Записки из прошлого. Сборник эссе

Нам надо учиться прощать. Надо прощать ошибки тем, кто творил историю. Надо прощать их тем, кто берётся за это дело сегодня. Прощать – не значит соглашаться… Нет. Но принимать решение, которое переворачивает твою жизнь и мир вокруг с ног на голову, – не так-то просто… Впрочем, и те, что сегодня берут в руки историю нашу и мнут её, лепят из неё наше новое прошлое для многих из нас не более «исторического факта». И никто не видит за «персонажем» человека. А, увидев, мерят по себе. Прощения не дождёшься! Мы не умеем прощать другим свои ошибки. Мы не умеем признаваться в своих ошибках. Незнание истории, невнимательность к своей исторической памяти крепко держат за руку и ведут в пропасть. Не пора ли вырваться из этих коварных объятий невежества?

Можно ли обрести радость и повод для гордости в будущем, если не находил их в прошлом, если всё твоё прошлое – бесконечная череда смертей и ошибок? Нет. Это невозможно. Но за каждой ошибкой – чей-то выбор. За каждой смертью – чья-то любовь или мечта. И почему, если три человека сказали «это плохо», мы начинаем верить им, что это так, не усомнившись. Мы верим названиям, которые дают другие тому, что нам дорого, или верим форме, которую присваивают себе те, на кого мы смотрим. Смотрим и не видим сути. Не помня истории, не увидеть сути вещей. Она, как магический кристалл, позволяет видеть сквозь маски, слова и века. Мы уродуем своё настоящее, очерняя прошлое незнанием его подлинных героев и обстоятельств. Мы растим себя оскорблёнными, когда нам нечем оскорбляться! Мы растим себя в страхе, когда нам нечего бояться! Мы растим себя униженными, но унижаем себя сами ещё больше, позволяя себе забывать и не знать того, что было веком или днём раньше. И в самом чёрном сердце живёт свет, который оказывается порой бессилен перед обстоятельствами. И в самом чистом и светлом сердце дремлет первородная тьма, ждущая всего лишь своего часа.

Если камень брошен – это не больше факта. Но один сочтёт это случайностью, другой увидит закономерность, третий прочтёт в этом вызов, другой – расплату за свои дела, иной – разведёт руками и забудет о том через час, а кто-то и вовсе возьмёт тот камень и кинет дальше или возьмёт с собою, чтобы пристроить по хозяйству. Камень брошен. Так и с историей. «Плохо» и «хорошо», кто есть кто. Не тот же ли камень в нашем окне? Господи, когда же камень истории зашибёт тех, кто не признаёт её прав?! Право истории на память в сердцах живущих! Только у тех, кому они действительно нужны, на этой земле всегда оказываются ущемлены права! История подлежит узнаванию в сегодняшнем дне!

До тех пор мы будем слабы и несчастны, пока не вспомним всё. Не только свои горести, беды и печали, свои ошибки, поражения и слабости… Пусть их и было много. Пусть их и было слишком много… Но разве камень в нашем окне – это не галька, брошенная нашим другом, чтобы позвать нас на улицу, где нас уже ждут друзья, чтобы вместе провести этот день, полный улыбок и радости? Вы говорите, окно разбито?.. Но это ли та потеря, пред которой мы отступим, помня хотя бы наши минувшие горести?

15.06.**

Воспоминание о древней ирландской литературе

Она в равной степени поднялась от земли и сошла с неба. Её корни – глубоки и соприродны мирозданию, её идеи – высоки, выше, чем это может показаться при первом прочтении. Ирландская литература поднималась, как колос, и цвела, как цветок. Чтобы накормить и ободрить многих. Но эти многие лишили её этого права, забыв свою пищу и полученные дары. То, что мы читаем сегодня, последние зелёные листья в кроне тысячелетнего дерева.

