Тайник. Сборник

Котёнок под лестницей

Далеко-далеко отсюда и давным-давно случилось это. Существовал некий прекрасный город, окружённый янтарным морем и восемью островами. Но всё было мертво в этом городе. Пусты были улицы, недвижимы в домах люди. Замерли в полёте под солнцем птицы, замерло солнце, воздух, а на троне в тронном зале замер король. Никто не знает, сколько так спал тот город, но попал туда однажды ученик Высшей школы. Совсем ещё юный, видимо, только начинающий. Долго он ходил по городу, восхищаясь его красотой, приговаривая: «Вот бы подольше сохранилось это чудо. Вот бы простоял ещё не одну сотню лет этот чудный город».

Ходя по городу, он вышел на главную площадь, где стояла, сверкая на солнце и блистая позолотой, церковь, но и она была мертва. Юноша подошёл поближе и под её ступенями нашёл маленькое серое существо, свернувшееся калачиком. Оно было похоже на маленького котёнка: такое хрупкое, нежное, спящее. Юноша нагнулся к котёнку.

– Проснись, Владыка. Взойди на трон и властвуй, молю тебя.

Котёнок шевельнулся, и словно разбилась тишина.

– Боже! – только и успел воскликнуть юноша, перед тем как этот беспощадный хищный зверь поглотил его. А Время гордо прошествовало в тронный зал.

1931. Первый год в новом колледже

Мы делимся с другими только радостью или даже грустью, но я не знаю ещё никого, кому бы могло взбрести в голову делиться пустотой. Наш колледж в Дублине был славным местом. Правда, не для нас с братом. Мы были не теми юношами, что могли бы радоваться ему. Время, проведённое нами там, показалось нам с Ави потерянным. И мы бы и вовсе сочли его бесполезным, если бы не знания, полученные там. Сверстников мы сторонились. И, чего скрывать, мне приходилось едва ли не охранять моего милого простодушного брата от их нападок, а их – от его прорывавшихся спасительных проповедей. И я был его осторожностью, а он моим светлячком в том новом, грубом, страшном для меня мире. Мы неплохо учились. Особенно Ави. Его усердие превосходило моё во много раз. Я же предпочитал книги о животных и по медицине выполнению домашних заданий и всеобщей игре в мяч. Правда, от игры в хэрлинг я не отказывался ни разу, даже когда мне случалось температурить или на дворе была препротивнейшая слякоть. Невыносимо тоскливо было вновь слышать вокруг выспренний английский и никогда не позволять себе волю чувств в прекрасном ирландском говоре. Впрочем, никогда – это слишком сурово для таких, как мы. И, нарушая запреты, мы постигали наивысшее счастье. Находя его в разговорах друг с другом. Никого другого я не хотел бы слышать и слушать, кроме как наших учителей и своего брата. Он клялся мне в том же. И как бы странен ни казался теперь Августин, я обнаружил в нём неиссякаемый животворный источник, к которому я был готов прибегать снова и снова. Его богословие стало настолько же моим, как и его – моя страсть к животным и медицине. Выслеживая его мысли по его глазам и в тонких улыбках, я всё отчётливее и отчётливее понимал, насколько же мы похожи. Просто я был Томасом, а Ави – Августином. И его богословие спало во мне, а моя страсть к естественным наукам спала в нём. И то, что боялся делать я, бесстрашно делал он, оставляя за мной право делать то, чего он не мог себе позволить. Мы спорили. О, даже пререкались! Но чисто из-за любви к практике в острословии. Мы думали одинаково. Вернее, по-разному, но об одном и том же. И однажды после бессонной ночи подготовки к ужаснейшей, премерзейшей, но так нам необходимой латыни я просто, наконец, понял: мы с ним – одно и то же. У нас была одна душа на двоих и, кажется… даже одно Сердце.

У нас не оказалось возможности по окончании учебного года навестить маму. И по настоянию некоторых преподавателей по тем предметам, в которых мы особенно преуспели, мы с братом были направлены на лето на север для более глубокого их постижения. Наш колледж взялся оплатить все наши расходы. И мы только отписывали маме длинные поэтические письма, соревнуясь в красоте признаний и частоте повторений слова «скучаю».

