Реверс

Укрывшись за «фордом», Сутулов наскоро отжал трусы. Закурил с жадностью, словно надеялся согреться дымом. Купанье ненадолго умерило его активность.

Запас пива иссяк. У Каблукова разъело нос, он вкрадчиво допытывался у Пшеничного, на месте ли в бардачке заветная бутылочка «Путинки».

Безопасник, не отрицая наличия НЗ, лениво отговаривался:

– Какая водка без закуси?

– Закуска градус убивает! – Гена козырнул фирменной остротой острожских бухариков.

Тут Сутулов звонко шлёпнул себя ладонью по мокрому лбу и рассказал новость, которую чуть не забыл. На минувшей неделе в городе объявился Маштаков. В четверг перед обедом он тусил на КПП, а в пятницу позвонил им в ОРЧ, спросил Рязанцева. Молодой быстро с ним перебазарил и выскочил на улицу, прихватив с собой гантели. Через пять минут вернулся пустой.

– П-по в-виду н-на… н-настоящий б-бомж! С-стрижка п-под ноль, п-пропитой, чё-орный, н-н…небритый. В о-обносках, ч-чучело o…o-о-городное! – Сутулов верил, что именно в таком облике он видел Маштакова через тонированное стекло служебной «шестёрки».

У Гены рот распахнулся экскаваторно, сигаретка от нижней губы отлипла, еле-еле успел он её подхватить. В прокуратуре такой чумовой новости никто не знал…

Напрягся и Пшеничный, но он умел маскировать эмоции. Опустил глаза, чтобы их блеском не выдать возбуждения. Нежданно-негаданно объявился упырь, поломавший ему жизнь и не ответивший за своё паскудство.

– Гантели-то ему зачем?! Ты спросил у Рязанцева? – Каблуков держал убойщика за рукав, словно тот задумал рвануть наутёк.

– С-спросил. Г-г…говорит – фи… ф-физкультурой за-аниматься. Шняга к-какая-то. В-в цветмете с-сколько да-а…дадут за-а ч-чугунину? Ш-шняга…

Помалкивающий Ковальчук вставил свои пять копеек. Юрец не переваривал Маштакова с того дальнего дня, когда он ввалился к ним в МРО с обыском. В чёрной форме с серебряными погонами, как эсэсовец. Новую обмундировку надзорного ведомства младший лейтенант Ковальчук узрел тогда впервые. Упиваясь властью над сыщиками, зампрокурора рьяно лазил по столам, по сейфам. Юрина память сохранила именно множественное число, хотя в реале обыск производился только на рабочем месте подозреваемого Пшеничного.

Допрашивал Маштаков всех самолично, следаку не доверил. Мало ему, собаке, было одного Ваньки, под остальных копал. Силился доказать, что они крышуют ларёчников на привокзальной площади. Атам темка варёного яйца не стоила.

Биография прокурорского подтверждала истину, что Бог – не фраер. Прогневив Всевышнего, Маштаков катился по наклонной. И достукался вот до вонючего бомжары.

Десять лет назад «мрошников» тряхнуло жёстко. Сутулов с перспективных начальников отделения слетел обратно в опера. По первости он радовался, что отделался малой кровью, но потом закручинился. Понижение лишило его шанса получить «подполковника». На этой почве он дулся на спалившегося Пшеничного. Когда тот освободился, они долго не контачили.

Очередное звание Сутулов всё-таки урвал путём кадровой комбинашки, втихую практиковавшейся в МВД. На месяц его формально поменяли должностями с замначем областного убойного отдела Сапегой. Представили к «подполу», а через неделю после приказа обоих вернули на прежние места. Временная потеря зарплаты традиционно компенсировалась проставой. Привередливый Сапега выбрал центровой кабак. Именинник не возражал, сколько можно в майорах тухнуть!

После этого знаменательного события лёд между Сутуловым и Пшеничным растаял. Однако прежние отношения, когда нараспашку была душа, не восстановились.

…Гена Каблуков, расчехлив мобильник, поднялся к дороге, где лучше проходил сигнал, и вызванивал попутчиков и попутчиц на вторую серию субботнего отдыха.

Ковальчук, выглядывая затаившихся в траве коварных клещей, как по минному полю, пробирался к кустам за естественной надобностью.

Пшеничный угощал Сутулова сигаретой и говорил по-свойски, но с требовательной интонацией:

– Володь, ты разведай там про Маштакова. Где дохнет, чем промышляет?

