Туманный лисий мех

Именно он и уничтожил чунцина. Долг Ченга увеличился в пятнадцать раз.

Лис оказался потрясающим шулером. Я давно поднаторела и умею не только играть и раскладывать, но и по глазам угадывать, кто жулит… А по нему не могла, так он хорош! Но не может же обычный зверь выиграть у всех без исключения?

Он обыграл всех, и долги Ченга увеличились раз в двадцать. Он обвинил меня: якобы, я слишком восхищенно любовалась лисом, и удача ушла от Ченга к нему. Даже ума не хватило ставки поменьше делать. Все я виновата, все я.

Болван.

Он замахнулся, чтобы ударить меня при всех, но лис вдруг встал и сказал, что простит чунцину долг, если тот позволит хоть подержать в лапах диковинный цветок, так часто битый бурями.

Я оказалась на улице один на один с незнакомым лисом. Но он не позволил себе вольностей. Нет, мы с ним поговорили, только и всего. Лис чудесно владел китайским, его выдавал лишь легкий акцент.

– Почему вы захотели побыть в моем обществе? – спросила я. И лис улыбнулся:

– Потому что во всем этом хлеву вы кажетесь единственной, с кем можно нормально побеседовать. Единственной жемчужиной среди доброго десятка никчемных булыжников. Или пока не нашлась служанка Хайлуо, которая бы прибралась в вашем хлеву?

– Какая служанка?

– Хайлуо? Та прелестная русалочка, которой возвели памятник в парке культуры Санье?

– А вы были в том парке?

– Да, там огромная выставка раковин, а я падок на изящные творения природы. И стоит скульптура этой Хайлуо. Мой экскурсовод рассказывал об этой красавице…

– А что именно?

– О, эта история совсем короткая. Хайлуо была тысячелетней раковиной, устрицей, которая имела неосторожность влюбиться в рыбака и обернуться смертной, чтобы жить с ним. Королева моря узнала об этом и забрала свою служанку назад. Но рыбак отправился за Хайлуо в море, и его поступок был так благороден, что им дали жить на земле долго и счастливо. И говорят, что если сфотографироваться у ее статуи, то непременно обретешь любовь… Вы не были в этом парке?

– Нет, увы. Но, возможно, когда-нибудь…

– Если вспомнить историю появления Афродиты и знаменитое «Рождение Венеры», где богиня красоты тоже стоит на раковине, то задаешься вопросом: сколько же море прячет красавиц, не выпуская из раковин? – сказал он.

– На то и прячет, чтобы находили достойные, – отвечала я. – Говорят, что белым жемчугом усыпано дно, а черный лежит меж зубов морского дракона. И его могут достать только храбрейшие.

Я спросила его, где он выучил китайский.

– Я много путешествую и стараюсь из каждой поездки почерпнуть для себя что-то новое, – ответил он. – А в этот раз я приехал из Нидерландов по туристической путевке, но отклонился от маршрута…

– Что-то новое? К примеру? – спросила я.

– Учу языки, узнаю чужие традиции…

– Как интересно! Вы весь мир видели? На скольких языках вы говорите?

– Свободно? На шестидесяти. Не считая мертвых языков вроде древнегреческого и латыни.

– Вот как! – ахнула я. Я сама немного знаю латинский: им владел папа, как и любой алхимик, и научил меня. Он ведь получал образование в университете в Пекине, но мне это не светит…

– История – моя страсть. А вы? Нигде не бывали?

– Я не слишком много видела. Но меня учили, что путешествие в тысячу ли начинается с одного шага. Только вот никто не предупреждал, что шаг делать сложно, когда лапы связаны…

Лис склонил набок голову и вздернул бровь, пытаясь понять, что я имею в виду. Но открывать душу первому встречному я была не намерена.

– Когда я ездил в Китай в прошлый раз, – медленно произнес лис, – то одна панда сказала мне: не бойся идти медленно, бойся стоять на месте. Вы идете. Вы не видите дороги, но вы идете. А темнота впереди – лишь следствие страха сжечь мосты. Но какой в них смысл, если они позади вас?

– А вы американец? – спросила я, чтобы сменить тему. – Или англичанин? Не пойму по вашему акценту.

– Я француз.