В Дерри нас принял один профессор, что жил в небольшом особнячке, видимо, раз не менее двадцати перекупленном и переарендованном в памятные времена. С утра до ночи нам была предоставлена его редкостная библиотека и его щедрая кладовая. А по выходным – ещё и возможность отдохнуть в парке, прилегающем к его дому. Но отдыху мы предпочли учёбу. Профессор каждое утро отвозил нас в университет в Белфасте, где мы наравне с его студентами слушали те лекции, что были вписаны нам в дополнительный курс. А под вечер, возвращаясь в дом, мы запирались в его библиотеке и до настигавшего нас в ней же сна читали легенды и предания древней Ирландии, не оставляя надежды найти что-нибудь о нашем Лисе. О Лисе с синими глазами, что, должно быть, сейчас был так далеко и скучал по нам так же сильно, как и мы по нему, и его сказкам, и улыбке.

Из сладкого плена наук нам удалось сбежать под Рождество, и мы с радостью покинули Дерри, чтобы только сесть на самый ранний поезд и через всю страну отправиться домой к маме, к мисс Шерри, к облезлой кобыле Мильде, к нашему забытому подвалу, к непревзойдённому зануде (королю всех зануд, как мы, любя, прозвали его) отцу Стенли и… конечно же, к Лису. В самую первую очередь.

1931. 12. 19 – 25

Мы не успели сойти с поезда, как что-то лёгкое, стремительное и сильное устремилось к нам, и уже через мгновение мы оказались заключёнными в крепкие мамины объятья.

– Августин! Что случилось? Почему у тебя порвана манжета?!

Томас! Что это за ужасный галстук?!

Не представляю, как успела мама разглядеть порванную манжету брата и чем ей так не приглянулся мой галстук, подаренный мне профессором, но ей виднее. Только она могла увидеть эти вопиющие вещи, прижав нас к себе и уткнувшись лицом в наши головы.

Дороги до дома, долгой и занявшей у нас едва ли ни весь день, нам всё равно не хватило, чтобы рассказать маме обо всём. Правда, её неумирающая улыбка на лице и её всепонимающие глаза как будто бы специально убеждали нас, что и сейчас, после почти что года разлуки, за которые произошло столько всего нового и интересного, она снова ничего не упустила и ничего нового мы ей не рассказываем. Наверно, это и есть так. Потому что, для того чтобы знать, что происходит с теми, кого ты любишь, надо быть с ними неразлучно.

– Я всегда с вами. Где бы вы ни были.

Дома на нас обрушилась лавина приятных предрождественских хлопот. И она затянула нас своей святой и радостной суетой вплоть до самого Рождества. Однако вечером 24 декабря, когда весь дом был выметен, вымыт, утеплён и украшен, когда срубленная мною ель была уже наряжена и все церковные свечи были зажжены, мама позвала нас на кухню.

– Сейчас темнеет медленно, да и все сидят по домам в ожидании праздника. Теперь он у всех. И все должны быть счастливы. Я испекла рождественский пирог. Со свечами. Вам его ещё нельзя, вы его получите на ужин, но вот вам ровно его половина. Я думаю, было бы справедливо, если бы половину вы отнесли нашему любезному отцу Стенли вместе с тёплым свитером, что я связала для него специально к празднику, а вторую половину, я думаю, вы можете отдать вашему синеглазому другу, пусть и он отпразднует светлый праздник как следует, и для него у меня есть пуховая подушка. Он может спать на ней, а может распотрошить её на пух для тепла, ведь все вы, мужчины, такие сони…

Нарядившись с Ави в рождественские костюмы, мы заспешили к отцу Стенли, торопясь до темноты и боясь, как бы не остыл горячий и сочный мамин пирог.

Священник встретил нас как своих родных. Растрогался, расплакался, расцеловал нас, помял все костюмы в старческих объятьях, в которых всё равно было что-то невыразимо нежное, неумелое, но такое прекрасное и чистое. Как его слёзы. Отец Стенли сразу надел мамин свитер поверх своей сутаны и только в таком виде согласился исповедать и причастить нас. Он провёл действительно праздничную службу в своём маленьком храме. Рождественскую службу для нас двоих. Где мы пели рождественские псалмы, а он вместо органа изо всех сил дул в расстроенную гармошку.

– В эту ночь вы должны помолиться обо всех, кого вы обидели, и обо всех, кого вы любите. И ни в коем случае нельзя никого забыть. Иначе всё испортится. Поэтому постарайтесь вспомнить всех-всех своих знакомых по именам!

– По именам? – спросил Ави.

– А это обязательно?

– А как же! Вы же призываете ангела того, о ком молитесь!

