Тайный советник императора Николая II Александровича

– А что, интересно. Своя песня, как бы гимн корабля. Ладно, послушаем. Господин Тузовский, пригласите, пожалуйста, запевал. Разбудите человека два-три. Надеюсь, песня будет стоить того.

Офицер уходит, и мы с адмиралом остаёмся наедине.

– А чем вы намерены заняться, господин Попов? Вот мы вас спасли, высадим на берег, а что дальше? Жить вам нечем, человек вы, по-видимому, образованный. Уж не хотите ли вы уехать за границу? В Англию или в Америку? Может быть, желаете места гувернёра в каком-нибудь хорошем доме?

– Константин Дмитриевич, вы ведь патриот? Представьте себе, какое преимущество получила бы Англия. Научные знания из будущего, техника, которую изобретут ещё не скоро. Наконец, просто знания будущего, что случится через год, через десять, через сто. Не лучше ли будет, если эти знания получит Россия? Вероятно, Господь не случайно послал меня на эту яхту, и я, как и вы, должен служить России через службу императору.

– Да… Этого бы многие хотели, место при императоре. Разумеется, есть и защита от толп подобных авантюристов. Я бы вас немедленно выпроводил, если бы не ваши часы. Ага, вот и наши песенники. Так как же вы хотите передать им… э…

– Просто напою, надеюсь, этого хватит. Нот я всё равно не знаю.

И я, как могу, исполняю Любэ «Там за туманами». Уже после первых двух строчек выражение лица адмирала меняется. Похоже, до этого он со мной говорил из снисхождения. Или, скорее, набирал смешных деталей для будущего рассказа о чудике, выловленном из моря.

Несмотря на некоторую одутловатость, лицо у него выразительное, и человек, кажется, непосредственный. Дослушав песню не перебивая, он с силой бьёт себя по ляшкам:

– Ну Попов! Ну удружил! А ведь я над тобой чуть не посмеялся: человек хочет наградить, спев песенку, как маленький мальчик. Но такая песня – это другое дело. Она не только нашему кораблю – всему флоту не помешает. Ну-ка, Ванюша, теперь ты.

Один из песенников, молодой парень, вряд ли и 20 лет есть, голубоглазый блондин, начинает петь. Как ни странно, мне только один раз приходится подсказать ему слова. И ещё раз я поправляю мелодию, когда он уж очень по-своему её трактует. А поёт он… Да, у него, вероятно, абсолютный слух, красивый баритон. Но откуда у молодого парня столько уверенности? Он не повторяет моё исполнение, он прямо с ходу переделывает трактовку песни. Я совершенно уверен, что он сознательно пытается её улучшить.

– А теперь, Михалыч, ты присоединяйся.

Я тоже Михалыч, но это адмирал явно говорит второму песеннику, хмурому мужику под сорок с чёрной бородой. Основную мелодию снова ведёт Ванюша, а Михалыч басом даёт второй голос, эхом повторяя за Ванюшей. В результате они без единой репетиции и без музыки так исполняют известную песню, что становится очевидным – вся наша эстрада – это дешёвка. И есть в их пении что-то церковное – наверняка оба были певчими. А скорее всего, и остаются.

– Ладно, ступайте, но будьте готовы и перед Государем спеть. Сергей, ладно, будь по-твоему, замолвлю о тебе словечко государю. А вы, Станислав, отведите, пожалуйста, нашего гостя на ночлег. Ну, найдите для него что-нибудь.

Всё тот же офицер – не разбираюсь я в морских званиях – Станислав Тузовский, ведёт меня вниз по трапу, и в каком-то закутке, чуть ли не в коридоре, предлагает гамак. Условия, на мой взгляд, более чем спартанские.

– Где гальюн, надеюсь, найдёте?

– Нет, лучше покажите.

