Реверс

Михаил Макаров

Реверс. Полицейский роман

Все персонажи вымышлены.

Наличие прототипов автором отрицается категорически.

Все совпадения случайны.

Большинство ситуаций возможно.

Формы и методы работы, а также проблемы правоохранительных органов приближены к реальности. Фантастические моменты научного объяснения не имеют.

© Макаров М. Ю. 2023

Часть 1

1

20 мая 2004 года. Четверг.

10.30–11.30

Разговора начистоту, а, тем паче, по душам, не получилось. Впрочем, начальника ОРО[1] Лёву Муратова это не напрягало. Майор пребывал в хорошем настроении. Ему подфартило нарубить «палок»[2], не выходя из кабинета. Возникли основания для прекращения пары «бородатых» дел. Одно – по факту безвестного исчезновения человека, второе – по розыску того же лица за уклонение от уплаты алиментов.

«Правильно, что прокуратуру не послушал и не соединил дела, – хвалил себя за дальновидность Лёва. – Два всегда лучше, чем один!»

– Папа с тобой хочет повидаться, – сообщил он Маштакову.

– Барин – хозяин, – пожал плечами Миха, ставя под объяснением корявую подпись.

Муратов усмехнулся, давая понять, что оценил шутку экс-коллеги. Начальника криминальной милиции старослужащие оперативники за глаза называли Барином. Но чаще – Папой.

Держа перед собой лист бумаги, исписанный на четверть, Лёва прочитал вслух:

– Где я находился в период с тринадцатого августа две тысячи первого года по восемнадцатое мая две тысячи четвёртого года, сообщить не могу, так как частично утратил память. Одновременно заявляю, что преступлений и противоправных действий в отношении меня совершено не было… А почему «периодъ» с твёрдым знаком пишешь?

– Я же говорю, это самое, с головой проблемы, – Маштаков пальцем стукнул себя по лбу.

Не больше недели назад он был подстрижен под машинку. Едва отросший ёжик волос не скрывал толстого белого шрама, бравшего начало в области темени и спускавшегося к правому виску. След нарушения анатомической целостности наблюдался не в единственном числе. На шее морщилось круглое уплотнение размером с десятирублёвую монету. Ещё в распахе ворота чернел серебряный крестик на шнурке.

Муратов, конечно, отметил, что Миха изменился за те три года, что они не виделись. За счёт очень прямой спины и развёрнутых плеч он казался выше ростом. Носогубные складки, рассекавшие впалые щеки, стали глубже, их сходство с надрезами усилилось. Осунувшееся лицо приобрело нездоровую костистость, характерную для «тубиков»[3] или язвенников. Раньше он не носил усов, а теперь обзавёлся небольшими, аккуратно подстриженными. Карие глаза переполняла усталость, от былых озорных бесенят в них не осталось и следа. Он был не по сезону загорелым, причём густо-коричневый цвет имели только лицо, шея и клешневатые огрубелые кисти рук. Признаки злоупотребления алкоголем отсутствовали.

Изучающий взгляд розыскника заставил Маштакова заёрзать на стуле. Неловкость он решил замаскировать вопросом:

– Ну, алименты понятно. Супружница бывшая заяву кинула. А в розыск-то кто на меня подал?

– Воинская часть.

После изгнания по отрицательным мотивам из органов внутренних дел Миха несколько месяцев прослужил дознавателем в артиллерийском полку.

Муратов запер сейф, и они двинули с третьего этажа на второй, к начальнику КМ[4]. В коридорах и на лестнице попадалась одна молодёжь, поэтому объятий и расспросов Маштакову благополучно удалось избежать.

– Разрешите, товарищ полковник? – Лёва заглянул в приотворенную дверь и сразу обернулся, прижимаясь к косяку и пропуская доставленного. – Первый пошёл.

Миха шагнул через порог, заставляя себя сохранять спокойное выражение лица.

– Здравия желаю, Вадим Львович, – произнес чётко.

Слово «товарищ» язык не выговорил, а употребить ставшее привычным «господин полковник» Маштаков не решился, понимая, что это будет неуместным.

Птицын поднялся из-за стола и сделал шаг навстречу, внимательно рассматривая визитёра. С секундной задержкой протянул руку:

– Здорово, пропащий!

Миха быстро пересёк помещение и порывисто ответил на рукопожатие бывшего начальника.

