Настенька

– Вот это да! – ошарашено выдохнула я.

Я уже собиралась спросить, как он это сделал, но он лишь качнул головой в сторону двери:

– Гость к тебе, хозяюшка.

И в самом деле, не прошло и нескольких секунд, как в избу вошла разрумяненная от мороза Матрёна.

– Ну как ты тут, Настенька? – деловито окинула взглядом меня и всё вокруг Матрёна.

От увиденного лицо её просияло, и она, улыбнувшись обрадовано, закивала:

– Вижу, что хорошо. Коза подоена и накормлена, изба выметена, печь затоплена. О, да и самоварчик подоспел как раз, – одобрительно потерла женщина свои ладошки.

– Проходи, раздевайся, – улыбнулась я подруге, – Чайку горяченького выпьем.

– Чего? – не поняла моей последней фразы Матрёна.

Я махнула рукой и пояснила:

– Говорю, что сбор травяной только что заварила. Выпей горячего, отогрейся с мороза.

– Аааа, – понятливо закивала женщина и умелым движением скинула на ближайшую лавку свой тулуп и платок.

Пока Матрёна усаживалась и наливала себе отвар, я опасливо пошарила глазами по избе в поисках Казимира. Вот кто значит мне все дела домашние переделал, и животных покормил, и в избе прибрал, и воды натаскал, да и дров наколол. А с виду такой маленький мужичонка, а сила в нем значит богатырская. Хотя, о чём это я? Не руками же он всё это делал, а магией какой-то своей, ворожбой. Н-да, мал золотник, да дорог.

– Чего закручинилась, Настенька? – нарушила мои размышления подруга.

– Да так, – уныло вздохнула я, – Вот думаю, как дальше жить? На что?

Женщина нахмурилась:

– Тебе б замуж выйти, да кто ж возьмёт?

Откуда-то из-за угла печи раздалось хмыканье домового, и я опасливо покосилась в ту сторону, боясь, что его может услышать или увидеть Матрёна. Но вспомнив вчерашние слова Казимира о том, что простой человек нечисть увидеть не может, я немного успокоилась.

Женщина покачала головой, а затем кивнула каким-то своим мыслям.

– Хотя, – уже боле бодрым голосом проговорила она, – Время то у тебя ещё полно. Люди попривыкнут, да позабудут. Глянь только, какое у тебя лицо чистое да ровное. Мяса нарастишь, совсем красавицей станешь. Жаль, приданого маловато, но зато свой дом, какой никакой, есть у тебя. А там глядишь, парень какой-нибудь приглянется. Вон у Трифана, старосты нашего, двое парней. Старший Ванька двадцати годов уж, всё никак не остепенится охломон, а младший Никитка твой ровесник. Чем не женихи?

Я напрягла память и, вспоминая двух оболтусов, что видела у старосты в доме, от души рассмеялась:

– Это те двое, один из которых сразу ведьмой обозвал, а второй крестился, как от сатаны?

От моих слов женщина скривилась и укоризненно покачала головой на мои грубые слова.

– Ладно, с женихами потом разбираться будем, если таковые сыщутся, – снова уныло хмыкнула я, – Ты лучше подскажи мне, Матрёна, как жить дальше? Ведь я ровным счётом ничего не умею.

И словно в подтверждение моих слов женщина перевела свой взгляд с моих нежных аккуратных детских рук на свои грубые натруженные ладони с мозолями и ссадинами. Лицо женщины побледнело, но она быстро овладела собой.

– Главное до весны дожить, – встрепенулась Матрёна, – А пока прясть можешь, козу же тебе староста вернул. Вот и чеши шерсть, да пряжу делай. Валять войлок можешь. Рукоделием займись, мать твоя была та ещё мастерица, не чета многим. А там и лето придёт, покос будет, травы, да сборы полезные собирай, да в мешочки складывай. Бабка твоя травницей была отменной.

– А она дело говорит, – послышалось тихое бормотание домового, и я испуганно заозиралась по сторонам.

– Ладно, пойду к себе, а то Макар сердиться будет. Да и Митьку кормить пора, – засобиралась женщина, а потом как будто бы что-то вспомнив, добавила, – Я чего приходила-то…, баню сегодня топить собираемся. Так и ты приходи, отмоешься хоть.

Дверь с противным скрипом закрылась, и я, снова оставшись одна, призадумалась. А ведь и правда, надо бы хорошенько вымыться, смыть с себя и запах, и воспоминания о кладбище. От этих мыслей я снова неприятно поёжилась. Решено, в баню к Матрёне я обязательно пойду. А пока…

– Казимир! – позвала я своего домового.