Опуская глаза в грусти, разве многие видят оплот своей радости и неупиваемую чашу своих надежд? Опуская глаза вниз по стволу дерева, многие ли видят корни и различают их от травы, опутавшей их? За шершавой корой, местами ровной, местами во мху и ранах, не только крепкий ствол, а сам древесный сок, сама суть дерева. Всегда живая. Всегда в движении. Всегда поющая.

Ирландская литература началась с песни. Началась с поэзии. Именно поэтическое слово всегда было, есть и будет её основой и силой. Неодолимое очарование ирландских текстов именно в их поэтичности, скрытой или явной. В них верная рифма, выверенная веками. Она в крови у каждого, кто берёт перо. Но как всегда, есть те, кто слышит её, и те, что замыкают свой слух. Увы тем, кто не слышит песню в своей крови! В ней нет печали. В ней только свет. Он ярче солнца. Потому что это свет Слова. Память о нём, сила его, богатство его – вот корни ирландской литературы. Возрождение? Это не к началу, а с начала! Теперь, как и прежде.

Древней ирландской литературе в равной степени присущи строгость и слава. Она крайне патетична и чиста. Ирландцы тогда ещё не научились высмеивать то, что было свято для них.

Древняя ирландская литература сложна, замысловата, но бесхитростна. Возвышенна, но проста. Она – блистает, как клинок, но в то же время не язвит, не ранит. Она, как охотничий рог, пробуждает дух и зовёт за собой. Похищает. В лучших традициях… Всё её богатство – в простоте. В простоте, когда душа не прячется за правила и рамки. Когда душа говорит. Обильно, сильно, и ей не нужно ни проложенного русла, ни стимула, ни повода, чтобы петь. Роскошно и скромно.

Раньше мы были куда щедрее, не стесняясь красот своего языка и души, разбрасывая неогранённые бриллианты слов и книг. Сверкать среди глины, травы и пыли дорожной. Такой литературе нечего было стесняться. Ни при королевском дворе, ни в монастыре, ни в лачуге бедняка, ни на дороге. Соприродная мирозданью, она становилась кирпичиками, на которых другие строили свои дома, школы и храмы, возводили дворцы и университеты. Сила и слава в слове – переходили от одного кирпичика в основании на всё здание.

Постоянная и переменчивая. Верная себе, но всегда разная. В богатстве слов, образов и ничем не стеснённых чувств – её своеобразие и роскошь. И поразительная стройность слога и мысли. Обильность – её кровное качество. Обильность, полнота, которые теперь смешат обнищавших наследников, промотавших доставшееся им наследство в пустых песенках и стишках.

Что-то было в древней ирландской литературе из того, что тщетно пытаются возродить сегодня. Простота? Обильность? Стройность? Поэтичность? Я полагаю – смех. Радость. Потому что древним авторам был явно открыт её неиссякаемый источник. Радость приходит к человеку счастьем, а счастливый человек всегда улыбается. Светло и тихо. По-вредному назло и с вызовом. Убийственно и сокрушительно. Боже, где теперь эта наша коронная улыбка, а не жалкая гримаса ученика, пойманного за чем-то непристойным и пытающегося выдавить из себя оправдание?! Не улыбка нашкодившего ребёнка. Не улыбка проходимца, обокравшего соседа. Не улыбка мерзавца, сбившего чью-то душу с пути истинного. Где наша коронная улыбка?! От полноты сердца.

И пишем, как оправдываемся. И пишем, как жалуемся. И пишем, как хнычем. Хоть бы был Плач плачей! Так ведь нет. Одно «хны-хны» вместо кровного «увы!». Vae!10

Писать, как петь. Умели слишком давно. И древние книги имели подлинную созидательную силу. Они строили этот мир. Они выстроили его науку и Церковь. Разве этого мало? При чём здесь автор: когда слово свободно, оно – в силе. Автор освобождается словом, а не наоборот.

Странно, что кто-то мог подумать, что свобода – это понятие преходящее. И что её можно похитить. Что можно похитить из сердца? И не там ли она должна почивать вместе со словом?