– Француз?

– Я родился в городке Арль.

– А где это? Это далеко от Пекина?

Он засмеялся.

– Да, неблизко… Бывшая столица Арльского королевства, чудесный городок, вдохновлявший еще Винсента Ван Кота. Он был гением. Гением, не продавшим ни единой картины за всю жизнь. Арль чем-то походил на его жизнь. Там красиво, но этот город пережил столько напастей. Захватчики, смены названий и статусов…

– Но, может, так и должно быть?

– В каком смысле?

– Чем безжалостнее закалка стали, тем красивее и прочнее меч. Я думаю, трудности Арль только закалили.

– Вы правы, милая! К тому же, если бы не эти неприятные эпизоды, там бы не осталось стольких потрясающих античный построек! У вас оригинальная точка зрения. Я никогда не думал об испытаниях в таком ключе…

– Меня учили, что небеса дают ровно столько трудностей, сколько тебе нужно.

– А если их слишком много?

– Их не может быть слишком много. Они могут лишь прийти не вовремя. Но я отвлекаюсь от темы. Пожалуйста, продолжайте.

– Мой отец любил карты, хотя не был их рабом, как ваш отец…

– Он мне не отец.

– Вот как…

Его нефритовые глаза странно сверкнули, и он спросил:

– Вы умеете играть в покер?

– Нет, – соврала я, – но я отлично играю в маджонг и в го. У моего покойного отца была даже фамильная доска-гобан и набор камней, доставшийся ему от прадеда. Но тетушка продала их год назад. А в школе я была…

– Были? Простите за бестактность, сколько вам?

Я потупилась.

– Я закончила учебу в пятнадцать 5 . Так пожелал дядюшка. Хотя в рейтинге успеваемости я была лучшей. Я хорошо рисую, умею танцевать… Быть может, я бы смогла пойти по стопам отца, или стать художницей, или поступить в Пекинскую академию балета, но…

– Простите, я не знал.

– Что вы, пустяки. Знаете, я была хороша в сянци. Это игра-стратегия.

– Я не удивлен.

– Почему же?

– По вашим глазам видно, что стратегия – ваш конек. Не хватает лишь эрудиции.

Я чувствовала себя Йе Сянь 6 из сказки, так он был обходителен и учтив! И мы даже не назвали друг другу имен… Да и зачем? Ведь он знал, что я так и останусь в этом доме в горах, а он уйдет в счастливое завтра. Его комплименты – лишь слова.

Мы поболтали еще немного, сидя на скамейке, расписанной мною пионами – краски старые, и рисунок немного облупился.

– Эта ситуация так напоминает «Пионовую беседку», – пробормотал он.

– Я слышала о ней, но не читала.

– Это пьеса. Я даже смотрел однажды ее на сцене. Хотите, расскажу сюжет?

– Конечно!

– Давным-давно жила была лисица Линян из семьи Ду, и ее лелеяли, как жемчужину. Но Линян горевала о недолговечности своей юности и красоты и мечтала встретить свою любовь. И вот однажды ей пришел во сне прекрасный лис по фамилии Лю, Ива, и она в него влюбилась. Проснувшись, она затосковала, ведь какая огромная пропасть между сном и реальностью! И скоро от тоски она умерла, успев, однако, нарисовать свой сон – себя и незнакомого возлюбленного в окружении цветов пиона и сливы. Еще она написала стихотворение, где призналась в своем желании выйти за лиса по фамилии Лю. И завещала похоронить ее под сливовым деревом. Но на отпевании Линян в дом явился гонец императора: отцу покойницы дали новый высокий чин и он благополучно забыл о горе, закатив роскошный пир. Служанки выставили картину среди деревьев в саду, как завещала Линян. И случилось так, по дороге на сдачу императорского экзамена один студент по имени Яо Мэнмей заболел, и старый учитель Линян приютил его в ее гробнице, чтобы никто не знал. Когда ему стало лучше, он вышел в сад и узнал на картине себя, а в лисичку с картины влюбился. Он еще не ведал, что Линян незримым призраком будет преследовать его наяву и во сне, ведь господин Ду из-за пира не вспомнил, что нужно поставить на поминальной дощечке Линян точку – так принято было делать, если зверь умирал… Как-то ночью Линян встала со своего смертного ложа и заговорила с Мэнмеем. Ему понравилась собеседница, но неописуем был его ужас, когда лиса призналась, что она лишь дух. Но он не испугался, нет! Он поставил на ее дощечке точку, открыл ее гроб, и она ожила. Они поклялись пожениться, но без ведома родителей это было запрещено. И все-таки Линян и Мэнмей заключили брак и пришли к госпоже и господину Ду. Они сперва не поверили, что дочь жива, приказали бить Мэнмея, полагая, что он совершил колдовство, а после – испытать Линян. Лисица должна была отбрасывать тень и оставлять от лап следы, а ее подол должен был пачкаться в грязи… Когда же все оказалось позади, влюбленные смогли быть вместе по-настоящему. И жили долго и счастливо.

