Волчий мох

Не прошло и трёх месяцев после Настиного замужества, как свекор начал отпускать ей двусмысленные намёки. Временами беспричинно оказывал слишком уж явную заботу. Неопытная Настя сильно смущалась, но упорно не хотела верить в худшее. А Рыгор потихоньку уже и рукам начал волю давать. Бедная невестка шалости свёкра всё пыталась свести к его неловкости: то прижмётся при работе невзначай, то руку Настину задержит в своей, то, проходя мимо в тесном помещении, вроде как отодвигал её в сторонку, но при этом чересчур уж крепко брал за стан. Понятное дело, всё это Рыгор проделывал, только если поблизости не было Никиты.

Настя немало слышала о снохачах, но, как и все, наивно думала, что такое лихо может приключиться с кем угодно, только не с ней.

Время шло. Невестка продолжала смущённо краснеть от «неловкостей» свёкра, которые становились всё более «неуклюжими» и откровенно наглыми. О непристойном она даже мыслить не хотела. Но когда Рыгор уже открыто слегка прижал её в овине8, то тут уж все сомнения рухнули! Насте стало как божий день ясно гнусное намерение свёкра!

Остальные невестки и их мужья всё замечали, всё понимали и со злорадством наблюдали за происходящим. При случае, отделившись от посторонних ушей, они с чёрным пристрастием шептались да гадали, что ж дальше-то будет. Тут уж никто не прикидывался, будто в семье ничего постыдного не происходит, обо всём говорили прямо, без всяких намёков да обиняков. Наученные горьким опытом, старшие снохи сразу смекнули, что, в отличие от них, Настя другого поля ягода, впрочем, как и её муж Никита. Благочестие молодой снохи и непоказная решительность Никитки порождали в родственных семьях тайную зависть. И ещё всем вдруг стало ясно, что похождения батьки возле молодой снохи вряд ли закончатся добром. Вскоре так и случилось…

В один из осенних дней, перед Покровом, Настя со свёкром и Митяем повезли на мельницу жито. Народу в очереди собралось немало. Туда поехали утром, а возвратились лишь к вечеру.

Мешки с мукой решили временно сгрузить пока в овине, а уже назавтра днём основательно поладовать хлеб. Это было решение батьки. Странное, но… хозяин – барин.

В полумраке Настя наскоро прибрала место для мешков и с готовностью предложила:

– Сбегаю Никитку позову, всё быстрее будет…

– Пустое, – остановил её свёкор. – Неужто мы такие никудышные, что пяток-другой мешков не снесём?

– Так, поди ж, притомились крепко… – неуверенно произнесла Настя и сочувственно глянула на неказистого свояка: он-то уж точно такой мешок не попрёт.

Рыгор начал сам перетаскивать муку. Митяй остался возле телеги, помогая батьке взваливать мешки на плечо. В овине Настя придерживала ношу при сбрасывании, иначе мешковина при ударе оземь могла не выдержать и разойтись.

Работа спорилась. Втроём управились быстро.

Осенний сумрак медленно, но уверенно выживал остатки дня.

Свёкор в одной руке внёс в овин последний полупустой мешок, прохудившийся и поэтому наполненный мукой лишь на четверть. Вошёл и тут же вдруг замер в дверях. Его алчный взгляд уставился на невестку. Постояв несколько мгновений в неподвижности, Рыгор воровато оглянулся…

Снаружи заскрипели колёса телеги – Митяй повёл распрягать коня в дальний конец двора.

Настя и сама не заметила, как осталась со свёкром наедине. В последнее время она всячески старалась не попадать в подобное положение. И вот мало того, что оказалась наедине со свёкром, так ещё и темень сгущается. Сердце перепуганной молодички сжало противное предчувствие.

– Ну, слава богу, зиму будем с хлебом, – притворно вздохнув, сказал свёкор.

– Ага, слава богу… – испуганно согласилась Настя и, чтобы хоть немного сбавить неловкость, начала нервно смахивать с себя мучную пыль. – Ой, совсем темно стало… Пойду на дворе отряхнусь.

И только Настя намерилась было юркнуть из овина, как свёкор тихо сдвинулся с места, преградив путь.

