VIP PR

– Кошмар… – только и смогла вымолвить Кристина Веерская. Кровь отхлынула от ее загорелого на кубиском берегу лица. – О, Господи…

– Джиисус!!! – выдохнул Лоу и одним глотком выпил приторный чай.

– В таком случае, – громко и четко заговорил Анатолий Всеволодович Максименко, – я приношу свои извинения за мое поведение, выходящее за рамки приличия. Никто из нас не знал, какая трагедия постигла госпожу Тантанову и нами руководила лишь жажда мести. Вы тоже должны понять меня, Дмитрий Дмитриевич, мы с вами уже не первый раз судимся и, мягко говоря, недолюбливаем друг друга. Скажу откровенно – Алла Сергеева меня ненавидит и я нисколько не желал менять ее мнение обо мне.

– Понимаю, – кивнул Носов.

– Вот по-поэтому я немного погорячился. Тем не менее, наши взаимоотношения, как бы натянуты они ни были, не являются причиной желать Алле Сергеевне такой страшной вещи. Еще раз приношу извинения, – закончил адвокат.

– Может быть мы и конфликтуем с вашим изданием, – согласилась Веерская, – но не до такой степени, чтобы не пожелать Алле Сергеевне успешного преодоления недуга.

– Спасибо, – опять кивнул Носов, – я передам ей ваши слова. Теперь хотелось бы поговорить о деле. Насчет выплаты, – мужчина достал свежую салфетку. Кажется, волнение стало покидать его, голос у Носова вроде бы окреп, глазки не так бегают по сторонам. – Как вы поняли, Алла Сергеевна хочет отдать вам всю сумму, которую вы потребовали. Напомню, что мы говорим о сумме в один миллион рублей. Видите ли, когда она узнала о болезни, она долго думала и пересматривала свою жизнь. Взглянула на себя другими глазами. Вы понимаете? – трое гостей кивнули. – Она переосмыслила свою судьбу, она поняла, что некоторые ее поступки на должности главного редактора «Яркого Созвездия» были не очень достойными. Говоря прямо – поступки, как она выразилась – греховные.

Дмитрий Дмитриевич Носов отер лоб и виски. Перебрал какие-то бумажки на столе. Гости не торопили его, все сидели молча и нахмурив брови.

– Алла Сергеевна не хотела бы, – у Носова совсем пересохло во рту, и он по внутренней связи попросил секретаршу принести обычной воды. – Ей не хотелось бы… умирать, если, не дай Боже, это случиться, с таким грузом на душе как ваше, господа, проблема. Она ждала, когда вы, Кристина Андреевна, вернетесь со съемок на Кубе, чтобы решить с вами этот вопрос. О, вы бы видели, как плохо она себя чувствовала, как страдала! На ней лица не было, ходила сама не своя. Она поддалась депрессии.

От неудобства и неловкости Веерская потупила взгляд. Носов продолжа:

– Врачи ей говорили, что нужно немедленно лететь в Германию на химиотерапию, но Алла Сергеевна все тянула… Ждала, когда вы вернетесь.

Кристина вспомнила райскую жизнь на берегу Атлантического океана с длинноносым полукубинцем-полусевероамериканским индейцем Абеландо и ей стало совсем совестно перед Тантановой. Зашла девушка-секретарша и подала каждому по бутылочке негазированной воды и стаканчики.

– Но на днях ей сделали повторные анализы, – продолжал Носов, когда девушка-секретарша тихо прикрыла за собой дверь, забрав с собой не допитый остывший чай. – И, оказалось, что болезнь стремительно прогрессирует. Быстрее, чем думали врачи. Депрессия ослабила ее организм. И Алла Сергеевна была вынуждена немедленно улететь в Германию. Она не дождалась вас всего один-два дня.

