VIP PR

Его опять кто-то подтолкнул в спину.

Да что же это в самом деле-то! Гребанный перекресток!

То тут то там раздавались клаксонный гудки, фырканье глушителей, урчание двигателей. Их перекрывала человеческая ругань, кашель, мелодии мобильных телефонов и собачий лай. Автомобили не желая торчать в пробке, старались быстрее проехать этот сложный участок, тем самым не пропуская пешеходов. А пешеходы тоже не горели пылкой страстью вечно топтаться на перекрестке и норовили перебежать улицу прямо перед бампером приостановившегося на секунду автомобиля. Шмюльц хотел влиться в поток переходящих, но такового не создавалось. Его опять подтолкнули и, он, улучив момент, шагнул вперед. Перед ним резко затормозила белая иномарка. За Шмюльцем пошли и другие пешеходы, закрывая собой автомобильное течение как дамбой.

Кто-то кого-то материл вдалеке.

И вдруг!

Совсем рядом раздался глухой звук удара, через мгновение звук падающего тела. Эти звуки случились в непосредственно близости от Шмюльца, поэтому он в то же мгновение остановился и замер на месте. Сразу повернулся на звук…

Внезапно прямо на него повалилось чье-то тело. Шмюльц потерял равновесие и тоже упал бы, если бы не люди, стоявшие за его спиной. Кто-то удержал его. Упавшая на него девушка чуть ухватилась за его плечо, но Петр Степанович отдернул руку, боясь самому потерять равновесие. Он успел увидеть ее лицо – юная симпатичная девчонка с затянутыми в хвост светлыми волосами. Чуть накрашенные губы и чуть притемненные ресницы. Светлые брови над голубыми глазами. Они смотрели друг на друга долю секунды, Шмюльц увидел в ее глазах испуг и просьбу о помощи. Глаза передали эту просьбу быстрее полураскрытого рта с двумя рядами очень белых и ровных зубов. Но Шмюльц не успел среагировать, чтобы не упасть самому ему пришлось отдернуть ее руку.

Девушка упала.

Это была молодая девушка в белых обтягивающих джинсах. В падении на дорогу она воскликнула и тут же ее крик оборвался. Прямо на глазах у толпы, прямо на глазах у Петра Шмюльца и на глазах у пролетающих голубей, маленький салатовый автомобильчик «Дэу Матиз» с наклеенными ресницами на фарах проехал по голове девушки. На какой-то момент автомобильчик приподнялся на одно колесо и вдруг резко осел. Голова девушки лопнула и забрызгала всех рядом кровью и чем-то, похожим на блевотину.

Автомобильчик остановился, проехав еще около полуметра и оставив после себя кровавый след узорчатого протектора.

Ноги девушки судорожно конвульсировали. Ее оплющенная голова утопала в растекающейся кровавой луже.

Потом, когда Шмюльц будет вспоминать эти секунды, он не сможет вспомнить что произошло раньше – нестерпимые вопли окружающих или щелканье встроенных в мобильники фотокамер.

– Вот! – воскликнул Шмюльц и остервенело ткнул в телевизор указательным пальцем. – Вот! Сейчас будет!

Маргарита и Алена, приблизились к телевизору, а Шмюльц все кричал и кричал.

– Вот! Вот, сейчас! Смотрите!

Телеведущая новостей говорила про трагедию на перекрестке, а в левом верхнем углу изображения уже показывали кадры с места происшествия. Стали показывать сюжет. Показали салатовый «Дэу Матиз» с наклеенными ресницами на фарах, показали женщину-водителя, которая явно находилась в состоянии сильнейшего шока и не могла произнести ни одной внятного фразы, показали весь перекресток и сломанный светофор. Комментатор объяснял телезрителям, как и что произошло.

– Вот! – продолжал тыкать пальцем в телевизор Шмюльц. – Сейчас!

