Пару штрихов тому назад

Иварс не расслышал вопроса, а Иван решил не переспрашивать. Засвистел чайник. За чашкой чая с печеньем и малиновым вареньем каждый из них чувствовал, что не может быть откровенным. Иван хотел попросить Иварса не вспоминать о его способностях, из-за которых в студенческие годы у него было много проблем. Иварс же неотрывно думал о прочитанном утром, взвешивая, каким образом он мог украсть чье-то счастье и как это счастье могла вернуть смерть его дочери. Беседа не складывалась, как будто пытались найти общий язык люди, решившие когда-то порвать со своим прошлым, но не сумевшие довести задуманное до конца.

– Мне пора назад, меня ждут, – сказал Иван. – Проводи меня, только не спеши, мне за тобой не угнаться.

По дороге к церкви оба снова молчали. Иван перекрестил Иварса три раза, они обнялись, и Иварс отправился по улице вниз, на этот раз напрямик, не желая делать крюк и спускаться по ступеням.

XIV

Жил-был пастух. Был он еще совсем молод, а потому, присматривая за стадом, которое паслось в лугах у озер, пел веселые задорные песни. Ему не нужен был пастуший рожок. Едва заслышав его голос, животные сбегались и покорно шли обратно в деревню.

Влюбился пастух в девушку из-зажиточной семьи.

– Зачем тебе этот пастушок? – спрашивала девушку мать. – Он слишком прост для тебя. Представь, он до глубокой старости станет пасти коров в лесу. Вы будете жить в бедности.

– Ты у нас красавица, мастерица, – говорил отец. – Не выдам тебя замуж за этого пустозвона, не настаивай.

Послушалась дочь родителей и вышла замуж за кузнеца, самого завидного жениха в округе. Только не заладилось у них сразу. Едва заслышав песню пастуха утром, девушка принималась горько плакать. То же самое повторялось и вечером изо дня в день. Кузнец догадывался, в чем тут дело.

– Бросай петь, пастух, от твоего голоса людям тошно, и коровы бегут к тебе побыстрее лишь затем, чтобы ты скорее замолчал. Не буди нас по утрам, не провожай вечером песнями Солнце, – просил кузнец.

– Не могу я не петь. В моей песне и рассвет, и закат, и жужжание стрекоз, и шум деревьев, и рябь озера – вот что в моих песнях. Разве не для того живут, чтобы все это видеть и слышать?

Ничего не смог ответить кузнец, только в тот же день выследил поляну, где пастух пас стадо и отдыхал в полуденный зной в стоге сена. Дождавшись, когда пастух задремлет, кузнец подошел и с силой вонзил несколько раз в стог вилы.

– Не будешь ты больше лить слезы, не будешь слышать песен пастушьих, не будут они будить тебя по утрам и провожать Солнце на ночь, – сказал кузнец жене, возвратившись домой.

Проплакала девица до вечера. А незадолго до заката услышала невдалеке за окном знакомую веселую песню, под которую стадо возвращалось домой.

Испугался кузнец, вышел посмотреть. Пастуха не было со стадом. Только песня звучала по-прежнему, и было в ней и жужжание стрекоз, и шум деревьев, и рябь озера, и много другого, к чему кузнец никогда не прислушивался. И ничто не могло помешать этой песне разливаться на всю округу. Кузнец попытался затянуть свою песню, но тут же поперхнулся и потерял голос, а после и вовсе сошел с ума.

Забрали красавицу родители обратно в свой дом. Кузнецу же ничего не оставалось делать, как податься в пастухи. Идет немой пастух по деревне, а песня звучит: веселая, звонкая, звонче, чем прежде, и в ней шелест некошеной травы, раскаты летнего грома, тихое покачивание на ветру ивы.