– Ясно… – ответила Веерская. – Очень жаль, что все так получилось. Мы не знали… Я вернулась с Кубы как раз вчера, но если бы я знала, я могла бы прилететь еще три дня назад за свой счет. Просто я ждала завершения съемок, потому что перелет оплачивала киностудия.

– Мы все надеемся, что болезнь отступит, – произнес Носов и, налив полный стаканчик воды, жадно выпил. – Тогда Алла Сергеевна вернется и сразу же решит ваш вопрос. Но нужно подождать.

– Вы можете сказать хотя бы приблизительные сроки? – спросил Максименко.

– Возможно месяц. Возможно дольше. Речь может идти о нескольких месяцах и это в том случае, если болезнь будет отступать. Я точно не знаю. Никто не знает, как поведет себя болезнь после химиотерапии.

– Что есть будет, если произойти плохой конец? – спросил Лоу. – Мы должны иметь размышление и на этот исход дела.

Носов поднялся из-за стола и начал медленно прохаживаться по черно-белому кабинету. Заместитель Танталовой был щуплый и невысокий, едва ли его вес превышал шестьдесят килограммов.

– Тогда главредом издания стану я. – сказал он. – Все дела будут проходить через меня. Но я обещаю, что доведу дело Аллы Сергеевны до конца. Если она обещала выплатить миллион, то мы его выплатим, будьте спокойны. Это будет исполнением последней воли Аллы… Да, что я говорю, она же еще жива! – Дмитрий Дмитриевич выпил еще воды. – И опубликуем опровержение, и, будем думать над новой концепцией журнала… Если хотите знать мое мнение –Алла Сергеевна слишком окрасила «Яркое Созведие» в желтый цвет. Вы меня понимаете?

– Согласен, – кивнул Максименко. – Эта желтизна портит ваш имидж.

– Но об этом пока еще рановато. Сначала нужно будет подождать. Я надеюсь, Алла Сергеевна выкарабкается. Это такая трагедия… такая трагедия…

– Да уж… – согласилась Веерская. – Беда…

Пенза

Петр Степанович Шмюльц стал настоящим героем в своем цеху. Все жали ему руку, все улыбались, сверкая прогалами между зубов, все просили «отметить такое событие». Шмюльц купался в этой славе, он выпрямил спину, он часто беспричинно смеялся и в его голосе появилась какая-то интонация, которой до этого не было. Что-то такое неуловимое, но с нахальным оттенком. Не минуты у Шмюльца не было покоя, он по пятому разу пересказывал коллегам, что с ним происходило в Москве, как он снимался в программе и что он там говорил.

– А что, Петро, очко не играло? – спрашивал у него Санек Дачников, сидя на лавке под звездным небом и туша окурок о подошву. Ночью заметно похолодало, но тоже вышедший к коллегам оператор линий делал вид что ему все природные явления ни по чем. Снова сильно повеяло вонью от пивного завода. Одни говорили, что это запах солода, а другие – что хмеля.

– С чего это? – полуприкрыв глаза отвечал ему Шмюльц, впитывая завистливые взгляды рабочих, которые работать не хотели, а хотели только сидеть на лавочке и дружить со своим, теперь уже знаменитым коллегой. Сам их знаменитый коллега восседал на лавочке в самой серединке, тужился от сознания собственной славы, хлебал чужой чай и кушал чьи-то глазированные печенья. – Почему это у меня должно играть очко?

– Ну там… камеры… студия. Народ пялиться.

– Фи, чем напугал, – фыркнул Шмюльц и надгрыз печенье. – Я что ссыкун? Ну подумаешь – Борька Скшатусский! Такой же человек, как и все, только гонору много.

Пережевывая печенье и запивая его чаем, Шмюльц стал рассказывать коллегам как он чуть не дал в морду Скшатусскому за то, что тот слишком много трындит не по делу.