– Присаживайся, – полковник указал на стул за приставным столом.

– Я нужен? – спросил Муратов.

– РД[5] оставь и подожди в приёмной.

Птицына возраст не брал, несмотря на полные сорок пять. Хотя волосы поредели заметно, да и животик обозначился. Впрочем, Вадим Львович оставался энергичным, а щеголеватости в нём даже прибавилось. В лацкане модного пиджака желтел крохотный юбилейный значок «РУБОПа» – память о годах руководства территориальным отделом по борьбе с оргпреступностью. Перстень-печатка на пальце тоже был фасонистым, с выгравированным изображением щита и скрещенных мечей.

Кабинет за прошедшие годы похорошел, что не удивительно – его хозяин любил комфортные условия обитания. Стены после того, как их обшили гипсокартоном и покрыли двумя слоями серо-голубой матовой краски, стали ровненькими и свежими. Подвесной растровый потолок со встроенными решётчатыми светильниками пришёл на смену старому, с осыпавшейся побелкой. Мебель, правда, передавала привет из восьмидесятых, за исключением представительного кожаного кресла руководителя с эргономичной спинкой и подлокотниками из натурального дерева. Звук телевизора «Sharp» малайзийской сборки, как обычно, был включен. Привычка Птицына страховаться от прослушки не изменилась. Настенная экспозиция дипломов и почётных грамот пополнилась новыми экспонатами. Над тумбочкой с телефонами был прикреплен забранный в рамку «Список выражений, запрещённых к употреблению сотрудниками КМ УВД по г. Острогу», который Маштакова заинтересовал:

«Заходил, а вас не было. Звонил, но не дозвонился…»

Вадим Львович отложил объяснение нашедшегося потеряшки[6], изрек: «м-да» и осведомился:

– Не под запись, Миш, расскажи – где был, что делал?

Бывший опер вздохнул:

– Врать неохота, а правду рассказать не могу, в дурку сдадите. Прошу поверить на слово – я не скурвился и не ссучился.

– От меня не утечёт, ты знаешь, – Вадим Львович проявил бы профнепригодность, если бы отстал после первого захода.

Маштаков скучающе отвернулся к окну, показывая, что отвечать не собирается.

– Закуривай, – полковник толкнул по столу бело-голубую пачку «Парламента» и зажигалку.

Поблагодарив, Миха вынул из коробочки сигарету. Попутно отметил очередную примету возросшего благосостояния Львовича. В прежние времена тот курил «LM», «Любовь мента».

– Так и не бросили?

– Бросишь с этой работой, – начальник криминальной усмотрел ещё одну интересную детальку в облике посетителя.

Ногти и фаланги указательного и среднего пальцев его правой руки были коричнево-жёлтыми, словно йодом испачканными. Свидетельствовало это о том, что Маштаков много курил, причём дешёвые крепкие сигареты без фильтра или папиросы.

– Чем думаешь заняться? – Птицын оперся на подлокотник, кресло скрипнуло.

– На работу устраиваться буду. У меня задолженность по алиментам накопилась, страшно сказать, какая.

– Знаю. Сразу погасить не можешь?

– Нет.

– Стало быть, не на заработках был, – полковник по косвенным признакам продолжал вычислять, где странствовал Миха. – С документами как?

– «Серпастый-молоткастый» у Муратова. Обещал вернуть, когда дознавателю меня с рук на руки сдаст. Но его менять надо на новый.

Не вдаваясь в расспросы, Птицын поднял трубку телефона и позвонил начальнику паспортно-визовой службы, попросил оказать содействие одному хорошему знакомому.

– Первого июля срок обмена заканчивается? Он раньше явится. Когда удобно, чтобы в очереди не стоять? Завтра после двух? Подходит. Он скажет, что от меня. Благодарю за содействие, Евгений Александрович. До связи.

– Спасибо, Вадим Львович, – с чувством произнёс Миха.

– Сочтёмся на том свете угольками, – отмахнулся начальник КМ. – Всё слышал? Не откладывай в долгий ящик. На фотографии есть деньги?

– Есть, не беспокойтесь.

– Остальные документы?

– Трудовая – в штабе части, схожу заберу. Военник посеял, восстанавливать придётся. Диплом у сестры, только он без надобности. По специальности всё равно не возьмут. Орден вот жалко. Растворился после того, как комнату мою в общаге вскрыли.