– Р-ря…Ря-азанцев х-хрен ска-ажет…

– Напрямую не скажет, но ты же знаешь, как инфу выудить. В одном кабинете сидите. Реально буду должен.

Не забывая о правиле – хочешь достичь результата, используй любой удобный повод – Сутулов напомнил о собственном бубновом интересе.

Пшеничный успокоил приятеля, веско выбрасывая между затяжками слова, перемешанные с клубками дыма:

– Володя, всё делается. Пока путной вакансии нема. Ты ж не хочешь вратарём стоять? Несолидно подполковнику на побегушках…

В действительности, начальник СБ даже пробного шара не прокатывал насчёт Сутулова. Прикормленный оперативник был востребован на родной должности в качестве информатора и решателя вопросов. Спрос на гражданских коллег-собутыльников в «Монолите» отсутствовал.

Пока они шептались, Каблуков укрылся за машиной и, хихикая, вывел пальцем на пыльном борту: «Танки грязи не боятся!»

18

23 мая 2004 года. Воскресенье.

24 мая 2004 года. Понедельник.

07.00–09.40

У возвратившегося из командировки Евгения возник единственный вопрос к шурину:

– Ты надолго?

Ответ «до первых холодов» вполне его устроил.

В сложившейся ситуации компания молчуна Женьки была Маштакову комфортной. Хотя обычно он остерегался замкнутых людей. Часто их поступки оказывались непредсказуемыми.

Воскресный день свойственники посвятили укреплению границ приусадебного участка. Реанимировали упавший на задах забор. Корчевали сгнившие столбы, взамен ставили новые из штабеля, складированного у сарая. Сортировали чёрные покоробленные доски, гнильё крушили и кидали в трескучий костёр, что покрепче – чередовали со свежим, пахнущим смолой тёсом. Не парадную сторону мужики городили, но делали на совесть, верх равняли по шнурке.

Рукастый Женька шёл за мастера, Миха сноровисто подсобничал. Работа спорилась.

Свежий ветерок Маштакова не пугал, вновь он трудился по пояс голым. К вечеру солнце подретушировало его сухопарый торс. Общий фон из мучнисто бледного стал медным. Тёмные кисти рук и шея выделялись не так заметно, как прежде.

Измаявшись от молчанки, Миха вслух рассуждал про майский загар. То ли он самый полезный – укрепляет иммунитет и ликвидирует авитаминоз. То ли наоборот, вредоносен за счёт повышенного излучения ультрафиолета.

Зять участия в предложенной дискуссии не принял. Монотонно пришивал к лагам доски. Три смачных удара, и выпрямленный на верстаке ржавый гвоздь-сотка по шляпку входил в рыхлую древесину.

За неделю цивильной жизни Маштаков отоспался, отъелся, отмылся и перестал дичиться постельного белья.

Гантели, одолженные у Рязанцева, он выкатил на видное место, развеивая сестрины сомнения насчёт чрезмерного веса его малогабаритного багажа. Проверить сохранность тайника на чердаке не мог – кто-то постоянно находился дома.

Овчарка Нимфа к чужому человеку привыкла, и, тем не менее, реагировала формальным тявканьем, отрабатывая хозяйские харчи.

Понедельник у Михи был распланирован под важные встречи. Спозаранку он тщательно побрился, подравнял маникюрными ножницами усы и даже обрызгался одеколоном «Русский лес» из раритетного пульверизатора.

Света подобрала брату наряд из мужниного гардероба, нагладила. Вещи пришлись Маштакову практически впору. Рубашка лимонного цвета теснила в плечах самую малость. Чуть хуже обстояло дело с брюками, низ которых болтался на уровне щиколоток. Зять уступал шурину в росте сантиметров пять.

Критически оглядев себя в трюмо, Миха засеменил по комнате утиной чаплинской походочкой, рассмешив сестру до слёз.

– Клюшку я в сарае видел. Сойдёт за трость. Котелок ещё и порядок, – прикидывал он с дурашливой серьёзностью.

Сначала Маштаков порысачил в присутственное место. Разумеется, он помнил, что приёмные часы у товарищей судей назначены хитро – с 16.00 до 18.00. В это время трудолюбивый судья заседает в процессе, а вольнолюбивый переступает порог родного дома. Соответственно, законопослушный посетитель уходит, не солоно хлебавши. Без подвязок добиться аудиенции с первого раза нереально. Поэтому Миха решил руководствоваться правилом: «Лови Петра сутра».