– Я ему говорю в рекламной паузе: «Слушай, Боря, замолчи, у меня от тебя уже голова болит. Дай теперь я скажу. А то я тебе сейчас язык в узелок завяжу, хер ты мне не щекотал!», – рассказывал Шмюльц. – Потом говорю: «Принесите мне грейпфрутовый фрэш, у вас тут душно!» Принесли. Спрашивают – чего еще желаете? Я говорю – коньячку и маслины! Принесли. Ну, в общем, я их там всех поставил по стойки смирно. Они вокруг меня чуть ли не хороводы водили, лишь бы я с передачи не ушел.

Эту нереальную историю Шмюльц повторял за ночь раза три и каждый раз добавлял к ней что-то новое. В последнем варианте этой байки Шмюльц уже разъезжал по столице на кремовом лимузине и курил кальян не только с Борисом Скшатусским, но и с Ксенией Собчак и одним именитым футбольным тренером австрийского происхождения. На счастье, Игорь Валентинович Плотников в эту смену не приезжал, иначе бы он показал Шмюльцу и Скшатусского, и кальян, и кремовый лимузин с грейпфрутовым фрэшем. Был бы тогда Шмюльцу полный «Оксюморон» по-плотниковски! Еще хорошо, что в эту смену работали только две линии из четырех, да и те шли без брака. Шмюльцу практически не пришлось работать, он только иногда обходил станки и проверял датчики.

Среди ночи, где-то в третьем часу, когда страсти по гражданину Шмюльца несколько поугасли и в его душе стала образовываться какая-то незаполненная пустота, ему пришол в голову запоздалый вопрос – не выпить-ли ему пива? Однако продуктовый магазин «Слоненок» распахнет свои двери не раньше чем через пять часов, поэтому, выгадав время, он рванулся из цеха, минул спящего охранника на проходной и рысцой поскакал в сторону одной из старых кирпичных пятиэтажек, где как он знал, в одной из квартир на последнем этаже живёт некто «Элка» у которой завсегда есть самогон. Через несколько минут товарищ Шмюльц возвратился в цех, согревая своим теплом две полторалитровые пластиковые бутылки с плещущейся в ней бесцветной жидкостью. Это было не пиво, но другого у «Элки» не бывало. Когда небо озарилось предутренней голубезной и по району зашастали голодные и невыспавшиеся местные собаки господин Шмюльц Петр Степанович, будучи в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения тряпичной куклой валялся на полу в раздевалке и мычал по-телячьи.

Очнулся он от того, что почувствовал холод в промежности. Он лежал в цеху прямо на пыльном полу, а мимо него проходили рабочие ночной смены и таскали готовые пачки с панелями. Рабочие сами были с сильного бодуна, они пили вместе со Шмюльцем, только он больше всех. Он лежал на бетоне со спущенными штанами и разутый. Шмюльц подрыгал ручками-ножками, что-то пролепетал и проходящий мимо коллега склонился над ним, помог ему встать и отвести в раздевалку. Что-то Шмюльцу было не хорошо.

За окном цеха светало.

Москва

В павильоне, где снималась сцена было многолюдно, суетно и беспорядочно. Впрочем, как и всегда. Режиссер что-то обговаривал с операторами и ассистентами, декораторы наводили последний марафет на съемочной площадке, осветители настраивали свет, помощники разматывали всякие шнуры и провода. Съемки дублей начнутся, когда гримеры нарисуют лицо королю Багамских островов. Актер, играющий этого короля активно потел в жарком павильоне и его грим «тек и плыл». Пудры на него уходило, наверное, больше чем на всех актеров вместе взятых. В помещении стояла духота посильнее, чем в знойный полдень на берегу солнечной Кубы. Там, по крайней мере был ветерок, тут же даже просто дышать было трудно, особенно Веерской, чью талию сжимал плотный корсет.

В стороне от декораций Кристина Веерская повторяла поклоны. Сейчас будет сниматься эпизод, когда главный герой-пират будет знакомиться с дочерью короля Багам. Дочь короля Багам играет Веерская. Она уже была одета в дорогущий шикарнейший наряд, на ней был пышный парик, лицо загримировано соответствующим образом. На левой щечке прилеплена мушка.

