Потому что могли

– Зорин Семен Павлович?

– Верно. Это я. Почему засомневались?

– Да так, – ушел он от ответа.

– Я не знаю, какую работу вы хотите предложить мне, оттого и осторожничаю. Кстати, а почему «Комитет» заинтересовался мной?

– Понимаете, брать людей, которые приходят к нам по доброй воле не в нашем стиле. Мы шерстим досье и выбираем сами, предлагая соответствующую должность. Касаемо вас, скажу. Есть причина. Специфическая. Вам она покажется странной. – Вербовщик выдержал паузу. – Вы – детдомовец.

– И только?

– Для нас это важно.

Собеседник замолчал, затем, заказав еще порцию алкоголя, вынул из кармана клочок бумаги и что-то записал.

– Возьмите, это наши координаты. Если надумаете, звоните. Работу мы предлагаем непыльную, административного характера. Организация различных кампаний, так сказать. Не пожалеете, уверяю.

Я ответил: «Хорошо». Бросил короткий взгляд на цифры, выписанные изящным округлым подчерком, а ниже: «Сергей Сергеевич». Буквы были пухленькие, казалось, похожие друг на друга, а строчка на удивление ровная.

– Вот и отлично, – сказал вербовщик, сделал последний глоток, расплатился и покинул бар.

Он что, ради меня сюда приходил? Конечно, такое внимание польстило, но неужели я такая важная фигура? И причем здесь детдомовец?

Я положил записку в карман и задумался: «А собственно чем занимается «Комитет»? В его ведении находится ряд крупных торговых точек, и это уже не пустые слухи, а проверенная информация. Надводная часть айсберга видна всем: товар, деньги, навар. Хорошие средства – отличная база для других дел. Каких? Что желает корпорация, облаченная властью? Конечно, еще большей власти».

Несмотря на сомнения, я на следующий день набрал номер, понимая, если уж говорить начистоту, меня ждет высокооплачиваемая работа. Люди, работавшие в «Комитете» тайны из заработка не делали.

Дозвонившись, задал вопрос:

– Сергей Сергеевич, поясните подробней, в чем будет заключаться моя работа?

– Непорочные Отцы.

Вот уж действительно обухом по голове.

– Административная работа, я же сказал тогда. Если вы хотите еще точнее, то у вас будет право голоса при решении задач, выдвигаемых Наставником перед Непорочными.

Мысли немного оттаяли.

– Как? И с чего такая честь? Сразу в Отцы? Вы не перепутали?

– Кадровый голод, если коротко. Кроме того, у вас нет родителей, а это важно…

Вот, заливает! Голод у них кадровый. Совет при главе «Комитета» деньги лопатой гребет, и еще у них вакансии есть. Вербовщик что-то молол по телефону, но слова прошли мимо сознания, даже не задержавшись.

– Погодите, Сергей Сергеевич. Я ничего не понимаю.

– Это я не понимаю. Вам само в руки течет, а вы тормозите, извините, конечно, за грубость. Ничего не скажу определенного, потому как вопрос относительно вас решил сам Наставник, а я только исполнитель. Кстати, вы будете числиться старшим дозорным и внештатным Отцом.

– Это как?

– Вопрос деликатный. Вы рождены естественным путем, в отличие от Непорочных Отцов, которых вырастили в пробирках. Поэтому вы и внештатный. Или вас это оскорбляет?

– Нет, просто я пытаюсь разобраться в этом бреде.

– Ну, почему же бред?

Получалось, Отцы – привилегированная каста господ, ограниченный круг людей. Точно, секта! Почему-то сразу возникли аналогии с фашизмом. Сергей Сергеевич, словно поняв мои мысли, произнес:

– Поймите, господин Зорин, мы не страдаем шизофреническими расстройствами религий левой руки, мы не культивируем идей о высших и низших расах, мы…

– Вы один из них?

– Непорочный Отец? Нет, я просто секретарь, исполняющий чужую волю. Возможно, вас сбило с толку само наименование совета при Наставнике, так это сделано специально. Должны же мы как-то обозначать его? А тут такое красивое название, да еще суть отражает. Понимаете? Дети из пробирки. Искусственное оплодотворение – вариант непорочного зачатия.

– Я не понимаю, а к чему такая морока?

– А приходите к нам, тогда узнаете, или вы…

– Нет, я не передумал. Назначайте время.

Так я стал старшим дозорным, а на самом деле глазами и ушами Наставника. Обычная практика для нашей организации.