Показали, как журналист пытался взять несколько слов у женщины-водителя из автомобильчика, но та только отворачивалась и закрывалась руками. Сотрудники ГИБДД усадили ее в свой автомобиль. На заднем фоне стояла «Скорая», суетились люди в белых халатах. Тело погибшей девушки, накрытое простыней, куда-то уносили. Материя сразу пропиталась кровью и на месте головы виднелось только блестящее на солнце алое пятно. Какой-то дяденька аккуратно нес за носилками белые туфельки.

Слышался горький плачь.

Комментатор сказал еще несколько слов и тут показали то, чего с таким нетерпением ждал Петр Шмюльц.

Показали его!

Он стоял в окружении народа и давал интервью журналисту.

– Ну я переходил улицу, – говорил Шмюльц на камеру. – Переходил вот здесь. Вот так шел… Вон оттуда. Да, светофор не работал. Не работал, это точно! Я переходи и вдруг – раз! – Шмюльц сделал резкий, но неопределенный жест рукой. – Удар! Девушка падает! Я не успел ее поймать! Она упала неожиданно и прямо на асфальт. Она еще живая была, я хотел ей помочь, нагнулся, протянул руку. Но мне помешали. Толпа мне мешала, все толкали… – Шмюльц возбужденно проглотил слюну и продолжал, взбудоражено жестикулирую и, поднимая брови: – Я хотел помочь! Но вот эта машина! Вот эта! – он гневно показал на салатовый автомобильчик. – Она прямо наехала на девушку. Проехала прямо по голове! Даже не пыталась притормозить! Посмотрите на водительницу! Вы посмотрите на нее! Да она же не в себе! Убивать надо таких водителей! Расстреливать без суда и следствия! А я ведь хотел помочь! Сам чуть не погиб! В шаге от смерти был!

Чей-то плач становился сильнее… Кто-то попросил нашатыря…

На этом сюжет закончился.

Маргарита и Алена посмотрели на главу семейства.

Петр Степанович Шмюльц чувствовал себя героем. Суперменом. Звездой!

– Бать, дай пятикатку! – спросила Алена.

– Какую пятикатку? – ответил Шмюльц, гордый от самого себя. – Ну что ты, Аленушка! Сейчас мы все будем пить шампанское! Я купил. Все за стол!

– А по какому поводу празднуем? – с подозрением спросила Маргарита.

– Как по какому? Вашего батю показали по ящику!

– Газированная моча! – заявила Алена. – Лучше дай деньгами! Дашь пятикатку или нет?

– Перестань, Алена! Пошли вместе пить шампанское!

– Сдается мне, что кто-то уже изрядно выпил! – недовольно произнесла Маргарита и посмотрела на своего супруга так, как Шмюльц смотрел на свою дочь, когда она просила у него дать ей деньги на пиво. – Петь, у тебя брюки в чужих мозгах, а у нас кончился стиральный порошок. Мог бы купить, когда в городе был. Лично я твои штаны отстирывать не буду!

На следующий день вечером Петр Шмюльц встретился в подъезде со своим соседом Аркадием Переходовым. Переходов спускался по лестнице, как обычно застегивая пуговицы на рукавах у ветровки. У него была такая привычка – застегивать пуговицы на рукавах только тогда, когда он выходил из квартиры. Это был не особо выразительный мужчина, хотя и имел определенный успех у женщин. Внимательные синие глаза глядели на мир с любопытством и ожиданием чего-то интересного.

– Здорово, Петро! – Переходов пожал Шмюльцу руку. – Я вчера видел пензенские новости! Хотел позвонить, да времени… Ну… не было времени…

Шмюльц кивнул.

– Ну молодец, Петро! Молодец! – Переходов говорил очень быстро. Очень быстро и отрывисто. – А я бы там прямо грохнулся в обморок на месте! А ты! Не страшно было?

Шмюльц пожал плечами.

– Петро, что-то ты не разговорчив.

– Да че то как-то так… – неопределенно ответил Шмюльц.