XV

Иварс прогуливался по набережной Даугавы. Неделю назад он говорил с Иваном, листал ту самую книгу, размышлял о несостоявшейся встрече с Александром. Гуляя, он мысленно вновь возвращался назад, вспоминал детали, стараясь связать гибель дочери и гибель детектива. Неужели Александру удалось раскопать что-то такое, за что его заставили совершить самоубийство?

В случайность этого происшествия Иварс не верил.

Со стороны моря дул сильный ветер. Иварс поднял воротник куртки и немного съежился. Холод пробежал по его телу.

«Надо возвращаться, пока я не замерз тут», – подумал Иварс и быстрым шагом направился в сторону моста.

Ему становилось все холоднее, но, слегка потянув левое плечо, он ощутил, как по спине струится пот. Иварс ускорил шаг. Он почти бежал, спотыкаясь на ходу, поправляя воротник куртки, пытаясь вернуться в офис как можно быстрее. Иварс пожалел, что зашел так далеко. Он уже подумывал сесть на трамвай, что переезжает мост и идет как раз обратно, в центр города. Уже почти дойдя до остановки, начав переходить дорогу, Иварс почувствовал, что ноги его не слушаются. Дышалось тяжело. В глазах пошли черные круги. Через какие-то пару шагов он уже ничего не видел, а еще через шаг упал. Шум автомобилей нарастал, как будто они мчались мимо с чудовищной скоростью, которую с трудом можно развить в городе. Шум давил на барабанные перепонки, от него становилось нестерпимо больно, боль отдавалась по всему телу.

Иварс не почувствовал, как чьи-то руки ощупывали его шею, проверяли пульс, только слышал:

– В слимницу его, и как можно быстрее, это сердце, – сказал кто-то, почти скомандовал, и что-то кольнуло в левой руке.

Боль отступала, надвигался сон. Тело стало ватным, практически невесомым. Теперь Иварс чувствовал прикосновения рук, но не слышал голосов. Вот тугая манжета затягивается сначала на левой руке, затем на правой. Измеряют давление. Снова кольнуло, скрутило руку. Ставят капельницу. Что-то холодное скользит по груди. Слушают сердце.

– Анн, это ты? – спросил Иварс, но ответа не последовало.

– Быстрее вводите, пусть отдыхает, – слова прозвенели в ушах, но потом все смокло. Наступила полная тишина. Никто не прикасался, не раздавалось ни слова.

Когда Иварс сумел открыть глаза, то увидел вокруг себя белые стены, такой же белый потолок и цветы на окне, большие алоэ в керамических горшках, застиранные желтые занавески. Где-то вдалеке слышались голоса. Сколько времени прошло с тех пор, как Иварс гулял по набережной, он понять не мог, да и с трудом смог припомнить, что случилось. Он попытался привстать. Слабость, страшная слабость. Лучше лежать и смотреть в потолок.

Он задремал, проснулся только тогда, когда услышал, как Айта говорит ему:

– Береги себя, отдыхай, я приду к тебе завтра. – Ее голос звучал совсем близко.

Иварс открыл глаза, повернул голову, но увидел только, как закрывается дверь в палату. У соседней стены, выкрашенной в желтый цвет, стояли еще две койки. На одной из них лежал мужчина в синем спортивном костюме и читал книгу. Снова стало тихо, и снова, подчиняясь какому-то внутреннему инстинкту самосохранения, Иварс задремал.

Ему снился огромный яблоневый сад, по которому он идет куда глаза глядят. На ветках, чуть наклонившихся к земле, висели маленькие зеленые яблоки. Он шел, раздвигая руками ветви и отгоняя от себя шмелей, сновавших взад и вперед. Позади него шла Анна. Он оглядывался, а она смеялась и кричала ему:

– Не останавливайся, папа, а то так мы никогда никуда не придем!