…

– Поэтому, Микки, я легко получил разрешение на поездку с бригадой мусорщиков. Руководитель «Комитета» согласился, но отказал в поисках Даньки, и здесь я с ним согласен. Вряд ли мы сможем при таком тумане разыскать его.

– Да что мы все здесь делаем?! – взорвался Микки. – К чему этот маскарад должностей? Чего мы скрываем? Свалку? Кому она на хер нужна? Да еще ты, Палыч, стучишь.

– Не надо громких слов! Наставнику нужно быть в курсе…

– Да пошел ты!

Они сели в автомобиль. Старший дозорный запустил двигатель, но, прежде чем тронуться с места, обратился к Микки:

– Хорошо. Я отвезу тебя домой. Ты успокоишься и все обдумаешь. Если станет противно, выйдешь из «Комитета», но я думаю, ты только сделаешь себе хуже. Я не угрожаю. Я хочу сказать, что все это пустое стремление быть над схваткой, остаться чистеньким, пока мы разгребаем дерьмо. Самый лучший способ не совершать ошибок – минимум движений. Верно?

Палыч замолчал и больше в пути не произнес ни слова.

Автомобиль пронесся по улицам. Металл, стекло, пластик и бетон вновь промелькнули в окне машины.

Человек не любит, когда его обманывают.

Человек ненавидит ловушки.

А Микки понял – он попал в двойной капкан. Он презирал себя вдвойне. Его обманули. Заманили на свалку, но можно ведь было отказаться, сказать решительное «нет» и покончить навсегда с томившим любопытством. Теперь поздно. Попался. Легко. Не глядя. И спорь до хрипоты, по чьей вине пропал Данька. Но Микки ходил туда, значит, часть вины лежит и на нем. «Однако, – подумал он, – Палыч хитрее. Не остановил меня, зная об опасности. Приберег все козыри напоследок. И вот, Данька исчезает на свалке, затем Палыч замял дело. Все обошлось. И как бы я должен быть ему благодарен? Сволочь! Круто я вляпался. И уж из «Комитета» не уйду – прирос и душой и телом. Где я еще найду такую работу?».

Микки был дома. Он прилег на диван. Мысли беспорядочно засуетились, забегали из одного уголка сознания в другой. Их нестройный хор запел в голове. Он приказал им молчать. Они успокоились, но вновь распоясались. Какофония грызла мозг. Он не заметил, как нырнул в короткий тяжелый сон. Из него Микки вынес серый и липкий сумрак, ледяной холод, призрачную фигуру Наставника.

Но пришла Алька и развеяла дурноту, разогнала туман мыслей. Мирок квартиры своими стенами отгородил сознание от Серышевска. Свалка осталась в той жизни, атрибуты, сопутствующие ей – тоже. Стало спокойней. И даже, когда слово «Данька» вдруг вынырнуло на поверхность сознания, ничего не изменилось. Другие оттенки переживаний завладели дозорным. Муть прошлого поднялась в душе, обнажая воспоминания.

Давно, сколько-то лет назад, он не знал, чуть не расстроилась его дружба с Данькой. Готов был уже поругаться в пух и прах с другом, но время сгладило острые углы. Время? Ведь говорят: ищите женщину. Алька. Она. История стара, как мир, глупа, банальна, обыденна.

Тихое упрямое соперничество возникло между двумя мужчинами. Проскакивали искры, бросались косые взгляды и хитросплетенные фразы, обороты, а все ради того, чтобы ужалить друг друга. Не оскорбить, не унизить, а лишь изящно, но менторски снисходительно ткнуть: «а вот тут ты не прав», «извини, приятель, ты лопухнулся». Но подпольная война слов так и не поднялась из катакомб. Она захирела без разнузданного и жгучего солнца открытой ревности, затихла, присмирела и сошла на нет.

Алька сыграла не последнюю роль в этом. Она, как цветок жизни, наблюдала и радовалась вниманию Даньки и Микки, но не могла допустить вражду между ними? Они были рядом, и это главное для нее. Алька одарила вниманием обоих. Была глупа и наивна? Вряд ли. Раз сумела не раскалить противостояние добела. Дружба сохранилась между двумя мужчинами, но что-то пролегло невидимое. Все шло чинно и благородно, но за этим фасадом любезностей скрывался скелет взаимоотношений, переставший обрастать приятными мелочами дружбы. Дружба застыла. Она твердым куполом нависла над Данькой и Микки. Замерла, подобно времени на фотографии. Получился красивый снимок-напоминание. Дружба не развивалась, но и не разошлась по швам. В состоянии странной неопределенности друзья расстались на несколько лет. Затем встретились в «Комитете».