Он продолжал перемещаться пешком, несмотря на хрустевшую в кармане новенькую стоху, одолженную зятем. На то, чтобы добраться с окраины в центр затратил ровно полчаса. Со временем он теперь дружил. Меценат Жентос не только деньжат подкинул, но и старую «Электронику 53» презентовал.

– Командир должен быть с «котлами»[98]! – провозгласил Маштаков, застёгивая исцарапанный пластмассовый браслет.

По снулому выражению Женькиных глаз непонятно было, оценил он шутку юмора или нет. Чтобы разглядеть на тусклом экране геометрию серых цифр, зрение приходилось напрягать по максимуму.

В здании горсуда на улице Чапаева раньше обитали также нотариусы и судебные приставы. Официальная пресса именовала трёхэтажное строение «Дворцом правосудия», а народ – «Утюгом» или «Клювом». Архитектор, пытаясь отойти от скучных стандартов конструктивизма, обтесал с боков фасад, закруглил его на входе, чем и породил упомянутые ассоциации. Нотариат давно вышел из ведения государства, а приставы отпочковались отдельной службой. Прежние соседи, став квартирантами, съехали, но служители Фемиды продолжали работать в тесноте и обиде. Причина проста – количество составов суда росло в демократической России, как на дрожжах. Четыре года назад их насчитывалось десять, тогда как залов для заседаний было вдвое меньше. Каждое утро секретари состязались за помещения для отправления правосудия.

По ступеням высокого крыльца Миха поднимался неуверенно. А ведь когда-то здесь он чувствовал себя щукой, не дававшей дремать карасям. Гордился репутацией прокурора по занозистым делам. Пользовался авторитетом у бывалых судей, молодые старались его не злить. Адвокаты считали крайне неудобным процессуальным противником.

Всё в прошлом. Теперь он бесправный проситель, конфузливо открывающий тяжеленную металлическую дверь на входе.

В сумрачном фойе обнаружилось нововведение. Слева высился барьер, за которым сидел крепкий мэн в чёрной форме и кепи с квадратным козырьком. Второй, обмундированный аналогично, стоял рядом, опираясь на стойку локтем. Он шустро среагировал на стон несмазанных петель.

Маштаков приготовился объяснять цель посещения. Двумя пальцами потащил из нагрудного кармана паспорт.

Один из людей в чёрном (тот, что стоял) вдруг по-деревенски разинул рот:

– Никола-аич! Зачётно выглядишь в усах! А сказали – ты ласты склеил!

– Не дождётесь, – положено говорить в таких случаях.

Миха так и сказал, не понимая пока, кому обязан комплиментом. В следующие полминуты глаза привыкли к скудному освещению, и он идентифицировал балагура.

Круглое лицо, хитрые глазки, суженные мясистыми щеками, острый нос, два подбородка. Это был почётный залётчик органов МВД Вениамин Кирсанов. Жёлтая пластиковая наклейка на груди извещала, что ныне он «судебный пристав». Зная Венькины таланты, Маштаков метаморфозе не удивился.

– Здравия желаю. Я к судье Глазову по срочному вопросу, – Маштаков продемонстрировал концентрированную деловитость, предотвращая псевдодружеские объятия, ахи, «бляхи» и расспросы за жизнь.

– К Стасику? – Кирсанов говорил так, словно был с федеральным судьей запанибрата. – У себя он, только с планёрки прискакал, надрю-чённый. Загляни к нему, Николаич, загляни, а то запрётся! Сам знаешь, какой он сачок!

Язык многократно приносил Веньке проблемы. Похоже, правильных выводов для себя он не сделал и по новому месту службы.

– Разрешите, Станислав Владиславович?! – комбинация имени-отчества бывшего одногруппника была трудно выговариваемой.

– Опа! – мужчина в двубортном синем костюме прервал процесс поливки цветов, поправил очки и спросил недоверчиво. – Ми-ишка?

– Так точно. Разрешите?! – Маштакову хотелось скорей закрыть дверь изнутри.

Оставленный в тылу Венька превратился в одно большое ухо.

– Заходи. Ты откуда?! – Глазов с любопытством разглядывал нечаянного посетителя.

– Долго рассказывать. Я по делу к вам, Станислав Владиславович, – Миха был подчёркнуто церемонен.

– Да? Ну, тогда присядь. Со временем у меня, правда, напряг.

– Пять минут, – Маштаков опустился на стул, втиснутый между книжным шкафом и шифоньером.

Кабинет Глазова, расположенный в «клюве» здания, имел форму разностороннего треугольника. Возможность рационально расставить в нём мебель отсутствовала.