– Отец Стенли… А… церковь позволяет молиться за… не за людей? – спросил я.

– Не за людей? А за кого же?

– Ну, за животных.

– Нет, Том, за животных нельзя. Я, конечно, тебя понимаю. Но ты можешь попросить у Господа, чтобы он позаботился о мисс Шерри и Мильде. Но не более того.

– Нет, отец Стенли. А можно… Можно всё-таки молиться за животных?.. Ну, если им это очень… очень нужно. Если они… В беде, или… у них сегодня тоже праздник! Неужели у них нет своих ангелов и небесным силам так сложно в эту ночь заступиться за тех, кому это действительно так нужно?!

Отец Стенли нахмурился и помолчал. Но потом улыбнулся.

– Ты можешь помолиться за кого хочешь, если считаешь, что это так важно для тебя. Я не могу запрещать тебе этого делать. Ведь так хочет твоё сердце, а кроме того… сегодня действительно Праздник.

И мы с Ави молились вдвоём. Стоя на коленях перед алтарём, откуда на нас сверкало отблесками свечей распятие. Молились не о человеке и даже не о животном, а о том, кого мы любили всем сердцем, кем бы он ни был, о том, кого мы знали как Лиса. Лиса с синими глазами.

– С Рождеством!!! – закричали мы хором в обнаруженную нами на холме близ Типперари нору.

– Что случилось?! Что за вопли?! Разве нельзя просто дать мне поспать?!! – донеслось до нас из норы.

– Нельзя, мистер Фокс! Мы принесли вам кусок рождественского пирога и подарок!

– Тогда надо кричать сразу: «Не с Рождеством, а мы принесли поесть!»

И, не прошло и минуты, как из норы показалась довольная морда рыжего Лиса. Его синие глаза, ещё не до конца раскрывшиеся ото сна, были зажмурены, зато его пушистые белые усы живо задвигались, ощутив присутствие божественного запаха, исходившего от маминого пирога.

– М-м-м… – мечтательно протянул он. – Если Бог есть, то он пахнет именно так!

Ави деликатно кашлянул.

– Не мешай! – буркнул Лис. Он осторожно вылез из норы и уселся рядом с пирогом, не переставая нюхать его.

– Отцу Стенли уже отнесли? – спросил он краем рта.

– Конечно! – ответил я.

– Угу. Дома всё готово к празднику?

– Конечно!

– Мисс Шерри накормлена и Мильда тоже?

– Конечно!

– Угу. М-м-м… божественно! Кто готовил?

– Мама.

Лис открыл глаза и посмотрел на пирог, затем на нас.

– Это она просила мне его отнести? – неуверенно спросил он.

– Конечно. И она приготовила для вас подарок. Примите его от нас всех, пожалуйста. С Рождеством вас, мистер Фокс!

И мы протянули ему картонную коробку, обёрнутую цветной бумагой, в которую мама припрятала среди мишуры свою великолепную подушку.

– Что там? – спросил Лис.

– Там то, что мама посчитала необходимом для вас, – интригующе произнёс Ави.

– Тогда там должно быть то, чего там просто быть не может! Мы молча пожали плечами и поставили перед Лисом коробку.

– Хм… Пахнет приятно… Это так пахнет то, что там, или это так пахнет ваша мама? – спросил он, принюхиваясь.

Мы с Ави склонились над коробкой и принюхались. Но ничего такого не почувствовали, запах пирога, стоявшего рядом, подавлял все запахи вокруг. Лис положил лапу на коробку. Он огляделся вокруг, пожмурился, а потом, бережно развязав зубами нехитрый бантик на коробке, снял с неё всю обёртку.

– Откройте! – торжественно приказал он.

И мы открыли крышку. Лис с азартом выгреб всю мишуру из коробки и уставился на дно.

– Это… Это… Мне?! – спросил он, поднимая к нам голову.

– Ну конечно же, мистер Фокс! Это пуховая подушка. Мама сказала, что вы можете распотрошить её на пух, а можете спать на ней.

– Потому что она знает, что все мужчины такие сони… – заключил мой брат.

– Я думал… там этого быть не может… там могло быть что угодно, только не это!

Мистер Фокс осторожно вытащил подушку зубами и легонько потрогал её лапой. Он выглядел крайне растерянным, удивлённым, но, кажется, он был очень рад…

– Я… Мне… ужасно неловко… Это… Это действительно то, о чём я мечтал… М-м… Давно мечтал… Не знаю, как отблагодарить вас… У меня ничего нет для вас… И вашей мамы… Совсем ничего. Разве что я отыщу у себя в норе обглоданные заячьи кости… – Лис отодвинул лапой подушку. – Я не могу принять этого дара.

