Реверс

Болчуков не обошёл стороной больную тему:

– Как там ваша прокуратура в свете последних установок? Сильно прессует? Терпимо пока… Ну, дай Бог. В пятнадцать ноль-ноль генерал у себя собирает. Расскажет, к чему в ближайшие дни готовиться…

Начальник УУР рассуждал без нерва. Должность позволяла ему лично не марать рук. Тем не менее, его место относилось к бойким. Если регион провалится на нижние позиции по раскрываемости в ЦФО[132], первой из тяжёлых фигур с доски полетит именно он. Но, как бы то ни было, грозивший Волчукову вынужденный уход на пенсию не шёл в сравнение с позорным привлечением к уголовной ответственности, замаячившим перед Птицыным и ещё двумя десятками начальников КМ районного звена.

– Держись, Львович! – пожелал в конце разговора Волчуков.

– Прорвёмся! – с коротким хохотком Птицын выдал своё кредо.

Он бравировал, а настроение, с утра и без того минорное после демарша Хоробрых, испаскудилось окончательно. Шум в ушах вкупе с головной болью свидетельствовал о поднявшемся кровяном давлении. В прошлом году Вадиму Львовичу диагностировали гипертонию. Врач с умным видом сообщил, что больному особенно важен психологический комфорт. Совет показался издёвкой. Стресс был обязательной составляющей его жизни даже в спокойные дни. Не говоря о чёрных полосах, в одну из которых он вляпался сейчас.

Полчаса назад звонил Сомов, сообщил, что выехал из Андреевска.

– Приеду, расскажу, какую тут камедь давали! Круче «Свадьбы в Малиновке»!

Щёки пылали. Не глядясь в зеркало, Вадим Львович знал, что раскраснелся, как перезревший томат.

Более всего страшило бесчестье. Годы многотрудной, упорной, без преувеличения рискованной службы пойдут псу под хвост. Ублюдки, которых он сажал, возликуют. Он – мужик, переживёт. Но как оградить от позора близких?

Жена работает в налоговой, коллектив там бабий, в глаза подружонки начнут фальшиво сочувствовать, за спиной же – самозабвенно перемывать кости. С удовлетворённым злорадством, игнорируя отсутствие причинно-следственной связи, объяснят природу высокого благосостояния семьи Птицыных.

Для обывателей любое дело в отношении милиционера, тем более, начальника, зачисляет его в оборотни!

Сын – девятиклассник, в таком возрасте пацаны – поголовно максималисты. Мальчишка искренне гордится батей, планирует по его стопам идти, и вдруг – бац, отца объявят преступником… Удар под ложечку! Надо будет доходчиво Вадьке объяснять, что произошёл системный сбой, глюк. Загодя подыскивая убедительные доводы, Вадим Львович автоматом перешёл на сленг молодёжи, подвинутой на своих компьютерах.

Но, если вокруг Елены и Вадика можно выстроить логическую защиту, то матушка всё воспримет сердцем. Семьдесят три года! И ведь никак от неё не скроешь дурную весть. С карандашом в руках штудирует она каждый номер «Уездных вестей». Журналюги устроят пляски половецкие на костях! Птицын всегда избегал публичности, уклонялся от общения с прессой, держался в тени, мирился с прозвищем «Серый кардинал». Долгожданный повод испачкать его доброе имя щелкопёры не упустят…

Заплутав в дебрях страхов, полковник машинально достал сигареты, зажигалку. И тут очнулся, удивлённо взглянул на стильную пачку «Парламента», разозлился: «Ну, давай, гробь здоровье дальше! Мало давление поднялось?!»

От плохих мыслей отвлекло новое действующее лицо. К дому подкатила опрятная синяя старушка «Skoda Felicia» с тонированными стёклами. Из неё вылез старший опер РУБОПа Комаров. Захлопнул дверцу, стукнул ногой по колесу, надавил обеими руками на угол капота. Резко отпустив, наблюдал, как кузов возвращается в исходное положение.

– Амортизатор? – понимающе спросил Птицын.

– На Ворошилова в яму влетел, хруст такой, как заклинило, – Паша на ходу отряхивал ладони. – Здравия желаю, товарищ полковник!

Пожимая хваткую пятерню рубоповца, Вадим Львович внимательно оглядел его из-под приспущенных век. Комаров был в рабочем состоянии, но далеко не в лучшей форме. Глаза мутные, опухшие, похмельный душок чавкающе маскировался ментоловой жвачкой, рубашка мятая. Ладно, хоть с бродяжьей щетиной разобрался. Побрив щёки, изобразил из неё экстравагантную бородку, соединённую с усами. Вороная эспаньолка придавала смуглому бровастому Павлу сходство с латиносом из гангстерского фильма.