Миха тезисно изложил цель визита. Суд признал его безвестно отсутствующим. Он вернулся в город и хочет подать заявление об отмене указанного решения.

– Ничего себе! – Глазов продолжал простодушно изумляться. – А почему ко мне-то, Мишк?

– Вы решение выносили.

– Я?! Точно?! – Станислав Владиславович не притворялся, он имел полезную привычку не хранить в голове лишнюю информацию.

– Да. Я же на Эстакаде жил, на вашем участке. Вы и брак наш расторгали в две тысячи первом году. В этом вот кабинете.

– Ты, знаешь, совершенно не отложилось. Ну, ты даёшь, чертяка! Пропал куда-то! Теперь вот нашёлся. Загорелый, усатый, зага-адочный такой… Тебе, кстати, не говорили, что ты на артиста одного похож? По НТВ сериал недавно шёл про ментов… Как он, блин, назывался? Ну, неважно. Рад тебя видеть. Надо будет как-нибудь собраться узким кругом. Ты, я, Санька Веткин. Посидим, универ вспомним. Ты не волнуйся, Миш. Я скажу секретарю, она поднимет дело в архиве. Если и правда я рассматривал, заглянешь после моего отпуска, всё сделаю в лучшем виде…

– Рассматривали вы. Вот копия решения, – Маштаков расстегнул пластиковую папку, которую держал в руках, достал бумагу.

Он выцыганил её в паспортном столе. Наглядные доказательства всегда работают лучше вербальных.

Пробежав глазами по ксерокопированному тексту, Глазов без энтузиазма признал авторство документа.

– Сейчас я прикину, когда тебе придти, – он подвинул к себе календарь на подставке.

Толщина стопки листков, которую он перекинул пальцем справа налево, навела на мысль, что дата будет озвучена не ближайшая.

– Без отмены решения мне не выдают российский паспорт, – Маштаков сменил уважительную интонацию на просительную.

– Извини, Мишк, я, хе-хе, к отпуску готовлюсь, в связи с чем на приём заявлений наложил мораторий. Сам понимаешь, сейчас приму, а когда выйду, оно уже с нарушенным сроком будет.

– А когда вы уходите в отпуск, Станислав Владиславович?

– С первого июля…

– Июня? – Миха подумал, что ослышался.

– Ля! Ля! Июля! В июне чего в Крыму ловить? Не сезон ещё. Сам-то чего думаешь летом делать? Куда поедешь отдыхать? – бодрячок Стас жил жизнью, в которой не было загогулин.

Достойная работа, заботливая жена, любимая дочка, живые родители, «трёшка» улучшенной планировки, комфортный корейский «минивэнчик», а по субботам – русская банька с веником в компании бати и брата…

Мелодично-требовательным переливом зазвонил телефон на столе. Глазов снял трубку.

– О, привет, Александр Михалыч! Как чувствую себя? Нормально. А чего такое? Ничего я вчера не замудрился. Закон предусматривает продление срока задержания на семьдесят два часа…

Маштаков поймал взгляд судьи, показал на дверь: «мне выйти?». Не прерывая разговора, Глазов отрицательно мотнул головой.

– Для чего продлил? Я всё в постановлении расписал. Для представления следователем медицинского документа, подтверждающего возможность содержания подозреваемого Левандовского под стражей. У него, к твоему сведению, куча хронических заболеваний. Кто даст такую справку? Ну, я не зна-аю, подумайте. Или нужно было тупо отказать в аресте? Доказательств-то – ноль. Александр Михалыч, не заводись. Имеет право суд на данной стадии входить в наличие доказательств причастности лица к совершению преступления. Нет, я не оцениваю доказательства, а желаю убедиться, что они существуют…

Миха в суть разговора не вникал, судейско-прокурорские заморочки давно были ему по барабану. Он кубатурил, какие доводы убедят стража правосудия не откладывать его вопрос в долгий ящик.

Закруглив неприятный разговор, Глазов посетовал:

– Учениктвой Александр Михалыч обидчивый какой стал! Чуть против шерсти, сразу бесится, будто я у него жену, хе-хе, увёл. Ты, кстати, с ним уже виделся?

– С Кораблёвым? Да, конечно, – Маштаков соврал по инерции.

Не захотел признаваться, что избегает встреч со старыми знакомыми.

– Вот заявление в двух экземплярах об отмене решения о признании меня безвестно отсутствующим. Гляньте, пожалуйста, Станислав Владиславович, всё я тут правильно написал?

