как куколку, а поверх всего этого навороченного тщательно и с особой любовью обернула красивым, разноцветным, вышитым русской гладью, маминым столешником из волшебной льняной ткани. Чтобы не остыли! так мужу сказала умелая и заботливая Антонина Саввична. Молодец, Тонечка! Она чётко знает, как надо с пищевыми продуктами управляться, тем более с пирожками горячими. Чтоб они не охладились… чтоб горяченькими едоку достались… чтоб как бы с пылу… чтоб как бы с жару… Чтобы человеку они понравились…
Колено у Василия от долгой ходьбы немного разработалось, ныло уже поменьше. Сносно. Не так сильно, как в первый день. Горло болело так же, но он, больной человек, стал понемногу к этому привыкать (время лечит, так в народе говорят). В тяжёлой же бурлящей голове отчётливо и нахально «шумели поезда», но Кульков упорно крепился, он же мужик, а не кисейная барышня из Смольного института; а мужикам не надлежит раскисать, да и к доктору он уже скоро попадёт – осталось-то всего ничего. Дышать было ещё немного трудновато, но он терпел, старался вдыхать через обёрнутый вокруг лица мохеровый шарфик. Кашель и насморк донимали, приходилось кашне слегка открывать. Изредка «работал» носовым платком, который жена в карман затолкала. Он шёл как и всегда чеканным шагом: ать-два… левой, ать-два правой… Левой! Левой! Левой! Правой! Правой! Правой! Всю жизнь он так ходит. Привык за много лет. С армии начал таким макаром шагать. В армии всему научат. Армия – школа жизни.
Шагал Кульков уверенной поступью… с гордостью за себя и с великой надеждой на скорейшее улучшение и безоговорочное выздоровление…
Да. Надеждой надо жить на всё хорошее, на всё прекрасное. В обязательном, так сказать, порядке. На всё и на вся. На своё здоровье особенно. Это же здоровье! Без него ни туда и ни сюда. Без здоровья ты никто. Так… ноль без палочки. Беречь его надо. И людей слушать надо. Люди плохого не скажут. На Бога уповай. Да и сам не плошай. Так в народе нашем говорят. В общем, без надежды никуда. Ни туды! И ни сюды! Если по-простому выражаться. Если простыми русскими словами проблему озвучивать. Надеяться всегда надо. Это же надежда! Она последней умирает… Она последняя инстанция! Не крайняя, а именно последняя. Надежда впереди планеты всей рулит землянами. Все надеются. Да. Все. До единого. От мала и до велика. Все национальности. Все народности. На всех континетах. Надежда – мой компас земной. Так в песне поётся. Вот Кульков и пел.
***В поликлинике Василий разделся, протянул гардеробщице куртку, шапку и шарф.
– Мы шапки и шарфы не принимаем! – услышал Кульков от женщины в годах, которая стояла за барьером и ждала, когда он перестанет ей их протягивать. – Вон тама руцким языком написано! – куда-то в сторону с желчью на устах махнула она рукой.
– Как это не принимаете? – недовольно взвизгнул Василий. – Вчера же принимали! Я же сдавал вам вчера! И куртку, и шапку, и шарфик этот! Вопросов не было…
– Не вчерась, а позавчерась принимали. Вы что-то, гражданин, путаете. Али врёте бессовестно. А сегодня не принимаем! И вчерась не принимали! Распоряжение такое есть. Начальство нам указало строго-настрого. Читайте вон тама! По-руцки тама написано!
– Да… точно. Я был позавчера… Извините, пожалуйста…
Василий Никанорович не стал спорить. Бесполезно это. Сдал куртку (ладно успел сунуть перчатки в карманы – никто не заметил), получил номерок и подался на третий этаж, в кабинет номер пятьдесят семь, к врачу-терапевту Ильясову Ашоту Карфагеновичу.
Он шёл к очень хорошему доктору. К Айболиту.
Он нёс ему такой нужный и важный официальный документ из Пенсионного фонда о том, что не отказался от лекарственных средств в этом году.
Посланный женой для врача пакет со смачными и благоуханными горяченькими пирожками крепко держал в руках.