Такой Комаров не нравился Птицыну. Причину метаморфозы полковник выяснил не так давно. Паша капитально подсел на игру в автоматы. Вредное пристрастие он долго скрывал, используя навыки опер-работы. Простому смертному его дурь в глаза не бросалась. Давыдов расколол Комарова посредством тех же приёмов. Как начальник он увещевал, как друг – стыдил Пашу за слабину. Всё делал, чтоб не вышло огласки. Времена на милицейском подворье стояли лояльные, означенный грех был извинительным, но Давыдов не хотел ронять марку острожского РУБОПа. Избранная им тактика загнала болячку внутрь. Комаровская страсть приобрела хроническую форму.

Беда одна не ходит. Нельзя втихую кидать жетоны в автоматы и оставаться собой. Частые сливы[133] и редкие съёмы[134] уважающий себя игрок обмывает. Не увлекавшийся прежде спиртным, Комаров начал крепко зашибать. Дома стал редким гостем. Закономерно начались семейные скандалы. Оттолкнула своя женщина, гордец Паша пошёл по другим, благо внешние данные и образ жизни способствовали. Работе он также стал уделять мало времени, а был-то всегда основным пахарем. Его служебные показатели ухудшились настолько, что отрицательную динамику заметили в области.

В начале года Вадим Львович серьёзно поговорил с Давыдовым. Тот клятвенно заверил, что решит вопрос. На какое-то время показалось, что дело идёт на поправку. Комаров посвежел, повеселел. Завёл бородку, юморил над своим новым имиджем, провёл удачную реализацию. Но вот Давыдов уходит на пенсию, а Павел от недуга так и не избавился. Днями один из проверенных МОИ[135] напрямую отсемафорил Птицыну, что почти каждую ночь Комаров тусит в вип-зальчике игрового салона на улице Абельмана.

Вадим Львович корил себя, что передоверился Давыдову. Пашка был ему не чужой. В девяносто шестом он перетащил парня из розыска в РУБОП. Много в него вложил. Из заурядного бойца воспитал оперативника, способного мыслить. Уйдя на повышение, Птицын беспокоился, что под началом Давыдова Комаров не растёт профессионально. В своё время настоял, чтобы тот поступил в ведомственный ВУЗ. Учёбу оперативник забросил на пятом курсе, когда до диплома оставался один шаг. Причина та же – долбанные однорукие бандиты.

«Мальца надо спасать», – полковник незаметно отвлёкся от своих неурядиц.

– Из отдела? – городское управление он именовал по старинке.

– С Текстильщика. В четвёртую школу сгонял, – Паша, оставаясь идейным ментом, услышав сообщение о заложенной бомбе, в кабинете не усидел.

– Сообщение ложное?

– Угу. Но эвакуировали всех.

– А как иначе? Сегодня у выпускников последний звонок. Лучше перебдеть. Что ж, ход примитивный, но эффективный. Бандиты угнали все наши силы на северную часть, а сами зажгли в центре. Номер, с которого звонили, определился?

– Никак нет. С мобильника звонили.

– И чего?! Мне начальник дежурки докладывал, что их АОН[136] теперь и мобильные определяет.

– За что купил, Вадим Львович…

– Ну, ладно. Один хрен, звонили с левого номера, направление заведомо тупиковое. Шеф твой новый где?

– Так он сегодня семью в город перевозит. Отпросился у руководства.

– А куда Асмолов запропал? – речь шла о способном, но обленившемся рубоповском оперативнике с задатками коммерса.

– Помогает переезжать.

– Быстро они спелись. Или раньше где пересекались?

– Вроде нет, – пертурбации в штате подразделения сулили Комарову численное меньшинство и, соответственно, прессинг по всему полю.

Но Паша не парился. Мысли его были заняты другим. Утром он удачно списал по «девятке»[137] три тысячи рублей и предвкушал, как вечером закатится в новый салон на Эстакаде. Будучи годным игроком, он знал, что заведения в период раскрутки всегда стоят на выдаче[138], и потому держал руку на пульсе событий.

26

25 мая 2004 года. Вторник.

14.30–16.30

Областной центр Андреевск – Острог.

Узкий вопрос мусолили два часа кряду. Прокурор области неутомимо выискивал корень зла, выкорчевав который, он раз и навсегда решит проблему обеспечения жильём детей-сирот. Причём, не покидая зала для совещаний.

