Ты сказала, что это сработает

Она сжала челюсти, ее бледное лицо выражало ре- шимость.

– Я достаточно хорошо себя чувствую. Не для того я спасала его после наводнения, каждый гребаный день колола ему инсулин и науськивала мочиться в ботинки Тома, чтобы вот так все кончилось. – Она судорожно вздохнула. – Я бы все равно поехала. Иначе быть не могло. Просто в последнее время я устаю.

Тут я заметила, что Кэти сжимает в руке бумажный платок, испачканный чем-то вроде туши. При мысли о том, что Кэти, отправляясь в больницу, навела марафет и приоделась для встречи с раком, у меня сжалось сердце.

– Холли права, – сказала я, – тебе нельзя сейчас никуда ехать. Но…

– Ты хоть представляешь, что сейчас творится в его огромной башке? – сказала Кэти.

– Кто-нибудь его возьмет, – сказала Холли.

Кэти охнула. Предположение о том, что Арахис может окончить свои дни с кем-то другим, для нее было кощунством. Неловко сознаваться, но я почти возликовала, когда безупречная Холли совершила такую грандиозную оплошность.

Кэти резво спустила ноги с кровати, потянув за собой систему.

– Скажите родителям, что мне пришлось уехать. Придумайте что-нибудь. А я поехала.

Я опустила руки ей на плечи, пока игла совсем не слетела.

– Нет уж, лежи. Я за ним поеду. Найду и самолетом доставлю сюда.

Мне вдруг захотелось всосать слова обратно в рот, точно свисающие спагетти. Кого я обманываю? Подушки взбивать и с медсестрами раскланиваться – это по мне, а мчаться на другой конец страны, вступать в единоборство с бывшим мужем подруги и освобождать большого пиренея – боже упаси. Собаки этой породы ростом с гору. А у меня расстройство сна, и, судя по тому, как я пасую перед Холли, я – трусиха. Что я скажу Тому, если наткнусь на него в Лос-Анджелесе? Я живо представила себе, как пытаюсь отобрать у Тома поводок, а он держит меня на расстоянии вытянутой руки, его мясистая лапища нацелена мне в лоб, а руки у меня болтаются в воздухе.

– Самолетом ему нельзя. Для салона он слишком большой, а в клетке в багажном отделении он окочурится – кто будет его успокаивать и следить за уровнем сахара? Я должна его привезти. Для этого мы в свое время купили старый кемпер «Фольксваген». У Арахиса падает сахар при одном взгляде на малогабаритную машину, так что о перелете речи быть не может. Помнишь, я взяла на тест-драйв «Мини Купер», и стоило мне заехать на подъездную дорожку, как Арахис вырубился? Увидел машину через окно, рухнул тут же и не шевелился до тех пор, пока я не вернула машину в автосалон.

– Том потратил несколько тысяч, чтобы оставить пса себе. Почему он сейчас от него избавляется? – спросила Холли.

– У Мисти аллергия.

– И как вы побеседовали? – Холли заговорила капризным голоском, передразнивая Мисти. – Мы тут, сражаясь с тобой, ужас как на адвоката потратились, теперь у меня и твой пес, и твой муж, но вот какая жалость, у меня из-за него глаза чешутся.

Когда Кэти обижали, она смотрела как ожившая Белль из «Красавицы и Чудовища», только очень и очень уставшая от опадающих под стеклянным колпаком лепестков розы. Мы с Холли знали, что это были слезы той, которая редко плакала. В колледже мы ходили на стендап и заставляли Кэти смеяться, энергично толкая ее в бок, лишь бы не видеть странной улыбки, предваряющей всхлип. Мы всегда защищали Кэти – не потому, что она была слабой, а потому, что была слишком сильной. Если она плакала, значит, случилось что-то ужасное.

Меня охватил азарт. Я торговалась на аукционе, а моими конкурентами были Холли и смерть. Поэтому я подняла руку и сказала:

– Я привезу его. Без проблем.

– Ты привезешь пса? Не смеши! – заявила Холли. – Тебе на это год потребуется. Будешь заваливаться спать в каждом «Макдоналдсе», на каждой стоянке и возле национальных памятников. В мире нет такого количества кофеина, чтобы ты бодрствовала, была в состоянии вести машину и следить за псом.

Я открыла рот, готовясь возразить, но мне было так обидно от того, насколько хорошо она меня знала, хотя мы уже не были подругами. И потом, я избегаю конфликтов, но я не врунья. Она действительно была права.