А врач сегодня должен (он же обещал!) выписать ему льготные лекарства. Любые: таблетки, микстуры, ампулы… пилюли, мази, снадобья… Лишь бы помогло в лечении.
И чтобы быстро… День… два… От силы три…
И чтобы бесплатно ему выдали эти лекарства. Согласно закону…
Шёл Кульков проворно. Спешил. Почти бежал. Торопился. Чтобы успеть.
Запыхался Василий Никанорович. В груди сдавило. За сердце хотел схватиться, но не смог: одной рукой за перила держался, во второй пакет с пирожками… Руки заняты. А в них груз очень ответственный. И не ему предназначенный. Ему велено донести и из рук в руки передать. Лично. Доктору. Врачу. Медику. Эскулапу. Ашоту Карфагеновичу. Товарищу Ильясову. От всей души, так сказать. Вам, дескать, от нас… горемычных…
Кое-как Кульков на третий этаж вскарабкался. Чуть не помер. Раз пять или шесть на ступеньках спотыкался. Но не упал. Бог помог. И вера во всё хорошее.
Еле-еле до кабинета дотащился. Чуть не околел. Ногами еле шаркал. Но надежда вела его к цели… как та ниточка Ариадны… как звезда путеводная…
Дыхание почти остановилось. Рот раскрывал… как рыба из воды вытащенная…
Сердце чуть из груди не выскочило. Ещё немного и выпрыгнет, зараза… Господь подсобил. Грудь сжал своими невидимыми руками… и приказал до цели добраться.
Кульков – послушный малый. Есть! прокричал он в уме. И дальше стал топать.
А вот и кабинет… Тот самый… Недавно он тут был…
А вот и табличка с циферками… «57» Успел… Дошёл… Слава тебе, Господи…
И надпись на двери знакомая: «Врач-терапевт высшей категории Ильясов Ашот Карфагенович». Вот хорошо-то как… Добрался… У цели уже… Всё… Прибыли…
К доктору стояло человек пять-шесть, не больше. Ерунда, в общем.
Василий занял очередь и принялся ждать.
Глава 62
"На приёме у доктора Ильясова"
Давно обещанное – ещё не подаренное.
Еврейская пословица
От ворот поворотАшот Карфагенович хорошо помнил больного Кулькова Василия Никаноровича. Сразу узнал. По зубам. По щербинке на одном из них. По крутому лбу с седыми волосами на висках. И по крепкой спине от загривка и до самого кобчика, от эпистрофея до репицы, по словам искушённого в медицине эскулапа. Медик отлично помнил, что посылал этого нескладного бедолагу, этого еле дышащего пожилого пациента в Пенсионный фонд за справкой. Он даже помнил, что сказал больному в тот раз. Он сказал, что без этой справки не сможет выписать ему лекарства. Мол, без неё никак! Дескать, поторопиться надо.
Но он никак не думал, что этот товарищ (или господин) принесёт эту бумагу так скоро и что принесёт её сразу именно ему, доктору, врачу лечащему.
Справку-то надо сначала зарегистрировать в кабинете статистики, вклеить её в амбулаторную карту и только пото-о-ом уже вместе с картой и вклеенной туда справкой прийти к врачу. Вот тогда он бы и выписал ему лекарства.
А так… без соответствующей справки… из соответствующего медицинского кабинета… он не может этого сделать. Никак не может! Никоим образом. Вообще никак. Так – это непорядок. Не по закону. Не по уставу. Не по инструкции. Не по правилам.
Такие жуткие и неприятные слова он и сказал этому больному, когда тот зашёл к нему в кабинет, отстояв в шумном коридоре очередь, хоть и небольшую.
Кульков оторопел. Дар речи потерял. Пот его пробил от макушки и до пят.
– Так что, уважаемый вы наш больной, зарегистрировать сей документик надо! Без этого, голубчик вы наш, ничего у нас с вами не получится, – покручивая выпавший из-под шапочки кудрявый волосик, невозмутимо закончил произносить ужасные слова доктор ошарашенному пациенту, почти умершему.
Тот стоял, за стенку одной рукой держался, другой за сердце. Не знал, что сказать в ответ. Через минутку насмелился, набрал воздуха побольше и выдавил из себя кое-как:
– Но…
– Вы что-то сказать хотели? Вообще-то вы свободны. Мне некогда. Можете идти.