– Это очень красиво…

– Вы бы хотели так?

– Что именно – влюбиться или умереть?

– Просто – хотели бы?

Тут из открытого окна дома донесся пьяный смех Ченга. Я вспомнила, что этот лис скоро покинет наш дом и уйдет, как уйдет и этот вечер, и опять начнется ужасная, беспросветная жизнь: ведь лис простил чунцину долги, но другие его друзья нет. А как хотелось, глотнув этого вина, допить бокал до дна! Даже если в нем замешан яд. Ведь что может сравниться со сладким ядом, если твоя жизнь такая горькая?

– Да, – обронила я и опустила голову.

Лис снял перчатку, взял меня пальцами за подбородок, посмотрел своими нефритовыми глазами в мои и заявил:

– Тогда мы еще обязательно встретимся, моя устричка.

И удалился, а я осталась сидеть – вдыхать шлейф аромата его парфюма – такой приятный, цитрусовый, и мечтать, думать, думать…

Я жалела лишь, что не поцеловала его, как в сказке. Он все равно ушел бы, все равно никто не узнал бы. Я, может, никогда больше не встречу кого-то такого же красивого, такого же умного, а упустила шанс прикоснуться к чужому огню, в котором сочла бы за счастье сгореть.

Моя мать сказала: так зарождается любовь.

Я видела, как гости покинули дом, как мама затворила за ними калитку сада, слышала, как умчались в ночь автомобили…

И только тут обнаружила, что на скамейке осталась лежать одна черная перчатка.

Но он был не так глуп и рассеян, чтобы забыть ее! Я поняла, что лис оставил ее нарочно, чтобы мы еще встретились, и поспешно спрятала перчатку, чтобы не увидели мать, тетушка и Ченг.

Сонг, Ронг и Джу меня, кстати, долго дразнили, когда я им по секрету рассказала, мол, я замахнусь скоро на волшебную лису хули-цзин и улечу к Бессмертным на небо. А так охота было взаправду улететь – с неба и видно больше…

По правде сказать, подруги меня никогда не понимали. Они особенные, а я… А я не особенная. Но это не мешает нам общаться. Даже когда они меня не понимают, я их люблю и я знаю, что они любят меня.

Отцу они не нравились. Но он, как говаривает мать, «пес равнин». Был.

Я пишу это и у меня из глаз льются слезы.

Однажды он отправился в путешествие в Лощину Черного Бамбука – он нашел в каких-то бумагах нечто очень и очень любопытное… Через пару недель отец вернулся – еле живой, больной, и мама стало ясно, что скоро мы останемся вдвоем.

О чем я? Да, о лисе.

Этот лис оказался для меня, как глоток свежего воздуха.

А на следующий день принесли посылку на мое имя – вот такусенькую коробочку, в которой лежали скромные сережки из черного жемчуга. Без отправителя.

Ченг разорался, догадавшись, от кого они, а мама погладила по голове и сказала:

– Быть может, это не просто встреча, а юаньфэнь – судьба, знакомство по предопределению свыше? Если вас соединяет красная нить, то вы точно еще встретитесь.

И в сотый раз рассказала легенду о лисе по имени Ико, которому один старик сообщил, что его красная нить судьбы привязана к щиколотке щенка, которому всего три года, и что это грязная дочка одноглазой старухи. Ико велел убить ребенка, и его слуга рассек ей лоб мечом. Через четырнадцать лет Ико женился на собаке со шрамом на лбу. Это оказалась та самая девочка.

