Записки из прошлого. Сборник эссе

Искусство не может быть подражанием жизни и не должно быть слепым её копированием. Оно должно сообщать людям о чуде, звать их к мечте, говорить о том, куда им можно идти, к чему стремиться. Предлагать пути и выходы, предлагать решения. Предлагать, но не навязывать. Реальность в искусстве должна присутствовать ровно в той мере, сколько её доставало бы, чтобы человек понимал связь между произведением искусства и своей жизнью. Искусство не хроника, оно не обязано запечатлевать всю человеческую трагедию падения, всю нашу злобу и негодование. Всё найдёт, где сохраниться. Всему свои певцы. Искусство это и есть мечта, есть надежда, есть тот свет, который обязан сиять даже тогда, когда более ни один источник света не способен рассеять мглу или согреть нас. О чём бы ни была книга, картина, музыка, танец, песня, постановка, она должна быть о любви. В конце концов, мы должны помнить источник всех наших благ и силы. О любви, а не о всём том, что так прекрасно спутали с ней немного раньше нас. В искусстве должно быть ровно столько реальности, столько этого груза, чтобы оно по-прежнему могло летать и парить. Иначе оно станет неподъёмным, и превратится в учебник истории, хронику, и утратит свою истинную суть – творить и сохранять, а не копировать и воспевать копируемое.

Конечно, если имена и названия заедают тебя, как могильные черви (признаюсь, с этим ничего не поделаешь, это проклятье нашей земли), а история растворена в твоей крови так же сладко, как сливки в чае, преступление – идти против своей природы. Но ещё большее преступление – идти против сущности искусства, оскорбляя его той скверной, которую мы смешиваем с ним, заставляем нести в себе. Искусство не терпит подражательства жизни и не терпит лжи. А вся наша низость, все наши грехи и невежество наше – есть ложь. Любимая ложь. Ибо она прощает нас, и мы успокаиваемся тем, что человек слаб и немощен, потому что все такие и были такими всегда. Но нет… Искусство должно напоминать человеку, что не он должен прощать себе, должно напоминать о том, что есть только одна война, стоящая жертв, – война со своими слабостями и грехами. Должно давать силы для этой борьбы, подогревать ненависть к пороку, учить видеть, где проходит разлом между прекрасным и лживым, между уродством и нищетой духа.

Кто-то говорит: искусство должно развлекать. Уносить в мир фантазии, прочь от жёсткой реальности. Но это жестоко! Слишком жестоко. Каково тогда будет возвращение в неё, в наши дни?! Искусство должно учить видеть то, в чём мы нуждаемся даже сегодня. Учить видеть прекрасное во всех формах там, где, казалось бы, его не может быть, учить видеть его, а не обманываться иллюзиями. Искусство должно учить человека верить прекрасному, чувствовать его, слышать его. Только тогда человек без поучения и советов найдёт верный путь и пройдёт его без ошибок. Прекрасное ведь так близко и так просто. Оно вокруг нас: под нашими ногами, над нашей головой, в глазах напротив, в каждом бьющемся сердце, в наших книгах и песнях, в наших улыбках. Оно прочно, как мир. Оно древнее и сильнее нас, потому что порождено Любовью, Словом, сотворившим всё сущее. Искусство должно учить принимать это. Видеть и прощать ошибки века, осуждать, но не судить. Искусство должно учить истинной мудрости, мудрости терпения и прощения, сострадания и понимания, а не кричать голосом молодых «в бой!» или «виновен!», «не согласен!» или «это не так!». Искусство во многом должно учить смирению. Только мы сегодня не знаем, зачем оно нам нужно, путая смирение с безволием, наивно полагая, что, смирившись, мы ограничиваем свою свободу, обезличиваем себя перед всесильной рукой судьбы. Боже мой, где ты ещё найдёшь такую глупость?! Но там, где слышен твой голос, всё меньше и меньше готовых слушать. И слышащих – ещё меньше. Ни кровью, смертью и криком, ни оружием и силой меняется мир. Так не родится свет, так не приходит покой. Так ломается, коверкается прекрасное, рушится наш мир. Всё светлое строится тихо. Долго. Терпением и любовью. Через искусство. Или через любовь. И когда тебя не слышат и когда не верят тебе, горько сознавать, что только твоя смерть, громкая, страшная и болезненная, сможет заставить обратить их взоры на твои слова, попытаться расслышать твой голос, вникнуть в суть слов. Но нет. Даже свою историю мы читаем по смертям, по тире между датами, но никак не по тому, о чём были их мечты. Даже не дела. Дела – очевидны. Они совершены и закончены. Мечты – остаются. Мечты – бессмертны. К сожалению, в отличие от тех, кто умеет мечтать.