– Но…
– Что?? Вы ещё здесь??
– Но… Позвольте! Но… но… но как же так-то…
– Ох, какой же вы неугомонный и непонятливый. Да ещё наглый и нахрапистый. Вас в дверь, а вы в окно. Ну, нельзя же так. С виду такой культурный человек. А на деле…
– Но… Но… Но вы же… Вы же обещали… в тот ещё раз.
– Обещай – не обещай, а закон – есть закон. Уважать его надо. Порядок соблюдать. Устав блюсти. Инструкцию выполнять. Мы же люди подневольные. Сами понимаете.
– Но…
– Ну вот, опять но, снова но. Не надо нокать, пациент. Не запрягли ещё. Сперва запрягите, а потом и нокайте сколько хотите. Этим дело не исправить. Это не я придумал, товарищ вы мой дорогой. Это сверху спущено. Начальство так нам приказало. Понятно?
– Ага, понятно… – промямлил пациент. На автопилоте он сказал, неосознанно.
– Ну вот, наконец-то. Лёд тронулся. Давно бы так…
– Ага, – ещё раз для чего-то выдавил из себя Кульков. Он не хотел верить, что ему отказали, что его попросту под зад коленом хотят выпнуть из кабинета. Но он был в шоке. Он ничего не соображал. Он был где-то там… далеко от этого места… в космосе летал…
– А с начальством спорить бесполезно. Беду можно накликать. Да ещё какую… Безвозвратную… Выгнать могут за непослушание. За неисполнение законов, правил и инструкций. В три секунды вылетишь к свиньям собачьим. Ой! Пардон. К чертям. К ним. К этим. К чертям собачьим. А то и ещё дальше. Выпрут и глазом не моргнут. Понятно?
– Ага, понятно… – опять для чего-то промямлил Василий Никанорович, а доктор продолжил свои нудные нравоучения, свои длинные разглагольствования.
– Начальство и есть начальство. Для этого оно и поставлено над нами, грешными. Начальство командует. Начальство приказывает. А мы исполняем. Вам понятно, товарищ больной? Вам всё понятно? – Не услышав ответа, Айболит далее стал излагать. – Ни я, ни вы – не исключение. Мы же не боги! Так что… уважаемый вы наш… товарищ… извольте в кабинет статистики сходить. Ясно?? Как и положено. Всё в рамках закона.
– Но…
– Никаких но, гражданин хороший. Понятно? Но пасаран тут не пройдёт. Это не тот случай. И место явно не то. Ясно? И перепалка между нами тут не нужна. Она ничем не поможет. Ясно? Поэтому никаких но! Таково правило медицинских учреждений. Вам понятно? Таково правило! Не нами оно придумано. Поэтому смело шагайте в кабинет статистики. Смело, товарищи, в ногу! Ать-два! Ать-два! Как только у них всё оформите, сразу ко мне заходите. Без очереди! – произнёс врач в завершение разговора. – Только поторопитесь, а то у меня приём скоро закончится.
Глава 63
"Кабинет статистики"
И лёгкая ноша тяжела, если далеко нести.
Еврейская пословица
Хождения продолжаютсяДелать нечего. Раз доктор сказал, что сперва надо справку зарегистрировать у статистов, прежде чем к врачу на приём идти, значит так и надо делать. Если начальство приказало, то не стоит перечить ему, нет, не стоит сопротивляться, не стоит рыпаться и хорохориться, не стоит права свои качать. Доктор плохого не посоветует. Ведь он доктор, а не хмырь какой-то с маслобазы, не ирод он царя небесного, не чёрт болотный. Слушать надо доктора, врача лечащего, тем более Айболита. Он же всё популярно объяснил. На закон указал. На устав. На правило. На инструкцию. На распоряжение начальства. А с начальством нельзя нам, сирым, бедным и больным спорить. И не подчиняться нельзя. Ни в коем случае. Ни при каких невозможностях. Ни-ни!! Проблем только на свою задницу наживёшь. А их, проблем, и так хватает. Лишние нам не нужны. На фига они нам? Спина и так мокрая. От сих пор и до сих. От эпистрофея и до репицы, как доктор определил. Хоть выжимай её, спину-то. Да-с. Так-с.