– Мама обидится, если мы принесём её обратно, – сказал я.

– Но… Мне нечем отблагодарить её!

– Но это и не нужно! Вы же Лис! Ей будет достаточно благодарности!

– Нет… Этого мало. Этого очень мало за такой дар. О… Если бы я обладал стадами, какими обладали Кормак и Конхобар! О, если бы я только имел столько золота и шелков, как Финн и Мананнан! Только тогда, сложив бы их все, я посчитал бы свою благодарность частично удовлетворённой! Только тогда!

– Мы передадим ей ваши слова, – заверил я Лиса. Он посмотрел на меня пристально и внимательно.

– Не стоит. Скажите ей… Спасибо. От всего сер… – Лис запнулся и опустил голову. – Самое большое спасибо. Скажите ей его на ирландском. И поздравьте её от меня с Рождеством. Да! Вот так. А теперь… составьте мне компанию с пирогом!

– Мама не разрешила его есть до ужина. Это ваш пирог! – возразил Ави.

Мистер Фокс хитро прищурился и искоса посмотрел на нас.

– Вы же умные мальчики. Мамы здесь нет! Я разрешаю!

Слово Лиса было для нас было больше, чем просьба.

– Ну… Ц! А теперь ещё раз, как вы провели время в колледже?! – жмурясь от удовольствия, произнёс мистер Фокс, цокая языком и старательно вылизывая свою морду.

– `ы с`учали без ваш… – на полном серьёзе сказал Ави.

– Не говори с набитым ртом! Это дурной тон! – отозвался Лис. – Правда?.. Я тоже. Скучал. И мне было очень грустно без вас… Хм! Очень грустно… грустно… Как всегда…

– А мы только и ждали, как бы удрать домой!

– Вот это правильно. Дом – это лучшее место на свете. Дом – это… это… А что там с учёбой?

Мы рассказали Лису всё снова. Не упустив ни малейшей подробности и штриха из своего повествования. Всё это время он лежал между нами, прикрыв глаза и навострив уши. Он не казался спящим, напротив, я видел, как жадно он ловит каждое наше слово. Когда я, перебивая Ави, начинал говорить о наших успехах, упоминание о которых брат вечно пропускал из-за хронической скромности, мистер Фокс даже начинал урчать, как самый настоящий кот. И одобрительно мычал себе под нос. Один раз он даже оживился, когда я обмолвился о своих успехах в хэрлинге.

– Достойно! Достойно! Я всегда знал, что в ваших головах болтаются два фунта чудеснейших мозгов! Прекрасно! Чёрт побери! Дайте я вас… оближу!

Это было жутко щекотно и смешно. Но мы и не думали сопротивляться. Это было так приятно… Лис делал это с такой невероятной лаской и нежностью. И вылизывал нас так тщательно, точно думал заменить нам вечернее умывание. А его синие глаза, почти что закрытые, блестели. И, когда он закончил, мы и сами были готовы вылизать его… но мы только повисли на нём и долго-долго и, слава Богу, тщетно старались задушить его в своих объятьях.

– Ступайте домой. Уже начинает темнеть. И вот-вот пойдёт снег, – наконец сказал он.

– Ну уж нет. Без вашей сказки мы отсюда ни ногой! – объявил Ави.

– Сказки… Сказки… Ну, что ж. Я обещал.

Две малиновки

Жил когда-то один человек, и был у него огромный сад, где росли цветы. Синие, красные, оранжевые, голубые, розовые и жёлтый цветок. Самый маленький, что рос у калитки. И каждое утро поливал человек свои цветы, а жёлтый цветок забывал, потому что он был так мал и рос далеко, и высокая трава вовсе скрывала его от глаз, а если и показывался он когда-то, то походил на сорняк. Шло время, летние дожди кончились, и цветок стал засыхать и замерзать. И уж лучше б садовник вырвал его с корнем, но тот так и не знал о его существовании и вовсе не собирался вырывать его. И с каждым днём всё слабее и слабее становился цветок, грустнее и тише оскудевающий сок в его стебле, никли его гордые листья, увядали жёлтые лепестки. И трава у калитки, чьи корни проворнее и глубже, только вырастала и заглушала его, и высасывала всю влагу из-под корней цветка.