Микки, вспоминая те дни, не мог выловить той детали-изюминки, которая бы указала на Алькино чувство: «Как она? Кого любила? Его, или меня?».

А ведь так хотелось потешить свое самолюбие. Он не желал думать, что все было игрой. В обман он не верил. Что-то легкое, почти воздушное, как безе, виделось ему в прошлом, поэтому и не хотелось портить себе настроение.

Когда он рассказал Альке о происшествии на свалке, она не подала и вида. Проглотила новость, как привычный перекус по утрам. Какие-то общие слова удивления и сожаления были, но не более. Тоненькая иголка ревности кольнула Миккино сердце, растревожив память о прошлом противостоянии с Данькой. Микки спросил себя: «Она еще любит Даньку?». Но тут же обрадовался возникшему вопросу: «Значит, со мной все в порядке. Раз сердце растревожилось, то живо чувство, мне не безразлична Алька».

Пожар

Снова это привычное ощущение, что живо лишь настоящее, а прошлого и будущего нет. Только пустота.

Но где-то есть островок обитаемый во вселенной, где живые существа придумали правила, чтобы не сойти с ума, чтобы облечь смыслом бытие. «Возможно, – решил Микки, – это свойственно человеку, потому как он – существо конечное. Кто знает, может, так и есть на самом деле. Ничего не существует, все движется в едином потоке, настоящее, грядущее и минувшее варятся, плавно перетекая из одного состояния в другое, трансформируясь, принимая любой облик. Мы называем это данностью».

Микки подстроил оптику бинокля, чтоб лучше разглядеть свалку, точнее, туман. Сегодня он кажется особенно плотным и неподвижным, будто светло-серый ледник. Казалось, ты смотришь сквозь сильно закопченное стекло. Ветер не способен разрушить панцирь. Вот только справа, у самой стены, туман не так плотен, он клубится сизоватыми облачками и, поднимаясь вверх, исчезает. Дозорный сосредоточился на этом участке. «Черт! Да это же пожар!» – осенило Микки. Он сообщил о происшествии.

– Сигнал принят. Кстати, покинь вышку.

– Моя смена не кончилась.

– Старший дозорный ждет. Я заменю тебя.

– Почему Палыч раньше не предупредил об этом в начале смены?

– Не было необходимости в такой спешке, – отчеканил диспетчер.

«Опять какие-то тайны», – насторожился Микки.

Патрульная зона кишели людьми. Все суетились. Машины, казалось, бессмысленно сновали туда-сюда и утробно грохотали. Общая нервозность передалась и Микки. Он чуть не бегом направился к корпусу.

Перескакивая через ступеньку, Микки оказался на нужном этаже, перевел дух и постучался. Никто не откликнулся. Тогда он отворил дверь.

– А, Микки. Проходи. Садись, – сказал Палыч, не отрывая взгляда от каких-то бумаг. – Тут дело деликатное. Не знаю, как подступиться. – Он поднял беспокойные глаза на дозорного. – В общем, попробую объяснить.

Пауза. Палыч погрузился в раздумья. Взгляд блуждал. Словно новость, которой он хотел поделиться, не до конца осмысленна им.

– Микки, Непорочные Отцы, решили назначить тебя Верховным Судьей и возложили обязанность разобраться в одном деле. Я говорю о пожаре. Пришлось разрушить стену. Сейчас огненная стихия под контролем, скоро все кончится, правда, это не главное. Под свалкой обнаружились пустоты, и в одной из них нашли женщину. Без сознания. Личность мы не успели установить и…

Палыч задумался. Микки внимательно посмотрел на старшего дозорного. С бешеной скоростью в Миккиной голове пронеслись вопросы один за другим, смешиваясь и разлетаясь, но что-то выцарапать из хаоса было невозможно.

– Палыч, я не понял.

– Да я сам в растерянности, – возмутился старший дозорный. – Отцы приняли решение молниеносно, я не успел опомниться. Уже пару минут пытаюсь переварить полученную информацию. Чем это мотивировано? Почему ты? Что скрывается за этим? Тебе не кажется странным?

– Согласен. Странно. Но Наставником одобрено? Так?

– Он умер.

– Но кто-то исполняет его обязанности?

– Официально никого не назначили на эту должность.