Судья приоткрыл угол рта и, демонстрируя недовольство, с громким шипением втянул сквозь зубы воздух.

– Да, что за день такой сегодня?! Все достают с утра. Я, вообще, после дежурства на диване дома валяться должен.

Миха не опускал протянутой руки с бумагами.

– Ты мёртвого, блин, достанешь, – Глазов выдернул у него листы. – Где квитанция об уплате госпошлины?

– Метнусь в сберкассу, оплачу. Ну, так как, Станислав Владиславович? Дельце-то плёвое.

– Как, как? Каком кверху, – судья сделал в календаре запись. – Тридцать первое мая устроит? В восемь пятнадцать.

Стас имел пунктик назначать процессы в некруглое время. С понтом каждая минута в его рабочем графике была на вес золота.

– Огромное спасибо. Загадывай желание, – Маштаков подумал, что логично вернуться к обращению на «ты».

– Поедешь со мной в Иваново на встречу курса! – указующий перст судьи упёрся Михе в грудь. – Отмазки не принимаются.

– Так, вроде, дата некруглая? Четырнадцать лет…

– А я говорю – не принимаются.

– Ладушки. Когда едем?

– Ориентировочно – третья суббота июня. Диктуй свой мобильник.

– Я пока не обзавёлся. Напомни лучше свой рабочий.

– Не обзавё-олся… Счастливый ты, Мишка, человек! Забот у тебя по жизни мало, раз без мобильника обходишься, – Глазов сделал попытку застегнуть пиджак, полы не сошлись на тугом животе.

– Так я побежал госпошлину платить? – Маштаков боялся спугнуть удачу.

– Что с тобой сделаешь? Но в твоём распоряжении двадцать минут. В десять у меня – судебное!

Миха рванул с высокого старта, моля Бога, чтобы в сберкассе не оказалось большой очереди. Если в суде всё срастётся, он с гарантией успевал в супермаркет «Грошик», где срочно требовался мерчендайзер.

19

25 мая 2004 года. Вторник.

11.00–11.30

Жидких, скручивая тулово в поясе, грузно проворачивался на водительском сиденье. С учётом его габаритов и тесноты салона маневр давался с трудом. Свирепым взглядом Валера буравил забившегося в угол щуплого Молоткова.

– Какого хера ты обдолбился?!

– Я в поряде! Стимульнулся децл[99]! И чё?! – гнилозубо окрысился Костян.

Жидких жадно рассматривал его. Зрачки крохотные, красные глаза лихорадочно блестят, дыхание прерывистое.

По уму следовало выкинуть наркота из машины и перебить делюгу на другое число. Но завтра истекал срок отдачи долга. Невозврат врубал счётчик с астрономическими процентами.

– Облажаешься – урою! – кулачищем Валера стукнул себя по колену, упиравшемуся в поднятый «ручник».

– Урыл один такой, – масть не позволила Молоткову смолчать, однако реплику он пробубнил под нос.

Валера сделал вид, что не расслышал.

– Маску сгоношил? – перевёл разговор в рабочее русло.

Костян вытянул из пакета угол эластичной ярко-зелёной тряпки в рубчик. Там же в кульке вытянутой зловещей формой выдавал себя двуствольный обрез.

– А я из чулка бабского замастырил, – на чугунной физии Пандуса треснул скупой горизонтальный шов.

Это он, типа, улыбнулся.

Вот кто кремень. Собран, молчалив, одет в неприметные бэуш-ные шмотки. После дела они улетят в мусорный бак. Обувка на ногах тоже одноразовая, но удобная и лёгкая – китайские полукеды. Чётки Пандус заныкал подальше, не время понтоваться. Самодельный малокалиберный револьвер заткнут у него под курткой за поясом. Не спереди, где он запросто провалится в штаны и попутно яйца отстрелит, а с левого бока рукояткой вперёд, чтоб без задёва выдернуть в нужный миг правой клешнёй.

– Ништяк, братуха! – Жидких одобрил Славкину боеготовность.

Вся надежда на него. Молоткова задача – ассистировать.

«Не должен напортачить, не банк шарашим, в целом-то он в адеквате».

Валера прикатил из Ярославля накануне вечером. Ни к старикам своим, ни, тем более, к Врублёвской не сунулся. Ночевал в родовом поместье – в фанерном скворечнике, затерянном среди сотни подобных халабуд в коллективном саду механического завода.

Три сотки земли, двухкомнатную «брежневку», да «Москвич-2140» нажили отец с матерью к пенсии. Стоило ради этого пять лет зубрить в Бауманке[100] всякие там сопроматы, а потом тридцать «пасок»[101] горбатить в КБ[102] «почтового ящика»[103]?