– Может отметим твое геройство, а? Все-таки, чуть девчонку не спас! – от сказанного и сам Переходов осекся, но отступать было поздно. – Я сегодня вечером свободен. Возьму коньячку, осетринки… А?

– Да нет, я уже отметил вчера…

– Ясно, – кивнул сосед. – А сегодня головка бо-бо. Ясно. Ну как хочешь… А то приходи, я сегодня вечером свободен.

И с этими словами Переходов вышел из подъезда и сел в свою дорогую «Вольву». Из окна подъезда Шмюльц видел, как Переходов с пол пинка завел автомобиль и бесшумно уехал. Шмюльц медленно поднимался до своей квартиры, ругая молодежь, которая опять усеяла лестницы сигаретными окурками.

Вообще-то раньше Шмюльц и Переходов считались друзьями, помогали другу другу, одалживали деньги, сахар, сверла, лампочки, табуретки и попивали совместно пивко и водочку, рыбачили на Сурском водохранилище. Часто Шмюльц приглашал Аркашку на свою дачу, пожевать собственных резиновеньких шашлычков, а Переходов, владея сетью магазинов секонд-хенда всегда предлагал Петру качественный новый товар с наценкой не в триста, а всего лишь в двести процентов.

Но в последние года два дела у Аркадия Олеговича Переходова резко пошли в гору. Раньше у него были долги, но со временем он их погасил и теперь только подсчитывал чистую прибыль. Сеть его магазинов расширилась до пяти, проникает в соседние Сердобск, Иссу и даже в Самару и приносит весьма неплохой доход. Доход достаточный для того что бы Переходов смог капитально отремонтировать квартиру и даже приобрести современную мебель. Свою надоевшую до чертиков «Приору» он поменял на «Вольву», купил робота-пылесоса и отдельный гараж.

За это же время Петр Степанович Шмюльц сдвинулся по социальной лестнице совсем на чуть-чуть. Он купил полосатый диван-кровать, новый компьютер (ну как «новый»… ну пятилеточку, он уже успел прослужить у одного студента), переклеил обои в спальне и запланировал ремонт в ванной.

«Ну ничего, – думал про себя Шмюльц, – проходя мимо квартиры Переходова, – вот поднимут мне зарплату и я себе ремонт отгрохаю!» Только так он думал уже около года, но почему-то зарплату ему не поднимали. Соответственно и ремонт в его квартире пока не производился. Шмюльцу хотелось хотя бы положить кафельную плитку в ванной комнате или сделать звукоизоляцию на стенах, потому что стены в его доме пропускали практически все звуки. Шмюльца всегда бесило, что соседи по одну стену постоянно слушали «Песню Года» или «Новые Песни о Главном» до одиннадцати часов вечера, а у соседей по другую сторону полшестого утра врубался отвратительный будильник.

«У Переходова нет звукоизоляции и ни у кого в подъезде ее нет, – думал Шмюльц. – А у меня будет!» И плитку выложу в ванной! Вот куплю и выложу!

Мысли о Переходове вновь омрачили настроение Шмюльца. Да… Ведь они были друзьями… Аркашка даже однажды в драку влез, помогая своему товарищу справиться с какими-то татарами. Тогда татары набили морды и Шмюльцу, а заодно и Переходову… А теперь друзья-соседи стали отдаляться друг от друга. Переходов стал обеспеченным человеком и все меньше обращался с просьбами к Петру Степановичу, а Шмюльц считал выше своего достоинства все время о чем-то просить Переходова. Все меньше и меньше праздников они встречали за одним столом, все меньше распивали пивко и водочку, перестали одалживать друг у друга деньги и делиться своими радостями и бедами. Переходов даже перестал переживать по поводу алкоголизма дочери Шмюльца.

Вот, например, сейчас Аркадий Переходов предложил Петру Шмюльцу немного выпить вечером, сам предлагал коньячок и осетринку, а Шмюльц отказался. Потому что ему Переходов стал неинтересен. А почему? Да потому что сосед просто тупо стал богаче вот и все! Шмюльцу было обидно и в глубине души он бесился и завидовал.