– Погодь маленько… – с дрожью в голосе сдавленно произнёс он и сделал шаг к Насте. – Муку-то эту пересыпать надобно… – Он приподнял рваный мешок с мукой, словно убеждая невестку в срочности этой работы. – Совсем рассыплется… Одному-то несподручно… да и темновато. Подсобить надо трошки…

В сумраке Насте вдруг показалось, что у свёкра в глазах плясал странный блеск – хищный! И уж наверняка у него сейчас были думки не о муке! Настю ещё больше охватило беспокойство. «Господи, да что ж это творится?! – мысли испуганно метались в её голове. – Иль это просто воображение моё во всём только поганое видит?! Ох, мамочка! Пронеси, Господи, мимо меня всякое лихо!»

А Рыгор уже совсем рядышком! И деваться-то некуда! Кричать? А чего кричать, ведь он только попросил помочь муку пересыпать.

Настя развернулась и схватила первый попавшийся под руку пустой мешок.

– Ага, давайте скоренько пересыплем… а то в хате уже небось ждут нас давно… – Всё ещё надеясь, что это лишь напрасные страхи, Настя хотела побыстрее закончить с этой злосчастной мукой. – Уже, может, и шукают нас. И вечерять давно уж пора…

Бедняжка была бы без меры счастлива, если б сейчас и в самом деле их кто-то искал и покликал. Но о них словно забыли…

Напуганная сноха суетливо подставила мешок и, покорно опустив взгляд, замерла в напряжении. Ей казалось, что странный свёкор вот-вот коршуном накинется на неё.

Но Рыгор деловито состыковал мешки и бережно вывернул остатки муки из одного мешка в другой. Затем он их разъединил. В вытянутых руках Рыгор держал старый прохудившийся рогожный куль, словно решая, что с ним делать.

– Надо будет заштопать… – сказал он и встряхнул мешковиной.

Густое облако мучной пыли вмиг разлетелось по овину. Рыгор успел сделать шаг назад, а Настя, растерявшись от казусной неожиданности, так и осталась стоять на месте. Вся в муке, она до смешного походила на снегурочку. Но ей уж точно было не до смеху…

– Тьфу ты, чёрт! Вот не подумал… Давай помогу отряхнуться, – сокрушенно произнёс Рыгор, и прежде чем Настя успела хоть что-то сообразить, он уже крепко держал её за локоть. Левой рукой держал, а правой легонько начал сбивать пыль с её спины и плеч.

Настя стояла ни живая ни мёртвая! Сердце её колотилось, словно у пойманной птички. От перепугу бедняжка боялась даже дышать.

А движения мужской ладони становились всё медленнее, плавней и… ниже. И когда рука свёкра уже в открытую прошлась по бёдрам, Настя не выдержала. Она рванулась к выходу, но снохач был начеку. Он схватил Настю сзади за руки и резко заломил их за спину. Женщина вскрикнула от боли.

– Ну чего ты, дурёха… – возбуждённо прохрипел Рыгор. – Не ерепенься! Поди, не убудет!

Снохач грубо толкнул Настю в плечи и повалил на мешки с мукой. Кинувшись на спину невестки, он придавил её всем своим весом. Словно матёрый хищник, Рыгор быстро и умело подавлял отчаянное сопротивление строптивой жертвы.

Настя до последнего надеялась, что кто-то или что-то помешает мерзкому поступку свёкра. На то, что насильник опомнится и благоразумие возьмёт верх в его животном сознании, она уже не надеялась. Кричать Насте было почему-то стыдно, но это был единственный способ позвать на помощь. И вдруг страшная догадка резанула рассудок несчастной: на выручку ей сможет прийти только Никитка! Все остальные домочадцы, услышав её зов, попрячутся и сделают вид, что ничего не слышали!

Ужас и отчаяние давили Настю вместе с ненавистным свёкром. Нужно было немедля что-то предпринимать! И она закричала! Закричала во всю мочь! Ей казалось, что от её громкого крика даже земля застонала под ногами. Но… это сдавленно стонала сама Настя. Едва она только набрала воздуха, чтобы крик отчаяния мог вырваться на волю, свёкор грубо вдавил её голову в мешки. Он опередил Настю на какое-то мгновение… Уткнувшись лицом в пыльную рогожу и выразив свой зов лишь надрывным стоном, бедняжка начала задыхаться. А крепкие руки всё сильнее и сильнее вжимали её лицо в грязную мешковину. От удушья сознание Насти затуманилось…

Под соломенной крышей крестьянской хаты жизнь мирно текла своим чередом: потрескивала лучина, мерцающими бликами тускло освещая жилище; дети дурачились на полатях, по-детски бранясь и стараясь позаковыристей обозвать друг дружку; невестки заканчивали стряпать нехитрую вечерю; свекровь пряла куделю9.