Напутствие, данное под занавес коллегии, прозвучало зловеще:

– Кто не возбудит дел по фактам укрывательства преступлений, понесёт строжайшую ответственность! Вплоть до увольнения!

Подчинённый народ измаялся настолько, что вербальных угроз не воспринимал.

Аркадьич с Кораблёвым поспешили на улицу. Выскочив, не обнаружили на стоянке своего автотранспорта. Начали выяснять, оказалось, главбух припахала их «Волгу» съездить в казначейство. Мол, всё равно простаивала. Аркадьич повозмущался чисто для вида, с бухгалтерией ссориться было себе дороже. Прождали, как дураки, ещё полчаса, все районы уже разъехались.

Водителю, квёлому молчуну, досталось пряников.

– Я сколько тебе, Вася, вдалбливал, без моего разрешения – никуда! – кипятился межрайпрокурор, компенсируя пережитые на коллегии страхи.

Василий был толстокож. Чем больше его ругали, тем упорнее он замыкался.

После увольнения аксакала Валеры Щукина водилы в Острожской прокуратуре не задерживались. За год трое сменилось! Всем хорош был Валерка, но потерял нюх и без стакана за руль не садился. А по пьяни секреты начальства разбалтывал. В итоге допёк он Аркадьича, чемпиона по долготерпению. Теперь Щукин рулит на самосвале, радует жену заработком и трезвым образом жизни, а в автохозяйстве прокуратуры – текучка. Сто отмазок нашёл бы Валера, но без ведома патрона чужих катать бы не стал.

– Бензин почти на нуле, а ты, лошарик, по большому городу круги нарезаешь! – Аркадьич не мог успокоиться.

– Заправимся, – с утра водитель родил первое слово.

– Запра-авимся, – передразнил Аркадьич, – На какие шиши? Лимит на май изъездили!

По дороге прокурор с замом повздорили. Бурову хотелось перекусить в придорожной кафешке. Саша настаивал, чтобы гнали без остановок.

– У нас там Чикаго, а ты пировать собрался!

Аркадьич нехотя согласился, но, лишь достигли Острога, велел отвезти его домой.

– Покойники не оживут, а у меня повышенная кислотность. Надо срочно похлебать горяченького. Война войной…

Высадили голодающего у подъезда, понеслись на Фурманова. На месте происшествия Кораблёв застал только следователя и прокурора-криминалиста. Февралёв вчерне набрасывал схему к протоколу осмотра. Усы торчком, причёска взъерошена, узел галстука криво сбит на сторону, расстёгнута верхняя пуговица кремовой рубашки.

– Привет, Кирилл, – негромко поздоровался Кораблёв.

– Здравствуйте, Александр Михайлович, – важняк засуетился, освобождая правую руку.

В итоге чиркнул по протянутой ладони жалом фломастера, оставил яркую фиолетовую метку. Пожатье у него торопливое, костлявое, хрустящее, горячее.

Зампрокурора сумрачно глядел мимо следователя. Взгляд его магнитом притянул нагой труп женщины, лежавший на полу. Голова повёрнута к стене, лицо закрыто густой вуалью волос. Мягко растеклись на стороны молочные железы с бледными ореолами сосков. С неуместным вызовом вздыбился крутой лобок. От него к пупку тянулась узкая полоска коротко подстриженных рыжеватых волос. Мясистые валики половых губ бесстыдно разъяты, меж ними вытарчивала розоватая неровная бахрома…

Кораблёв мотнул головой, отгоняя порочное любопытство. Не за этим он сюда летел!

– Почему она голая, Кирилл? – целиком фразу не выговорил, вязко сглотнул. – Разве убийство сопряжено с изнасилованием?

– Заместитель прокурора Хоробрых приказал, – Февралёв имел прибабахнутый вид.

Три часа в тесной компании с криминальным трупом, поиск и подробнейшая фиксация следов убийства шваркают по психике, будь здоров.

– Зачем?

– Чтобы при доставке в морг одежда потерпевшей не соприкасалась с другими предметами. Чтобы на неё не перешли посторонние микрочастицы. Каждую вещь велел упаковать по отдельности, – следователь шевельнул ногой один из пластиковых пакетов у плинтуса.

– Нижнее бельё тоже контактировало с нападавшими? – у Кораблёва своенравно раздулись ноздри.

– Александр Михайлович, – следователь спешил оправдаться, – Хоробрых велел всю одежду снять, вплоть до лифчика и трусов.