– Ясно, ведь все так неожиданно случилась…

– Ты о чем? О смерти Наставника? Вполне ожидаемо. Мы отключили его от аппарата жизнеобеспечения. – Палыч собрал бумаги в стопку. – Коротко введу тебя в курс. Дело в том, что последние три месяца руководитель «Комитета» находился в коме. Трансформируя простые вопросы в нервные импульсы, Непорочные Отцы посылали их в мозг Наставника. Затем получали ответ. Но сутки назад его сознание погасло. Мы ждали несколько часов. Затем собрали консилиум врачей. Было принято решение отключить.

Палыч посмотрел на Микки так, будто в первый раз его увидел. В глазах старшего дозорного промелькнула искра озарения, словно он разгадал тайну, мучившую последнее время. Затем сомнение. Легкий прищур. Удивление. Кривая улыбка. Он откинулся на спинку кресла.

– Ты чего? – спросил Микки.

– Мы отключили его. Теперь нам нужен новый Наставник, – медленно проговорил Палыч.

– Значит, обман? Опять? Неделю назад выступление по центральному каналу главы «Комитета» это подделка?

– Не парься. Это не фальшивка, а, скажем так, визуализация его сознания. Ментальная проекция «я». Должен ведь он был поздравить серышевцев с днем города? Но это случилось неделю назад. – Опять кривая улыбка. – Микки, кажется, я все понял. У нас есть Наставник.

– Кто он?

– Ты.

– Но я же…

– Верховный Судья – прямая дорога к наставничеству.

Удар молота. Гулкий. Все сотрясающий. Фундамент старого мира дал трещину и перевернулся с ног на голову. Микки не мог понять, лишь ощутил что-то непоправимое и роковое, случившееся в одно мгновение, и в двух словах «я – Наставник» послышался свист бича. Острое лезвие вырезало тайный знак. Фатум. Микки, увидев спину старшего дозорного, который покидал кабинет, вернулся к реальности.

– Погоди, Палыч. Я не знаю, что мне делать. Хорошо, я буду Наставником, но никто не спросил моего согласия. Да, и почему я?

– А почему бы и нет? – мрачно произнес Палыч, резко повернувшись к Микки.

Микки чуть не сбил с ног старшего дозорного.

– А что мне делать?

– Пока, Микки, ты Верховный Судья. Что делать, я подскажу. Пошли. Не забудь захлопнуть дверь.

Микки последовал за Палычем с неприятным ощущением. Нечто среднее между человеком и функцией. Вроде, все на месте и внешне нет изменений. Вроде, ты находишься в физической оболочке разумного существа, но не воспринимаешь ее, эту оболочку, продолжением своей личности. Кроме того, все мысли затянуло в трясину, и ты кто угодно: юридическая формулировка, штамп в документе, чья-то подпись, шестеренка часового механизма. То есть часть системы, но не человек. Тебя застали врасплох, обезличили, поставили перед фактом: теперь ты являешься Верховным Судьей. Скоро будешь Наставником. Тебе и карты в руки – действуй.

Дозорные оказались на месте пожара. Огонь уже потушили. Дым редкими струями выплывал из провала. По контуру ямы, подобно весеннему снегу, грязными плевками лежала пена. Одна из машин – пожарный вездеход – уткнулся передним бампером в провал. Вездеход был похож на беспомощное существо, угодившее в капкан. Задний бампер мигал желтыми огнями. Человек, одетый в огнеупорный костюм и белый шлем с прозрачным забралом, аккуратно стравил веревку вниз. Два пожарных выбрались по ней на поверхность. Вызвали тягач. Засуетились люди. Микки обратил внимание, что в этой части свалки туман отсутствовал, будто огонь прожег в нем дыру. Палыч пояснил, что когда поверхность просела, обнажились подземные переходы и система кондиционирования. «Старая, правда, – произнес старший дозорный, – но когда-то неплохо сработанная. Кажется, произошло замыкание проводки, отчего и случился пожар».

Тем временем тягач, буксуя, извлек пожарный вездеход из провала.

– Микки, ты меня слушаешь?

– Да. Я задумался. У меня вопрос. Если солнце и ветер не вредят туману, а огонь словно прожег дыру в нем, как окурок в синтетической ткани, то из чего состоит туман?

– Слушай, ты – Верховный Судья. Тебе надо разобраться с той женщиной, а не думать о природе явления. Оно нас вообще не касается. По крайней мере, сейчас.

– Насчет дела и так все ясно. Когда она придет в себя, допросить.

– Можно и не ждать.