Отношения между ними достигали той границы, за которой начиналось отсутствие каких-либо отношений. Если будет продолжаться в том же духе, то из разряда товарищей они перейдут в разряд просто знакомых и даже за руку перестанут здороваться.

Шмюльц нажал на кнопку звонка собственной квартиры, но ему никто не открыл. Опять Маргарита пропадает на своей работе, а дочь вообще черт знает где!

Москва

Кристина Веерская вошла в зал итальянского ресторана «VIA INTERNAZIONALE» плавной элегантной походкой, слегка виляя бедрами. Окинув чуть прищуренным от важности взглядом пафосный зал, она нашла единственный занятый столик и, не торопясь, направилась к нему. Человек, увидевший ее, моментально встал и приятно улыбнулся ей. Если бы это был другой человек, она бы конечно улыбнулась в ответ, но это был Виктор Владимирович Юдин.

Он взял ее ладонь и оставил на ней горячий поцелуй. Она села, он пододвинул ее стул ближе к столу и сел сам. Официанта не надо было призывать, он сам подошел и протянул Веерской и Юдину два меню. Кристина положила меню перед собой и откинулась на спинку стула. Юдин принялся листать страницы, внимательно сопоставляя названия итальянских блюд и их цену.

– Вить, ты давно меня ждешь? – спросила она.

– Минут двадцать, – ответил Юдин, не отрываясь от меню.

– А что, у тебя сегодня свободный день?

– Да, сегодня есть время.

– Хорошо… Только вот у меня сегодня съемки…

– Да, я знаю, ты же говорила, – Юдин оторвался от меню и дернул рукой. Веерская подумала, что он уже выбрал блюда и позвал официанта, но оказалось, что он просто взглянул на наручные часы. На мгновение на его запястье мелькнул крупный циферблат и браслет из белого золота. – У нас есть еще почти час. Потом я тебя довезу до студии.

Веерская безо всякого выражения смотрела как Юдин захлопнул свое меню и, позвав официанта, начал ему что-то объяснять. Только тут он заметил, что девушка все это время даже не притрагивалась к меню и оно по-прежнему лежало закрытым.

– Кристин, что ты будешь заказывать?

– Горсть винограда и минеральную воду, если можно.

Виктор Владимирович не без удивления поднял на нее взгляд и кивнул официанту. Тот записал закал в блокнотик.

– Могу предложить мороженное… – вежливо сказал официант, но Кристина отрицательно покачала головой.

– Кристин, что-то ты мало ешь, – сказал Юдин.

– Ты же знаешь, Вить, что в это время я не ем вообще. У меня все строго по графику.

После того как принесли заказ и Виктор Владимирович принялся кушать пасту с соусом и морепродукты, Веерская с равнодушием взглянула на свои часики. Еще сорок пять минут придется потратить на эту ресторанную канитель.

Что-ж… Ну если просто думать о чем-нибудь приятном или мысленно напевать какие-нибудь песенки, то время пролетит быстрее.

А Виктор Владимирович Юдин кушал пасту с соусом. Этот мужчина был уже не молод и уже не строен. К шестидесяти шести годам он обзавелся крупным животом, седыми висками и вторым подбородком. На подъем он был тяжел и всегда почему-то быстро уставал. Он не признавался, но Веерская догадывалась, что у него часто скачет давление и, видимо, какие-то проблемы с сахаром в крови. Она видела на фото каким он был раньше и она видит каким он стал сейчас. Если бы он был вдвое моложе, он бы мог ее привлечь, но сейчас…

– Сейчас у меня была беседа с подрядчиками, – говорил Юдин, запивая пасту глотком розового вина. – Похоже, мой последний проект заморозят.

– Какой проект?