Критически оценивая благосостояние родителей, Валера не задумывался над тем, сколько денег те угробили на них с брательником. Адвокаты, возмещение ущерба потерпевшим, грев[104]. Антохе, раскрутившемуся в зоне на очередной срок, старики до сих пор возили передачки.

На въезде в сад полагалось отдать пропуск дежурному. Жидких проехал мимо вахты без остановки. Сидевший на лавочке дедан возмущённо подпрыгнул, но в погоню не кинулся. Валера чётко подгадал время – смеркается, но ворота ещё открыты. Распорядок он помнил с детства.

Окинув взглядом участок, отметил, что трудолюбивые предки всё перекопали и посадили. Старался не оставить следов своего пребывания, окурки пихал в пустую пачку.

Спал крепко, несмотря на короткий диванчик. Тишина и свежайший воздух усыпили лучше всякой водки. Разбудила звонкая стрекотня птиц. Жидких по пояс умылся дождевой водой из бочки, накоротке размялся. Потягиваясь, задрал бритую голову в прозрачное небо. Обожгла дурная мысль: «Может, последний раз на воле проснулся». Прогнал её куражливым матерком. Взбодрился горячим густым кофе из термоса, схомячил пару увесистых бутербродов с ветчиной. На аппетит он никогда не жаловался.

Потом заменил на «бэхе» госномера на местные. Острожские «гиббоны»[105], как и всё их сучье племя по стране, имели моду тупо тормозить иногородние тачки. «Левые» номера были чистыми. Выйти на него через них проблемно – третьи руки, притом случайные.

В Ярославле Валерке делали алиби подруга и кент. Весь вторник с ними расписали по часам – где тусили, чего творили. Один из ходов имел сюрприз, на котором, чуть чего, менты уши сломают.

Свой мобильник Жидких оставил в Ярике, телефону отводилась важная роль в механизме страховки «на всякий пожарный».

В бардачке лежал одноразовый дешёвенький «Siemens» с симкой, купленной на паспорт покойника. Он предназначался для отвлекухи.

…Валера набрал «02». Дозвониться оказалось непросто, вхолостую шли долгие басовитые гудки.

– Спит мусарня! – нервно хохотнул Жидких, в третий раз набирая номер.

Подельники на заднем сиденье молчали. Знали, куда и зачем трубит Лерыч.

Наконец, на другом конце провода откликнулся бодренький бари-тончик:

– Помощник дежурного Лапин слушает!

– Заминирована четвёртая школа на улице Абельмана, – Валера говорил гнусаво, как сопливый, потому что зажал пальцами ноздри.

– Назовите свои данные, гражданин, – интонация милиционера стала озабоченной.

Валера нажал «отбой» и нормальным голосом сказал:

– Может тебе ещё чистуху[106] написать, козлина?

Полуобернулся, закинув локоть за спинку кресла:

– Аллее, парни! Понеслась душа в рай! Всё помним?

– Угу, – коротко отозвался Пандус.

– Не первый раз замужем, – развязный тон Молоткова вновь зародил у Жидких сомнения, стоит ли идти на дело с ширевым[107].

Спецом для Костяна повторил инструктаж:

– Идёте спокойно. Зашли в предбанник, надели маски и перчатки. Вынули стволы. Дверь изнутри закрыли на защёлку. Тёток – мордами в пол. Не шуметь, не шмалять. Взяли бабло, тёток связали скотчем. Маски-перчатки сняли, убрали. Вышли, дверь – на ключ и почапали к торцу дома. Там я вас…

– Харе базарить! – Молотков распахнул дверь, кубарем вывалился наружу.

Угрюмый Пандус выбрался со своей стороны.

20

25 мая 2004 года. Вторник.

10.00–12.00 Областной центр Андреевск.

Зал для совещаний прокуратуры области набит до отказа. На правой половине плотно, погон к погону, расположились синие мундиры, через проход – мундиры мышиного цвета.

Команды рассаживаться по ведомствам не поступало. Водораздел провела атмосфера тревоги, владевшая аудиторией. На расширенную коллегию созваны все территориальные прокуроры и начальники органов внутренних дел. Собственно, первые во исполнение грозной указивки из Москвы уже должны были начать повальное уголовное преследование вторых. В данной связи совместное совещание выглядело странным. Какой конструктив могут выработать люди, чьи интересы вдруг стали диаметрально противоположными?