Куда мы должны прийти? Иварс хотел спросить об этом, но не смог произнести ни слова, все так же покорно продолжая двигаться в неизвестном направлении. Они вышли к широкой канаве и попытались ее перешагнуть: сделать этого не удалось. Иварс присмотрелся. То, что показалось ему канавой, было небольшой речкой. На дне ее сновали щурята. На поверхности с бешеной скоростью перемещались водомерки.

– Куда нам дальше, Анн? – наконец спросил Иварс.

Анна засмеялась, долго не могла успокоиться.

– Ну ты же сказал, что знаешь дорогу, – говорила она. – А если не знаешь, то так и быть, иди за мной. Ты такой забавный, пап!

И снова они побрели садом. Деревья, ветви, снова деревья, небольшие тропинки. Анна шла быстро, Иварс едва за ней поспевал. Он раздвинул ветви – Анны впереди не было, только слышен был шум от того, как она раздвигает ветви, чтобы идти дальше. И этот шум становился все тише и тише. Иварс бежал, пот струйками сходил по его лицу, по шее, по спине. Чем быстрее он пытался бежать, тем все призрачнее становилась надежда догнать Анн. Силы были на исходе. Иварс остановился, огляделся вокруг. Куда бежать? Где ты, Анн?

– Анн! – крикнул он. – Где ты?

Никто ему не ответил. Вокруг были яблони – и только. Сколько видит глаз.

– Анн! – крикнул он снова. Маленькие птички сорвались из-под ветвей и со свистом пролетели мимо. – Анна, я потерял тебя, Анна!

Небо закрыло облако. Под деревьями стало темно. Иварс шел наугад, пока не сообразил, что он ходит кругами. Даже вернуться обратно к реке у него не получалось. Неожиданно подул ветер и заморосил дождь. Его капли звонко били по листьям яблонь, по еще не созревшим яблокам.

– Анна! – снова хотел закричать Иварс, но понял, что не может этого сделать. Из его горла вырвался лишь приглушенный хрип.

Дождь усилился. Закружилась голова. Захотелось лечь под яблоню, забиться к самым корням, укрыться склонившимися к земле ветками – и спрятаться ото всех. Зачем? Для чего? Кого ему стоило опасаться?

Иварс закричал. Громко, приложив к этому все силы. Это был крик бесконечного отчаяния человека, заблудившегося, потерявшего по дороге дочь, не знавшего, куда двигаться дальше, ходившего кругами и растратившего на это все оставшиеся силы.

XVI

Иварс открыл глаза. Лежал он уже не в палате. Это было помещение, напоминавшее чердак, – над головой виднелись балки, а над ними – крыша. Он попытался повернуться. Руки были привязаны к холодной металлической каталке.

– Ну вот, а я думал, что не опомнишься и не удастся мне взглянуть в твои предательские глаза, Иварс Петерс.

С трудом повернув голову, Иварс увидел небритого мужчину в белом халате. Он сидел на стуле в нескольких метрах от каталки, закинув ногу на ногу и держа в руках бутылку пива.

– Вот мы и встретились. Помнишь меня?

Иварс закрутил головой и почувствовал, как шею сдавливают бинты.

– А ты припомни, подумай получше, – сказал незнакомец и отхлебнул пива. – Просто не верю, что ты мог меня забыть. Хотя да, прошло пять или шесть лет. Но я-то тебя не забыл, и ты меня не мог забыть. Помочь вспомнить? Посмотри на меня!

Эхо от его голоса отозвалось в листах кровельного железа. Они гудели несколько секунд. Иварс посмотрел – и сразу отвернулся. По телу побежал холод, стало страшно. Точно так же, как страшно было в квартире, как не по себе было при чтении книги, которую мог читать только он. Иварс дернул ногой в попытке встать и уйти, но почувствовал, что ноги тоже привязаны бинтами, причем очень крепко.

– Хочешь сбежать? Беги. Тот детектив, которого ты нанял, тоже пытался от меня сбежать. Помнишь, чем это закончилось? А я его предупреждал, чем это для него обернется. Но все равно он приходил сюда и расспрашивал обо мне. Думал, что информация ему в чем-то поможет! Помогла?