Примостившись на заслоне возле горящей лучины, Никита чинил разбитое ярмо. Он ждал, когда приедут с мельницы, чтобы помочь снести мешки в клеть. Но на мельнице, видимо, была запарка, и батька с братом и Настей заметно припаздывали.

Но вот в хату вошёл Митяй. Никита отложил в сторону ярмо и с готовностью вскочил.

– Пойду помогу с мешками управиться. – На мелкого Митяя в перетаскивании тяжестей он тоже не особо рассчитывал.

– Без тебя уже перенесли, – буркнул брат. – В овин…

– Занятно… Чего в овин? Муку всегда ж в клети хранили…

– Батька так повелел… – пожал плечами Митяй и как-то сконфуженно засуетился, не зная, куда положить скомканную маргелку10.

– А где Настя? – вдруг взволнованно спросил Никита, и в хате все замерли.

– Я почём знаю… Я коня распрягал… – совсем уж смущённо промямлил Митяй, – а она с батькой остались в овине мешки до конца ладовать…

Дальше Никита не стал ни слушать, ни расспрашивать. Он опрометью бросился к овину. Едва подскочив к входу, молодой муж отчётливо услышал звуки борьбы, а затем и надсадный вопль жены, тут же заглушенный…

Никита, как и всякий хлопец, не раз представлял в мечтах, как он сражается с заклятым лиходеем, защищает самую красивую девицу, и, конечно же, всегда ловко и достойно побеждает недруга. Да, человеческое воображение почти всегда услужливо рисует нам многие события в радужных тонах. В жизни же всё бывает гораздо мрачнее. Ну вот когда и кому воображение преподносило ненавистного соперника в образе родного родителя?! То-то же! Искушённое воображение до такого даже и не додумалось, а жизнь – пожалуйста! И не в мудрёных измышлениях, а вот, получите наяву! И что с таким недругом прикажете делать? Поднимется ли сыновья рука на отца? Ведь он у сына один! Зато у отца сыновей может быть много! Одним больше одним меньше – невелика беда: такие, как Рыгор, сначала о себе будут думать, а уж потом о детях!

Видя похождения батьки со старшими снохами, Никита не раз задумывался: а как бы он поступил, окажись на месте старших братьев? Вопросы так и остались без ответов, потому как думать о таком Никитке было противно. А думать молодому мужу ох как надо было! Настя-то куда пригожее обеих старших невесток!

Вот и вышло, что, пока молодой супруг невесело размышлял над житейскими неурядицами, коварная судьба со своим «подарком» уже тут как тут: вот тебе, Никитка, ложечка дёгтя в твой медовый месяц! Да где там ложечка – целый ушат!

Никита хоть и не был слабаком, но всё же осознавал, что с батькой ему вряд ли удастся в одиночку справиться: рослый Рыгор был полон сил, а его мощная фигура чем-то напоминала панского бугая Олуха – самого крупного и злобного быка в округе. Но сейчас Никита был в такой ярости, что о таких мелочах, как кто кого одолеет или как дальше придётся жить с батькой вместе, он не думал. Не до этого было! Надо немедля вырывать женку из лап родителя-насильника!

На ходу Никита схватил валявшуюся у стены негодную лопасть ручной прялки, похожую на деревянную лопату, и вскочил в овин. На какое-то мгновение он оторопел. Перед его глазами предстало гнусное зрелище: возбуждённо кряхтя и распаляясь непокорностью молоденькой снохи, батька жестоко её душил. Навалившись Насте на спину, он остервенело вдавливал её лицо в мешки. Шапка с головы насильника слетела; жирные длинные волосы космами ниспадали вокруг плешивой макушки. Лица «дорогого родителя» Никита не видел, но там ничего человеческого он бы и не разглядел, потому что в выпученных глазах снохача стояло лишь похотливое безумие; на скривленных губах пузырилась слюна. Стекая по всклоченной бороде и смешиваясь с мучной пылью, она превращалась сгустки теста. Это было гадко и ужасно! Бедная Настя…

Занятый насилием и возбуждённый похотью Рыгор шумно пыхтел, а временами даже рычал. Кроме своей жертвы, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не замечал. А зря…

Никита замахнулся. В густом сумраке большая плешь на макушке батьки была хорошей отметиной…

Яростное сопротивление снохи распалило Рыгора. А когда молодое тело, подёргавшись, наконец обмякло и стало податливым, он и вовсе испытал неописуемое упоение, но хватку ослабил. Снохач знал, что через некоторое время Настя придёт в себя – тут главное не переусердствовать, чтоб вообще не задушить молодицу. Ни о снохе, ни о сыне как о людях – каково им будет потом – он сейчас не думал. Вначале, правда, у него зародышем шевельнулась мысль сожаления о младшем, самом любимом сыне, но, не успев родиться, эта мысль тут же была смыта волнами похоти и жестокости. В последние дни Рыгор лишь ухмылялся насчёт Никитки: «Никуда не денется! Стерпит, как и старшие! Куда ему, желторотому, супротив батьки переть!»