– Где обосновался?

– Пока у сестрёнки квартирую.

– А на перспективу?

– Буду невесту с жилплощадью искать, дело молодое, – Маштаков попытался отшутиться, расспросы его напрягали.

– Обращайся в любое время. Держи визитку, – полковник достал из верхнего ящика ламинированный прямоугольник.

– Спасибо, – Миха, привстав, взял карточку.

Визитка была снабжена фотографией, на которой Птицын в парадном кителе цвета топлёного молока горделиво стоял на фоне развевающегося триколора. Золотое тиснение по благородному тёмно-вишневому цвету представляло: «Первый заместитель начальника УВД» и так далее.

Убирая визитку в нагрудный карман рубахи, Маштаков подумал, что пристрастие к внешним эффектам у Вадима Львовича прогрессирует.

«У каждого в башке свои тараканы!»

Взяв с бывшего подчиненного обещание более не пропадать, Птицын отпустил его.

Оставшись один, полковник, не терпящий малейших проявлений неаккуратности, вытряхнул из пепельницы в мусорную корзину одинокий окурок.

«След от ранения над ключицей однозначно пулевой. Парень воевал. Вопрос только – где и за кого?»

2

20 мая 2004 года. Четверг.

11.30–12.30

Встрече сопутствовали троекратные объятия, носившие между близкими характер ритуала. Кряжистый Пандус сплющил нос о литое плечо Жидких.

– Здоров, Лерыч!

– Здорово, братское сердце.

С Молотковым Жидких ограничился рукопожатием.

– Привет, Костян! Где твои семнадцать лет?

Молоткова и впрямь трудно было признать – тощий, чёрный, дёрганый, глаза гноятся.

– Ливер на спецу[7] посадил, – хмуро пояснил он.

Базар среди братвы катался, что Костян плотно сел в систему[8]. Валере Жидких не параллельно было, с кем планировать делюгу, потому разглядывал он Молоткова пристально. Заценить зрачки не удалось. Костян проворно выудил из кармана дешёвые тёмные очки и надел их. С понтом – солнце слепит.

Впрочем, может, он не маскировался, денёк-то и в самом деле выдался распогожий, практически летний. Парни пересеклись на «бугорках» в пойме Клязьмы. Место удобное – не на ходу, не на виду, людей нет, а город под боком. Съехал по Васнецова мимо музея – и тележь[9] на здоровье.

Меженное русло реки здесь изгибалось петлей. Под крутым глинистым берегом, заросшим тальником, неслись мутные воды. Свежий ветер шелестел кустами, показывал серебристую изнанку длинных листьев. Весна в этом году пожаловала ранняя, а разлив случился небольшой, оттого воды в полоях[10] поймы оставалось немного. Километром выше по течению виднелась ажурная конструкция железнодорожного моста. Не только комаров, огуречной мошки ещё не появилось, самая благодать на «зелёной».

Жидких вдруг навеяло, как в восемьдесят девятом, незадолго до посадки, отдыхали они здесь на «майских». Молодые были, здоровые, удалые, а главное – живые. И Петруха Калинин, и Ромка Зябликов, и Серёга Рубайло, все. А теперь только они со Славкой остались. Димка Смоленцев не в счёт, он – коммерс, ломоть отрезанный. Брательник Антоха второй раз на зоне раскрутился, теперь – на трояк… Эх, шашлыки на рёбрышках варганили, в волейбольчик стучали, выпивали, музон слушали, боролись, загорали, Серёга Рубайло купнулся даже. Фоткались, фотки классные вышли. Ни одной не сохранилось, менты повыгребли на обысках, когда принимали. У неотличавшегося сентиментальностью Валеры комок к горлу подступил, глаза увлажнились. Отгоняя морок, он помотал бритым кумполом. Дела надо делать, а не сопли распускать!

Пять лет назад, откинувшись по звонку[11], Жидких перебрался в Ярославль. Объявил – корешок зоновский позвал в большой город, к большим бабкам поближе. Кореш существовал в реале, но главная причина смены места жительства была другой. Валера стремался, что после того, как он оттянул бесконечную десятку, всплывёт старое. То, до чего мусора не докопались, что на Мишке Калинине, по сю пору в бегах числящемся, висит.