Я с детства люблю эту историю, потому что верю в лапу судьбы и потому, что у мамы на левом глазу шрам – она упала со скалы в детстве и чудом выжила… Может, через четырнадцать лет и я…

Ах, глупости.

Хочу написать правду. Я устала, устала, устала изображать радость или скорбь, хочу быть настоящей!

Тетка нашла папино письмо, мама под крики Ченга дала мне денег на дорогу, и мы с подругами уехали далеко-далеко: сначала в сам Пекин, потом оттуда в Хэйчжоу.

Так вот, несколько дней назад я вернулась домой, но пишу только сейчас: надо было собраться с мыслями.

Свиток я нашла, но там написано папиной лапой мое имя: он, разумеется, все знал – свиток был мой, не их… К чему это было? Показать, какая я сильная, или какая слабая? Или что я одинока, как луна, и помощи мне ждать было бы не от кого?

Ну, так он ошибся. При всем моем уважении и любви: он не бог, он не мог знать всего.

Я не одинока, у меня есть мама.

Возвращение мое выпало на пасмурный, мрачный летний день – в отличие от меня, природа знала, что над нашим домом, нашим маленьким домом с серой крышей давно сгустились тучи. Ченга не было дома. Он работал в поле с другими мужчинами.

Тетушка, да пошлет ей Небо всех мук диюя еще на земле… А, я, кажется, не упоминала. Сводная сестра матери, тибетский терьер, переехала к нам где-то полгода назад. У нее умер муж, а дом ее забрали дети мужа от первого брака, и тетушка нынче бездомная.

Так вот, она кинулась мне навстречу, ведь она уже считала меня мертвой, и сквозь слезы призналась мне:

– Я… Я не случайно открыла конверт.

Я заметила за ее спиной маму – ее глаза были сухие и горячие от гнева. Мама сжимала и разжимала кулаки.

Я сказала:

– Продолжай.

– Ты же знаешь, Даи-Тай, что господин Лян так часто прощал твоему отчиму Ченгу, бедняге, долги… К тому же, Зедонг неплохая партия, мы знаем его семью и…

– Да, – опять кивнула я.

– Так вот, я… Когда твой отец уже был болен, он бредил каким-то бессмертным женихом для дочери. Ксу никого не подпускала к нему, но я случайно подслушала, проходя мимо приоткрытой двери… Я по секрету сообщила матери Зедонга о словах Ливея.

– Что? – вскочила я. – А я-то еще гадала, откуда они… Зачем?!

Тетушка заломила лапы.

– Не знаю… Я так испугалась… Ах, ну подумай сама – ведь уговор…

– Плевать на уговор, тетушка!

– Да, да… Я гадала, правда ли это. Потому что – ну, вдруг ему просто в горячке что-то эдакое снилось? Ты конверт упрятала, но я потом наткнулась – случайно, клянусь тебе! И не утерпела, открыла. Я думала, что там-то и написан секрет. Но оказалось, что это только карта и…

– Ты выдала тайну госпоже Лян, – простонала я. – Каким-то чужим, даже не мне или маме!

– Имени твой отец все равно не сказал…

– Да какая разница!

Тетушка внезапно тоже встала.

– Какая разница?! Она твоя будущая свекровь, она должна была знать!

Я сжала кулаки.

– Знаешь, тетушка, что из-за тебя случилось? Зедонг поехал за нами следом, и они вместе хотели меня убить.

Тетушка прижала обе лапки ко рту и в ужасе замотала головой. А я продолжала медленно, наслаждаясь производимым эффектом:

– Да, тетушка. Он вошел в Лощину через несколько часов после нас. Все это знали, кроме меня! Он взял с собой лопату. Семья Лян так боялась позора, что решила похоронить меня в Лощине, свалив все на тамошние темные силы. А Ронг и Сонг согласились, потому что Джу обещала отдать свиток им, ведь они обе свободны. И, представь, они завидовали, потому что были особенными, но не вечными… Меня избили и хотели закопать заживо… – На ресницах моих задрожали слезы. – Но меня отпустили.

– К-как это? – вымолвила она. – Разве чудища тумана отпускают?