Выдав последний аргумент, Холли повернулась к Кэти.

– Если Мисти так жаль, то, может, она антигистаминные таблетки попьет?

– Она говорит, они притупляют сексуальное влечение.

– Что за чушь. Нет, в самом деле, что ли? Сейчас погуглю.

Холли достала телефон и, наклонив голову, так что пряди градуированного боба упали ей на лицо, принялась свирепо стучать по экрану ногтями с идеальным маникюром.

– Да я справлюсь, правда, – настаивала я.

Я должна была сделать что-то такое, чтобы все присутствующие поняли: ради подруги я готова рвануть на край света. А тот, кто в моих друзьях не значится, пусть пеняет на себя.

– А Мэдди может с тобой поехать? – с надеждой спросила Кэти.

– Нет. Она уезжает на практику в Колорадо.

Кэти дотронулась до моей руки, зная, в какое уныние повергает меня слово «уезжает».

– У Мэдди престижная практика в Боулдере, – пояснила она для Холли. – Она будет жить у моей двоюродной сестры и по вечерам присматривать за детьми.

– Так что все идеально складывается. Мне нужно чем-то заниматься летом. А вы, девочки, будете держать меня в курсе, пока я отправлюсь на поиски приключений, – сказала я, а у самой в голове крутилось: дома я с ума сойду, буду время от времени заходить в пустующую комнату дочери и все лето ждать приемных часов в больнице у лучшей подруги.

К моему позору и к чести всех прочих, на этом поле у меня конкурентов не было. Когда ты вдова, и гнездо пустует, дома ты никому не нужна. Я подавила зевок. Стресс подступал, круша нейронные связи, и они тухли, как свечи после рождественской мессы. Мне всегда представлялась такая картинка. Стресс провоцировал сонливость, и ее зов был непреодолим. Но у меня было не так, как в видео на ютубе, когда страдающие нарколепсией снопами валятся на землю. Я чувствовала приближение сна.

Если я собираюсь их убедить, что смогу пересечь страну из конца в конец, то прикорнуть на краешке кровати было никак нельзя. Я бросила взгляд на телефон и сказала:

– Я отскочу, надо ответить. Это Мэдди.

Я выбралась из палаты, попутно ударившись о кровать и металлический косяк, и в коридоре почувствовала себя немного лучше. Мимо, толкая большую серебристую тележку, проследовал мужчина, на голове у которого была тонкая сетка для волос. В тележке громыхали грязные тарелки. В противоположном направлении мчалась женщина в белом халате. Я проследила за ней взглядом. О том, чтобы улечься, речи не было. Я вполне могла минут десять поспать сидя. Пусть мозг получит что хочет, а потом вернется в строй.

Ведя рукой по прохладной стене, я дошла до соседней палаты и нырнула туда. Большую ее часть занимала кровать, на которой лежал полосатый больничный матрас. Я опустилась в небольшое мягкое кресло и почувствовала, как проваливаюсь в объятия сна. В этот самый момент пугающе близко прозвучал мужской голос, который сказал:

– Даже не думай об этом!

Глава 3

Нам не быть вместе

Я что-то ощущала плечом. Потряхивание. Незнакомый голос произнес:

– Мадам, с вами все в порядке?

Где-то над головой послышалось пронзительное «бип-бип!», и я открыла глаза. Попыталась сфокусироваться. Ага, дело привычное, если, конечно, можно привыкнуть к тому, что при пробуждении на тебя пялится незнакомец. Я вжалась в кресло и произнесла ну очень сонным голосом:

– Со мной полный порядок. Я отдыхаю.

А потом зачем-то добавила:

– Я не пациентка.

Трескучий женский голос раздался словно сквозь радиопомехи:

– Я могу вам помочь?

Мужской голос слишком громко, точно я была туга на ухо, повторил:

– Мы можем вам помочь?

Я помотала головой и сосредоточилась на фигуре, сидевшей передо мной на корточках. Сну, навеянному гиперсомнией, присуща такая фиговина: когда я – ненавижу употреблять этот глагол – очухиваюсь, первые впечатления – самые верные. Я вижу все непредвзято и бесцензурно. Стыдливая, патологическая любезность и боязнь конфликтов, которые подталкивают меня к тотальной редактуре, просыпаются на пару минут позже.