– Давай еще раз повторим поклоны, – говорил ей консультант по фамилии Умнов. Он показывал актерам как надо правильно держаться перед камерой, как правильно стоять, ходить, кланяться, целовать ручки, махать веером, поправлять чулочки и тому подобное. – Вот смотрите на меня и повторяйте. Правую пяточку к левому носочку…

Умнов встал в элегантную позу для высокопоставленной дамы восемнадцатого века, чуть присел, отвел левую руку немного назад, а правую приподнял. Так Кристина должна подать ручку для поцелую главному герою. Веерская постаралась повторить. Вроде бы получается, но Умнову не нравилось, как она держит спину. Он требовал, чтобы ей затянули корсет потуже, но она наотрез отказывалась. Ей и без того было сложно дышать и совершенно невозможно было двигать спиной.

Она повторяла за Умновым раз за разом и уже практически добилась желаемого результата. Только наблюдая за консультантом ей почему-то становилось все смешнее и смешнее. Делая элегантные женственные телодвижения Умнов был меньше всего похож на мужчину. Веерская представила его в пышном платье с мушкой на щеке. Пожалуй, он подошел бы на ее роль даже лучше ее самой.

Неподалеку стоял и беседовал с кем-то из съемочной бригады агент Веерской – Клиффорд Лоу. Он почти не интересовался ни Умновым, ни поклонами, ни вообще процессом съемок, он знал свою подопечную лучше всех и не волновался о результате, он знал, что Веерская справится, что все будет хорошо. И нечего суетиться из-за каких-то там поклонов и продуктивнее провести переговоры с кем-то существенным. Возможно, человек с которым беседовал Лоу, был продюсером или сценаристом, или еще кем-то, переговоры с кем могли бы привести к возможному дальнейшему творческому росту Кристины как актрисы.

Следя за Умновым Веерская и еще две актрисы повторяли поклоны. С корсетом это было непривычно, но актрисы старалась как могла, искоса поглядывая на элегантного пухляша-американца Лоу. Тот прервал разговор с собеседником и приложился к позвонившему телефону. Его лицо стало меняться. По мере того, как Клиффорд Гаррисон Лоу получал информацию, его глаза засияли радостным огоньком, пухлые щечки окрасил легкий румянец, губы растянулись в улыбке. Он закивал и завертелся на месте, активно тряся руками и животиком. Убрав телефон и извинившись перед собеседником мистер Лоу подошел прямо к репетирующим поклоны актрисам. Не обращая внимания на всполошившегося Умнова, американец приблизился прямо к Веерской и шепнул ей на ухо:

– Звонил Нософф, – произнес он. – Хороший весть! Вчера Тантанова вернулась в Москву, все прошло успешно. Завтра же Тантанова займется деньгами.

– Правда? – воскликнула Веерская. – Это здорово, Клифф! Здорово!

– Да! Хороший весть! Нософф сказать, что деньги нам переведут на счет буквально на днях. Но если есть желание, ты имеешь волю взять кешем. Наличными.

– Я думаю лучше будет на счет, – ответила Веерская.

– Согласен.

– То-есть деньги нам поступят в течении нескольких дней? Я правильно поняла?

– Так говорить Нософф. Он это обещает.

– Отлично! – от радости Веерская чмокнула своего продюсера в лоб, оставив на его челе яркий след губной помады. – Позвони Максименко, пусть порадуется! Впрочем, я сама сейчас позвоню! И вот что еще! Сегодня вечером мы все втроем идет отмечать это в ресторан!

– Но Крэстиночка… Мы еще не получить деньги…

– А уж когда получим – вообще загуляем! – засмеялась Веерская.