В конце концов, мечтать – это не бездействовать. Как и смиряться – не значит покоряться. Мечтать – и то больший бунт, бунт запрещённый и самый сложный, нежели бунт с оружием в руках или громкими криками с площадей и улиц. Поэтому искусство должно учить мечтать. А для этого искусство должно говорить правду. Но правда – зачастую это не то, что мы видим… Правда, она в том, каков мир на самом деле, каким он должен или мог бы быть. Не без нашего участия. Но мы только виним его, что он суров и жалок. Не замечая своей вины в том, что мы позволили ему стать таким. Мы виним обстоятельства, неодолимые, как всегда, мол, это они мешают нам, калечат наши судьбы, предрешают наш выбор. Обстоятельства. Я знаю об их силе. Я видела, как вынуждают они иных принимать решения, за которые расплата горькими слезами будет ждать целые поколения. Я знаю о силе обстоятельств, сковывающих по рукам и ногам нас, как пленников. И мы томимся в их плену. Не ведая о силе, способной разрушить их и осветить путь к освобождению. Искусство когда-то было этой силой. Оно сильнее обстоятельств. И мы – сильнее. Только мы не помним об этом. Как и вообще мы привыкли забывать всё то, что заставляло нас строже и внимательнее относиться к себе. Брать ответственность на себя не только за себя самого, но за мир, данный нам к жизни. Мир – это ведь не только клочок родной земли или твоя улица, но вся Вселенная в бесконечном многообразии своих галактик и систем. Увы… Правда для нас – отражение реальности. А реальность это только то, что мы привыкли видеть. И значит шифровать правду – говорить правду, таков наш удел сегодня.

Но искусство… Насколько выше оно всех наших суетных проблем! Всех наших бесконечных негодований, всей нашей пошлости и алчности, выше нашего невежества, под которым оно оказывается похоронено в наш век. Но будет время, и наш век закончится. Закончатся войны, недовольство, и печаль иссякнет, когда для ненависти не останется причины. Всё закончится рано или поздно. И тогда – мы погибнем. Потому что вся наша жизнь была войной, пустой и нелепой. А то, что мы сохраняли как святыни, оказалось гнилью или стало ею с течением лет. То, что мы называли искусством, оказалось фальшивкой, на которую мы молились, надеясь, что сохранимся в нём… Когда я смотрю из окна и вижу то, что творится вокруг, я не могу не грустить. Потому что остро сознаю всю противоречивость, незаконность, непозволительность того, что происходит, чему мы сами потворствуем. Но всё-таки после дождей бывают ещё радуги на небе, а небеса ещё бывают безмятежно чисты и голубы… Цветы цветут, а юноши и девушки улыбаются друг другу. Моя религия – Слово. Искусство служит ему во всех своих формах. И я надеюсь, что могу хотя бы в своих книгах дать кому-то надежду, рассказать о мечте, чтобы ни я одна встречалась на радуге с мечтателями нашего мира. Чтобы мы все встретились на ней когда-нибудь… Для этого и есть искусство – для того, чтобы мы все однажды встретились на радуге. Разве нет?

7.04.**

О сумерках и времени

Ненавижу рассветные сумерки! Я люблю – закатные. Есть у меня такое право. И ничего личного – к рассвету. Просто закатные сумерки – ближе к свету. Истинному свету. А рассветные дальше. Может быть, потому что столь очевидно идут перед ним? А свет нельзя так просто принимать. Его нужно уметь находить. Его нужно уметь видеть и различать. В закатные сумерки.