– Это ли имеет значение, если мнение будущей свекрови было для тебя важнее жизни собственной племянницы? Как только матери хватает сил смотреть тебе в глаза?

Я вышла из беседки к маме и достала из грязного рюкзака свиток:

– Я уеду как можно скорее. Не хочу оставаться с этой тварью в одном доме.

– Ты точно решила? – спросила мама.

– Да, – кивнула я. – Ты можешь поехать со мной, чтобы не быть с этой…

– Да одумайся! Поехать на чужбину искать незнакомого зверя в большой стране! Я не поеду и тебе не советую… – Но, видя, что меня не отговорить, вздохнула: – Ты пиши мне часто-часто. А если что-то не выгорит – я дождусь тебя, как всегда дожидалась твоего отца. Помни одно, девочка моя, – добавила мама, глядя мне в глаза, – ты можешь остаться или уйти на край света, вернуться победительницей или проигравшей или даже не вернуться вообще, можешь остаться, какая есть, или стать пародией или лучшей версией себя. Неважно, кто ты и где – я твоя мать и я буду любить тебя всегда.

И я впервые за долгое время расплакалась.

Но, должно быть, надо написать что-то про саму Лощину?

Мы отправились в Лощину вместе, вчетвером, решив, что победа достанется, кому достанется. Мы приехали в Хейчжоу и хотели нанять у местного народа, зверей инь, проводника. Местные не ходят в Лощину ни за какие деньги. Но мы были одарены той смелостью юности, которую характеризует отсутствие не страха, но опыта. Нам не было дела ни до того, сколько зверей пропало в этом проклятом месте, ни до китайских пирамид.

Как описать мне все, что я там видела? Правду говорят, в Лощине живет большая панда-чудовище, пожирающее путников. Но туман, которым окутано это место, хранит очень много страшных тайн. И теперь там навеки поселилась еще одна. Я победила, отец, но по свитку поняла, что ты это уже предрек. Едва ли меня это удивляет.

Мать меня благословила и дала все оставшиеся от ее матери драгоценности и деньги. Тетушку никто не спросил.

Зедонг, кстати, не вернулся. Его семья в глубоком трауре. Но когда я пришла и невинно спросила, где же мой жених, моя несостоявшаяся свекровь отвела взгляд. Мне было бы ее жаль, не будь она такой дурой.

С девочками я больше не разговаривала. Видимся иногда, но даже глаз на меня они не поднимают. Только раз, когда мы встретились в магазине – обе покупали деньги для сжигания, Джу спросила у меня:

– Как же ты выжила?

А я ответила:

– Я еще не выжала из тебя, чего хочу.

Она вздрогнула и убежала.

У нее стали очень страшные глаза – красные, с желтыми белками и безумно бегают.

Там, в тумане, навеки похоронено наше обещание быть друзьями… Впрочем, как могло быть иначе? Нас, девочек, было четверо, а четыре – это смерть.

В Лощине закопана навеки Даи-Тай, папа. Та Даи-Тай, которой ты рассказывал на ночь сказки о Восьми Бессмертных 7 , которая подавала тебе колбочки во время опытов и свято верила в Жизнь. Она мертва, отец! Этого ты хотел?! Я новая собака, которую ты не знаешь. Я сама ее не знаю.

Но я верю, отец, что эта собака достаточно идеальна, чтобы стать одержимой. А одержимые рано или поздно добиваются своего. И я думаю, этот лис достаточно обходителен и добр, чтобы мы с ним были счастливы!

Как еще мне исполнить свой долг?

Дома я останусь, пока не кончится Фестиваль Голодных Духов… У меня есть парочка дел. Хочу сжечь для папы письмо и картину. Я нарисовала специально для него картину тушью – помнится, он говорил, что я талантлива. Я хотела послать ему Лощину (часто я ее изображаю, почти машинально), но ведь он итак ее видел. Поэтому я нарисовать себя и маму.

И хочу позлорадствовать. Пока семья Джу убивается по сыну, семья Ронг собирает вещи – они уезжают насовсем куда-то на север, – а Сонг тронулась умом. Но не так, как я, а похлеще. Ее уже можно забирать, а меня так легко не поймать.