Пенза

Последующие три дня для Шмюльца были полностью загружены. У него совсем не было свободной минуты, он был сильно занят. Он пил. Он пил со всеми – с друзьями, со знакомыми, с появившимися родственниками о существовании которых он не помнил, просто с незнакомыми лицами разного рода деятельности. Пил на работе, в барах, на дворовых лавочках, на квартирах, в автомобилях. Трое суток слились в одно нескончаемое попоище, прерываемое только на сонное забытьё. Вроде и пить-то ему больше не хотелось, вроде и тошнило уже от одного вида спиртного, но появлялся кто-то с кем он еще не пил и ему приходилось пить снова и снова.

Утром 20 июня на третьи сутки безпощадного запоя он кое-как приплелся на работу. Пошатываясь от дурноты он смотрел на станки, на датчики, на рабочих и не совсем понимал что нужно делать. Похмельные мучения продолжались целый день. Хорошо, что Плотников приехал уже вечером, в девятом часу (иногда он мог приехать в совершенно непредвиденное время, даже глубокой ночью) и не видел состояния Шмюльца. К тому времени Шмюльц еле жил. Он поднялся к Плотникову в кабинет и пожаловался ему, что, мол, сильно чем-то траванулся и просит отпустить его с работы. Как это ни странно шеф не отказал. Видимо голова Плотникова была занята чем-то другим и он не стал пытать Шмюльца расспросами и даже не возопил: «А кто вместо тебя, долбоящер, будет линии держать? Может я? Может Господь Бог на небесах!?»

Выйдя из ворот под тихий синий закат Шмюльц первым делом направился в виноводочный отдел магазина «Слоненок». Купил две бутылки крепкого пива. Одну оприходовал прямо за углом, вторую на остановке, пока дожидался маршрутку. Крепкое пиво подействовало на Петра Степановича. Настроение улучшилось, тонус поднялся, глаза заискрились. Сидя в неудобном маршруточном кресле, он кое-что придумал. Он не поедет домой, как мечтал об этом весь день. Он поедет в другое место. Достав свой мобильник, он позвонил своей дочери Алене и попросил ее приехать на улицу Московскую. Сам он проявился в назначенном место первым и, ожидая свою дочь в ближайшем магазинчике купил четвертушку водочки, которую тут же и благополучно выпил, закусив купленным в этом же магазине шоколадным батончиком.

Приехавшая Алена оказалась тоже под градусом (как всегда). Но Шмюльц не стал ее ругать, наоборот, он крепко обнял ее, даже расцеловал в обе щеки и лоб. Они как-то нашли общий язык, ведь пьяный пьяного всегда поймет даже без слов.

– А че ты меня позвал-то? – спросила Алена у отца.

– Пойдем в «Эверест»!

– «Эверест»? Там сейчас мама.

– Да, она там! Вот к ней и пойдем!

– Ты уверен? Может не стоит?

Но Шмюльц уже взял дочь за руку и повел в кафе-бар «Эверест», что располагался на Московской, не далеко от того места, где они стояли сейчас.

– Сейчас, дочка, мамка нас обслужит! – улыбался Шмюльц, шагая с Аленой в питейное заведение, – Отметим все вместе мою славу! Здорово я придумал?

– Бать, ты выпил. Матери не понравиться.

– Ну знаешь… ты тоже выпила. Но о матери ты ведь не думала. Идем!

В «Эвересте» в этот день было многолюдно, в основном тусовалась молодежь, которой нечем было заняться. Алена в подобных местах была как своя среди своих (только «Эверест» по понятной причине она обходила стороной), а вот Петр Степанович выделялся из толпы непритязательной одежонкой, усами и возрастом. В баре было шумно, весело, суетно. Все столики были заняты, танцпол забит до отказа. Шмюльц, держа дочь за руку, подошел к стойке и с трудом водрузил свой зад на высокий круглый барный стул. Подобрав ноги на специальную перекладину он выставил напоказ перед всеми девушками и парнями свои нехорошие носки, виднеющиеся из старых поношенных туфель и «копилку» между приспустившимися джинсами и копчиком.