В Ярославле Жидких прибился к «дельтовской» группировке, именовавшейся по названию спортивного клуба на улице Труфанова, в котором она базировалась. Идя в ногу со временем, группа отказалась от привычных форм деятельности, типа банального рэкета и автомобильных краж, на которых можно было легко угореть. Пацаны стали гужеваться вокруг крупных предприятий, а ещё – охранную деятельностью осваивать. Получивший в бригаде погоняло «Залётный» Валера блюл репутацию правильного, но наверх не стремился. Должность его именовалась «менеджер по продажам». Зарабатывал стабильно, год назад прикупил двушку, правда, не в центре, а в поселке моторного завода, на «Пятёрке». Семьёй не обзавёлся, подруг менял по степени изнашиваемости. Всё катило в масть, но месяц назад он попал. Повёлся на возможность стать учредителем одной из «дочек» мясомолочного комбината. Захотелось собственное дело замутить, подумал: «Сколько можно на побегушках суетиться?». Не малой давно, тридцать шесть в апреле стукнуло. Занял балабаны[12] под процент на короткий срок у серьезного маза[13]. Одновременно крутил схему с продажей участков под застройку коттеджей, чтобы отбить бабло. Но в мэрии, где всё зашоколадено было, вдруг затребовали заключение экологической экспертизы, и тема подвисла на неопределённое время, тогда как долг подлежал возврату день в день. Иначе включался нереальный счётчик. Большую часть денег Жидких, поднапрягшись, наскрёб. Остался лимон деревянными. Цифра не заоблачная, но тоже на бегу не перехватишь. Множество вариантов Валера просканировал, и ни один не сросся. Отчаявшись обойтись без криминала, он решил тряхнуть стариной. Тем более, что располагал привлекательной заготовкой.

В Остроге у него имелась любовница. «Знойная женщина, мечта поэта», – сказал про такую Остап Бендер. Звали её Врублевская Жанна Витольдовна. Этой перезрелой, но героически молодящейся матурке[14] на момент их знакомства по паспорту значилось пятьдесят два, но по состоянию души – в два раза меньше. Они обрели друг друга в преддверии нового тысячелетия, когда Валера занимался похоронами Ромки Зябликова. Жанна Витольдовна, хозяйка кафе «Лада», в котором заказали поминальный обед, утратила голову на первой минуте общения. Представив, что вытворяют в постели такие брутальные парни, она сомлела. Разница в возрасте не смутила прагматика Жидких. С той поры в свои нечастые, но регулярные наезды в Острог он не зависел от квартиры родителей. В уютном гнёздышке Врублевской всегда чувствовал себя желанным гостем. Взамен от Валеры требовалось немного тепла и участия. Правда, секс-машины в его лице рестора-торша не получила (десять лет колонии усиленного режима давали о себе знать), но Жанне Витольдовне хватало. Альфонсом Валера не заделался, однако от продуктового довольствия и презентов (по поводу и без) не отказывался.

Врублевская захотела улучшить жилищные условия, для чего вступила в договорные отношения с «Фондом муниципального строительства», строившим элитный по местным меркам дом на улице Коммунистической. Система взаиморасчетов с Фондом была привлекательной – Жанна Витольдовна отдавала по рыночной стоимости двухкомнатную «брежневку» и доплачивала разницу. Наступил день внесения платежа, и женщина попросила подстраховать её при транспортировке денег. Сумма была немаленькой – пятьсот «штук». В оговоренное время Жидких заехал за любовницей. Та вышла из подъезда с цепко зажатой под мышкой сумочкой. Они проехали в Фонд, офис которого располагался неподалеку от площади Победы. Там Валера в очередной раз поразился русской беспечности. Штат организации состоял из двух женщин – директора и бухгалтера. Доставленные деньги сотрудницы фонда пересчитали и убрали в железный ящик. Всё это делалось при Жидких, которого Врублёвская представила: «Это со мной». Тётки даже не удосужились закрыть изнутри двери офиса. Наверное, рассудили: «Зачем, вдруг ещё кто денежку притаранит». Ключ от доморощенного сейфа бухгалтерша выудила из нижнего ящика стола. Дома Жидких ненавязчиво расспросил Жанну Витольдовну – сколько квартир в строящемся доме, все ли распределены. Услышал в ответ – дом девятиэтажный, в июне сдаются две секции, от желающих обзавестись в нём жильём нет отбоя, она еле успела заскочить в отходивший вагон. Валера набрасывал вопросы со скучающим видом, маскируя интерес.