Скажем, я прикорнула у подруги в туалете, оклеенном обоями с переливающимися ананасиками. До сна я воспринимаю их нейтрально, а после понимаю, что они просто ужасны. И рубашка, которую я себе присмотрела, на самом деле – полный отстой. А из сидящего на корточках брюнета, подумала я, с полными губами, безупречным цветом лица и длинными пушистыми ресницами получилась бы классная деваха.

А получился офигенно красивый мужик.

Я прикоснулась к волосам, тем самым транслируя: Вы привлекательны. Надеюсь, сегодня я выгляжу не как обычно, и выпрямилась в кресле.

– Я в порядке, – громко произнесла я. – Помощь мне не нужна.

Голос из динамика произнес «Ок…» и вырубился, точно у динамика случился приступ икоты.

Мужчина поднялся. Он был выше и старше, чем поначалу казалось. Он нацепил на нос очки.

– Я в туалете по телефону разговаривал, – с застенчивым видом сказал он.

– В туалете?

– Это приватное пространство.

– Вот поэтому я тут спала.

Он кивнул и сказал:

– По-моему, мы – отличная пара.

– В каком смысле? Пара чего?

– Может, психов? Интровертов? Я ругаюсь по телефону в свободных туалетах, вы спите в пустующих палатах.

– Если честно, палата мне не нужна. Я могу спать где угодно. Я засыпаю, когда у меня стресс.

Солнечный луч прорезал углом изножье кровати, и, по мере того как рассеивались остатки сна, больничный шум становился слышнее.

– А вы везде ругаетесь по телефону?

– Надо подумать.

Он замолчал, сунул телефон в карман халата и сказал:

– В последнее время, пожалуй, да.

– И с кем вы ругаетесь?

– С женой.

Интерес, искрящийся в груди пузырьками шампанского, лопнул и стек куда-то в живот. С женщинами вроде меня, которые редко бывают на людях и однажды уже вляпались в любовь, это всегда так. Я вызываю стойкий интерес у тех, кто лет на тридцать пять постарше, страдает косоглазием и весит полтора центнера. По крайней мере, под это описание попадает почтальон, который неровно дышит ко мне, хотя знает, что я слишком часто делаю заказы на «Амазон». Мужчины с чувственными, красиво очерченными губами, у которых на голове копна волос, а на щеках появляются выразительные линии, когда с высоты своего роста они ласково улыбаются тебе, одергивающей свитер над мягким животиком, – такие мужчины разобраны все до одного.

– А из-за чего вы ругаетесь? – спросила я.

– А ты из-за чего впадаешь в спячку? – спро- сил он.

Самый большой прикол этой случайной встречи состоял в том, что я обратила на него внимание в том смысле. Должно быть, созерцание его бесспорно эффектной физиономии пробудило от долгой спячки какую-то долю моего мозга и выдало команду:

– Эй, зацени кадра!

Мозг встрепенулся и заценил, точно последние двадцать лет и не думал спать. Я почувствовала, что расплываюсь в улыбке, но быстро вспомнила, зачем я в больнице, и одернула себя.

– У подруги, возможно, вернулся рак, а рулить на этот раз будет другая ее лучшая подруга.

– Ты хочешь рулить раком?

– Нет. Просто моя подруга первой позвонила другой моей подруге. Та, другая, – неистова и идеальна во всем, а я, – я кашлянула и ткнула в себя пальцем, – не такая эффективная, как хотелось бы. Я понимаю, что это не соревнование, но, будь так, другая подруга его вы- играла бы.

Я ждала, что он скажет нечто такое, что выставит меня жалким ничтожеством, типа:

– Да нет, я уверен, что это не так.

Но вместо этого он сказал:

– Моя жена говорит, что я не звоню ей, когда говорю, что позвоню. А я не помню, чтобы обещал такое. Вот такая ерунда.

– Но вы же не из-за этого ругаетесь.

– Похоже, что из-за этого. То есть она постоянно это говорит.

У меня затекла шея, поэтому я встала и посмотрела ему прямо в глаза. Он был по меньшей мере сантиметров на десять выше меня.

– На самом деле она хочет знать, любишь ли ты ее.

После отключки голова закружилась, меня качнуло, но он удержал меня за плечо.

– Ну-ка, – сказал он, – может, снова сядешь?

Я повалилась вперед, уткнулась головой ему в плечо и уловила запах чистой рубашки.

– Извини. После сна я несу черт знает что и не держу равновесие. Это все из-за дурацкого расстройства сна.

– Может, ты права. Насчет моей жены. Мы расстались. Мы разводимся.