С неохотой, но гордый поляк показывает мне необходимое заведение. Снимаю тяжёлые ботинки, забираюсь в гамак. Самое время поразмыслить, как я тут оказался и что теперь делать. Как назло, ни одной умной мысли в голову не лезет, и вдруг я понимаю, что эта беготня, которую я в последнее время слышу, неспроста – я незаметно заснул, и теперь уже утро. В гальюне нет не только душа, но и умывальника, и где умываться – мне неясно. Выбираюсь по трапу на палубу – да, чем хорошо это лёгкое молодое тело – по трапу лазит даже с удовольствием. А матросов на этом корабле явно немало – похоже, что он рассчитан на движение под парусами и под паровой машиной, гибридный тип, популярный в середине XIX века. А к парусам, конечно, прилагаются матросы, и в большом количестве. Но парусов сейчас нет, дымят трубы, а матросы, значит, есть лишние. И с десяток этих матросов усердно моют палубу. Другие умываются из своеобразных мягких вёдер, типа брезентовых. Я тоже с удовольствием умываюсь, подойдя к такому ведру.

Делать мне особо нечего, внимания на меня не обращают. Возвращаться в гамак не хочется категорически. Тут с помощью дудок подаётся какой-то сигнал, и матросы начинают куда-то уходить. Иду и я за ними. Ага, это столовая. Сажусь вместе со всеми на лавку. Молодое тело не страдает отсутствием аппетита. Соседи, кажется, тоже не дураки поесть. Но и кормят неслабо: кроме первого, второго и третьего дают ещё пирожки и десерт, всё довольно вкусно.

Завтрак – это хорошо, но после этого на меня обрушивается тяжёлое, утомительное безделье. Мне буквально некуда деваться. На палубе негде сидеть. Некоторое время я разглядываю берег, недалеко от которого остановилась яхта. Но на этом развлечения заканчиваются. Но вот появилось что-то новое: девочка в большой шляпе и светлом платье. По виду младшая школьница. А ведь это… Да, больше некому – наверняка принцесса, дочка Николая. Сколько ей жить осталось? 15 лет. Наверно, будет ей уже за 20. Вот ведь несчастная судьба – родиться принцессой, просидеть всю жизнь взаперти и умереть в молодости…

И тут ко мне подходит здоровый мужик лет тридцати, разумеется, с усами:

– А ты чего уставился? Нельзя так смотреть на великую княжну.

Кажется, он даже дёрнулся замахнуться, но передумал. Я бы, конечно, ответил, и он, наверно, это увидел по глазам. Но вот чем бы закончился поединок? У меня когда-то был оранжевый пояс по карате, но мужик в матросской форме весит, наверно, килограмм 80 и выглядит сильным. А моё новое тощее тело тянет, вероятно, на 70 или чуть больше.

Тут принцесса скрылась из вида, и мужик трусцой устремился за ней. Да, торчать на палубе мне теперь хочется ещё меньше. Пойду уж лучше опять в столовую.

– Мужики, могу вам помочь, мне всё равно делать нечего.

– Сам ты мужик, а мы матросы.

– Точно. Как я не заметил? Так что – дайте работу какую-нибудь.

– А что можешь? Картошку чистить умеешь?

– Чего там уметь, дело не хитрое.

– Ну пошли, поможешь.

Два матроса с несчастным видом чистят картошку. В одном ведре моют нечищеную, в другое чищеную бросают. Присоединяюсь к ним и я, благо, табуретка есть. Вялый разговор идёт… конечно же, о бабах. Обсуждают каких-то знакомых, кажется, из Кронштадта. Я так понял, что этим бабам надо платить. Не уверен, что это профессионалки, может, просто подрабатывают.

– А ты, паренёк, что скажешь?

– Я? У меня таких знакомых нет.

– Уж не монах ли? – вопрос явно с насмешкой.

– Не сподобил господь.

– Он тебя вообще сподобил на что-нибудь? В смысле баб?

– Да особо не об чем рассказать, – разумеется, им я ничего такого не расскажу уж точно.