Да ведь ещё не родился тот человек, чтоб всё было только по его хотению!

Рыгор в возбуждении схватил сноху за крепкие бёдра. Даже через плотную ткань он чувствовал упругое тело. Какое-то дикое упоение и наслаждение своей властью снизошло на мужика. Нет, со старшими невестками такого не было! Не теряя времени, снохач схватил подол юбки, намереваясь приступить к своим «снохаческим обязанностям». Разбушевавшиеся чувства били через край; теперь дрожали не только руки, но и всё тело. И вдруг… вздрогнула даже и голова! Да ещё как! Вздрогнула сильно, шумно, с громом в ушах и с ослепительно-яркой вспышкой в глазах! И даже в последний миг сознание Рыгора всё равно цеплялось за своё: «Вот это молодица! Вот это колыхнуло! Аж голова затрещала! Такого у меня ещё не было…» – успело мелькнуть в голове снохача, прежде чем он провалился в глубокое беспамятство…

В тот же вечер Настя и Никита ушли из-под родительского крова к крестной.

Рыгор недели две отлеживался; его часто мутило, болела и кружилась голова, одолевала слабость. Одним словом, попало добре.

После поправки, Рыгор долго ещё не выходил на люди. Он знал, что будет всюду натыкаться на насмешливые ухмылки односельчан. Но особенно Рыгора злила появившаяся в деревне новая кличка – Пришибленный. Хотя многие мужики сами были такие, но вот так получить по маковке ещё никому из них не доводилось, и это просто бесило осрамившегося снохача. Не давали покоя и мысли об отместке. «Ничего, по чужим углам долго мыкаться не будут! – злобно думал Рыгор. – Припечёт – прибегут! Как пить дать прибегут… да ещё и на коленях просить будут, чтоб в хату пустил! Вот тогда и поглядим… За всё поквитаюсь! Прибегут!»

Деваться молодым и в самом деле было некуда, и они «прибежали». Прибежали к батьке, но не к Рыгору, а к Гришаку.

Гришак с гневным возмущением выслушал исповедь дочки и зятя. Негодовала вся семья Григория Чигиря. Известили о приключившейся беде и старшего брата Прохора, жившего вёрст за восемьдесят в каких-то Черемшицах. Прохор незамедлительно откликнулся на беду сестры и вскоре был у батьки. Гришак с сыновьями голову долго не ломали, а поднапряглись и начали заготавливать лес.

На сходе в Берёзовке Никита заявил об отделении от общей семьи. Сход с пониманием отнёсся к возникшему злополучию, и земельный надел молодой паре выделили в противоположной стороне от надела Рыгора.

Обуреваемый злобой, батька не пожелал выделить младшему сыну даже драных лаптей, а тот ничего и не требовал.

Зиму молодые прожили у Гришака, а уже к середине следующего лета с божьей помощью, а точнее, с помощью Настиных родных молодым удалось срубить избёнку – не ахти какую, зато свою. И срубили молодым хату в… Берёзовке. Настя сначала наотрез отказывалась жить в этой деревеньке, но земельный надел был там – пришлось смириться.

Хотя и тяжело было, но Настя несказанно радовалась и маленькой хатке, и собственному бедненькому хозяйству. Не всё ведь сразу! «Ничего, будем работать – разбогатеем!» – утешали себя молодые. И работали, спин не разгибали, а тут уже и старшенькому Ефимке десяток годков натикало – помощник растёт. Всё было как у людей добрых, да гром грянул нежданно – это даже и громом нельзя назвать, а целой грозовой полосой! Поначалу умер средний брат Насти Микола. Потом Господь прибрал к себе Гришака. А через полгода ещё одно страшное горе – помер Настин мужик Никита. Люди тогда непритворно сокрушались: «Всё для семьи без меры усердствовал. Вот в работе и надорвался…»

И осталась молодичка одна с малыми детьми. Деток-то крестьянских суровые будни и так делают более смышлёными в выживании, а оставшись без батьки, Асташонки и вовсе словно повзрослели сразу на несколько лет.