У него был такой вид, точно он хочет еще что-то сказать, но что? Последнее заявление было очень личным, учитывая наше двухминутное знакомство. Пузырьковый интерес возник снова, и, будь моя воля, я бы охотно понаблюдала за тем, как он будет развиваться.

У него зазвонил телефон, и он сказал:

– Мне надо ответить. Ты в порядке?

Я кивнула, и он выскочил из палаты. И мне тоже было пора возвращаться.

Благодаря Брюнету, так я назвала его про себя, не прошло и двадцати минут, как я вернулась в палату Кэти. Я вела себя как заботливая подруга, которой пришлось отвлечься на выполнение родительских обязанностей в режиме онлайн, и с раздосадованным видом указала на телефон: ох уж эти детки. Кэти и Холли о чем-то разговаривали, склонив головы, и на мою пантомиму не обратили внимания. Тогда я включила звук.

– Мэдди хочет в следующем году учиться за гра- ницей.

Это не было враньем. Она действительно хотела в январе поехать в Ирландию. Слова легко слетели с языка, потому что переживания о том, что я скоро останусь одна, сохраняли актуальность.

– Как поспала? – спросила Холли.

Прием был знакомый. Следующим ходом я либо выставлю себя врушкой и патологической засоней, и тогда Холли получит преимущество. Или, при определенной ловкости, я могу доказать, что в моем случае сон делу не помеха.

– Хорошо. Спасибо. Вы же меня знаете. Прикорнула, всхрапнула, и снова как огурчик. Как думаете, стоит на втором курсе отпустить Мэдди учиться за границей? До него уже всего ничего.

Кэти, добрая душа, пустилась в рассуждения о педагогических плюсах опыта заграничной жизни в молодости. Она приняла мои слова за чистую монету, хотя на самом деле это был вброс, преследующий цель помешать кооптации Холли и ее последующему тотальному контролю. Но Холли раскусила мой замысел:

– До Калифорнии две тысячи миль, Саманта. Счет пойдет на недели и месяцы. Ты будешь то и дело останавливаться и спать. Поеду я. Дальние поездки мне не в новинку. Туда я полечу, назад поеду на машине и управлюсь за несколько дней.

– А Роузи поедет с тобой? – спросила Кэти.

Инициатива стремительно уплывала у меня из рук. Мир превозносит ценность сна, но с отоспавшихся взимается налог – они выключены из переговоров, в ходе которых принимаются решения. Ощущение было такое, точно я – в эпицентре заговора. Высоким дрожащим голосом, в котором звучал страх быть вытесненной из дружественной миссии, я сказала:

– Слушайте, девочки, я справлюсь.

Я должна была доказать, что чего-то сто`ю.

– Нет, Роузи не сможет поехать. У нее уже срок подходит, – сказала Холли с таким видом, точно я не открывала рта.

Я чувствовала себя вращающимся ветроуказателем возле автосалона. Кэти метнула в меня взгляд и снова опустила глаза.

– Она беременна?

Даже в состоянии шока от этой новости и от того, сколько я пропустила, я понимала, что не стоит спрашивать, как так, почему, от кого или что-то подобное, хоть самую малость звучащее лично, субъективно или тупо.

Когда-то мы трое знали друг про друга все, но это было давным-давно. Я знала, что при стрессе у Кэти начинался микоз, а Холли, когда поспешно ела, начинала икать. Я знала, что у Холли, когда она пыталась врать, дергался левый глаз, и Кэти всегда замечала это первой. В колледже, когда в буквальном смысле живешь друг у друга на головах, это всегда так. У нас был дружеский треугольник, а после выпуска геометрия наших отношений была нарушена. Мы стали Кэти и Холли. Кэти и Саманта. Но Холли и Саманты больше не было.

Со временем я перестала спрашивать о жизни Холли, и она о моей, думаю, тоже. Разумеется, мы с Кэти высказывали предположения о том, из-за чего на самом деле рухнула наша дружба. Да, произошло большое недоразумение. Взрыв. Но мы обсудили это. Разобрались. Я знала, что по крайней мере один раз Кэти задала этот вопрос Холли, но та в ответ рявкнула: «Спроси у Саманты», и Кэти не стала на- стаивать.

После колледжа слона в комнате можно было не замечать, тем более что мы больше не жили под одной крышей, в одном городе и даже в одном штате. Холли сразу отправилась в юридическую школу в Техасе, а оттуда – в крупную контору в Нью-Йорке. Жизнь разводит даже хороших друзей, а в нашем случае дружба висела на волоске. Добавьте сюда отсутствие жизненного опыта – мы не знали, как нам повезло, и пустили нашу дружбу на ветер, точно она была пустяком, а не линией жизни.