Бог – судья тем, кто сегодня и завтра будет писать и говорить об ирландской литературе. Той, что принято называть древней, и той, что была до неё. Судить их не нам. И не истории. Только Богу подсудно его же творение. Но если говорить о взлелеянном прошлом, мне бы хотелось, чтобы вернулись однажды те времена, когда сердцу для того, чтобы петь, не нужно было бы правил, а душе, чтобы улыбаться, не нужно было бы повода.

5.07.**

Оправдание юности

Мы обвиняем юность в максимализме. Ей нужно всё и сразу. Она не умеет ждать. Но, ради Бога, у неё действительно нет времени! Юность помнит завет Бога и закон истории: сейчас или никогда. Не забывайте: юность не боится опоздать – она боится не успеть. Мы не находим разума в поступках молодых, мы обвиняем юность в безрассудстве. Но не всё ли её безрассудство в том, что она оказывается смелее нас, следуя зову своего сердца, не слушая и не слыша никого более?

Мы не верим юности. Мы ставим себя выше, оправдываясь опытом и мудростью прожитых лет. Но никакая мудрость и опыт не будут нам оправданием на Суде, если перед Оком Всевышнего рядом с нами встанет юное сердце, полное любви. Мы не любим юность из-за своей трусости. Из-за своих слабостей. Мы не готовы признать, что и в 20 лет можно добиться того же, что и к 50 годам, что и в 30 лет можно быть мудрее и опытнее 90-летнего. Ведь главное – сердце. А у нас, как всегда, вечно забывают об этом. За мечтой кто идёт – им всё прощено. Так на небе, куда мы всё реже смотрим, решено. Было и будет. Только юности дано знать все законы и служить им верно. Ошибаться, и падать, и снова вставать. Любить и безумствовать. И воевать…

Быстрота юности, пламенность речей, невыдержанность, пылкость, безрассудство. Не их недостатки, а наши грехи. Если мы растратили эти качества к опытной зрелости и мудрой старости. И, ей-богу, нет мудрости в том, чтобы дожить до благородных седин и с назиданием поучать молодых, готовых изменить будущее сегодня, не дожидаясь на то ни разрешения, ни обстоятельств. Только безумствующее во имя любви сердце заслужит оправдание. …Если не успеет постареть…

8—9.07.**

Песня Славы

Я думаю, они все смотрят на меня, когда я наливаю сливки в чашку с чаем и начинаю размешивать. Все-все. Потому что не может быть иначе в мире, где из-за подобных мелочей вершится история всего человечества. Из-за свежих сливок к чаю или лишнего кусочка сахара.

О, бесконечная, неизреченная и вечная любовь моя! Ни в какой Песне, будь она даже Песней Песен, не сказать о моей любви к тебе! Сила твоей сладости сводит с ума, порабощая души, готовые от одного твоего хмельного аромата бросаться в омут, услышав зов истории. Всё из-за учебников истории. Всё из-за них. Но ты, Чай-Со-Сливками, выверенная дорога ко всем безумствам. Через тебя приходит осознание фактов. Особенно тех, что изменяют сознание, заставляя допивать тебя, не дуя, и выбегать из дома по новым делам, сделавшимся вдруг смертельно неотложными. Щедрый господин, ты одариваешь идеями, как золотом. Твоё тепло греет нас, твоя сладость заставляет улыбаться в самые худые времена, твой аромат вселяет в сердца надежду, а воспоминание о тебе – превращает в патриота любого.

Боже мой, сколько людей сходило с ума от одного глотка у меня на глазах?! Ни мёд, ни нектары, ни амброзия, ни вина и хмель, ни молоко, упаси Боже, ни от коровы, ни от козы – ничто не сравнится с тобой. Напиток Богов. Смертных и бессмертных. Вечных и не очень. Чай-Со-Сливками. Чай с сахаром. Когда каждый кусочек мы приносим тебе, как великий дар. Великую жертву (если учесть сегодняшние цены на сахар!). Не исповеданная страсть моя. Вечное желание. Вечный кумир. Изо дня в день преследующий меня. Из века в век манящий меня. Запахом сливок. О, жирные сливки, душа моя!..