Кораблёв резво выудил из кармана кителя сотовый телефон, нашёл в контактах запись «Органчик», нажал вызов и тут же дал отбой. Соединения не произошло.

«Не затевай свару, не вникнув в суть», – разум окоротил эмоции.

– Долго он тут тёрся? – накопившийся негатив Саша устремил на своего антипода, словно тот и был истинным виновником всех бед.

– Больше часа.

– Введи-ка меня, дружище, в курс дела.

Февралёв повёл рассказ с присущим ему академизмом. Зампрокурора обратился в слух, впитывая фактуру, обстоятельства, фамилии. Сконцентрироваться не удавалось. Мешало желание обернуться, взглянуть на голое женское тело. Попутно ширилось раздражение против Хоробрых. Его указание соответствовало методике, но согласиться с ним Кораблёв не мог. И дело было не в том, что в Остроге сложилась иная практика – трупы раздевал судмедэксперт в морге, а следователь изымал одежду выемкой. Саша был противником замшелых обычаев в уголовном процессе. Тупой довод «всегда так делали», популярный у выработавших ресурс стариков, его сердил. Но и добуквенно следовать параграфу он считал ненужным. В сегодняшнем случае корёжила бесцеремонность в отношении женщины – молодой, приличной, не какой-нибудь безродной пьянчужки. Без достаточной нужды напоказ выставили сугубо интимное…

– Минуту! – Кораблёв требовательно вздел указательный палец. – Надо прикрыть её, Кирилл.

– А чем? Я уж думал, – развёл длинными руками Февралёв.

Кораблёв сделал над собой очередное усилие, теперь подавляя недовольство следователем, беспомощным в элементарном вопросе. Прошагал к шкафу, открыл створку.

«У тёток на работе должны быть запасные наряды!»

Пачкать хорошие вещи не пришлось. На крайних плечиках висел синий рабочий халат, вероятно, принадлежавший уборщице.

– Лови, – с хмыканьем протянул Февралёву, а когда тот торопливо схватился, задержал спецодежду, потянул на себя. – Кирилл Сергеич, ты чего меня подводишь? – Кораблёв понизил голос. – Опытный сотрудник, с недавних пор целый важняк, а в мелочах буксуешь. Мудриле Органчику я выскажу, чтоб он не лез в чужой монастырь, но ты и сам не плошай. Не давай собой управлять, как марионеткой!

– Я всё понял, Александр Михайлович, – видно было, что следователю действительно неловко. – Больше такого не повторится.

– Надеюсь. А вы чего вы вдвоём кукуете? Где доблестная милиция?

– Оперативники обход делают. С нами участковый Зыков… Я ему говорил, что он должен до конца находиться, – Февралёв заозирался, тревожась по поводу пропажи милиционера, но в следующую секунду облегчённо выдохнул. – Ух! Он же за понятыми пошёл… Александр Михайлович, понятые первоначальную обстановку видели. Я их временно по домам отпустил. Вернутся, я им объясню, откуда что изъято…

– Протокол им прочитай вслух, – Кораблёв доподлинно знал, что лозунгом об исполнении гражданского долга человека к месту происшествия не привяжешь.

– Обязательно! – заверил следователь.

– Чего интересного обнаружили?

– Пригодных следов рук много. Тридцать две липкие ленты изъяли! Эксперт предварительно сравнил пальцы убитой, сказал: «Половина следов – её».

– Кто из ЭКО выезжал?

– Елин Максим.

– Хорошо, – Кораблёв одобрительно кивнул.

Мнение опытного специалиста в области криминалистики заслуживало уважения.

Покосился на кисть руки убитой, выглядывавшую из-под халата. Подушечки пальцев и ладони лоснились от чёрной краски, не сочетавшейся с гламурным маникюром – нежно-коралловым.

– Ногти срезали, прежде чем откатывать? – голос зампрокурора снова построжал.

– Да-да, – Февралёв развеял начальственные сомнения. – Как полагается, Александр Михайлович. Сначала срезы, потом – дактилоскопия, чтобы содержимое ногтевых пластин красителем не забить.

– Молодцы. Ещё чего изъяли?

– В складках одежды войлочный пыж нашли и картонную прокладку, а под трупом – несколько дробинок диаметром пять миллиметров.

– То есть, стреляли «пятёркой»?

– Нет, – из дальнего угла подал голос прокурор-криминалист Оладьин, – у «пятёрки» диаметр – три миллиметра. Здесь крупная дробь. От двух до четырёх нулей.