Так и о человеке. Как о сумерках. Каков он, спрашивает он себя (сколько ни наблюдаю – постоянно): добрый он или злой по сути. Тень или свет? Не те вопросы. И мне снова грустно. Он – человек. И этим всё сказано. Зло и добро, тень и свет – так же нераздельны в нём, как тень и свет в сумерках. И я не устану повторять, что именно на них и ни на что больше не похожа душа человеческая – на сумерки. Очевидные, если идут перед рассветом, и мудрые, если учат ждать. Впрочем, странно, должно быть, полагать, что и самые тёмные ночи не полны света. Но мне лучше успеть поставить точку, пока «мой свет в ночи» и тысячи и тысячи «сумеречных» историй не встали у меня между пером и листом и вконец не завладели мной. Ведь я никогда не посмею мешать им…

Так остро вдруг начинаешь чувствовать течение лет с годами. Не так, как 10, не так, как 100 или 1000 лет назад. Время перестаёт скакать, перестаёт шутить над тобой, потому что однажды, как тебе кажется, ты перерастаешь его. (Но это, конечно же, всего лишь иллюзии.) С возрастом ты начинаешь больше обращать на него внимания. Винить его в утратах. Потом понимаешь, что всего лишь не умеешь обращаться с ним. И, приглядевшись, начинаешь вдруг замечать (не совсем без удивления), что оно совершенно живое. И может петь и, что самое милое, танцевать. Выделывать такие коленца, что не выкинет влюблённый танцор ни на одном фестивале! И ты понимаешь, что что-то есть в этом танце… Шивы…

Оно, оказывается, ещё более разумно, чем ты можешь вообразить, а стало быть – разумнее тебя, потому что ты можешь придумать себе сколько угодно образов – а его не узнать ни в одном!

И что самое скверное – с ним не поспоришь, потому что оно, как угорь, выходит из-под удара! Проходит сквозь тебя! И моргнуть не успеешь. А век уже другой. И ты сегодняшний не чета себе вчерашнему. А лучше или хуже – время рассудит.

Единственный час, когда глупа всякая вражда и непозволительна между вами (так я и завершу своё рассуждение), – это сумерки. Особенно, как мне кажется, вечерние. Волшебная пора. И порой мне кажется, я разгадала, в чём её волшебство! Это пора, когда время садится рядом с тобой на корточки, и вы, тихо и вредно переглядываясь, встречаете ночь на равных. На равных. Если это, конечно, возможно…

18.05.**

Пусть книга будет

Мир полнится злом, и, чувствуя это, пытается сердце найти утешенье. И силу найти, и веры источник, чтобы припасть к нему и силы набраться. Но отравлены все источники, иные – далече. Что сердцу ты скажешь, обречённому в битве? Без крепкой руки и с ослабшей верой? Без корней сердце погибнет, потому что не найдёт силы и некому будет дать ему силы для жизни. Без веры погибнет, без любви и надежды. И без мечты усохнет прежде цветка любого!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Даю, чтобы ты сделал (лат.).

2

Поэтико-религиозная система, обуславливающая функционирование кельтского общества (и предположительно являющаяся основой современных европейских культур, имеющих кельтские корни). Прим. И. Коложвари.

3

«Я мыслю, следовательно, существую» (лат.). Декарт.

4

Сим победиши, досл.: под этим знаменем ты победишь (лат.).

5

«Да здравствуют профессора» (лат.) – цитата из гимна «Gaudeamus igitur».

6

Из «Божественной комедии» Данте.

7

Дословно «танец смерти» (маскарад), популярная в Средние века феерическая забава, когда люди собирались на кладбищах и своими плясками изображали танец мёртвых, танец сил хаоса. Прим. И. Коложвари.

8

Норны – богини судьбы в скандинавской мифологии, соединяющие Прошлое, Настоящее и Будущее и ведающие судьбой человека. Прим. И. Коложвари.

9

«А, кроме того, я утверждаю, что Карфаген должен быть разрушен» (лат.). Настойчивое напоминание, неустанный призыв к чему-либо. Римский сенатор Марк Порций Катон, о чём бы ему ни приходилось высказывать своё мнение в Сенате, прибавлял: «А, кроме того, я полагаю, что Карфаген не должен существовать». Прим. И. Коложвари.

10

Увы! (лат.)

11

Миссионер Теобальд Мэтью в своё время своими яростными проповедями против виски нанёс непоправимый урон имиджу ирландского виски в мире. Прим. И. Коложвари.

12

Многие книги, а также статьи К. наводят на мысль о том, что К., возможно, не является в полном смысле слова «человеком», как это может показаться. Я же, склонная верить словам К., буду придерживаться авторской версии о «своей правде» и «праве выбора», тем самым не ставя под сомнение мысль о том, что К. была человеком. Прим. И. Коложвари.