– Ну что тебе заказать? – забывшись, спросил он у своей дочери так, будто она была не дочь ему, а любимая девушка. Она попросила пива. Шмюльц заказал себе коньячку и стал глазами искать свою супругу. Она должна была быть где-то тут, среди официанток в бело-синей униформе.

Коньяк был опрокинут в желудок одним глотком, пиво у Алены тоже не заставило себя долго ждать. Шмюльц заказал еще рюмашку и недорогой салатик. Бармен налил, Шмюльц взял и не дожидаясь салатика, поднес его к губам…

Сильный хлопок по спине прервал его питие и он подавился.

– Ты какого дьявола тут делаешь?! – услышал он голос своей жены. Опасливо повернувшись, он увидел, что она стоит прямо за его спиной, поставив руки на пояс. Такая позиция рук не предвещала для Петра Степановича ничего хорошего, уж кто-кто, а он это знал наверняка.

– Мы с Аленой пришли к тебе! Решили немного рассла…

– Ты и дочь с собой привел? – Маргарита Шмюльц готова была выцарапать глаза супругу. Наверное, только большое скопление людей вокруг сдерживало ее от этого. – Ты рехнулся? Где она?

– Здесь, вот рядом со мной… – Шмюльц поставил не выпитую рюмку коньяка на стойку и обернулся туда, где сидела его дочь. Только что сидевшая рядом с ним Алена бесследно исчезла. Высокий круглый барный стул еще сохранил тепло ее попы. – Убежала, гадина! А пиво-то успела выпить. Слушай, Рит, ну чего ты распсиховалась, я немного посижу тут.

– Тебе уже хватит пить, Петя! Иди домой немедленно!

– Ну Рит, ну…

– Я не буду тебя обслуживать! Слушай, Петь, иди домой по-хорошему. Не позорь меня.

– Это я тебя позорю? – вдруг возмутился Шмюльц. Последние слова обидели и разозлили его до глубины души. – Я позорю тебя? Да это ты меня позоришь!

– Чего?

– Чего слышала! – Шмюльц, забыв о коньяке, слез с барного стула и так же решительно встал перед Маргаритой, как она стояла перед ним. – Да кто ты такая? Официантка! Какая-то простая официантка! Мне не нужна официантка! Это раньше я терпел, но больше я этого не желаю! Да я в Пензе звезда, меня все знают, поняла! Да любая будет рада со мной перетрахаться!

Далее последовала тирада по поводу того, что, мол, он звезда, он знаменит, что он известен, что он с Скшатусским дружит и о нем скоро заговорят по всей России, а она пусть даже и не думает, что сможет командовать им. Что, мол, никто, и уж тем более какая-то заштатная официантка, не вправе запрещать ему делать то, что он хочет. Что, мол, он мужик, что у него есть яйца и принципы, что он может дать в зубы любому и ему за это ничего не будет, потому, что ко всему прочему, он еще и звезда и так далее, и так далее, и так далее. Петр Степанович Шмюльц повторил слово «звезда» тринадцать раз.

Маргарита сначала пыталась выдворить своего супруга сама, но он не поддавался. Он с туповатым упорством настаивал на том, что она не имеет права.

– Не трогай меня, дура! – ругал он жену. – Ты должна быть на седьмом небе от счастья.

– Это от чего?

– Да от того, что у тебя такой муж как я! Другая бы на твоем месте…

– Уходи, алкаш!

На помощь к Маргарите подоспели охранники заведения. Петр Шмюльц начал было и перед ними выёживаться и проявлять свою пьяную натуру, но на охранников это, отчего-то, не произвело впечатления. Они, не церемонясь, взяли его под белые рученьки и выставили на улицу, пригрозив, что если он не успокоиться, то тут недалеко расположено здание УВД, в обезьяннике которого, пожалуй, найдется одно свободное место для «звезды» мирового масштаба.