Кораблёв охотником не был, в спецификации боеприпасов разбирался очень приблизительно, услышанное принял к сведению.

– И кого такой дробью промышляют? – спросил для расширения кругозора.

– Крупную птицу навроде гуся. Лису. Косулю даже можно убить, – Оладьин встал с корточек, сморщился, массируя поясницу, затёкшую от сидения в неудобном положении.

В отличие от большинства сотрудников областной прокуратуры он был некичлив, охотно помогал в сборе доказательств. Обличье имел не сановное – низкорослый, с покатыми плечами, кривоногий, кучеряво-чернявый. В компании не обижался на прозвище Футболист, объясняемое привычкой при ходьбе пинать всё, что попадалось под ноги.

– Кровяной след обуви имеется. Краса-авный отпечаток! Протектор кеды «Made in China». Стопудово след злодея, – криминалист сообщил с довольным видом.

– От обувки они, скорее всего, избавятся, – не стал обнадёживаться Кораблёв. – Пальчики бы вот их найти.

– С этим предвижу проблемы. Кирилл не успел вам доложить – надыбали ещё следы матерчатых перчаток. Такие с пупырышками, хозяйственные. На дверце шкафа, на подоконнике и на сейфе. По ходу, злодеи в перчатках орудовали! Тем не менее, мероприятие номер один – проверка изъятых пальцев по «Адис-Папилону»[139]. У меня ноутбук с собой, сейчас экспертизку набью, закину в ваше ЭКО. Просьба, Александр Михайлович, озадачьте коллег, пускай немедленно возьмут в работу.

– Сделаем, Виталий Иваныч, – в ходе обсуждения ходов по раскрытию особо тяжкого преступления муторный осадок от поездки в область незаметно рассеялся.

Возникла иллюзия, будто события первой половины дня – черновик. Разве могут они по значимости сравниться с настоящей следственной работой? С поиском убийц?

Не откладывая в долгий ящик, Кораблёв позвонил Птицыну. Тот сдержанно поздоровался, на просьбу напрячь экспертов выдал свою коронку: «Нет проблем», одобрил предложение в восемнадцать часов провести рабочее совещание. Саша отметил, что обычно приветливый с ним полковник нынче казённо сух.

«Что ж, реакция адекватная. Львовичу есть от чего загрузиться. Наверное, Сомов ему в цветах и красках расписал, какой шабаш на коллегии творился. Мягко говоря, некомфортно исполнять служебные обязанности, когда над твоей башкой Дамоклов меч повис».

Проём входной двери забаррикадировала тушистая пенсионерка.

– Где… уф… подписать? – спросила одышливо.

Кораблёв взмахом руки, как регулировщик на перекрёстке, указал направление движения:

– К следователю подойдите, пожалуйста. Он прочтёт вам протокол.

– Вы знаете, товарищ начальник, некогда мне тут выслушивать. Давайте… уф… подпишу! Я вам ве-ерю…

– А где вторая понятая, Алексей? – забеспокоился Февралёв.

Участковый разлепил нитевидные губы. Над этим субъектом в капитанских погонах никакой меч не висел, он был кислым по фактуре.

– Вторая не пошла, ей ребёнка не с кем оставить. Сказала: «Вам надо, вы и приходите, подпишу».

Кораблёв дёрнул щекой: «Действительно, девиз России – хотели, как лучше, получилось, как всегда».

Переигрывать ситуацию с понятыми было поздно. И акцентировать внимание на загвоздке нельзя, лучше промолчать. Возможная проверка законности следственного действия судом маячила в неопределённом будущем.

«Убийство ещё надо поднять! К тому времени бабулька сто раз успеет всё забыть!»

Лицо участкового Зыкова застыло трагической маской:

– Мне долго тут торчать? Я, вообще-то, без обеда.

– И мы также, – легонько отбил выпад Кораблёв.

Прошлые бодания Зыкова с прокуратурой завершились привлечением его к дисциплинарной ответственности. Посему капитан счёл необходимым отмолчаться.

Крадущимся шагом приблизился Февралёв, заговорщически зашептал на ухо:

– Александр Михайлович, раненая директриса знаете, чья жена?

Следователь распространял густое облако цитрусового одеколона.

– Чья? – не выносивший агрессивной парфюмерии Кораблёв увеличил дистанцию.

– Главного архитектора Левандовского, которого за взятку арестовали.