И он тут же оказался передо мной, словно выпрыгнувший чёрт из табакерки.

– Тьфу ты нечисть, напугал, – пробухтела я, – Нельзя же так людей пугать, ведь можно же по-человечески.

На мои слова домовой лишь ухмыльнулся и покачал головой:

– Так нет здесь людей-то, навьюшка, – а потом, увидев мой рассерженный взгляд, торопливо добавил, – Чего звала, хозяйка?

– Отпирай сундуки Казимир, приданое потрошить будем, – кровожадно улыбнулась я.

Надо было видеть лицо домового, когда я заявила, что на этой перине собираюсь спать. Домовой чуть ли не зубами вцепился в сундук, не давая мне его открыть.

– Что ж такое делается-то? Так и помиру пойти не долго, – причитал мужичок, когда я всё-таки смогла оторвать его от сундука и вытащить оттуда перину.

– Да успокойся, Казимир! Сам же говорил, что ведьма я. Так кто ж на такой женится? Для кого беречь? А я хоть спать буду с удобством. Так что давай не вредничай.

Перина и одно стёганое одеяло всё-таки были мной отвоёваны и с достоинством водружены на печь. Туда же следом отправилась и мягкая подушечка, набитая лебяжьим пухом, и чистое льняное бельё.

Я перешла к другим сундукам и начала вытаскивать все мужские вещи, что хранились там.

– Как думаешь, Казимир, смогу я всё это продать или обменять?

– Ах, батюшки мои, – вновь услышала я его причитания, – Ведьма проклятая, что удумала, весь дом по ветру пустит.

Я на его ругань лишь тихо рассмеялась, продолжая методично откладывать в сторону то, что по моему мнению мне никак не пригодится.

Следующим шагом было разобраться с проклятущей дверью, что так мерзко скрипела и тем самым ужасно действовала мне на нервы.

– А скажи-ка мне, Казимир, – снова обратилась я к своему домовому, – Чем бы смазать дверь, чтобы она не издавала этот жуткий звук каждый раз, когда я вздумаю её открыть.

– Дёгтем, – коротко ответил обиженный мужичонка, – Только у нас его нет.

– Ну и где его достать? – нетерпеливо уставилась я на него.

– К кузнецу иди, к Даниле, у него возьмёшь, – снова недовольно ответил мне домовик.

– О! Точно! – подпрыгнула я от пришедшей мне в голову идеи и, расстелив на столе небольшую скатёрку, я сгребла туда все свои тупые ножи.

На вопросительный взгляд Казимира, я быстро пояснила:

– Попрошу наточить. А то такими ножами захочешь не зарежешься, – коротко бросила я, заматывая на шее пуховый платок и плотнее запахивая тулупчик.

– Вот ведь, – вскинул руками домовой, и когда я уже выскочила в сени, прокричал мне вслед, – Хоть знаешь куда идти-то?

– Так куда идти? – обернулась я с хулиганистой улыбкой на лице.

– На другую сторону села, ближе к реке, там не ошибёшься, кузню сразу увидишь, – раздраженно прокричал мне мужичок, а потом, увидев, как я уже выбежала на улицу, добавил, – Вот ведь девка, одним словом, ведьма.

Солнце ещё не село, и я, воспользовавшись возможностью, решила ещё раз разглядеть село и расположение домов как можно чётче. Изба моя была по нашей улице последней и находилась на самой окраине. За невысокой изгородью уже начинался лес, к которому вела просёлочная дорога и уходила глубоко в самую чащобу. Что было там, в этом лесу, и куда вела эта ухабистая дорожка, я решила уточнить у своего домового потом. Сейчас же меня интересовало само село, и в частности дом кузнеца. Я торопливо развернулась и пошла по утоптанной тропинке в центр деревни. Как идти к дому старосты, я помнила хорошо и дошла без особого труда, а вот куда идти дальше, я не знала.

Покрутив головой в разные стороны, я зажмурилась и вдохнула полной грудью свежесть морозного воздуха. Зачерпнув полную ладошку снега, я поднесла его ко рту и слизнула пушистую прохладу. Снег на вкус показался мне сладковатым и освежающим. Вкусно. Слизнув языком прилипшие к губам снежинки, я принялась внимательно изучать холодные хрусталики на своей ладони. И всё-таки странный какой-то здесь снег. Он совершенно не таял у меня на руках и не обжигал холодом. Аномалия какая-то.