– Офисное здание на проспекте Вернадского, – Юдин на секунду сделал недовольное лицо, но выдохнул и сунул в рот вилку с пастой. Пережевал и проглотил. – Хороший проект! Я над ним долго работал, а они замораживают.

– Почему? – спросила Веерская совсем не прикасаясь к винограду.

– Они говорят, что инвестор столкнулся с временными финансовыми проблемами! – огрызнулся Юдин. – Черт побери! Я так и знал! Говорили мне, что бы не давал проект этой фирме, а я не послушал! Надо было мне выполнять заказ «Сибнефти». Надо было!

Виктор Владимирович Юдин был известным архитектором, по чьим проектам в Москве, Петербурге и ряде других городов (в том числе в Финляндии, Литве и даже Сирии) вот уже лет тридцать строились различные сооружения.

Около года назадгосподин Юдин познакомился с Веерской и принялся за ней отчаянно ухаживать, видимо надеясь, что она выйдет за него замуж. Поначалу Кристина Веерская отвечала на его ухаживания, но очень быстро он ей разонравился и наскучил. Только, занятый своими извечными проектами Виктор Владимирович Юдин не понимал или не хотел понимать очевидного факта.

Пенза

Восемь утра, а воздух уже разогрелся как в разгар лета. Птички заливались пением и юрко перелетали с ветки на ветку. Листья деревьев активно зеленели, молодая травка задорно топорщилась из земли, просыпались вездесущие одуванчики. Этой ночью Шмюльц спал мало. Только прикорнет где-нибудь на стеллажах с готовой продукцией, как его сотовый начинал трезвонить. Это упаковщик со второй линии зван его на помощь, Шмюльц открывал глаза, произносил несколько бранных слов в адрес приготовителя смеси, слезал со стеллажей и плелся на линию. На второй линии полночи шел брак. Шла неровность на полотне, а Шмюльц никак не мог настроить давление и температуру. Вроде бы настроит все чин-чинарем, пойдет ляжет отдыхать, а упаковщик опять звонит: «Петро, иди сюда, опять неровность!» Шмюльц приходил, опять настраивал, но опять шла неровность.

Другой бы на его месте остановил линию, да и он сам бы ее остановил, если бы не срочный заказ на утро. К восьми утра на складе должно быть сто тридцать упаковок «Монако». Так потихонечку набирались недостающие упаковки: пять панелей брак – одна хорошая. В конце концов, уже под утро Шмюльц остановил вторую линию, потому что брак достигал девяносто пяти процентов. Шмюльцу пришлось перенести рулон ламината «Монако» на третью линию и гнать «Монако» уже там, ради чего пришлось пожертвовать «Папирусом», хотя на него тоже был закал из Каменки. «Папирус» пусть делает Гусеницын, который сменит Шмюльца в восемь утра. Вот только Плотник будет немного, мягко выражаясь, нервничать.

– Это все из-за Антоновского! – сказал упаковщик со второй линии Гоша Лаймонайнен и Петр Шмюльц согласно подтвердил это. – Опять намесил говно! Опять мела набухал!

– Как всегда опять в чем-то ошибся! – Шмюльц почесал левую стопу. – Он говорит, что это приказ Плотника, но Плотник знает, что есть большой заказ на утро, он не мог приказать добавлять СТОЛЬКО мела. Это косяк Антоновского. Если Плотник узнает, он его уволит к чертовой матери…

– Да пускай! – Лаймонайнен достал пачку сигарет. – Антоновский рано или поздно все равно уволят. Думаешь Плотник не узнает, что Антоновский каждую ночь обкуривается своей вонючей травой? Рано или поздно все равно уволят.

– Знаю, – Шмюльц теперь почесал правую стопу. – Только мне бы не надо, чтобы Антоновского увольняли. Пусть еще поработает хотя бы недельку. Я ж с ним по утрам в свару режусь, он же обкуренный ни хера не соображает. Я у него за месяц уже три-шестьсот отжал. Еще бы недельку и до четырех подниму, а там пусть уходит. Только бабло пусть отдаст.