Больше ко мне не пристают, а чищу я хорошо. Вдруг влетает Ванечка, тот, который песенник.

– А, вот вы где. Вас ищет адмирал, пойдёмте скорей.

Матросы бросили чистить, смотрят на меня. А я, сполоснув руки, иду за Ваней в каюту адмирала.

– Господин Попов, тут такое дело… – кажется, Нилов немного смущён, – Государь вас принять не соизволил. Он ведь на отдыхе, а вы как бы работать предлагаете, – адмирал делает паузу, но видно, что мне пока надо продолжать слушать, – Он вообще-то добрый. Он был готов вас принять как спасённого, но вам же надо не этого.

Ещё одна пауза.

– Но я кое-что придумал. Есть тут один важный генерал. Барон Мейендорф Александр Егорович. Командует конвоем Его Величества. Там у него всякие есть, есть и казаки. У них песенники неплохие. Я с ним поговорил, а ты бы не мог им какую-нибудь казачью песню подсказать? Если понравится, они исполнят перед Его Величеством, а там… Или Государь сам спросит, или Мейендорф о тебе упомянет.

– Я-то не песенник. Но одну-две песни на казачью тему знаю.

Адмирал лично ведёт меня к «важному генералу»:

– Извини, Сергей Михайлович, но ты… Видимо, купцы в ваше время… Вести себя ты совершенно не умеешь.

Мейендорф производит двойственное впечатление. Каюта у него меньше, чем у Нилова, раза в два. И выглядит он – я бы его не за немецкого барона принял, а за русского казака из зажиточных. Летом он сидит в папахе. Ещё и борода – у него голова не перегревается? Лицо довольно простое. Но, с другой стороны, мундир с неимоверным количеством каких-то шнурков и висюлек, важная манера себя держать. Нилов строго взглянул на меня – мол, не ляпни лишнего. Я невозмутимо молчу. Нилов доверительно приобнимает барона за талию, что-то негромко говорит. Барон с русским именем Александр Егорович важно кивает. Затем пожилые сановники достают бутылку, и наливают в рюмки. Кажется, это хороший французский коньяк. Меня они воспринимают как предмет мебели. Вряд ли кому-то придёт в голову предложить шкафу коньяк.

А вот заходят ещё двое в папахах, это явно казаки. Да, зря я думал, что Мейендорф похож на простого казака. Видимо, моё представление о казаках из кино не соответствует действительности. У этих бородатых господ отсутствие образования буквально на лбах написано. Мейендорф важно кивает.

– Господин Попов, будьте добры, для этих господ что-нибудь казачье, – адмирал строит мне гримасы – мол, спрячь куда подальше свой демократичный стиль поведения. Вроде, я и раньше вёл себя с уважением к адмиралу, но теперь понимаю, что он терпел мою грубость за счёт своего ангельского характера. Бородатые в папахах внимательно на меня смотрят, и я в медленном темпе начинаю:

– Задремал под ольхой есаул молоденький…

Второй и третий припевы казаки поют вместе со мной, причём один из них посвистывает и как-то прищёлкивает. Разумеется, со слухом и голосом у них порядок.

– Теперь сначала, – распоряжается барон.

Казаки, даже не глядя на меня, начинают петь. И получается у них просто классно! Удивительно, люди по виду простые и грубые, но вкус и чувство меры у них на месте. Свист и щелчки звучат приглушённо, как бы опасаясь разбудить есаула. Тон песни доверительный, а при упоминании станицы явно чувствуется ностальгия. Барон внимательно слушает, а потом подходит ко мне и начинает разглядывать. Как шкаф.

– Но ведь это не казачья песня. Я такой не знаю. Уж не вы ли сочинили?

– Нет. Один человек из Питера, – не уверен, что стоит называть его национальность. Кто их знает…

– А вы…– барон вопросительно поглядел на адмирала

– Попов Сергей Михайлович.