Саша равнодушно пожал плечами. Взаимосвязи он не увидел. Анестезия прошла, и вновь его обуяла тревога по поводу жёстких указаний, спущенных прокурором области. Как ни крути, а придётся их выполнять!

27

26 мая 2004 года. Среда.

09.00–10.15

В отличие от Кораблёва, вяло отреагировавшего на фамилию одной из жертв нападения на Фонд жилищного строительства, процессуальные противники по делу Левандовского напряглись. В роковом совпадении каждая сторона узрела свою тактическую выгоду.

Наутро следующего дня адвокат Сизов принёс в прокуратуру ходатайство об изменении меры пресечения его подзащитному. Аркадьич, не вникая в суть, наложил дежурную резолюцию: «Приобщить к УД[140]». Накануне отпуска он взял за правило не накапливать на столе бумаг.

Документ прошёл регистрацию и через полчаса попал в руки следователю.

Самандаров молниеносно выдал звонок адвокату:

– Ростислав Андреич, крайне удивлён вашему бюрократическому стилю работы. Бумажку в канцелярию закинули, и трава не расти? А как же личное общение? В связи с вчерашними событиями имею к вам деловое предложение.

– Я не знал, что вы так оперативно отреагируете, Рафаил Ильич, – Сизов навострил чуткое ухо, пытаясь определить, куда дует ветер. – Что, прямо сейчас меня примете? Замечательно. Через пятнадцать минут я у вас.

Он прибыл раньше, памятуя о правиле – куй железо, пока горячо. Числясь в штате центральной консультации, Сизов дислоцировался отдельно, в шаговой удалённости от прокуратуры и суда.

– Разрешите? – в притвор просунулась блестящая лысина.

Адвокат мог и не изображать угодливости, зайти нормально, но он привык лицедействовать и каждое слово, каждый жест подчинял образу, в котором пребывал в настоящий момент.

Профессиональный рейтинг Сизова достиг заоблачных высот. Расчётливый, шустрый, как электровеник, коммуникабельный, отлично разбирающийся в текущем законодательстве, он доставлял массу хлопот следствию. Возникал в каждом резонансом деле, где клиент был платежеспособен.

Когда Самандаров работал в милиции, Сизов попил у него крови по бандитским делам. Обоих отличал взрывной характер, один из конфликтов чудом не закончился рукопашной, предугадать победителя в которой было сложно. И тот и другой спортивную подготовку имели на уровне.

Выведенный из себя беспардонностью адвоката, Рафаил вздумал раскопать, за какие же грехи того вытурили из военной прокуратуры. Направил запрос в Наро-Фоминский гарнизон. Из полученного ответа следовало, что майор юстиции Сизов уволился по собственному желанию. Ежу понятно, что за год до выслуги сотрудники по-хорошему на гражданку не сваливают. Слишком тяжело даётся прокурорская пенсия, чтобы махнуть на неё рукой на финише. Экс-коллеги шепнули Сизову про интерес, проявленный к его персоне подразделением по борьбе с оргпреступностью. Адвокат примчался в РУБОП с разборками, учинил скандал, на каком основании копаются в его частной жизни, грозил жалобой. У Рафы хватило разума сдать назад. Перейдя в прокуратуру, он не раз порывался прищучить рьяного адвокатишку, гадившего, как дюжина обычных, но всегда его осаживал Кораблёв, противник открытых военных действий.

Многие отличали незаурядное внешнее сходство Сизова с бардом Розенбаумом, только в миниатюре. Так же, как и брутал Александр Яковлевич, Ростислав Андреевич, облысев, брил череп наголо. Его казацкие вислые усы аналогично порыжели от заядлого курения. Задушевный баритон адвоката имел похожий хриповатый тембр. И одевался Сизов, как артист, стильно и дорого. Наряжаться ему было с чего, бабло он поднимал неслабое. Да что там одёжка? Двухэтажную хоромину возвёл он по соседству с УВД и Христорождественским собором.

– Почему не предупредили, что ФСБ будет? Я бы сухарей насушил заранее, – обнаружив в кабинете Яковлева, Сизов театрально ужаснулся.

В следующую секунду он уже хвастался белоснежной протезированной улыбкой:

– Здравствуйте, господа!

Приветствием ограничился словесным. Совать руку воздержался, дабы не попасть впросак.

– Господа в Париже, – смурной Яковлев ответил цитатой из «Собачьего сердца».

– И мы с супругой туда в июне собрались, – жизнелюбиво поведал адвокат. – К делу? А то в десять тридцать у меня судебное у Глазова.