– В смысле?

– Вспомни о Наставнике.

– То есть, пока она без сознания, можно считать информацию с ее мозга?

– Соображаешь, – похвалил Палыч. – Представь, сколько времени экономится, а то жди, когда очнется. Подключился к мозгу – и вперед.

Микки задумался. Он плохо представлял, как это будет выглядеть, но если Палыч уверенно говорит об этом, значит, дело не ново. Тем более Наставник…

– Я поясню. Можно не просто считывать, а подключиться. Залезть в чужое сознание, как в иной мир. Что-то вроде погружения в виртуальную реальность, – пояснил старший дозорный. – Твоя задача – дать согласие на использование такого метода.

– А ее родственники…

– Ты чего?! Обалдел?! Вернись к реальности! Будет мы их сейчас искать, ага! Достаточно твоей резолюции.

Амазонка из мусора

Микки не понял, с чего это вдруг Палыч стал оправдываться. Микки пропустил начало, когда старший дозорный заговорил, что не стоит проявлять недоверия к Отцам. Их можно понять, они действовали под гнетом обстоятельств. Зачем раскрывать истинное положение Наставника? Ну, то есть, что он в коме. Зачем говорить об этом во всеуслышание? Не надо. Внизу случится «нежелательное движение». Есть много желающих половить рыбку в мутной воде. Лишь Непорочные должны быть в курсе. Они выбирают следующую кандидатуру, а дальше все идет как по маслу. Телевидение в новостях рассказывает о передачи власти в надежные руки, но все это видео – фальшивка, ведь старый Наставник мертв. «Но следует воспринимать сие, как ложь ради спасения, как необходимость, как неизбежность», – закончил Палыч.

«Быстро он перевертывается. Наверно, под гнетом обстоятельств», – съехидничал про себя Микки.

Палыч еще что-то плел ему о логике власти, о непонимании нижестоящих чинов, а в особенности плебса. Говорил об особенностях управления, когда тебе дается почти неограниченная власть, и ты обязан пройти по лезвию бритвы без вазелина. Микки не слушал его. Он не понимал к чему словоблудие.

– Ты опять меня не слушаешь?

– Палыч, ты волнуешься больше, чем я.

– Еще бы. Твое назначение оказалось таким неожиданным. Мне кажется, Непорочные Отцы бросили жребий и среди множества претендентов на должность…

– Погоди, я – Верховный Судья. Мы идем разбираться с неизвестной – залезть в ее мозг. Так? Сейчас это главное. Что будет дальше, меня пока не колышет. Я еще не Наставник.

– Да, но скоро им будешь.

– По-моему, ты только запутываешь дело. Давай, сосредоточимся на одном.

– Не спорю. Кстати, мы на месте.

Они зашли в медучреждение, поднялись на лифте, петляли коридорами, и вот оказались в просторном и светлом помещении.

– Наша испытуемая, если так можно сказать, амазонка из мусора, – произнес Палыч, указывая на тело.

– Сам придумал про амазонку?

– Ты не видел, когда врачи раздели ее и провели полную диагностику. Телосложение – странное. Даже не сразу и определишь, кто перед тобой? Женщина или мужчина?

Палыч удивился, узнав, что Микки сам хочет проникнуть в ее мозг, а не наблюдать со стороны операцию.

– Микки, может, передумаешь? – спросил старший дозорный. – У нас есть люди из медперсонала, которые…

– Но ведь ментальное проникновение испытано не раз?

– Верно. Трудностей не возникнет, но все ж чужой мозг – это неизведанный мир. Говоря начистоту, никто не знает, что может ждать тебя там, поэтому одного не отпускаю. Вместе с тобой пойдет врач.

– Нас будет двое?

– Да. Только напарника ты не заметишь во внутреннем мире амазонки. Если он решит, что путешествие выходит из-под контроля, мы заметим это по изменению его нейрофизиологических показателей.

Микки еще раз посмотрел на странную женщину, лежащую под белой простыней. Черные с коричневым отливом волосы неаккуратно зачесаны назад. Лицо худое, землисто-желтого цвета кожа, выступающие скулы, а остальные линии – простые и ясные, даже грубые, будто природа решила не обременять себя фантазией и, что первое пришло на ум, то и изобразила.

Врачи стали колдовать над амазонкой. Они надели на голову женщины сетку из датчиков, похожую на футуристический шлем. Откинули простыню, прикрепили сенсор в области сердца. Микки ненадолго увидел ее торс. Действительно, он не изящен и не уродлив, но и не мужеподобен и не женственен. Какая-то заготовка, из которой можно слепить что угодно. И все же это была женщина.