– Сергей Михайлович, песня хорошая. А нет ли ещё песни, что-нибудь в том же роде.

– Есть, Александр Егорович, одна песня, мне нравится, хоть и не совсем казачья.

– Ну так пойте, голубчик.

И я начинаю: – Выйду ночью в поле с конём…

Пою снова неторопливо. Но что это? Меня поддерживают мощные басы казаков. Они что – знают слова? Ага, они поют то, что повторяется, а новые слова пропускают. Кажется, песня нравится Нилову – он даже хлопнул себя по ляжкам, не вполне по-адмиральски. Впрочем, кажется, он не боится вести себя как угодно. Песня заканчивается, и становится понятно, что Мейендорфу она понравилась, он просто сияет. Но со мной больше не разговаривает.

– Константин Дмитриевич, вы были совершенно правы! Сегодня же доложу Государю. А вы, бездельники, – надеюсь, это он казакам, – Сейчас же отправляйтесь репетировать, да так, чтобы не стыдно было петь для Его Величества.

Один из бородачей шепчет мне на ухо, щекоча усами: – Как второй куплет начинается?

– Ночью в поле звёзд благодать.

– Ага, – и бородачи быстро уходят.

Барон Мейендорф из напыщенного индюка вдруг превращается в нормального милого человека:

– Сергей Михайлович, а что – образование у вас есть?

– Да, Бауманку закончил. Это университет.

– Что-то немецкое? В общем, личное дворянство у вас есть. А если вблизи Государя окажетесь – тут и до потомственного дворянства недалеко. А со временем, может быть, и титул… Особенно, если удачно женитесь. В общем, я понимаю – метите вы высоко. Но если не выйдет – вы тогда меня разыщите. Я что-нибудь для вас найду, место гувернёра, или учителя. Может быть, вы не только песни, но и сказки знаете? А специальность у вас какая? Конечно, юриспруденция?

– Что вы, как вы могли подумать. Физика и математика, с некоторым уклоном в технику. А сказки – да, кое-что знаю, особенно для среднего возраста, для подростков.

– И что же, хорошо знаете математику? Насколько хорошо?

– Ну, наверно, на профессора не тяну. А вот физику – пожалуй, даже излишне хорошо. Есть здесь бумага? Давайте с вами, например, интегралы брать.

– Э… Я больше по конно-гвардейской части. В общем, не артиллерист. Но сообразить, что одеты вы неправильно, мне ума хватает. А ведь возможен и интерес к вам Государя.

Тут встревает адмирал:

– Александр Егорович, я уже и сам это понял, и здесь, на корабле, мне будет удобнее обеспечить Сергея Михайловича. А вам ещё к Государю надо не опоздать.

И мы с адмиралом покидаем баронскую каюту. По пути в адмиральскую каюту к нам подходит Тузовский, адмирал его вызвал незаметно для меня.

– Станислав… э… Егорович. Вот господин Попов у нас, как видите, в матросской одежде. Вы его, пожалуйста, отведите, пусть ему подберут офицерский мундир. Но, разумеется, без знаков отличия.

Тузовский как-то странно покраснел, как будто его оскорбили. Когда мы немного отошли, он пояснил:

– Разумеется, я не Егорович. Моего отца звали Ежи.

Он начал как-то пришепётывать, вероятно, это польский акцент. Но ведь он говорил без акцента? А со мной, значит, можно?

– Господин Попов, если я правильно понял из того, что расслышал… Вы знаете будущее? Не скажете ли, что будет с Польшей?

– Всё будет хорошо. Через 16 лет Польша станет независимым государством.

– 16 лет? Долго. А границы? В границах 1648 года?

– Я не настолько знаю историю Польши. Но, кажется, вы слишком далеко вглубь веков смотрите.

– Но не только на территории России будет Польское королевство?

– Не только. Часть территории всех трёх империй войдёт в состав Польши.