Есть некоторая категория людей, по моим наблюдениям, которым исключительно запрещено пить Чай-Со-Сливками. Чай с сахаром. Люди с горящим сердцем. Люди с Любовью на его дне. Сливочный дым заволакивает им глаза, и они слепнут к голосу разума и страха, неизречённая сладость сахара порабощает их, и они укрепляются в своих надеждах и мечтах, будь они трижды и трижды безумны, а мирный вкус чая нет чтобы усмирять их – распаляет своим теплом угли в их сердцах. Напиток мира. Ты был для меня символом домашнего очага и уюта. Но – времена меняются. И… Что я вижу сегодня? Выпил чаю – пошёл воевать.

Редкий счастливец соберёт сегодня все три божественные твои стихии вместе. Редкий счастливец сегодня накопит на сахар и сливки (покупая свои, не переплачиваешь ли ты, мой друг, в три раза?). Ах, и почему же так странно действует Чай-Со-Сливками на наши грешные души? Когда делаешь глоток и перед глазами встаёт белая пелена, что первее вспоминаешь ты: повязку на глазах или желанный цвет? Когда сладость сахара оседает на твоём языке, и ты блаженно закрываешь глаза от этого мира, кто, скажи на милость, на далёких берегах в поте лица своего, не жалея сил, добывает для тебя этот сахар? (Который у кого-то ещё хватает наглости продавать с наценкой!) Импортный товар, добытый твоими братьями и сыновьями. Когда неосторожный глоток обжигает твои язык и горло и ты вздыхаешь дымом, о чём вспоминаешь ты, когда заноет всё горло и язык жжёт так, как будто ты сказал наконец-то родные слова? На родном языке. Когда ты, трепеща от счастья, подносишь, наконец, к губам заветный сосуд, в котором плещется сей напиток, кого ты славишь в своём сердце? И почему такая невыразимая боль пронзает его, когда ты понимаешь, что не пить тебе больше чая, если ты сейчас высунешься по пояс из окна, чтобы проорать на всю улицу всевечную славу Всевышнему за подобную щедрость?

Чай-Со-Сливками. Чай с сахаром. Блажен тот, у кого в доме есть чай. Блажен тот, у кого в доме есть сливки. И сахар. Хоть немного. Так что же, друзья мои, давайте петь! Давайте петь вечную славу напитку, пробуждающему наши сердца! Сливки – его основа (а основа – есть наши корни). Сахар – его благословение. Не его ли мы жаждем в своих делах? Горечь чая – его суть. Взлелеянная горечь. Горечь не пьянящая. Горечь обнадёживающая. Друзья мои, хватит дуть на чай! Разбавьте его сливками! Размешивая их по кругу, не своей ли рукой мы замыкаем ход истории? Не возвращаем ли на круги своя пошатнувшиеся основы мироздания? И, собираясь отпить священного напитка, не собираем ли мы в круг всех тех, кто пил его до нас, кто вспылил от его заветной горечи, и сегодня предстоит перед Богом и составляет бессмертное братство отдавших жизнь во имя любви из-за Чая-Со-Сливками? Не одиноко сердце, когда в руках Чай-Со-Сливками. Чай с сахаром. Его сладость успокоит горечь поражения. Его горечь усмирит любую радость и гордыню. Соблюдёт в святой строгости. Нежность его сливок поддержит в минуты отчаянья. Ты не один, пока в руках твоих Чай-Со-Сливками. И вас – сотни. Вас – тысячи. И имя вам… Друзья мои!