Время показало, что информацию надуло кстати. В подельники под номером «один» Жидких без колебаний определил Пандуса. Недавно отмотавший двушник по сто двенадцатой[15] за срубленную челюсть, Славян пробавлялся случайными приработками. Флегматичный с виду, он был резок в начинке, по характеру – кремень, и самое главное, проверен в деле. Но вдвоём было не управиться. Себе Валера определил место за рулем тачки с работающим движком. Он подхватит на борт подельников и бабки. Требовался третий. Пандус сказал за Костяна Молоткова, с которым кентовался в последнее время. Жидких озадачился – Костян на пару с братом Борисом имели репутацию «махновцев»[16], путные пацаны с ними не связывались. Костян тоже болтался не пришей-не пристегни, брательник его присел на одиннадцать лет за вооруженный разбой. Вся их шарага угорела осенью девяносто девятого. Кроме отмороженности Молоткова, напрягали слухи о том, будто он ширяется.

Поэтому Жидких не спускал с Костяна глаз. Молотков был одет в ветровку с длинным рукавом, из чего, впрочем, не следовал вывод, что он прячет «дорожки»[17]. Для короткого рукава ещё не наступил сезон. Костян был малоразговорчив, но депресняка или, наоборот, чрезмерного возбуждения Валера в его поведении не усмотрел. И Жидких решил, что для исполнения разового дела Молотков сгодится.

Налёт Валера запланировал на следующий вторник. Во-первых и в-главных, в среду истекал срок возврата долга. Во-вторых, насколько ему удалось выведать у Врублевской, инкассация в Фонде проводилась дважды в неделю – в среду с утра и в пятницу после обеда. Своё любопытство Жидких закамуфлировал обеспокоенностью за сохранность денег застройщиков. Конечно, лучший результат гарантировался при нападении на перевозчика, но не удалось узнать – кто приезжает за деньгами, на чём, сколько человек, вооружены ли. И без того Валера опасался, что после того, как всё случится, любимая женщина озадачится его повышенным вниманием к Фонду.

Сообщение об объекте и времени налёта Пандус с Молотковым встретили критично.

– Это чё, в самом центре?! – Пандус вертел в руке чётки зоновской работы.

– Белым днём? – дёрганый Молотков отвернулся от ветра, прикуривая.

Жидких объяснил, как он намеревается угнать ментов на противоположный край города.

– Толково, – заценил Пандус. – Сколько думаешь взять?

Валера ответил уверенно, без запинки:

– Полтора ляма.

Прикид был приблизителен. Жидких рассудил логически – если одна баба принесла пятьсот тысяч наликом, то за полтора дня работы конторы три человека туда закатится всяко. В действительности, он рассчитывал взять больше.

– Как разбивать будем? – Пандус прищурил левый глаз, будто на прицел посадил.

– По-братски, – Валера осклабился, желая придать атмосфере доверительности. – Половину – вам, бродяги, остальное – мне, мальчишке на молочишко.

Крохотные медвежьи глазки Пандуса замутились от заклубившегося под черепной коробкой мыслительного процесса. Славка прикидывал вклад каждого в делюгу, исходя из распределённых ролей. Запросивший пятьдесят процентов добычи Жидких дал набой[18], придумал хитрую отвлекуху, у него единственного из троих имелись колёса.

– Годится, – Пандус определился и зыркнул на добивавшего хабарик Молоткова. – Ты как?

– Покатит, – кивнул Костян, длинно сплёвывая.

– Как насчет «козырей»[19]? – Валера понимал, что с пугачом идти в контору несолидно.

– У меня – ствол под мелкашечный патрон, – сообщил Пандус.

– «Кочерыжку»[20] в огороде откопаю, – хмыкнул Молотков.

– Баб валить не будем. Стволы засветите, они и обхезаются. Свяжете, телефон оборвёте, лавэ – на карман, дверь – на ключ, и сваливайте. Я буду ждать вот здесь, – Валера развернул на нагревшемся под майским солнцем капоте пятидверного «BMW 316» листок с нарисованной схемой.

Перешли к обсуждению деталей. Наиболее проблемным представлялся отход с места.

3

20 мая 2004 года. Четверг.