– Так значит, Польша будет великой!

– Во всяком случае, будет независимое государство, признанное в мире.

– Не будет великой? Почему?

– Я в этом не слишком разбираюсь. Вот Румыния – независимое государство. Она великая?

– Вы меня оскорбляете! Как вы можете сравнивать?

– А что не так с Румынией?

– То, что это не Польша! А румыны – это не поляки!

– Все не поляки. Весь мир. За исключением одних только поляков.

Кажется, рука Тузовского дёрнулась меня ударить. Я инстинктивно готовлюсь ответить серией, включающей лоу-кик. Кажется, в это время офицерам разрешается бить матросов? Но я-то не матрос. Поэтому, или из-за неминуемого ответа, поляк бить не стал, и убегает, кипя от возмущения как самовар.

Странный человек. Я ему бесплатно подарил драгоценную информацию, очень благоприятную для его Польши. И вот, никакой благодарности, кажется, я же и виноват оказался. Ему что – нужна Польша обязательно великая? А просто Польша его не волнует?

И убежал он, не выполнив поручение адмирала. Я нахожусь где-то в глубине корабля, в узком коридоре. Из железной двери выглядывает пожилой усатый моряк, не простой матрос, но и вряд ли офицер. Не знаю, как называется такой флотский аналог старшины царских времён.

– Убежал поляк? Ну и хорошо. Без него способнее. Вы ведь не матрос? Вас как звать?

– Попов Сергей Михайлович. Да, я сухопутный. Но адмирал Нилов велел подобрать мне офицерский мундир без знаков отличия. Только как я это вам докажу? Тузовский-то убежал.

– Да уж понимаю, что адмирал велел. То-то я удивился – гордый поляк, и простого матроса ведёт. По приказу адмирала, не иначе. А врать вам не с руки, соврёте, и что с вами будет? Сбежать-то вам некуда.

Так, почти не прекращая добродушного ворчания, пожилой моряк Тимофеич полчаса тщательно подбирал мне мундир по размеру. Моё мнение в расчёт не принималось, я только надевал, снимал. Да и зеркала не оказалось. Под конец он напомнил мне, как выбраться на палубу, и я отправился к адмиралу. Да, вот так вот, без приглашения. Показать, как исполнен его приказ. Ну и потом – а куда мне?

Никакой охраны перед каютой адмирала нет. Захожу туда в новой чёрной форме и сапогах.

– Сергей Михайлович? Ну что – совсем другое дело. Признаться, эта форма вам больше идёт. Ну не похожи вы на матроса, несмотря на возраст. Выражение лица не то, и все манеры. Но где же мне вас разместить? Вы где ночевали? А гамак где? Гм… Этот Тузовский… Впрочем, корабль хоть и не маленький, но поймите – Государю прилична свита. Тут ещё и матросов много. В общем, живём тесновато. На мою каюту не смотрите – сюда сам Государь заходит. Ну, я выясню, возможно, в офицерском кубрике… Хотя, нет там свободных мест. Пока не знаю. Вы пока тут посидите, у меня. Может, желаете что-то почитать? Газеты? Они не совсем свежие.

– Константин Дмитриевич, я ведь газет начала этого века не читал совсем. Для меня всё новое.

– А, ну читайте, читайте.

Вскоре колокол сигналит обед. Я на этот раз обедаю в офицерской кают-компании, но ни с кем там не разговариваю, да меня и не представил никто. Нилов обедает где-то в другом месте, составляет компанию самому царю.

После обеда снова читаю газеты, привыкая к наличию лишних букв и странному стилю местных журналюг. Кроме обычного для их профессии желания погромче крикнуть и привлечь внимание, я замечаю ещё и желание этих образованцев выглядеть прогрессивными. В наше время это так в глаза не бросалось. Кажется, даже в перестройку чувство меры не настолько изменяло этим «зверькам». А вот манера ориентироваться по запаху присуща им в полной мере.