– Вспомнил, – шепотом произнес Иварс. – Я тебя вспомнил. Кажется, ты приносил мне какие-то рукописи.

– Ну, наконец-то! И ты не чувствуешь в себе никакой вины? Помнишь, я намекал тебе. Крест Лаймы и все остальное. Но вижу, что до тебя до сих пор не дошло.

– Что до меня должно было дойти? – Иварс возмутился. – Я посмотрел рукописи, помню, что это были какие-то сказки. Но я ими не занимаюсь. Как же тебя зовут? Не могу вспомнить, прошло столько времени.

Незнакомец встал со стула и швырнул пустую бутылку в угол. Раздался грохот, зазвенели осколки – и им в унисон загудели листы на крыше.

– Какая разница, как меня зовут? – Он подходил все ближе и ближе и, сделав пару шагов, склонился над Иварсом. – Ты все эти годы был при деньгах, упивался славой, успехом. А что дал мне? Смотри мне в глаза!

Иварс попытался отвернуться, но почувствовал укол в левый бок.

– Посмотри сюда, урод! Таким же шилом твоя дочь убила себя. Ты думаешь, я ее убил? Нет, это она сама. Я смотрел из окна в доме напротив, как она все это делает. Так что моей вины никакой тут нет. Ты украл мое счастье, понимаешь? Я остался незамеченным, не смог напечататься, не смог добиться в жизни ничего. И теперь вынужден гнить здесь, в больнице. Но знаешь, что меня согревало все эти годы?

Иварс снова закрыл глаза, но открыл их сразу же, как шило вонзилось в ладонь, пройдя сквозь бинты, которыми рука была привязана к ручке каталки.

– Я всегда знал, что придет твой черед умирать и ты окажешься здесь. – От незнакомца пахло пивом и чем-то несвежим. – Но я ждал четыре года, а момент все не приходил. А твоя дочь, она такая доверчивая была. Здоровалась со мной, когда я сидел на скамейке рядом с домом. Я ее спрашивал, как дела у отца. Она приняла меня за твоего знакомого, отвечала, что у тебя все отлично. Но почему так не могло быть и у меня? Почему ты не дал мне шанс, отвечай! Почему?

Он кричал так громко, что Иварс, и без того слабый, чуть не потерял сознание.

– Я не отнимал у тебя счастье. – Иварс говорил, превозмогая боль в ладони и боку. Чувствовалось, как бинты пропитываются кровью, становятся теплыми, отвратительно теплыми и какими-то тяжелыми и липкими. – Ты мог отнести рукопись и другим издателям и агентам, что-то доработать.

– Нет, так не пойдет, ты сваливаешь все на других, когда должен отвечать только за себя. Но ничего, мне уже все равно, как ты оправдаешь свое пренебрежение ко мне, к моему погубленному счастью…

Иварс почувствовал, как острие шила покрутилось у его виска, скользнуло по щеке и остановилось на шее.

Конечно, Иварс хотел видеть убийцу своей дочери, но не предполагал, что это произойдет при таких обстоятельствах, когда и он погибнет от его рук. Иварс снова зажмурился.

– Смотри мне в глаза, урод! Ну что, помогут тебе сейчас твои деньги, твоя шикарная машина? А может, твои авторы этих жалких детективов прибегут сюда и спасут тебя? Размечтался! Останется только позаботиться о твоей жене. Но сначала я напишу некролог. Думаю, это будет мой удачный литературный дебют. Потом книгу о тебе напишу. Но ты ведь для этого должен умереть, так?

– Зачем ты все это делаешь? – Иварсу удалось сжать ладонь, боль немного утихла. – Ведь все равно тебя найдут.

– Кто? Скажи? Твой детектив воскреснет, сдвинет трамвай, отряхнется и придет тебя спасать? – Иварсу казалось, что этот тип не в себе. – Нет, моему счастью быть прочитанным не помешает уже никто.