– Тогда тебе придеться его отмазывать утром, – сказал Гоша Лаймонайнен. – Возьмешь косяк на себя? Не ссышь?

Если признаться честно, то Шмюльц ссал. Перед Игорем Валентиновичем Плотниковым все ссали. А с другой стороны четыре тысячи от обкуренного Антоновского больше чем пятьсот рублей (или тысяча) штрафа за большое количество бракованного «Монако». Что бы избежать и того и другого Шмюльцу надо только одно – к утру сделать заказ. На третьей линии «Монако» пошло гораздо лучше, третья линии была в лучшем состоянии и могла гнать панели даже из таких безобразных смесях какие делает Антоновский.

Утром же, когда солнышко стало не на шутку припекать, Шмюльц отдал смену Гусеницыну (сделав-таки полный заказ и вернув на третью линию рулон «Папируса»), показался на глаза Серьезному, переоделся и стал ждать Антоновского, заодно попивая чаек со смородиновым ароматизатором. Однако Антоновский задерживался у себя на смесителе, возможно даже сев играть в свару с другим работником и Шмюльц, плюнув, пошел домой. Вся ночная бригада уже разошлась по домам и потому Петр Шмюльц покинул рабочие врата в гордом одиночестве. Он зашел в «Слоненок», купил две бутылки «Короны Лайм» и оприходовал одну по пути от магазина до остановки. Сев в салон маршрутки, он стал прислушиваться к своим ощущениям – пивной напиток растекся по крови и ему стало приятно. Да еще и солнышко светило прямо в глаза, птички чирикали… Хоть и конец апреля, а все ж уже лето, мать его! Скоро он приедет дамой, ополоснется и брякнется на новый полосатый диван отсыпаться. Хорошо!

Около часа ушло на дорогу. Дорога до района Южной Поляны (совсем рядом с Пензенской Кондитерской фабрикой) была с пересадкой, по пути Шмюльц начал трезветь и быстро внедрил в себя вторую бутылочку.

При подходе к своей старой как мир четырехэтажки он подумал чуть-чуть, огляделся по сторонам (нет ли поблизости кого-нибудь знакомого) и достал свой мобильник:

– Аллё, Гульшат, привет, моя лапочка, – замурлыкал он в трубку, – Че делаешь? Ничего? Телек смотришь? Сериальчик про твоих любимых врачей? А про кого? Про шпионов? Ясно. Ну че… Это самое… Ну ты днем свободна будешь? Я приду? Ага, хорошо, тогда я сейчас покемарю немножко и к обеду к тебе. Да. Чего взять по дороге? Чего? Какого сыра? Да… Ну и винца какого-нибудь, да? Ну хорошо, жди!

Еще не закончив говорить по телефону, Шмюльц обратил внимания, что у его подъезда, к которому он подходил стоит незнакомая девушка. Он подошел к подъезду, когда сотовый был уже убран в карман.

– Здравствуйте, господин Шмюльц, – поприветствовала девушка.

– Здравствуйте.

– Я звонила вам домой вчера вечером, но мне никто не ответил и мне пришлось дожидаться вас сейчас.

– Почему вам никто не ответил? – спросил Шмюльц. – Моя супруга должна была быть дома.

– Но я так и не дозвонилась. Простите, я не представилась, – девушка быстро достала из своей сумочки визитку и протянула ее Шмюльцу. – Меня зовут Майя Козочка, я радиоведущая и журналист интернет-издания «Жизнь в Пензе».

– Да? – очумел Шмюльц. – Вы журналист…

– Я бы хотела взять у вас небольшое интервью…

– Как? Интервью?

– Да, – Майя Козочка бойко кивнула. – Я могу вам задать несколько вопросов по поводу того случая на перекрестке, когда вы стали свидетелем трагедии на перекрестке?

Интервью…

Интервью!

ИНТЕРВЬЮ!!!