Нилов приходит гораздо позже меня, и ничего не говорит. Перебирает бумаги за своим столом. А, должно быть, скучно им без компьютеров. Затем снова уходит. Хорошо, что газет у адмирала много. Издалека слышатся песни, и довольно долго, около часа. Не только три моих, но и другие. И снова появляется Нилов:

– Собирайтесь, Сергей Михайлович. Вы удостоены Высочайшей аудиенции. Не робеете?

– Собирать мне нечего, что у меня есть в этом мире? А робеть… Вы же все давно умерли, вы исторические персонажи. Это как такая странная игра.

Нилов осуждающе качает головой, но ничего не говорит. Молча ведёт меня на корму. Ага, это, видимо, и есть царь. Стоит, слегка выдвинув вперёд одну ногу. Усы, борода, фуражка в значительной степени скрывают его лицо. Впрочем, и в видимой части лица я особых эмоций не замечаю.

Вряд ли это его каюта, скорее, одна из небольших гостиных. Есть столик, кресла. Но садиться меня не приглашают. Я слегка наклоняю голову, царь продолжает стоять как истукан.

– Здравствуйте, Николай Александрович. Разрешите представиться, Попов Сергей Михайлович, предприниматель.

Ну, не знаю, что ещё сказать или сделать. Он так и будет стоять и молчать? Наконец, как бы желая сгладить неловкость, Николай начинает говорить:

– Сергей Михайлович, я тут слушал песни… Мне сказали, что это вы научили матросов и казаков. Вот и Константин Дмитриевич за вас хлопотал. И я согласился с вами встретиться в надежде, что и мне вы что-то споёте. Что-то новое, необычное, – царь делает неопределённое движение правой рукой.

– Охотно, Ваше Величество. Но, вероятно, Константин Дмитриевич вам рассказал, что дело обстоит очень серьёзно. У меня есть уникальные знания, не только песен, но и будущей истории, науки, техники. Думаю, нам с вами предстоит большая работа. Возможно, есть смысл начать прямо сегодня.

– Господин Попов, я разрешил вам одну песню, на ваш выбор. Что касается всего остального – это меня не интересует. Возможно, когда-нибудь я вас призову, но не советую на это рассчитывать.

Он что – не понимает? Он что – идиот? Но прямо идти против воли царя – вариант не лучший. Где-то я читал, что волю Николаю заменяло упрямство. И я врубаю, правда, вполголоса:

– В куски!

– РазлетеласякороначестьРоссии и законы всё к чертям!

Нилов выглядит испугано, а Николай внешне невозмутим. Но когда он начинает говорить, я понимаю, что привёл царя в ярость.

– Так вы… Вы из этих писак… Из тех, кто всеми силами стремится опозорить…

– Он из купцов. Но родился в 1970 году, а к нам попал из 2020. Ему 50 лет. Поэтому и знает столько. Песни, математику, ещё много чего. Машины, которые ещё не изобретены. Представляете, если попадёт к немцам, и они эти машины сделают? – это Нилов неожиданно показал, что сохраняет полное присутствие духа.

Царь молчит. Наконец, начинает говорить, голос его звучит глухо:

– Хорошо, давайте пройдём в кабинет.

До кабинета недалеко, и успокоиться Государь не успевает. Лицо он, видимо, привык держать кирпичом, но дрожащий голос его выдаёт:

– Вы, конечно, станете предлагать конституцию, и всё сделать как во Франции. Поверьте, всё это я уже не раз слышал.

– Россия не Франция, и сделать как во Франции здесь невозможно. А конституция – это всего лишь основной закон, но, кажется, в ваше время это слово имеет и другое значение.