Мне больно? Чай-Со-Сливками! Мне грустно? Чай-Со-Сливками! Мне одиноко? Чай-Со-Сливками! Когда мне страшно и сиро, когда вечность падает на плечи грузом непосильных воспоминаний, или новый день ужасает своим диким ликом. Мой тихий, но верный протест. Моё мирное беспощадное сопротивление. Всем бедам, наветам и несчастьям назло. Подтверждение моей верности. Подтверждение моего постоянства. Подтверждение моего выбора (сделанного мной). Подтверждение моей любви. Подтверждение моей сопричастности. Моё «НЕТ!» и мой вызов. И сегодня я поднимаю не пенный кубок. Нет. Моё тайное оружие, друзья мои, воспетое мной. Давайте же возденем в едином порыве вместе к небу свои стаканы, кружки и чашки. Где будет наш ответ этому миру. Чай-Со-Сливками! Чай с сахаром.

11.07.**

Прощай, Ирландия! Увы!

Сегодня – или – никогда! Тео Мэтью11 – слава! Или ещё день – и не устоит на ногах великая страна. И свалится в канаву, где только грязь, испражнения и… Боже мой, какая мерзость…

Запрет? Кто сказал запрет? Ещё Патрик, как помню, говорил: варить можно, пить нельзя! Чёрт возьми, да из-за виски нормально из винтовки стрелять невозможно! Это-то хоть повод задуматься?! Из-за виски мы плодим больное поколение, если у кого-то, конечно, это ещё получается! Тьфу ты!

Можно подумать, нам перед миром и похвалиться больше нечем! Ой, ребята… Не хочу нудить, но… Кажется, у нас есть что-то поинтересней, чем эта шотландская отрава. (Я в споре «кто первый» не участвую. Ирландский виски – всё равно лучший.) И это ж надо, как себя нужно ненавидеть… Чтобы так и сразу сдаться такому врагу… И режьте меня, и ешьте меня, и бейте меня… Я ирландец – вечно пьян! И это-то с вековой культурой за плечами! С наследием, которое держит этот мир, с Церковью, взрастившей современную Европу, которой мы теперь пытаемся доказать, что лучшее из того, что у нас есть, – это эта мутная дрянь с восхитительным мягким вкусом?! Это ж как себя нужно не уважать… Каким изменником родины и чести нужно быть… Чтобы позволить себе говорить такое и кому-то посметь думать так! Да за такое дело… Под трибунал за измену родине! К стене! Без суда! Чёрт возьми, как можно поганить самое великое и ценное из того, что у нас есть, свою культуру?!

Виски страшнее англичан. Они только убивают и запрещают нашу культуру. Виски же развращает душу и крадёт нашу культуру. Виски обкрадывает нас, подменяя священные высокие идеалы героизма и королевской святой строгости пошлыми образами пьяных весельчаков.

Это что за бред (от незнания своей фольклорной, Боже мой, ФОЛЬКЛОРНОЙ традиции), который мы запихиваем в уши всем несчастным вместе с «Айриш виски – из зе бест оф Айрленд!»?! Если мы и так с кровью и мясом отвоёвываем право быть ирландцами, говорить на ирландском, нести свою культуру в мир, то что же тогда мы творим сейчас?! Сами душим себя! Сами губим себя! Сами унижаем себя! Прощай, Свобода, в дыму спиртного угара! Увы тебе, чай со сливками!.. Прощай, Величайшая культура! Прощай, Великая Ирландия! Прощайте, светлые мечты и безумные надежды! Простите вы, безумцы, положившие жизнь за то, что за бесценок продают ваши дети. Увы тебе, мой милый народ! Увы! Спасенья нет. Пока «Айриш виски – из зе бест оф Айрленд!»

17.07.**

МЫСЛИ ВСЛУХ

Предисловие от И. Кóложвари

Бесконечное множество разобранных мной статей К. наводит меня на мысль, что многие из них не только адресованы своему читателю, но и выступают в качестве «мыслей вслух», размышлений автора о волнующих её темах.