Может, закричать? Может, кто-нибудь услышит?

– Думаешь о том, чтобы закричать, чтобы вырваться отсюда? – Незнакомец замахнулся рукояткой шила. – Нет, этому не быть! Не надейся, я вижу тебя насквозь, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ну, что ты выбираешь? Шагнешь с крыши? Или прокатишься по лестнице? – Он покопался в кармане и достал телефон. – Я выйду, сниму на камеру со стороны, чтобы не упустить подробностей. А? Как тебе такой вариант? По-моему, весьма приемлемый. Твой некролог будет заканчиваться какой-то небольшой простенькой дайной, всего пару строк.

– Ах ты… – начал Иварс, но почувствовал, что теряет сознание. Боль оттого, что шило вошло и в другую ладонь, и в плечо, показалась ему терпимой.

Стало как-то удивительно легко. А потом раздался гром, еще гром – и больше ничего.

XVII

Молодой полицейский вместе с Айтой сидел у постели Иварса. Айта из маленького термоса налила ему в эмалированную больничную кружку крепкий кофе. Молодой полицейский не спал несколько суток, но старался держаться. Все было уже позади. Преступник был убит двумя выстрелами: одна пуля угодила ему в руку, вторая в голову. Иварса удалось спасти – и оставалось лишь ждать, когда он придет в себя.

– Как? – тихо спросил Иварс, открыв глаза.

Полицейский почти дремал, но сразу очнулся.

– Мы сразу решили, что этот тип не в себе. Выяснили, кто из подобных персонажей балуется литературным творчеством. Конечно, все осложняло то, что он легко умел гипнотизировать людей, Александр не смог ничего поделать.

– Но вы, вы же были не в курсе? Как вы оказались здесь? – выдавил из себя Иварс. Айта цыкнула на него, волноваться ему было нельзя.

Полицейский не мог понять, что имеет в виду Иварс и о чем он хочет спросить.

– А, вы об этом, – сказал полицейский и достал из кармана брюк маленький блокнот на металлической спирали, из которой торчал огрызок карандаша. – Здесь было все.

Иварс узнал блокнот и вспомнил Александра.

– Его убил тоже он.

– Тихо, тихо, мы все знаем. Вам надо поправляться. – Полицейский допил кофе и поставил кружку на тумбочку у кровати и слегка пожал забинтованную правую руку Иварса. – Ну, мне пора, я не был дома три дня, жена звонит каждый час. Поправляйтесь!

Прошло десять месяцев. Иварс лежал в шезлонге недалеко от цветущего яблоневого сада. Рядом была церковь, и только что колокольный звон ненадолго разбавил окружающую тишину.

– Хорошо, что приехал на выходные! – Иван присел рядом на скамейку, ту самую, на которой они когда-то сидели. – Ты отдыхай, я встречу Айту, пообедаете, и я поведу вас в музей. Нет, только не ворчи. Там выставка картин лиепайских художников. Море, только море и больше ничего. Вам понравится!

Иварс в ответ кивнул.

Внизу раздался гудок электрички. Еще немного – и Айта обнимет его, и все будет как раньше. Счастье возвращалось медленно, словно желая проверить, ждут ли его, будут ли беречь, смогут ли жить вместе с ним. Они смогут, даже не сомневайтесь.

Пару штрихов тому назад

I

Людей в автобусе становилось все больше. Они не замечали ничего из того, что происходило вокруг. В их мыслях было только одно – как можно быстрее протолкнуться в автобус и занять, если повезет, место. До конечной было еще далеко, а в автобусе было столько народу, что, казалось, больше уже не влезет. Однако на каждой остановке, кряхтя и ругаясь, в автобус протискивалось еще два или три человека.