– Значение очень простое: отнять у меня власть, и отдать… Писакам, адвокатам, болтунам…

– Вот уж такого безумия я точно не хочу. Можно же прямо написать в конституции: верховная власть принадлежит монарху, который вправе отменить или издать любой закон. Да что угодно можно написать. Зато под это дело можно изменить судебную систему. Если я правильно помню историю, у вас сейчас суд присяжных, и иногда трудно осудить политических преступников. Приходится их ссылать в административном порядке. Это большой недостаток. А можно было бы вывести преступления против государства в отдельную категорию, судить особым судом. Всяких террористов, шпионов, даже тех, то запрещённую пропаганду ведёт.

– Да, эта последняя мысль мне нравится. Но ведь какой поднимут вой… И даже если это назвать конституцией – тем больше будут злиться и насмехаться. А ещё вы что предлагаете?

– Очень многое надо сделать, большой комплекс взаимосвязанных дел. Но есть и попроще дела, которые тем более надо поскорее сделать. Вот, патриарха вернуть. Не думаю, что это мелочь. А церковь вас поддержит, ваше положение укрепится. В наше время патриархи есть. Это долгая история, когда и как их стали избирать.

– Но это была реформа моего великого предка. Если начать менять все основы… Вам надо поговорить об этом с Победоносцевым, Константином Петровичем.

– Разумеется, нужна преемственность, без этого не может быть нормальной жизни государства. Но и изменения нужны обязательно, и без них тоже нельзя. Можно всё заморозить на короткое время, но если сделать крайний консерватизм постоянной политикой – всё рухнет, и довольно скоро.

– Вы, господин Попов, вероятно, считаете себя очень умным. И на этом основании полагаете, что лучше меня знаете, что нужно России. Но не забывайте, что я помазанник Божий. Меня ведёт Его промысел. С этим как быть вы полагаете?

– Мой ум? Не думаю, что он имеет решающее значение. Я неглуп, но таких неглупых людей немало. Есть и поумнее. Моя уникальность не в уме, а в знании будущего. И в знаниях, которые станут известны в будущем. Скажите, я такой один? Или появлялись уже люди из будущего?

– Я ничего о таких не слышал, пока вы не появились.

– И я не слышал. Или таких больше нет, или это строжайший секрет. А что касается промысла… Да, он действует. Раньше я бы усомнился, но после вчерашних событий сомневаться уже нельзя. Бог не говорит с вами, как с Моисеем, Бог послал вам меня. Ну а если вы такой щедрой помощью Бога не воспользуетесь…

И я развожу руками.

– Хорошо. У вас, вероятно, уже есть программа?

– Спасибо. Меня вчера выловили из моря, я долго не мог поверить, что теперь 1903-й год. И вот, не прошло и суток, а вы полагаете, что я уже и программу выработал для всей России. Вы и верно считаете меня чрезвычайно умным. Я, признаться, полагал, что моя задача – передать вам мои знания, а дальше – ну, помогать по мере сил.

– Хорошо, но что вы считаете самым главным?

– Думаю, комплекс мер по преобразованию аграрной России в индустриально-аграрную. Развитие тяжёлой индустрии, и, главное, моторостроения и машиностроения. Войны 20-го века – это войны моторов. Ну а чтобы индустрию развивать – надо и с крестьянством разобраться. Имеющаяся система крайне неэффективна, крестьяне сами всё съедают, при этом ещё и голодают. 90% населения не могут получить образование. Вы представляете, сколько талантов пропадает? А это именно те, кто может вывести Россию в первые ряды в науке и технике.

– Вы намерены искать таланты среди крестьян?

– Думаю, процент талантов примерно такой же, как и среди дворян. Надо создать систему их поиска, и обеспечить таким образование. Ну и, конечно, дать им возможность трудиться в науке и технике. А по поводу крестьянских хозяйств… Постоянное деление земли на ничтожные клочки неминуемо ведёт к голоду и крайней бедности. Эффективны только большие хозяйства капиталистического типа, с наёмными работниками, техникой, сортовыми семенами, удобрениями, породистым скотом, переработкой сельхозпродуктов.