Все эти годы Настя мыкалась, бросаемая судьбой из одной крайности в другую. И вот сейчас ей и так забот-хлопот был полон рот, так ещё и свёкор начал глазами есть. «Неужто снова старое покоя ему не даёт?! – с брезгливым страхом подумала Настя, но тут же отбросила эту догадку. – Не-е, не тот уже «свекорок разлюбезный»! Годы-то всех гнут!»

Рыгор и в самом деле выглядел заметно постаревшим и осунувшимся. От былого грозного свёкра остался только хищный блеск в глазах.

И вдруг Настя поняла, что не похотью, а другим сейчас живёт волчья натура старика – жаждой мести коварной, расплатой за давнишнее посмешище. Хотя… это было лишь предвзятое предположение несчастной вдовы. Кто ж его знает, что там, у старого на уме…

Глава 6

Рождество Христово…

Даже одно название звучит торжественно и возвышенно, а сколько этот праздник дарит людям радости, так и вовсе не счесть! Не счесть и ничем не измерить – нет мерила значимости рождения Иисуса Христа! И этот праздник поистине является общенародным.

Полесье готовилось встречать Рождество. В своих хатах – и в бедных и в зажиточных – селяне старались навести порядок, убирали, скребли и даже по возможности украшали.

Хозяйки заранее готовили различные угощения, но так как до Рождественской ночи длился пост, то угощения сначала шли постные, среди которых обязательно была кутья11.

По-своему готовилась и молодёжь. Хлопцы и девчата с нетерпением ждали праздничного вечера, чтобы в это волшебное время поколядовать и повеселиться от души. Заранее изготавливались всяческие причудливые прилады, которые колядующие потом наденут на себя или прикрепят на одежду. Хлопцы сооружали восьмиконечную звезду со свечой внутри. На Полесье её обычно делали из прутьев и обтягивали куском светлой материи, что позволяло свече гореть внутри и не гаснуть на ветру. С этим символом Вифлеемской звезды, высоко неся его на длинном крепком прутке, и будет ходить колядная гурьба.

Колоритной особенностью колядок издавна был обычай «водить» какое-либо животное. В Берёзовке, почти как и на всём Полесье, колядующие «водили козу». Бойкого хлопца рядили в вывернутый кожух, на голову обязательно прилаживали сделанные из чего-либо рога, лицо или измазывалось сажей или надевалась маска с бородкой из кудели. В таком облачении было невозможно узнать, кто из сельчан под этой личиной, что позволяло козе вести себя более вольготно, а порою, к всеобщему веселью, и взбалмошно.

В Берёзовке колядовали вечером перед самым Рождеством.

Люди ещё пребывали в предпраздничных хлопотах, а Рождественская ночка уже и за окошком! Да какая ночка! Кажется, ни в одно другое время небо так буйно не зацветает звездами, не завораживает взор неземной красотой! Как никогда разгульный месяц в это время манит на улицу, а под его светом-серебром всё вокруг становится схоже на сказку. Морозец-крепыш не пугает честной народ, наоборот, заставляет кровь жарче играть. Как дышится славно в эту ночь! Какой воздух! Он просто пьянит своей свежестью, своей чистотой! Ну вот как усидеть дома в такую ночь – Рождественскую ночь! Нет, никому не усидеть, не утерпеть! Слишком уж она сегодня приятна и роскошна! Слишком уж она сегодня обещает быть щедрой на радость и веселье, на угощенья от души и на искренние пожелания добра и счастья! Да-а, вот такой волшебной ночкой Рождество одарило Полесье на этот раз!

Как только в небе заиграли первые звезды, ожила Берёзовка, смехом заливистым и песнями колядными наполнилась! От хаты к хате потянулись гурьбы хлопцев и девчат со звёздами на прутках да с торбами на плечах! А козу только на словах водили – коза сама вела всех за собой, да ещё и такие кренделя, бывало, выписывала, что её впору и чёртом назвать! Но нет, не вспоминали люди в этот праздник нечисть всякую – славили Иисуса, его рождение славили! Восхваляли и хозяев радушных! Ночь сегодня добром и радостью полнилась!

Вот парубки да девчата гурьбою отошли от очередной хаты, и затяжелела их торба от угощения простого, но зато от сердца радушного.