Так куда же идти? Я решила довериться интуиции и без колебаний повернула направо. И не прогадала. Уже через полтора десятка домов мой взгляд заметил кузню. Ну, во всяком случае, это сооружение не напоминало обычный жилой дом. А большая каменная труба, извергающая клубы черного дыма, и звонкий звук ударов молота, разносившийся на всю округу, указывали именно на то, что это и есть кузня.

Подойдя ближе, я обнаружила, что дверь не заперта, и даже немного приоткрыта. Из помещения помимо громкого звука ударов о наковальню доносились ещё какие-то голоса, один из которых был явно женским.

– Данилушка, так что ответишь мне? Придёшь? – заливался соловьём девичий голосочек.

– Шла бы ты домой, Любаша, а то отец хватится и осерчает, – не без раздражения ответил чей-то низкий зычный голос.

Вау, вот это тембр. От звука этого голоса прям веяло мужской силой. И мне ужасно захотелось посмотреть, кому же он принадлежал.

И только я собралась открыть дверь и войти внутрь, как мне этой же дверью прилетело прямо в лоб. От неожиданности я повалилась на снег и схватилась за голову.

– Уййй, – потерла я ушибленное место.

– Чего встала у самых дверей, юродивая! – с ненавистью бросила мне выскочившая наружу девушка и торопливо пошла прочь, не оглядываясь.

– Вот ведь! – со злостью выпалила я, а сама была вынуждена признать, что моя вина в случившемся тоже есть. Короче, сама виновата, не надо было под дверями стоять, да подслушивать.

Дверь распахнулась, и мой взгляд упёрся в большие меховые сапоги. Потом он заскользил вверх по ровным длинным ногам, задержался на толстом кожаном поясе, переместился на мощную широкую грудь и руки, огромные мускулы которых поигрывали через тонкую ткань рубахи. По загорелой коже шеи стекла струйка пота, и я не удержалась и проследила за ней взглядом, разглядев, как красиво вырез рубахи открывает часть бронзовой кожи на груди и шее, где на тонком кожаном шнурке висел простой медный крестик.

Затаив дыхание, я робко подняла свои глаза к лицу незнакомца и замерла в восхищении. Вот это образец! Ну, это просто богатырь какой-то, Илья Муромец! С широкого, красивого и немного румяного лица, из-под густых бровей на меня смотрели внимательные светло-карие глаза, а губы растянулись в доброй улыбке, открывая ровный ряд белых зубов. Средней длины русые волосы чуть вились и были подхвачены простым кожаным шнурком.

Обалдеть просто! Вот это экземпляр! Я изумленно разглядывала стоявшего передо мной мужчину, ну или парня, хотя определить его возраст я никак не могла. Наверное, всё-таки молодой мужчина, возраста примерно двадцати восьми или тридцати лет. Его рост был наверное метра под два, ну или около того, но точно не меньше ста девяноста сантиметров. В нём чувствовалась какая-то сила, даже мощь, но в то же время доброта и простота. Одним словом русский витязь, богатырь! И откуда такие берутся?

Вспомнив, наконец, зачем сюда пришла, я быстро поднялась на ноги и торопливо сунула кузнецу в руки свой сверток.

– Данила, да? – поинтересовалась я, стараясь не пялиться на мужчину.

– Ну? – с усмешкой ответил парень.

– Мне бы ножи поточить, а то притупились совсем. Не поможешь?

Кузнец молча повернулся и вошел в кузню, попутно разворачивая мой узелок, и рассматривая тупые с зазубринами лезвия.

В помещении было жарко. Да это и не удивительно, ведь большую часть здания занимала огромная печь с широкой жаровней. На стенах висели различные металлические приспособления и инструменты, на полу у печи лежала куча только что выкованных подков.

Пока я разглядывала обстановку и различный инструмент, кузнец раскрутил большое каменное кольцо и принялся точить мои ножи.

– Мне бы ещё дегтя немного, – вспомнила я основную причину своего прихода, – И кстати, тебе ничего из мужских вещей не требуется? – поинтересовалась я, хотя тут же поняла, что всё то, что было мною отложено на обмен или продажу, этому мужчине будет явно не по размеру.

Вновь робко покосившись на кузнеца, я снова отметила его высокий рост и стать, и невольно залюбовалась этим образчиком мужской силы.

Закончив точить мои ножи, кузнец порылся на полке с маленькими глиняными горшками и, выудив один, зачерпнул длинным металлическим скребком что-то вязкое и черное из бочки, что стояла у самого входа.