– Значит, ребенок.

Я пододвинула себе стул.

Кэти взяла Холли за руку и сказала:

– Я совсем упустила из виду! Как быстро летит время.

– Только Роузи об этом не говори. Она уже измучилась от ожидания.

Я всю жизнь планировала иметь двоих детей – от природы трудолюбивых, крепких и с каштановыми волосами. Я понимала, как мне повезло с Мэдди, но хотела, чтобы у дочери была сестра. Я всегда мечтала о брате или сестре, особенно для того, чтобы вместе давать отпор папаше, когда он выходил на тропу войны, или, на худой конец, чтобы посочувствовать друг другу. Живя с Кэти и Холли, я наконец узнала, что такое иметь рядом людей, которые всегда держат твою сторону. Это было лучше, чем иметь сестер, потому что рядом не было контролирующего отца и пассивной мамы – только мы трое.

Холли посмотрела на меня и, видимо, истолковала мой увлажнившийся взгляд как проявление умиления, потому что ее лицо смягчилось. Но на самом деле мне хотелось схватить ее за загорелую руку и ущипнуть. К новостям о том, что кто-то ждет ребенка, мне не привыкать – ими делятся и знакомые, и посторонние. Более того, мы с Кэти переживали чужие репродуктивные новости на пару – мы обе мечтали о ребенке. Забеременев, я ощутила себя предательницей, и Кэти стала крестной матерью Мэдди.

Я искала руку Кэти, а сама думала: «Бог ты мой, у Холли есть все, что пожелает». Доходная работа, спутница жизни, полная семья, друзья и возможность выражать мне свое негодование.

– Мы стараемся свести стресс к минимуму. Поскольку у Роузи поздняя беременность, она в группе риска. Но я могу поехать одна и быстро обернусь.

– А как ты будешь колоть инсулин Арахису?

Я знала, что это удар ниже пояса, но не собиралась сидеть сложа руки и ждать, пока меня исключат из спасательной операции.

– Как-нибудь разберусь.

– Неужели?

С этими словами я взяла Кэти за руку, в которую была воткнута игла, – на фиксирующем ее лейкопластыре проступило кровавое пятнышко, кровь была и в венозном катетере.

– Думаешь, я не видела, как ты все время отводила глаза?

Я поднесла руку Кэти к лицу Холли и помахала.

Холли закрыла глаза и отвернулась, точно из инфузионной системы на нее пахнуло зловонием.

– Не надо.

Кэти хихикнула.

– Забыла, что мы вместе были в колледже, когда ты проснулась после удаления аппендицита? – сказала я, не уточняя, что сама вызывала «Скорую» и настояла на том, чтобы сопровождать ее в больницу. Как я наврала водителю, что мы сестры, и как Холли сжимала мою руку, точно говорила: «Так и есть».

– Увидев в себе капельницу, ты стала белая как мел и закатила глаза.

Кэти снова сдавленно хихикнула, но я видела, что ей, как и мне, ничуть не смешно.

Я держала ее руку на весу, ощущая нежную бархатистость запястья в том месте, где гадалка, учившаяся с нами на последнем курсе, считала полоски на ребре ладони. Видишь эти три линии? – говорила молодая ведунья. – Это означает, что из твоего чрева появятся трое детей. На Блюз-фестивале мы заплатили по пять долларов за три предсказания, которые оказались наглым враньем. Мне пообещали долгий счастливый брак, Кэти – троих детей, а нам троим – дружбу до гробовой доски.

Холли оттолкнула руку Кэти и принялась разглядывать крапчатую потолочную плитку.

– Она тебя сделала, – сказала Кэти.

Когда Холли признавала свое поражение, всем становилось веселее.

– А накормить его инсулином никак нельзя? Может, есть какие-нибудь лекарства? Моя бабушка пьет таблетки, – сказала Холли.

– Арахису нужны уколы. Таблетки на него не действуют, – сказала Кэти.

У Холли запищал телефон, и она подняла палец вверх. Этим долбаным жестом она расставляла акценты, удерживала внимание в суде, порицала. Этот длиннющий палец был миниатюрной моделью самой Холли. Все в ней было длинное и высокомерное. Она и в колледже была такая: длинная, правильная, хотя более забавная. Когда Холли поднималась с места, казалось, это измерительная рулетка разворачивается, чтобы поразить своей точностью.