Но вот однажды пролетали мимо две малиновки и увидели жёлтый цветок. Они спустились в сад и отыскали его среди травы и других цветов, после чего осторожно вынули его из земли и отнесли его в Светлый Чертог, где всегда дожди под солнцем и цветные радуги и где один цветок струит аромат, как тысячи его собратьев на земле.

Это было самое лучшее Рождество за всю нашу жизнь тогда. Самое-самое. Мы успели домой до метели и встретили праздник под звон колоколов, доносившийся отовсюду с полей. Мы передали маме самое большое спасибо от Лиса и так и не признались ей в поедании пирога. Правда, мне кажется, мама всё равно догадалась об этом. Потому что когда мы с братом потребовали добавки, она вредно спросила: «А не много ли будет?» – и щедро выложила нам на тарелки два оставшихся здоровенных куска. Она подарила нам подарки. Мне – толстую книгу по медицине, которую я тщетно искал во всех библиотеках столицы, Дерри и Белфаста. А Ави – иллюстрированный сборник монастырских молитв древней Ирландии, выполненный в старинном кельтском стиле. Так что ничто не могло омрачить наш праздник, разве что мысль о том, что нам скоро опять уезжать на год, а мы так и не знаем самого главного: где искать имя доброго Лиса. Мистера Фокса, живущего в холме у Типперари и теперь спящего на мягкой пуховой подушке в своей холодной чёрной норе, где нет ни свечей, ни праздничных игр, ни весёлого смеха…

1931. 12. 25 – 1932. 12. 20

И снова серые, безликие будни. Но только если закрыть глаза – вихри маленьких мотыльков, радостных и солнечных, воспоминания и надежды. Пусть мечты, видения и грёзы – ненадёжные звёзды и дороги, но они дорогого стоят в ларце странника. Дороже любого золота. А ещё они верное средство от тоски, эти мотыльки, которых только стоит потревожить… И мы уносились с этими мотыльками во снах и… что скрывать, на особо нудных лекциях. Но мы старались… И достарались до того, что нас на лето снова сослали в Дерри… Для надежды мировой науки ничего не жалко! Так говорил нам декан. Ничего – это ладно, но никого… это не по-ирландски! В Дерри профессор договорился о том, чтобы я мог постажироваться при местной больнице для бедных. И я был весьма ему признателен. Весьма. Меня тогда уже нисколечко не смущало, что профессор был англичанином. Ави тоже. Он был человеком. Таким же, как и мы. И говорил с улыбкой одно и то же: «Для надежды мировой науки ничего не жалко!» Правда, про «никого» я бы в этом случае уже промолчал.

Окрылённые мечтами и откормленные профессорскими обедами, мы впрыгнули в ночной поезд до Корка снова только к Рождеству. На этот раз мы ехали не с пустыми руками. Я вёз для мамы рекомендацию из больницы, а Ави… кажется, он всерьёз решил заниматься научной работой по богословию. Только б не вышел из него учёный, как отец Стенли. А то и Ави посадят за его «драконоведение». Он ведь теперь всегда говорит, что думает, забывая при этом думать, где говорит об этом… Впрочем, ну его к сидам, с его богословием! Он даже для научной работы взял материал по Лойоле! Ересь крепчает… Мне жаль Игнатия заранее. Мой брат – блистательный теоретик, уже сейчас склонный к безжалостному апеллированию фактами и цитатами. А уж как достаётся всем, когда он расшвыривается теориями и датами… И в первую очередь, конечно же, мне…

Мы знали, что даже если будет метель и если мы приедем поздно ночью, мама встретит нас на станции. Но она нас встретила не одна…

– Решил помочь с чемоданами. Мисс Эмер сказала, что, должно быть, вам дадут с собой много книг, – улыбнулся отец Стенли. Хотя я не помню, чтобы кто-нибудь из нас в письмах предупреждал маму о том, что книг у нас теперь чуть-чуть намного-много больше, чем собственных вещей. Особенно пугали три под завязку набитые книгами чемодана брата, которые мы еле-еле тащили вдвоём вместе с моей более лёгкой парой.

Отец Стенли уверенно погонял Мильду, что-то насвистывая себе под нос. Мама же сидела между нами на чемоданах и, закрыв глаза и положив нам руки на плечи, слушала наши с Ави рассказы.

– Мама! А ты-то как?! – наконец спросил Ави.