Протянув мне маленький горшочек, кузнец с интересом окинул меня взглядом и произнёс:

– Одёжа твоих родичей мне не по размеру будет. Старосте снеси. Думаю, он заберёт, – проговорил он глубоким зычным голосом, а потом добавил, – Трифан денег не даст, но ты обменяй на зерно, лён или мех.

Затем он неожиданно резко приблизился и чуть наклонился к моему лицу. Я от неожиданности отшатнулась к стене и вжалась в неё всем телом.

– Вот смотрю я на тебя, Настёна, и не узнаю, – покачал он головой, внимательно вглядываясь в моё лицо. В его взгляде отчётливо читалась доброта, забота, а ещё заметная доля тревоги.

– И ведешь ты себя не так, и говоришь по-другому, словно не ты это. Чужая ты какая-то, – вновь проговорил кузнец, всматриваясь в мои глаза, – И глаза такие холодные.

От услышанных слов я медленно сглотнула.

– Не помню я ничего, – заикаясь, начала я оправдываться, – Помню только, как в гробу очнулась. А до этого ничегошеньки вспомнить не могу, ни кто я, ни где жила, ни кто моя семья.

Кузнец отодвинулся и тяжело вздохнул.

– На всё воля Божья, вспомнишь ещё, – произнес он сочувственно и развернулся к жаровне, – Домой беги, темнеет уже.

Говорить дважды не пришлось. Схватив свои наточенные ножи и быстро замотав их в скатёрку, я сунула в карман тулупа горшочек со смолой, то есть с дёгтем, и выскочила на улицу.

В избе меня встречал нахмуренный домовой.

– У меня к тебе просьба, Казимир, – обратилась я к насупленному мужичку, – Ты посчитай пожалуйста, что в доме есть, чего нет. Крупа, зерно, овощи, масло, может ещё что для хозяйства нужно. Я завтра к старосте пойду, вещи отца и братьев отнесу на продажу или обмен. Да не дуйся ты так. Сам посуди, нам с тобой выжить как-то надо. Денег нет у меня, продуктов тоже. А вещи эти всё равно без дела лежат, моль только плодят.

– Ладно, пёс с тобой, – ругнулся домовик, но потом сам испугался собственной смелости. Он в ужасе прикрыл ладошкой рот и испуганно уставился на меня.

– О! точно! – рассмеялась я на его слова, – Может нам собаку завести? Чтоб дом и двор охраняла.

– Никто в избу не полезет, не бойся, хозяюшка, – успокоившись, проговорил домовой, видя, что я не рассердилась, – Я отвод глаз наложил, да отворот от ворот.

– Да? А что ж тогда в первую мою ночь меня тут чуть не растерзали местные? Что-то твой отворот не сильно помог, когда они чуть дверь с петель не сорвали, так в дом ломились, – выпалила ему я.

– Так я же не ворожил ещё, я же только вчера вернулся. А отвод я ночью наложил, так что будь спокойна.

– Хм, посмотрим, – скептически хмыкнула я и начала приготавливать чистые вещи, которые одену после бани у Матрёны.

Семья подруги встретила меня теплыми улыбками.

– Ну что, сейчас мыться пойдешь, или опосля, когда я своих оборванцев намою? – с порога спросила меня женщина, и я заметила её усталый вымотанный взгляд.

– Опосля, – повторила я смешное устаревшее выражение, – Давай-ка я тебе помогу младших отмыть.

Баня представляла собой низенькое рубленное сооружение, утепленное мхом, внутри сплошь покрытое сажей. Ё-маё, настоящая баня по-чёрному. Технология растопки такой бани была простой. Внутри находился самый обыкновенный очаг, ничем не огороженный, на котором грелся большой котёл. Дым, сажа и прочие продукты горения через трубу не выходили, так как печь её не имела, поэтому большая их часть оседала на стенках и других поверхностях бани. Рядом с котлом располагалась небольшая каменка. Когда баня была уже хорошо протоплена и прогрета, она немного проветривалась, видимо для того чтобы большая часть угарного газа покинула помещение, а затем плотно закрывалась, чтобы нагретые камни и брёвна отдали своё тепло. И вот только после всех этих процедур в саму баню вносились лавки, и можно было уже мыться. Главное, не прикасаться к стенам и другим поверхностям, иначе… Одним словом, когда мы с Матрёной намыли и одели всех троих её детишек, я была похожа на трубочиста. Но надо отметить, что первыми в жарко натопленную баню шли мыться мужчины, а уж после них дети и женщины. Затем наступил и мой черед мыться, и я очень старалась ни к чему не прикасаться.