Данный сборник получил название по первой приведённой в нём статье, и тем самым мне бы хотелось предложить взглянуть на К. как на такого же, как и мы, человека (именно и всё-таки – человека12), склонного размышлять о жизни вслух и вспоминать о самом важном. Но и в этом сборнике, конечно, это «самое важное» остаётся для К. неизменным…

Мысли вслух

Иногда кажется, что самое разумное – отойти в сторону. Постоять и помолчать немного. Потому что слаб и груб наш голос перед Вселенской Красотою. Перед Вселенской Правильностью. Что всё в мире происходит правильно и верно – я не сомневаюсь. Что, может быть, не понимаю – то да, конечно, но веру мою не отнять у меня. Другим легче откреститься от неё. Откреститься от дел своих, от грязных дел своих или преступного попустительства. Или для того, чтобы «быть недовольным», теперь уже достаточно ворчать на кухне и «мучительно терзаться»? Или на смерть, или смотри глубже. Если веришь, что можно что-то изменить, – измени. Не спрашивая как, не спрашивая «что потом» или «что за это». Измени. Любой ценою. Или обесценишь своё недовольное слово. Стучись в закрытые двери. Взрывай устои. Рушь вековые сваи традиций. Или будь мудрее своей юности, юности души. Найди среди того, что видишь, то, что видит, должно быть, сам Господь, позволяя нашему миру ещё существовать. И пусть твоё прозрение не станет твоим оправданием, отказом от действия. Но ты обретёшь покой. Если ты не видишь дороги в темноте, то это вовсе не значит, что её нет вовсе и она не лежит у тебя под ногами. Мир всё-таки прекрасен. И он остаётся таким для тех, кто делает его таким, не считаясь с поставленной ценою, и для тех, кто видит его таким, как бы ни старался наш век, и все, и каждый вокруг убедить его в обратном. Тот, кто пронесёт с собой улыбку и мир в своём сердце через жизнь, сквозь горе и несчастья нашего века и своей жизни, не тот ли будет подобен Ангелам, не ведающим печали, потому что не знают её? Потому что не видят её, а видя, не признают, потому что знают радость и имя её. Каждый должен знать свою радость. То, что не перейдёт, пусть даже мир сокрушится. Кто скажет – она в Боге, кто скажет – под ногой, кто скажет – в переплёте, кто скажет – в глазах напротив. Разве врут они? И в сердце нашем, как в Небе, и под ногой нашей, как и в книге, как и в глазах напротив, – одна и та же Радость. Совершенно точно – одна и та же. Которая, во что её ни облеки, как ни ругай, – останется Радостью, потому что ею рождена и названа. Неужели вы верите, что то, что названо Красотой, может стать уродством, и то, что было ещё до рождения человека, вдруг исчезнет, покинет наш мир, сделав его пустым и выеденным, как яйцо? Тонко-тонко, почти незримо пребывают Красота и Радость в нашем мире. И если их так трудно порой отыскать в мире внешнем, то стоит их поискать в самом надёжном месте, где они прописаны по закону. Который, кстати, ещё никто не отменял в сердце человеческом. Своём, чужом и каждом. Смиришься ли ты с унижением её, зная, что рано или поздно будет открыта истина и, довольный своим знанием, решишься ждать. Дольше века, может быть, дольше отведённых дней. Не замечая ничего, что могло бы отвлечь тебя от служения тому, чего ты ждёшь. Или ты бросишь всё, забудешь обо всём ради того, чтобы рассказать всем о Красоте и Радости мира здесь и сейчас. Чего бы это ни стоило. Объявить их торжество, отдав за это то, чего не побоишься отдать. И то и другое приемлет мир. Потому что ему равно нужны и мудрецы, и безумцы. Всё равно у них одна мудрость и одно безумство. И глуп тот, кто не считает Любовь безумством, а безумство Любви – мудростью. Единственной и законной. Выше всех иных, какие мы только можем (а мы можем) себе вообразить.