Оказавшись на улице, под стемневшим небом, Шмюльц расстроился и обиделся на весь мир. Как они могут так себя вести? Он кто им? Тряпка? Дурак? Что он им сделал плохого? Жену он никогда не бил и ни к чему насильно не принуждал. Дочери тоже все прощал. Наверное, слишком много он ей прощал. Он избаловал ее. Вот простой ответ! Он их обеих избаловал и теперь они, сидя у него на шее, погоняют им как хотят. Его дочь ни в грош его не ценит и не уважает, жена делает что хочет, пропадает где-то целыми ночами и совсем не стремиться к тому, чтобы нравиться своему мужу. Нет, она весьма привлекательная, она умеет себя красиво одеть, она знает, что такое стиль и хорошие манеры. Но Шмюльцу казалось, что все это она делает для кого угодно, но только не для него. Словно хочет понравиться кому-то, привлечь кого-то. Старается для другого!

Да они все скоро узнают с кем имели дело! Суки они все драные! Шваль драная!

Он стоял посреди центральной улицы города Пензы – улице Московской. Улица Московская была пешеходной и проезд автотранспорта по ней был запрещен. Вечерний народ здесь преспокойно гулял, посещая многочисленные кафе и магазины, беседуя о поэзии, любуясь брусчаткой и услаждая взор настенным мозаичным панно «Кандиевское восстание». Господин Шмюльц сунул руки поглубже в карманы брюк и, ссутулившись, побрел вверх по Московской в сторону Спасского кафедрального собора. Навстречу шла беззаботная молодежь, семейные и влюбленные пары. Недалеко запоздалый уличный музыкант играл на банджо. Никому дела не было до Шмюльца, никто на него и не смотрел.

Петр Степанович сжал губы. У него кончалось терпение, надо было что-то делать со своей семьей. Иначе эти девочки рано или поздно вконец оборзеют и выгонят его на улицу. Убедить их может только грубая мужская сила. «Всыпать им надо! – решил про себя Шмюльц. – Обеим! Чтоб поняли кто главный в семье!»

– Эй, братан! Погоди!

Шмюльц остановился. На Московской, не смотря на уже поздний час было достаточно много народа, но он почему-то понял, что это окликнули именно его. Он обернулся и молча подождал когда некий субъект догонит его. Человек был в черной майке с логотипом модной спортивной фирмы и в белых бриджах. Он быстро подходил к Шмюльцу догоняя его из бара «Эверест». На ходу незнакомец докурил сигаретку и стрельнул окурком в сторону.

– Братан, выпить хочешь? – спросил он.

– Нет, – твердо ответил Шмюльц.

– Ну может по соточке? За мой счет.

Шмюльц внимательней взглянул на незнакомца. С какой стати тот предлагает ему выпить? Это не спроста. Возможно, он узнал Шмюльца. Все равно у него не было желания опять пить, наоборот он хотел как можно быстрее протрезветь.

– Нет, друган, – ответил он незнакомцу в белых бриджах. – Извини, сейчас не могу. Свою норму на сегодня я внедрил.

– Ну и правильно, – согласился с ним человек и положил ему руку на плечо. – Слушай, земляк, я вот что хочу тебе сказать – ты следи за своей женой. Это я тебе как другу говорю.

– Что? – не понял Шмюльц.

– Я не хочу вмешиваться в твою личную жизнь, но я помочь тебе хочу, – продолжал незнакомец. – Почаще приходи в «Эверест», земляк. Видишь, что случилось когда ты пришел. Скандал.

– Это не ваше дело…

– Не моё, – согласился парень. – Я же хочу наладить ваши с Риткой отношения. Ты думаешь от чего Ритка скандалить начала? От того что ты выпил лишнего? Ничего подобного. Мой тебе совет – проверь свою жену.