Средства гигиены, а точнее их полное отсутствие, это вообще отдельная история. Вместо мыла здесь использовался щёлок, которым мылось всё: тело, волосы, посуда. Короче, универсальное такое средство, изготовленное из натуральной древесной золы. Быстро и просто. Золу просеивали, заливали водой и доводили до кипения. Затем давали остыть и хорошенько отстояться. Образовавшаяся на поверхности прозрачная жидкость и была щёлоком, который в дальнейшем и применялось как универсальное моющее средство. В качестве мочалки использовалось липовое лыко. Оно представляло собой слой липы между её корой и самой древесиной. Эту прослойку отделяли от ствола дерева, хорошенько теребили и мяли, одним словом мочалили. Отсюда вероятно и пошло название мочалки. Вообще из лыка делали не только мочалки, но и мешки, веревки, сумки, да много чего ещё. Помимо практичной стороны, лыко ещё обладало противомикробным и противовоспалительным свойствами. Ну и конечно, оно хорошо массировало кожу и деликатно скрабировало её. Всё это мне поведала Матрёна, пока мы с ней мылись в бане.

Вообще, баня по-чёрному оказалась для меня явлением настолько необычным и диссонирующим с ранее полученными мною представлениями о банях, что воспринимать сей процесс, как попариться в бане, было сейчас крайне сложно. Видимо те сауны, которые я когда-то посещала, в которых было под 90-100 градусов тепла, где без шапки и войти не реально, а пар был такой сухой и колючий, что хотелось лечь на пол, вызывали теперь в моей голове серьёзные несостыковки. Как в такой бане париться?

Однако, когда Матрёна приказала мне лечь на лавку, а потом поддав на каменку, взмахнула берёзовым веничком, я ощутила, как на моей коже волоски встали дыбом, а затем меня всю обволокло влажным жаром.

Но надо сказать, что в бане мылись не часто, их топили в определенные дни или перед крупными церковными праздниками или различными обрядами. Матрёна сильно удивила меня, поведав, что обычно, в повседневное время, люди мылись в своих избах, парились в русских печках, а мылись рядом с печью, огородившись льняной занавесью. Воду обычно грели в простой деревянной бочке при помощи раскаленных в печи камней.

Пока мы мылись, я столько всего узнала интересного и необычного. Для меня было самым настоящим открытием, что в бане не только мылись, но активно её использовали для других нужд. В ней стирали, сушили травы и снопы льна, валяли валенки, вправляли кости, и даже принимали роды. В этом месте также проводили различные ритуалы, обряды и гадания. Я с разинутым ртом слушала Матрёну, а она охотно делилась со мной своими знаниями и всякими банными премудростями.

– Куда щёлока столько льёшь? Всю кожу пожжёшь, – причитала женщина, добавляя в мыльный раствор воды, – А волосы-то надобно крапивой промыть, вон в шайке заварила как раз для тебя.

Женщина поливала меня из большого деревянного ковша, а я почему-то громко смеялась. Даже и не знаю, чем было вызвано моё внезапное веселье.

– Не смейся, хохотунья, – укоризненно качала головой женщина, – Банник осерчает.

– Кто-кто? – непонимающе посмотрела я на подругу.

– Банник, – шепотом произнесла она, – Дух бани.

А после, в гостеприимном доме Матрёны нас ждал горячий самоварчик и теплые ещё пироги с морковью, мочёными яблоками и капустой и яйцом. Привыкшая к кулинарным изделиям двадцать первого века, я жадно поглощала огромные румяные пироги с хрустящей корочкой и сочной ароматной начинкой, испеченные в настоящей русской печи. И в этот момент мне казалось, что ничего вкуснее я в своей жизни не пробовала.

– Следующая неделя масленичная, последняя перед постом, – проговорил Макар, когда сытые, сонные и разморенные баней детишки улеглись на печи, и он их накрыл одним общим одеялом.

– И что это значит? – вопросительно посмотрела я на него.

– Эх, и этого не помнишь, – удрученно покачала головой женщина, – Будут масленичные гуляния и посиделки. Так вот, и тебе бы надобно в них поучаствовать.

– Первый день недели «Встречей» кличут. В этот день молодые девушки и парни из соломы чучело делают, да снежные горки строят. Жены и матери дома блины пекут. Первый блин не едят, его нищим отдают, да сиротам, – наставительно поведал мне мужчина.