– Чего толкаешься? – спрашивали они друг у друга. Каждый наивно полагал, что он сам не доставляет окружающим никакого неудобства, а все проблемы из-за кого-то, того, кто рядом.

Понедельник. Утро. Все спешат на работу. Везде суета, все погружены в свои мысли, и никто не обращает внимания на то, что происходит вокруг. Все происходит изо дня в день. Что получается? Сплошной хаос. Серые будни, банальная толкотня, ругань, нежелание оторвать голову от газеты или книги, вынуть из ушей наушники, перестать строчить сообщения на телефоне или доучивать лекции из наспех переписанного у кого-то конспекта. А ведь все на самом деле гораздо интереснее, нужно просто присмотреться.

Автобус покрашен в желто-зеленый цвет. Дома вокруг – серые, некоторые, те, что кирпичные, – красноватые. Есть и почти белые, немного кремового оттенка – сложенные из силикатного кирпича. А вот там, за поворотом, старые постройки, грязно-желтые, зато с интересными коваными оградами балконов, нависающих над тротуаром. На улице еще прохладно. Стекло автобуса от дыхания запотевает, пейзаж за окном теряет резкость и, как на картинах импрессионистов, становится словно наспех, в попытке остановить мгновения жизни, нарисован крупными грубоватыми мазками.

А вот и парк: серые деревья на фоне голубоватого неба, рассеченного лучами вырывающегося из-за облаков солнца, смотрятся просто фантастически. Женщина в ярко-зеленой куртке гуляет с собакой – рыжей таксой. Такса дергает поводок и стремится куда-то вперед. Мчится вперед и автобус, секунды – и парк тает вдали, и о его существовании напоминает лишь серое пятно на заднем стекле. Это пятно постепенно уменьшается в размерах по мере того, как автобус едет дальше и дальше от парка. Любопытно было понаблюдать за этой трансформацией пятна в маленькую точку, но автобус скоро свернет, да и на задней площадке автобуса столько пассажиров, что они напрочь загораживают весь обзор.

У самых дверей, облокотившись на поручень, стоит тип в синей куртке с капюшоном: красная нашивка на рукаве куртке никак не сочетается с ее цветом. У другого – обветрившееся, землистого цвета лицо. Ухмыляется, вспоминает что-то очень веселое, а быть может, посиделки накануне, из-за которых не удалось как следует выспаться. Он в спецовке из-защитного цвета хлопчатобумажной ткани. Спецовка сильно застирана, а на рукавах совсем протерлась. Такой цвет не получить простым смешением красок: сколько ни бейся, а на палитре он не получится. Да и какими бы тонкими ни были мазки, они вряд ли передадут фактуру ткани, все ее волокна, складки, мелкие пятна – следы сигаретного пепла. Рядом пожилая женщина с огромной сумкой из черного заменителя кожи. Сумка новая и слегка поблескивает. Поблескивают и старомодные серьги дамы – большие, серебряные, со вставками из полированного малахита. Дама читает газету, одну из тех, в которых дешевый ширпотреб выдается за уникальные товары для здоровья, и время от времени непроизвольно ковыряет в носу указательным пальцем правой руки.

За окном виднеется стена бывшего завода. Автобус набирает скорость: стена сливается в один большой фон, размытый запотевшим стеклом. Не видны ни трещины, ни граффити, в изобилии покрывающие стену, делающие ее неповторимой, не похожей на другие заводские стены в этом районе. Любимые цвета уличных художников – красный и синий. Когда линии от баллончика соприкасаются, между ними возникают небольшие черные зоны с каким-то не совсем понятным зеленым отливом. Быть может, он заметен только днем, при солнечном свете?