– Ой, мальчики. Дел болото! Летом устроилась работать на соседнюю ферму, пока отец Стенли обещал посмотреть за домом. Вы растёте, а погода у нас непостоянная. Это лето было засушливым. Вся трава посохла. И нашего хозяйства становится недостаточно. Боюсь, как бы голод ни постучался в наши двери. Я решила купить свиней, кур и быка. Правда, мне будет нелегко справиться одной… Но… отец Стенли любезно вызвался пока помочь по хозяйству. А мне ещё надо выплатить долг…

– Какой долг?! Кому?

– Неважно…

Дальше мы ехали молча. Сначала я хотел обидеться на то, что мама не посоветовалась и не спросила нас, но потом вспомнил, что это бесполезно. Она всё всегда решала сама. И решала всего один раз.

Дома нас уже ждал сытный ужин, и клеверный чай, и, конечно же, многочисленные предрождественские хлопоты.

Ночь напролёт мы проболтали с мамой. Много смеялись. И снова со звоном рухнула стена отчуждения, неизменно выраставшая за время разлуки. Нет, мамин голос и её глаза рушили все преграды между нами. Против них было бессильно всё. Даже наши с Ави несостоявшиеся обиды.

В вечер перед Рождеством отец Стенли пригласил нас всех отпраздновать у него. Мы только были рады этому. И, собравшись, мы отправились на торжественную вечернюю службу.

– После службы, не дожидаясь, пока он разговорится, возьмёте подарок для Лиса и бегом! – шёпотом сообщила нам мама на ухо.

– Мисс Эмер? – обернулся отец Стенли.

– Чихаю… Пчхи!

– Будь здорова, мама! – ответили мы хором.

Рождество

Отец Стенли, завершив службу, затеял импровизированный концерт на гармошке, однако мы с чистой совестью оставили нашу маму оценивать его музыкальные способности. Кажется, ей нравилось, как он играет на гармошке. Хотя и я, не обладая особым слухом, готов вас уверить: играл преподобный Стенли отвратительно. Самое оно, если он решил распугивать ангелов перед праздником, хотя он так старался… что всё-таки это не было пыткой, в отличие от его бесед на богословские темы. Для Лиса мы несли с собой очаровательный хрустальный шар, который стоило только тронуть, и он начинал издавать легко узнаваемые звуки старой доброй ирландской песенки. Мама чаще всего насвистывала её, и, между прочим, никогда ещё мы не слышали с братом песенки более трогательной и милой, чем эта. Странная песенка, у которой даже не было названия. Моя любимая. Она согревает… и… становится как будто бы легче.

Мы застали Лиса, сидящего у своей норы и слушающего вечерний перезвон колоколов. Едва завидев нас, он бросился к нам и, сбив нас с ног, как шаловливый пёс, стал трепать за воротники и штанины.

– Господи! Я думал, что с ума сойду! Как я соскучился! Как я соскучился! Как я рад снова вас видеть!

Мы вручили Лису подарок.

– Та-тата-та… пам-парам… ла-ла… там-парам. Парарам. Ла- ла… – забубнил он себе под нос. – Чудная вещь. Эту песенку сочинил я. Я даже не думал, что её кто-нибудь когда-нибудь услышит… надо же… Она ей нравится?

– Её любимая, – ответил Ави.

– Вот как…

Мы радостно заулыбались.

– Мама, должно быть, вам уже сказала, что это лето было засушливым. Вы себе представить не можете, как это больно: здесь завяли все цветы! Все! Даже клевер.

– Но вы-то остались! – радостно сказал я, не отводя глаз от Лиса.

– Я?.. Наверное, мои корни нашли себе источник влаги… Но мне бы хотелось знать, как ваши успехи в учёбе. Томас, ты исправил свою четвёрку по французскому? Августин, Лойола ещё покоится с миром?

И снова, окружив Лиса, мы принялись рассказывать ему обо всём случившемся за год.

– Учёные! Позор! Позволили своей маме тащить ваши чемоданы! – заворчал Лис, когда мы уже заканчивали свой рассказ.

– Да нет же. Она была не одна. Отец Стенли проводил её. Он довёз нас. Как раз он всё это лето жил у нас, пока мама работала на соседней ферме. Она решила расширить наше хозяйство, но для этого ей нужны деньги… И одной ей не справиться, поэтому сейчас отец Стенли помогает нам, и она ещё должна вернуть долг, поэтому ей придётся работать и в следующее лето.