Что еще? Да верно, нужно достать денег. Сбережений Ченга едва хватит на билет в один конец, а в Америке еще надо где-то жить и что-то есть.

P. S.: К черту, к черту: никто это не прочтет. Слушай же секрет, о старая красная тетрадка, которую можно бросить в топку и не заплакать: Лощина – это райское место, где все твои желание сердца, все заветные мечты становятся реальностью. Как и страхи. Ты в них тонешь, как в воде, и не можешь пошевелиться, потому что иллюзии давят на тебя, как камни. Тогда-то и приходит монстр, который заглатывает тебя – с полными грез легкими, мешающими дышать…

Я выбралась, но нахлебалась порядочно. Зедонг утонул.

Что грозит остальным? Сухое утопление, я полагаю. Воду можно выкачать из легких, но глупые мечты из головы – вряд ли.

P. P. S.: Еще потеряла в Лощине золотую шпильку с ярко-зелеными изумрудами, которую на удачу дала мама. Ту, что папа ей когда-то подарил… Сейчас таких не делают, боюсь, не найду похожую…

Господи, как сбивчиво пишу… Я же так и не рассказала про смерть Ченга…

Я сделала яд без запаха и вкуса. О, мамочка сохранила все черновики, все рецепты отца! Каким бы он стал химиком, сколько премий получил бы, если б только пошел навстречу деньгам, а не мечте…

Я приготовила ужин для Ченга после его возвращения с поля.

Он умер у моих лап. Когда мать это увидела, она испугалась и спросила, что я натворила. Я взглянула ей в глаза и сказала прямо: «Он выпил вина, вдруг упал и умер. А я рядом была, помочь не смогла…». Она ужаснулась, как искусно я ей лгу, и сказала:

– Как ты могла отомстить ему подобным образом? Разве ты забыла великую мудрость: если взялся мстить, вырой две могилы?

Тетка грозилась заявить, куда следует, чтобы забрали маму. Тогда я предложила ей солгать вместе, иначе бы я свалила вину на нее… Или лучше – отравила бы и ее, а потом закопала бы их обоих в саду. Смогла бы она воскреснуть?

Мы сбросили тело в пропасть ночью, а утром заголосили, что пес пропал. Его тело насилу нашли и решили, что он сорвался спьяну или покончил с собой. Разбираться особо и не стали.

На поминках на мне были те самые серьги и изумительно красивое траурное платье с вышивкой – я сама сшила его из белого хлопка. Очень элегантное, взрослое платье, на кокетке, с оборками на рукавах… Оно сшито из бабушкиного, того, порванного Ченгом, только со вставками из молочного шифона по бокам.

Я дала себе страшную клятву – сохранить его и, когда буду выходить замуж, вшить хоть лоскутик от этого платья в подкладку. Как знак моей силы. Я больше не позволю мужчинам повелевать моей судьбой.

Письмо из свитка, вклеенное в дневник Лю Даи-Тай (дата не указана)

К орни этого зверя связаны с одной романтической историей. Его мать, рыжая лисица, была дочерью плотника Жюля из французского городка Арль, у них был хороший дом и персиковое дерево в саду. Ее отец был небогатый француз, а мать вела род от еврейских ростовщиков; родители запретили ей и думать о Жюле, но в одну прекрасную ночь она сбежала с возлюбленным и тайно обвенчалась, лишив себя наследства и имени, но не лишив любви. Но счастье было недолгим – она скончалась в родах. Муж ее горевал.

Жюль мечтал женить единственную дочь на каком-нибудь почтенном, честном звере, а она связалась с проезжим лисом-богемцем, bohème. То есть цыганом. Когда лисичка поняла, что ждет ребенка, он увлек ее за собой туда, за горизонт, где пылают костры и алеют цепочки кибиток…

И родился у них сын. Родился и впитал тягу к путешествиям, к открытиям, к свободе и к картам. Его назвали Николя.

Мать его умерла через пару лет после его рождения, не выдержав кочевой жизни. Когда суеверные жители какой-то деревеньки убили отца, обвиняя весь цыганский род в колдовстве, Нику было шестнадцать лет (к цыганам тогда относились спокойно, но лишь к осевшим, а кочевых не признавали).