– Ральф. Да. Дальше, – сказала в трубку Холли и одним шагом вышла за дверь.

Кэти посмотрела в сторону коридора и прошептала:

– Тебе придется взять Холли с собой.

– О господи, – отшатнулась я. – Нет. Как ты себе это представляешь? Она меня на дух не выносит, а я от стресса впаду в сонливость, и это разозлит ее еще больше. Да и она сама никогда со мной не поедет.

– Другого варианта нет, Сэм. Здесь она будет собачиться со всеми подряд, хотя в медицине ничего не понимает, и зеленеть при виде каждого скарификатора. Ты ее не видела. Стоит кому-нибудь из персонала зайти в палату, как она накидывается со словами: «Почему вы кормите ее желе? Желе – это не еда». Или: «Хватит ее будить – зачем то и дело снимать показатели? У вас тут прибор есть». И указывает на капельницу, которая, можно подумать, давление измеряет. Она двадцать лет ничем не болела, и все ее познания в медицине ограничиваются «Анатомией страсти». Всем входящим в палату она задает один и тот же вопрос: «Вы – старший ординатор?»

– Тогда почему ты позвонила ей первой?

Я нахмурилась, а сама старалась сдерживать ликование.

– Я не звонила ей первой. Мы пили кофе, когда пришли результаты анализов, и я попросила ее поехать со мной. Со мной Холли другая. Ее все бесят, и, возможно, мы никогда не узнаем, в чем там дело с тобой, но в критических ситуациях она не теряет головы. Речь не о медицине, конечно. Чтобы поставить мне капельницу, потребовалось два скарификатора – так у нее началась рвота, и потом из туалета доносились такие звуки, что я подумала, придется вызывать охрану.

Меня пробило на хи-хи и охватила неподдельная радость, возникшая непонятно откуда.

– Я думала, ты позвонила ей, потому что умираешь и тебе нужно составить завещание, или оформить на нее доверенность, или еще что-нибудь. Я подумала, если ты позвонила ей первой, значит, тебе нужна Ужасающая Холли.

Кэти зарылась головой в подушку, но я слышала, что она смеется.

– Не дай бог, она услышит, как ты ее называешь. Она пырнет тебя пальцем.

– Тогда у нее будет синяк.

Я потрогала себя за плечо, припоминая все те годы, когда Холли не давала мне уснуть. Она постоянно тыкала меня этим пальцем, когда я начинала кемарить, и это казалось странной заботой. Точно она предотвращала беду, которая могла со мной произойти.

– А ей ты сказала то же самое? – спросила я. – Когда я зашла, вы с ней шептались. Ты сказала Холли, что меня надо спровадить и что она должна ехать со мной, потому что я нудная и надоедливая?

– Нет, Сэм. Я бы никогда так не сказала. Мы говорили о моих родителях. Это еще одна причина, почему ей нужно отсюда убраться. Ты знаешь маму. Она по-прежнему считает, что если Холли встретит хорошего мужчину, то сможет жить «традиционной» жизнью. Узнав о беременности – сама понимаешь, Холли придется сказать ей об этом, – она впадет в раж. У папы от всех дорожных волнений начнется нервная сыпь. Я вообще не представляю, как он уговорит маму воздержаться от курения, иначе ее сюда не пустят.

Кэти так говорила о своих родителях, точно они были нашими, и я уже почти приникла к ее кровати и свернулась рядом. Кэти закинула руку за голову, и пульсоксиметр замигал красным, измеряя концентрацию кислорода в крови моей дорогой подруги.

И тут до меня дошло, о чем просит Кэти. Ее не интересовали мои графики, выполненные в Excel, и Холли в качестве раздраженного омбудсмена ей тоже не требовалась. Она хотела, чтобы две ее рассорившиеся вдрызг лучшие подруги убрались с глаз долой, неделю провели вместе, а самое главное – привезли ее пса. Того, который грел ее всем телом, когда ее бил озноб после химиотерапии. Того, который заранее знал, что ее вот-вот будет тошнить. Того, который, первым унюхав рак, зарывался носом ей в подол и не желал шевелиться. Когда Кэти стала уставать, она забеспокоилась и записалась к врачу. Арахис умел определять рак прежде, чем об этой собачьей способности стали говорить. У Кэти заболели яичники, и Арахис, тыкавшийся ей в подол, знал, что с ней что-то неладно.