Верховный судья сел в ортопедическое кресло, стоящее недалеко от кровати, где лежала амазонка. Ему на голову надели такой же шлем, ввели в вену транквилизатор. Микки закрыл глаза.

Голоса медперсонала смазались, зазвучав гулко, как сквозь толщу воды. Слов не различить. Они превратились в бессмысленный набор звуков, в рокот горной реки. Яркий свет помещения, пробивающийся сквозь тонкую кожу опущенных век, померк в мгновение. Сознание, ненадолго окунувшись в небытие, выпрыгнуло из мрака. Красные круги, чередуясь с серыми пятнами, замельтешили, затем разбежались в стороны, словно Микки упал в глубокий колодец. Голова закружилась и… Кончилось.

Микки стоял внутри странной комнаты. Все вокруг серого цвета, не было четких границ между полом и стенами, стенами и потолком. Те естественные стыки, что присутствовали в реальном мире, он не заметил. Это походило на каменный мешок яйцевидной формы. Ощущение тяжести сразу завладело Микки. Рядом стояла та женщина. Амазонка. Она была одета в мешкообразную одежду, отливающую кровавым светом, босоногая, с распущенными и не расчесанными волосами. Желтая кожа ее показалась тонкой, почти прозрачной, она обтягивала череп. Лицо изможденное. Усталый взгляд. «Если б женщина предстала раздетой, – подумал Микки, – я увидел бы скелет». Но он отбросил ненужные мысли и сосредоточился на деле.

– Откуда ты взялась на свалке? – спросил Верховный Судья.

– Мы были всегда, – голос женщины прозвучал, как в тумане.

– Мы? Это кто?

– Жрицы партеногенеза.

Микки будто проглотил последнюю фразу. Она, как громоздкий угловатый обломок, пропихнулась в сознание. Он помог пролезть осколку внутрь себя, но ощущение дискомфорта осталось. Кусок фразы, кажется, поранил мозг.

Время стало вязким и неповоротливым. Вначале оно густеет, затем уплотняется, превращаясь в пластилин. Его можно нарезать кусками, хранить вечно на полках внутреннего мира, как экспонаты в музее, протирать тряпкой и любоваться. И любоваться. Бесконечно любоваться.

«Что за бред?!», – возмутился Микки, отгоняя наваждение.

– Как все было, расскажи, – произнес Верховный Судья.

Там, по ту сторону внутреннего пространства, в реальном мире тело и мозг амазонки расслаблены. Чувство опасности притуплено – подействовали транквилизаторы. Поэтому женщина, мгновение поколебавшись, произнесла:

– Эту историю я назову «Селена».

Микки поймал взгляд амазонки. Она смотрела, не моргая, но не это насторожило его. Изменился мир вокруг.

Каменный мешок преобразился. Комната обрела очертания. Теперь она – небольшая, сложенная из бетонных плит. Появилось окно. Сквозь стекло полился жидкий синий свет, который становился все ярче и ярче. Крестовина окна истончилась, утопая в свечении. Свечение навязчиво. Оно проникло во все углы комнаты. Казалось, не осталось не одной щели, куда бы свечение ни просочилось. Но, наконец, буйство синего цвета прекратилось. Он ослаб. Свет не резал глаз, и Микки смог разглядеть, что за окном находится огромное пространство – площадь без единого здания, выложенная, похоже, стальными плитами. Они изредка поблескивали на стыках серо-голубым светом. И над всем этим угрюмо нависло неподвижное черное небо без звезд. Затем Верховный Судья различил постукивания, но не резкие и сухие, а мягкие, нежные, почти бархатные, будто тысячи мешочков с песком стучали по металлической поверхности. Иногда к ним примешивались иные звуки, напоминавшие плеск молока, проливаемого в рис. И эти странные шумы родили образы. Микки пытался отделаться от них, но они клещами вцепились в сознание. Наконец, он увидел источник звука – черные как смоль пауки. Они появились справа вдалеке. Приблизились. И тогда он разглядел, что это не совсем насекомые, скорее, мутанты, проходящие мимо окна и исчезающие слева. Монстры до пояса – женские обнаженные тела, ниже – мохнатое паучье брюхо с множеством лап. Это они бархатно постукивали по плитам, а звук, похожий на плеск молока, исходил от пауков-мутантов, но, как и чем они его извлекали, Микки не понял.