Пришлось идти в кабинет статистики. А куда деваться-то… Деваться некуда. Мы люди подневольные! Мы исполнять законы, уставы, правила и распоряжения должны! А начальство нам приказывать! На то оно и начальство. Для этого оно и поставлено.
«Вот врач какой хороший – без очереди потом примет, – радостно пронеслось в голове у Кулькова новое обещание Ашота Карфагеновича Ильясова, – все бы доктора и врачи такими добрыми рождались. Вот бы жизнь хорошая была бы».
И Василий Никанорович зашагал дальше и выше. На четвёртый этаж. Пешком по лестнице. Шапку надел прямо на голову, чего её в руках-то держать… а шарфик повесил на шею, чтобы он не мешал ему: пусть тут болтается. Одной рукой, свободной, Кульков крепко держался за поручень, в другой осторожно нёс пакет с пирожками – впопыхах забыл отдать доктору. Не возвращаться же… Времени-то в обрез… Поспевать надо.
Кое-как поднялся по лестнице. Спина колом стоит, в колене ноет и режет, в сердце боль страшная, руки затекли, спасу нет, в голове сумбур, в душе вой то ли собачий, то ли свинячий, то ли ещё какой.
Настроения вообще никакого!
Да ещё пирожки эти чёртовы… мешают и болтаются из стороны в сторону… как маятник у часов, как это… как его… как то… как не то… как не знай что…
***У кабинета статистики на скамеечке сидела молодая красивая женщина в короткой до не могу юбке с высоким разрезом, в капроновых чулках телесного цвета; и в ажурных, в сеточку, в шибко модных, сверху напяленных. Красота неимоверная! Так и смотрел бы на неё вечно: с утра раннего и до следующего утра… Каждый божий день бы смотрел.
Рядом с красотулей этой ногасто-жопастой, на краюшке скамейки примостилась какая-то сирая бабка с маленьким щербатым сопливым мальчиком на коленях. Она тоже, как и Кульков, держала при себе какие-то бумаги и, как оказалось, тоже ожидала приёма.
«Хоть здесь народу мало», – шумно перевёл дыхание запыхавшийся пенсионер, в который уже раз машинально скосив глазёнки на ядрёные сочные бёдра вальяжной молодухи, приветливо и завлекающе выглядывающие из-под тесной-претесной (вот-вот лопнет) узкой юбки. Момент ещё тот… Нервический. Дыхание замерло. Само оно стихло. В горле чем-то режущим и давящим перехватило. Вроде как кто-то ножиком полоснул по гортани или руками крепко схватил и сжал глотку намертво. Чуть не задохнулся. Сердце сперва остановилось. Застыло. Перестало биться. Как будто помер. Но нет, пронесло. Или сам справился. Или Бог помог. Смилостивился. На этом свете жить оставил. Слава ему и спасибо огромное! Через миг оно, сердечко милое, разбушевалось там… внутри… во всю ивановскую, раскочевряжилось не на шутку, готово было даже выпрыгнуть к чертям собачьим из той тёмной тесноты наружу и разорваться тут же надвое или натрое. Это веселилось оно… что помогло человеку выжить, что ещё дало один шанс. Да… шутки плохи с сердцем в такие моменты. Про глубокий до чрезвычайности разрез на подоле юбки женской и говорить нечего: у мужика (он же мужик, а не кто-то другой) тут же в головушке буйной яростно и неистово разыгралась феерическая интимная фантазия с красочными картинками, а внизу живота сперва приятно заторкало, зателепалось, а потом зажгло нестерпимо. Даже дым валом повалил. Да-с… Так-с… Именно… Хоть пожарную машину вызывай и бешеной струёй из брандспойта заливай. Вася-Василёк сидел, выл как волк одинокий на луну ночную, страдал и маялся. Всё передумал. Насилу успокоился. Но через минутку наново впал в беспамятство. А как не впасть, коли рядом молодка сидит с такими волшебными формами, с такими ножками в чулочках в сеточку… Ногу на ногу смело закинувши… задравши одну до неприличия. Да ещё разрез на юбке… до этого… как его… до самого-самого… Грех говорить, до чего… До нутра женского…