– Второй день называют «Заигрыши», – улыбнулась мне женщина, принявшись расчёсывать частым деревянным гребешком свои длинные русые волосы, – В этот день молодёжь на смотрины собирается. У кого сговор сладится, те после поста на Красную горку и обженятся. Мы с Макаром как раз так и поженились.

Женщина улыбнулась каким-то своим мыслям или воспоминаниям и залилась румянцем.

– На «Лакомку», третий день недели, к тёще на блины ходят, – подхватил мужчина рассказ своей жены, попутно доставая из погребка бутылочку темного стекла, – А четвертый день «Разгуляем» зовется, с этого дня праздникам начало, начало Широкой масленицы, работать нельзя, – наставительно поднял он указательный палец вверх.

– На пятый день широкие гуляния устраивают, катания на санях, да снежные забавы, – снова включилась в разговор Матрёна, заплетая себе длинную плотною косу и скрутив её в широкий пучок на затылке, – Шестой день «Золовкиными посиделками» зовётся. В этот день невестки золовкам почесть выказывают. А молодые незамужние девушки к подругам в гости ходят, угощаются, песни поют, да гадают.

– Ну а на седьмой день проводы масленицы устраивают, также прощение у всех просят, – снова взял слово Макар, разливая по деревянным стопочкам янтарную жидкость, – Самый важный день всей масленичной седьмицы. В этот день совершают заговенье перед великим постом, усопших поминают, на кладбище ходят, а вечером гуляние устраивают, да чучело сжигают.

– Даааа, обширнейшая программа, – удивленно произнесла я, чуть ли не присвистнув.

– Давай, Настенька, помянем родителей твоих, – вдруг неожиданно печально произнесла Матрёна, – Сегодня годовщина гроба их, – трижды перекрестившись, произнесла она. Матвей же тихо прошептал короткую молитву.

Что нужно было делать мне в этой ситуации, я не знала. По сути, я была человеком посторонним, и никакой родственной связи с семейством Прохоровых не чувствовала. Но во избежание косых взглядов, я поднялась с места и тихо произнесла:

– Пусть земля им будет пухом.

На мои слова, Матрёна укоризненно покачала головой:

– Надо говорить: Царствие им небесное. Земля пухом – это языческое выражение.

Опрокинув янтарную жидкость в горло, и удивившись её приятной терпкости и мягкости, я добавила уже от себя:

– Проводы масленицы тоже языческий ритуал, – решила блеснуть я знаниями.

На мои слова женщина лишь безразлично пожала плечами, а я призадумалась. Н-да, 1050 год от рождества христова, православие только-только закрепилось на земле русской, но видимо языческие обычаи и традиции ещё не утратились и не забылись, и возможно где-то ещё теплились капища древних богов.

Спустя пару часов, я шла по темной улице и тихо напевала:

– Ой мороз, моро-о-з, не морозь меня. Не моро-о-зь меня-а-а-а, моего коня!

Вдруг, откуда ни возьмись рядом со мной закружился снежный вихрь, и словно подпевая моей унылой песенке, так и вился рядом, провожая меня до самого дома. Мне было так залипательно смотреть на это небольшое, сверкающее белыми хрусталиками снега, торнадо, что я никак не могла остановиться петь. Так и продолжала выводить заунывные ноты грустной песни, заворожено глядя на разросшийся вихрь.

– Явилась, не запылилась, – раздалось беззлобное ворчание домового, когда я чуть навеселе вошла в избу, – Гости к тебе, хозяйка. Дозволишь впустить?

– Гости? – удивленно переспросила я, отчетливо припоминая, что ни по пути к своему дому, ни рядом с ним, я не встретила ни души, – Зови, – заинтересованно ответила я, снимая с себя заснеженный тулуп и пуховый платок.

Дверь скрипнула, и в избу прошмыгнуло что-то небольшое и тёмное. Затем это нечто разделилось на два небольших сумрачных пятна, обретая цвет и форму. И вот, не прошло и минуты, как передо мной стояли два небольших человечка. Один был очень похож на Казимира, такой же рост и борода, правда более седая, да одежда немного другая. Второй гость также оказался сед, но его длинные волосы доходили чуть ли не до самого пола, ноги оказались босыми, а на тело была лишь намотана какая-то простыня. Так, это ещё что такое? Не хватало мне тут ещё стриптиза от местной нечисти. А то, что передо мной очередные её представители, я была в этом уже абсолютно уверена.