Петр Степанович Шмюльц не верил своим ушам! У НЕГО БЕРУТ ИНТЕРЬВЬЮ!!!

– Да! Конечно! Вы можете взять у меня интервью! Конечно! Я готов ответить на все вопросы!

Майя Козочка улыбнулась еще милее и достала из сумочки блокнотик и ручку. Она стояла так, что Шмюльцу было видно, как на каждой страничке блокнота был написан вопрос, только какой именно он прочесть не мог. Да это и не надо было, Козочка и так задавала их вслух.

– Скажите, Петр Степанович, что вы чувствовали, когда на ваших глазах погибла Александра Ильина?

В это мгновение Шмюльц узнал имя и фамилию той несчастной погибшей. До этого она значилась в его голове как «та девчонка на дороге».

Ну Шмюльц и рассказал Майе Козочке то, что должен был чувствовать человек в его тогдашней ситуации. Страх, кошмар и при этом ответственность перед погибшей девушкой. Дескать, уж очень он хотел помочь, даже сам чуть не упал под колеса, но все же не удалось ему. Ну не удалось ему, ну не удалось. Но он очень хотел, ведь он же человек, а не железяка какая-нибудь бездушная.

Он с удовольствием поведал Козочке, как шел по перекрестку, как толпа подталкивала его перейти перекресток на красный свет светофора и как он героически не поддавался этому. Высокомерно полуприкрыв глаза, он нравоучительно поругал народ за то, что все вокруг стали жестокосердечными и бездуховными. Майя Козочка с любопытством приподняв левую бровь, строчила в своем блокнотике. Она обладала техникой скорописания и вполне успевала за Петром Степановичем.

Перевернув страницу, она задала очередной вопрос:

– Скажите, а у вас есть автомобиль?

– Нет.

– Почему?

– Э… – вот тут Шмюльц замялся.

Всю жизнь он мечтал о том, что когда-нибудь сядет за руль, но он так и не получил заветные по молодости лет права. И проблема состояла даже не в том, что у него была дейтераномалия, то-есть разновидность дальтонизма, при которой отсутствовало восприятие цветов в красном и зелёном диапазоне. То, что ему все цвета спектра представляются только оттенками коричневого, жёлтого и синего знали только жена, дочь, отчим, два окулиста и главврач призывной комиссии. До сорока лет он был уверен, что у людей с таким отклонением как у него есть ограничения в получении водительских прав и по-этому, скрипя зубами, мог только мечтать о том, как обмануть медкомиссию. В восемнадцать лет призывная комиссия военкамата отдала ему военный билет именно по этой причине, и Шмюльц думал, что и с получением водительских прав возникнет подобная история, но с точностью до наоборот. То-есть водительские права ему не светят. Из-за этого у него никогда не было автомобиля. Но несколько лет назад он познакомился с мужчиной с этим же диагнозом и при этом всю жизнь управляющим собственной «Волгой». Оказалось, что дальтоники с таким видом дальтонизма, как у Шмюльца вполне можно иметь водительские права. Обрадованный Петр Степанович за месяц проштудировал учебник, выучил дорожные знаки, разметку, все что надо и побежал в водительскую школу. И встретился там с группой молодых людей, самому старшему из которых едва исполнилось четверть века. Шмюльца захлестнула облако стеснения и робости, быть здоровым дядькой среди стайки узкогрудой молодёжи ему было стыдно и он понуро ушел домой.

Больше о водительских правах он не думал. Многое, что Петр Степанович успел выучить по учебнику постепенно выветрилось из его памяти. Прожил без машины всю жизнь, привык к этому, приспособился и решил оставить все как есть, тем более что денег на приличный автомобиль у него не было, а на развалюхе он ездить не хотел и побаивался. Вообще-то у Шмюльца было много тайн личного характера, однако дейтеранопия была чуть ли не главная, это был большой комплекс от которого он не мог избавиться. Про свое отклонение он не собирался вообще никому говорить, тем более выставлять это напоказ всем читателям интернет-издания.