Жизнь и смерть так туго сплетены в клубок, и так скоротечна жизнь человеческая перед лицом смерти и на страницах учебников, так убого она смотрится на могильных плитах, представленная сочетанием бездушных дат, соединённых тире. Но глупо нам плакать, веруя в то, что на последней дате всё закончится. Потому что для нас, живущих в иллюзиях, живущих иллюзиями, смерть – не бóльшая из них. Хоть и достойна уважения не меньше наших «свобод» и «идеалов». Чтобы не бояться смерти, необязательно спорить с ней, достаточно постичь её предназначение. Простое и прекрасное. Потому что всё начатое однажды должно быть закончено. Как хорошая книга. Как вкусное вино. Иначе книга надоест нам или мы упьёмся, и нас будет тошнить даже от самого прекрасного вина. Только то, что было всегда и никогда не начиналось, никогда не закончится. Так почему бы нам не признать, что частичка бессмертного есть и в нас? Бог, Любовь, Красота и Радость, почему бы не послужить им в любом из приемлемых для души и глаза образах, пренебрегая смертью, но не бегая от неё, как трусы. Смелый не ищет смерти, но он не побежит от неё, если пришло его время. Мудрый знает своё время, а смиренный – примет всегда. Что лучше? Не знаю. Но не может быть смерть чем-то большим, чем последний сон для тела. Но не для души. Потому что она и есть то, что было до тела, и есть то, что останется после. И никуда не деться её радостям, если они были с ней при жизни. Никуда не уйдёт Любовь, если была любовью, и не иссякнет Радость, если был верен её источник. Тело – лишь инструмент, совершенный и необходимый. Использовать его для себя – можно, но всё-таки, я думаю, он предназначен для другого. Именно в теле душа имеет возможность совершить поступок. Имеет силу что-то изменить. Сделать что-то, что преумножит Красоту и Любовь. И я не верю, что среди нас найдётся кто-то, не способный на это. Человек был так задуман и создан для этого. Всё остальное отговорки! …Да. Кто-то (кажется, я) говорил, что как только теряешь нить повествования или оно начинает обременять тебя, остановись. Может, это кому-то покажется неприличным или непрофессиональным, зато это честно. А честность – верный служитель Красоты.

16.04.**

О пути на радугу

«Я дам им то, что они хотят», – говорят мои современники. А я говорю: дайте людям то, что им нужно. То, в чём они нуждаются. А людям, так уж они устроены, иногда свойственно нуждаться в том, о чём они и сами не подозревают. Наши книги, не мной сказано, – сокровищницы наши. Волшебные ларцы, пусть даже ни разу не открыв которые, мы ценим их сокровища, знаем их содержимое. Это знание формирует нас. Делает нас богачами. Всех, открывавших эти ларцы или только заглядывавших в них, державших их содержимое в руках или только слышавших о нём. Но сегодня я вижу, как в позолоченные раки кладётся мусор.

То, от чего рано или поздно избавится наш век, чем он переболеет, как ребёнок, мы тщательно спешим сохранить. Будто бы всё зло, невежество и скверна не найдут, где сохраниться и на чьём горбу, в чьём сердце въехать в новый день! Мы берём, потому что нам дают. Мы едим, потому что голодны, но мы не выбираем пищу! Мы отравляем себя. И, кажется, не столь вредна для нас трава, смешанная с землёй, сколь губительны могут оказаться некоторые книги. Я не буду называть имён. Имена – это слишком громко. И больно. Я не буду иметь в виду, потому что думать одно, подозревать другое, а говорить третье – пошло. Я хочу только сказать, что всем нам нужно чудо. Мы нуждаемся в нём. Как никогда. Нам нужно чудо, которое отменит нашу боль. Нам нужно чудо, которое изгонит нашу печаль и грусть, чудо, которое объявит торжество радости. Чудо, которое скажет, что нам больше не за что винить себя, ибо мы прощены. Нам нужно слово, которое не станет поучать, нам нужно слово, которое не станет бередить раны прошлого, нам нужно мудрое и верное слово, сильное настолько, чтобы сделать свободными наши души. Свободными от тоски, вины и ненависти, свободными от мук неразделённой любви.