11.30–12.30

– Прочитай внимательно, потом обсудим, – межрайпрокурор с мрачным видом протянул Кораблёву поступивший факс с неровно оборванным верхом.

Саша развернул хрустящий свиток и приступил к чтению. Аркадьич отошёл к открытому окну и задумчиво закурил.

Сергей Аркадьевич Буров прокурорил в Остроге полных три года. Его предшественник Трель перевёлся в Генеральную. По слухам, обосновался он на исполнительской должности в управлении по обеспечению участия прокуроров в гражданском и арбитражном процессе. Острожские проделки Треля быстро поросли быльём.

Аркадьич был местным, службу в органах прокуратуры начинал стажёром, потом аттестовался на следователя. Звёзд с неба не хватал, но показатель давал стабильно. После октябрьских событий девяносто третьего года в Москве был командирован в следственную бригаду Генпрокуратуры, разбиравшую обстоятельства гражданской войны. Просидел там два года. Расследование, как и ожидалось, закончилось пшиком. Вернулся Буров на должность следователя по особо важным делам прокуратуры области. После размеренной жизни в бригаде ему пришлось тяжко. От наказаний за промахи спасали дружбаны, которыми он обзавёлся в столице. В девяносто девятом Аркадьича назначили прокурором Серебряковского района – сельского, малонаселённого, но проблемного, как любое административное образование постсоветской России. Следственнику Бурову в новой ипостаси пришлось нелегко. Общим надзором он ранее не занимался, в судах не участвовал. Вновь над его головой стали сгущаться тучи, и снова беду отвели московские приятели. Они же поспособствовали переводу на освободившуюся должность в Острог. С возвращением на малую родину в жизни Аркадьича завершился период скитаний по съёмным квартирам и гостиницам.

Прокуратура при Бурове ходила в середнячках. Обстановка в коллективе установилась приемлемая. Без рабочих конфликтов не обходилось, но в целом ситуация была устойчивой. Выше пяти баллов по шкале адмирала Бофорта[21] скорость ветра не поднималась.

– Ни фига себе они сроки устанавливают! – присвистнул Кораблёв.

К девяти ноль-ноль следующего вторника гормежрайспецпрокурорам[22] предписывалось провести проверки в порядке статей 144–145 УПК РФ[23] по всем фактам возбуждения прокуратурой уголовных дел из милицейских отказных материалов[24] за текущий год и три предшествующих.

– Двести семь материалов надо собрать, – Буров успел заглянуть в статотчёты.

Но проведение доследственных проверок было не самоцелью. Письмо прокурора области обязывало к указанной дате возбудить уголовные дела в отношении всех руководителей территориальных органов внутренних дел, утверждавших отказники, в которых надзирающее око усмотрело признаки криминала. Предполагалось, что милицейские начальники умышленно укрыли преступления от регистрации, в связи с чем подлежали уголовной ответственности.

– Аркадьич, ты, что ли, подкалываешь? Первое апреля вроде прошло? – с глазу на глаз Саша общался с начальством на «ты», они приятельствовали.

– Больше мне делать не хера! – Буров крепко потёр раздвоенный подбородок, придававший ему сходство с замечательным актёром Владимиром Самойловым, ныне покойным.

Вопреки утверждениям физиономистов, наделяющих массивным подбородком людей жёстких, Аркадьич отличался мнительностью и уступчивостью.

Кораблёв вёл остро заточенным карандашом по строчкам письма Генпрокурора, присланного областниками в качестве наглядного приложения.

«Уголовная статистика отражает не истинное количество совершенных преступлений, а негодную практику их регистрации. Милиция объективно покрывает преступников, помогает им избежать заслуженного наказания, потому что значительная часть преступлений не регистрируется. Настало время начать бескомпромиссную борьбу с этим злом. Персональную ответственность за укрывательство преступлений подчиненными будут нести руководители органов МВД…»

– Эмоции хлещут через край, – качал головой Саша, углубляясь в текст.

– Я мужикам в Москву прозвонился, – Буров снова закурил. – Говорят, наш Герой России закусился с их новым министром. На правах ветерана решил молодому указать, чьи в доме тапки. А у того, кровь татарская, горячая, послал нашего в пень. Тогда наш объявил прилюдно, что через месяц все начальники райотделов по стране будут сидеть. Вот и понеслось!