Один человек постоянно обращал на все это внимание, наблюдал за поведением каждого. И не просто наблюдал, но и делал из этого выводы. Кто он? Полицейский, высматривающий в толпе карманников или тех, кто при каких-то обстоятельствах способен наделать много глупостей? Психолог или психиатр, в каждом из пассажиров разглядывающий своего будущего клиента, примеряя, как-тот будет смотреться сидящим на неудобной, покачивающейся кушетке в его кабинете? Особенно забавно бы смотрелся долговязый парень в розовом свитере-водолазке, поверх которого, несмотря на весну, накинут белый пуховик. Парень переминается с ноги на ногу – то ли опаздывает, то ли у него невроз. Хотя все может быть намного прозаичнее и всему виной застуженная поясница и две чашки чая с лимоном, выпитые за завтраком.

«А что, если повседневную суету изобразить на холсте? – мелькнуло у него в голове, из чего становится понятно, что он художник. – Интересный, по-моему, вариант. Только это нужно сделать как-нибудь иначе, не так, как обычно рисуют действительность. Нужно что-то легкое, но абсолютно точное, чтобы не терять время, вдаваясь в детали, а схватить все и сразу, целиком. Чтобы одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что повседневная суета на самом деле прекрасна, глубока, по-своему уникальна.»

Вот и его остановка, предпоследняя перед конечной. Автобус снова почти опустел. Такая противоположность всему, что творилось до этого, что с ней трудно сразу свыкнуться. Окна постепенно перестают запотевать; в тех местах, где люди сделали, потерев стекло рукой, своеобразные окошки, видно все, что мелькает снаружи. И снова контраст – вроде бы одно стекло, но часть размытая, часть прозрачная. Автобус остановился на перекрёстке. Виднеется дерево. Его ствол размыт, настолько, что если не знать, что это дерево, то догадаться об этом получилось бы не с первой попытки. А ветви, наоборот, настолько четкие, что видны даже почки, с едва пробившимися зелеными листочками. По их виду даже удается понять, что дерево – тополь.

Если бы была его воля, то он пробыл бы в автобусе еще немного времени, раздумывая над тем, что есть суета и насколько она мимолетна – все проехали в автобусе, добрались до работы или учебы, сконцентрировали свое внимание, то самое, что до этого было отключено. И дама с малахитовыми серьгами, и парень в куртке, и тип в спецовке – все без исключения. Разве что возвращавшиеся с ночной смены, перекусив, завалились на боковую и смотрят сны.

«Надо же, – подумал художник. – По суете, оказывается, тоже можно соскучиться, хотя чаще мы полагаем совсем иначе. Когда суета есть, мы не подмечаем ее деталей, цветов, важных составляющих, будто в ней имеется что-то неприличное, противоестественное. Но как ее нарисовать? Серым? Яркими пятнами на сером фоне, которые как будто норовят раствориться, исчезнуть? Только бы не упустить чего-то важного! Не забыть схватить все и сразу».

Куда может спешить художник утром? Так же как и все, на работу. В училище у него всего одно занятие, а дальше – полная свобода. А для учеников свобода – проведенные полтора часа с ним рядом.

– Вы бойтесь рамок, решёток и шаблонов, навязанных, придуманных, проклятых, – декламировал он на занятии сочиненные на ходу стихи и сразу же уточнял, переходя на нормальный язык: – Не мыслите шаблонами, отвлекитесь от них, от того, чему вас учили. Конечно, об этом забывать нельзя. Но закройте глаза и представьте то, что вы рисуете. Только хорошенько представьте, не халтурьте. Сделайте это для себя, а не потому, что я вас об этом прошу. Представили? Отлично! И что там, в вашем воображении вас ограничивает? Ни бумаги, ни угля там нет. А теперь откройте глаза и водите углем так, как будто ничего не поменялось. Пусть на первый раз получится не очень ровно и красиво, это ведь не самое главное, это придет постепенно, нужно только к этому стремиться. Для вас сейчас более важна именно свобода. Ну и что, это всего лишь яблоко и веер! Изобразите их так, чтобы яблоко хотелось взять и съесть, а веером обмахнуться. Или пришлепнуть эту надоедливую муху!