– А давайте к пану Ружевичу завалим! – закричала коза. – Неужто в такой вечер погонят нас оттуда?!

До этого как-то не принято было в Берёзовке по праздникам тревожить вельможное панство. Захотят – сами окажут милость своим крестьянам, поздравят и даже, как когда-то давно случалось, попотчуют их.

Лишь на мгновение замешкалась колядная ватага. Всеобщий задор быстро отмёл все сомнения, и повалила гурьба к панскому дому.

Семья пана Ружевича тоже отмечала приход Рождества. Но не так, как когда-то в былые времена: с размахом, торжественностью и дорогими подарками. Сегодня в праздничный вечер Ружевичи скромно сидели за столом, вкушали трапезу да, стараясь скрыть унылое настроение, незаметно вздыхали.

Пана Ружевича угнетали неурядицы в фольварке. Чтобы сократить расходы, он сам, супруга и даже паненки уже не чурались чёрной работы и зачастую трудились наравне с прислугой и крестьянами.

Анджея Ружевича брала тревога и за сына Зибора, и уж, конечно же, не давала ему покоя тайна нападения на Буслаев. Так что особого веселья в этот праздничный вечер у панской милости не наблюдалось.

Софья Николаевна, супруга пана Ружевича, тоже задором не полнилась, хотя, можно сказать, это было её обычное состояние. Она имела удивительное свойство всегда оставаться незаметной: никогда ни с кем не спорила, не повышала голос и по возможности всегда избегала лишнего внимания к себе. Для тихой и невластной женщины шумное общество было в тягость, особенно в последние годы. В былые времена ей часто приходилось терпеть и пышные застолья, и сальные шутки подвыпивших гостей и при этом казаться хлебосольною хозяйкой. Такова уж выдалась её натура, которой больше подходила роль серой мышки. А в немногие праздничные дни этой «серой мышке» хотелось лишь чего-то доброго, тихого и душевного.

Сидя за столом, старшие сожалели о былых, более счастливых временах. Младшие журились о настоящем: паненки сидели в чопорной благопристойности, но сердца их обливались кровью, слыша доносившиеся из деревни весёлый смех и песни. А тут ещё Палашка столько интересного понарассказывала о том, как гуляет и шалит молодёжь на колядки, что юных девиц тоска прямо-таки аж разбирала.

Накануне узнав, что Палашка намерилась в эту ночь сбежать и тоже предаться колядным потехам, паненки и вовсе загрустили. А запретить ей им было совестно. Меж собой Мария и Гражина не раз вели речь о том, чтобы тоже погулять в Рождественскую ночь. Но вот дальше мечтаний дело не шло: они и позволения не решились бы спросить у пана Ружевича. Принадлежавшие к другому сословию, девицы прекрасно осознавали, в какой свет им разрешено выходить. Да вот только здесь, в глухом Полесье, этого света настолько мало, что юные паненки просто задыхались от нехватки общения – хоть светского, хоть просто человеческого.

В таком вот минорном настроении семья Ружевичей встречала Рождество.

И вдруг на дворе дружно завелись собаки, а через минуту послышался странный шум, какие-то стуки, топот. Собаки уже просто разрывались от яростного лая.

За столом в панском доме все испуганно переглянулись и замерли.

В столовую вбежала оторопелая прислуга.

– Что там происходит? – строго спросил пан Ружевич.

– Дык… ето… – замялась кухарка, а потом вдруг разом и выпалила: – Коза пришла!

Палашка, вскочившая следом за кухаркой, в подтверждение возбуждённо закивала головой. Было заметно, что прислуга взволнована, но вот волнение это было явно не из тревожных. А Палашка – та и вовсе не могла сдержать тянущиеся к ушам уголки губ.

Затрепетали молодые паненки, ну очень уж им хотелось чего-то яркого в этот праздничный вечер.

Что за коза явилась под окна панского дома, все сразу же поняли. А вот как принять ее – ждали решения главы семейства. Как-то уж непривычно было, чтоб колядующие дерзнули заявиться на панский двор.

Решение вельможного пана зачастую зависело от его настроения. Вот и сейчас никто с уверенностью не мог сказать, как он поступит: примет колядующих по христианским обычаям, или прикажет гнать со двора непрошеных гостей.

И вдруг у крыльца зазвенела звонкая песня – неожиданная, задорная, колядная!

      Сёння Ангел к нам спустився

      И пропел: «Христос родився!»

      Мы пришли Христа прославить,