Маленький секрет хорошей девочки

– Мой ребёнок, – испуганно бросаю я, накрывая ладонями живот.

В этот момент мой страх становится таким животным и осязаемым, что, кроме него, больше ничего не чувствую. Мне и в голову не приходит подбирать слова для этого вопроса, хотя я так и не сказала сестре о своей беременности.

Но по смягчившемуся взгляду Вики и её слабой улыбке понимаю – она уже знает.

– Всё хорошо, – опять повторяет сестра. – Тебя сам Бог спас. Сотрясение, много ссадин, ушибов, но… – она с особой осторожностью укладывает свою ладонь поверх моих, – с ним всё хорошо.

Сердце на мгновение замирает, а потом снова разгоняет застывшую кровь по венам.

Я кусаю губы, на вкус уже солёные от слёз. Я и Вика несколько долгих секунд смотрим друг на друга. Вижу в родных глазах теплоту вперемешку с непониманием.

– Почему ты мне не сказала? – тихо спрашивает она.

– Не знаю, – растерянно выдыхаю, отводя взгляд. Смотрю теперь на мои и её ладони, примостившиеся у меня на животе. – Была не готова… Боялась.

– Мы же семья.

Поднимаю глаза на Вику и отчаянно киваю, но клубок моих сомнений так легко не распутывается. Одного поддерживающего взгляда сестры мало. Она пока знает не всю правду. Не знает, что отец ребёнка готов меня чуть ли не со свету сжить…

И опять резкая боль ударяет в голову. Боже, а ведь там, в крутящейся машине, я была не одна.

– Вик, а Андрей… – с какой-то парализующей оторопью произношу его имя.

Она вдруг резко отворачивается, убирает свои ладони с моего живота. И как-то дёргано принимается вытирать ими слёзы со своих щек.

– Как ты вообще оказалась в его машине ночью, когда он был в стельку пьяный?

Вопрос Вики звучит достаточно жёстко. От её реакции я съёживаюсь на больничной подушке.

– Я ведь не знала, что он приехал ко мне в таком состоянии. Вик, пойми, у нас всё сложно. Я всё расскажу тебе. Я просто вышла с ним поговорить. Хотела расстаться с ним по-хорошему, но всё пошло не так…

Замечаю, как на бледном лице сестры заостряются скулы. Вика смотрит куда-то в стену, словно зависшая в ступоре.

– Не так… – без какой-либо интонации повторяет она. – Но это всё уже не важно. Мы справимся. Что-нибудь придумаем, главное, что ты жива.

И её «ты» тяжело повисает в воздухе. От этого мелкие холодные мурашки неприятной россыпью вонзаются мне в кожу.

Я снова пытаюсь приподняться и сесть, опершись на подушку. Морщусь от ноющей боли в правой руке и в рёбрах, но всё равно сажусь. В глазах слегка двоится и плывёт.

Я закрываю их и шепчу:

– Вика, а с Андреем что?

– Лер, давай потом…

– Нет, – я повышаю голос. С глубоким вдохом открываю глаза. Уже лучше. Я вижу перед собой сестру в одном экземпляре, но слегка расплывчато, а к моему горлу подбирается тошнота. – Сейчас говори.

– Тебя спасло, что ты была пристёгнута, – сипит Вика и бледной статуей сидит у меня в ногах, уставившись глазами в стену.

А я смотрю на сестру и не моргаю.

– Он…

Вика молчит, нервно дёргая пальцами край своей длинной футболки. Её дыхание сбивается.

– Вика… – шепчу, а в груди разбухает странное чувство.

Мне кажется, я знаю её ответ, но почему-то уверена, что приму его без истерики. Моя ладонь, всё ещё прикрывающая живот, сжимается, сминая край простыни.

– Андрей жив?

Сестра наконец возвращает ко мне свой взгляд, а он стеклянный.

– Нет.

***

Щурясь от лучей тёплого солнца, глубоко вдыхаю свежий воздух. После двух недель, проведённых в больничной палате, он особенно непривычен. Сбежать оттуда я была готова уже через пару дней, но Вика и врачи вцепились в меня клешнями.

– А я говорю, тебе лучше полежать пока здесь. Ты беременная и попала в аварию, – твердила сестра. – Мало ли что…

И, наверное, это единственный аргумент, который смог удержать меня там.

Но теперь я оставляю свои неуверенные шаги вдоль железных оградок: низких, высоких… И стараюсь не разглядывать, что прячется за ними. Держу взгляд только на носках своих балеток. Смотреть по сторонам мне просто жутко, потому что это кладбище.

Прошло две недели, а я до сих пор не понимаю, что чувствую. Но слова сестры глубоко засели во мне. Да, я проплакала весь тот день и следующую ночь.

Во мне поселилась какая-то сжигающая пустота и страх, что Андрей мог отправить меня и ребёнка за собой. Но я и малыш живы, а он…

Я словно разошлась на два полюса. Теперь каждую секунду готова благодарить своего ангела-хранителя за сотворённое чудо. Но ведь всего этого могло бы и не случиться, не сядь я в ту проклятую машину.

Меня гложет противоречивое чувство вины. Я не должна её чувствовать, ведь никто не заставлял его садиться пьяным за руль.

Но я корю себя за то, что в ту ночь вышла к Андрею. И корю за то, что не могу найти внутри собственной пустоты ту самую истинную боль утраты.

Андрей погиб. Отец моего будущего малыша погиб. Человек, в которого я была влюблена, погиб. Я должна оплакивать. Скорбь должна стать моей спутницей. Но в моих воспоминаниях всё ещё слишком сильны тот смех, залитая алкоголем тьма в его глазах и его пощёчина…

Я не понимаю, какими должны быть мои чувства. Какой должна быть моя боль. Правильная боль. Может ли боль вообще быть правильной? Такой, как надо? Такой, как у всех?

Обнимаю себя руками, и мелкая дрожь пробегает по телу. Мне зябко, даже несмотря на то, что на улице майский полдень, вовсю светит солнце и можно устраивать прогулки уже в одной футболке. Я закутываюсь в тёплый вязаный кардиган, накинутый поверх плотного чёрного платья.

Позавчера меня выписали из больницы, а сегодня я всё-таки решилась прийти сюда. Куда мне ехать и идти, я узнала через друзей Никольского. В день похорон Андрея меня здесь не было. Вика не пустила меня. Сказала, что плохая примета шататься беременной по таким местам, как это.

Но я не могу и дальше продолжать отрицать то, что случилось. Андрея больше нет. И я не хочу оставлять воспоминания о нём чёрной кляксой. Лучше пусть они останутся просто этой тишиной, что сейчас висит над лабиринтом из оградок. Я должна попрощаться с Никольским.

Пульс во мне медленно, но очень ощутимо набирает скорость, когда я сворачиваю в нужный проход.

Приходится поднять взгляд выше, чем носки балеток. В горле сушит, когда вижу весь этот специфический антураж, который на фоне буйной зелени и яркого солнца всё равно выглядит гнетуще. Когда замечаю вывеску на дорожке с нужным мне сектором, то внутри всё покрывается инеем. Никита сказал, что я найду Андрея на третьей аллее справа. И я быстро цепляюсь за неё взглядом. Сворачиваю, замедляя шаг, и моё дыхание сбивается.

Возле изящно выкованной и явно самой новой здесь железной ограды и среди уже завядших цветов я замечаю женскую фигуру, облачённую в тёмно-синее длинное платье. Она стоит ко мне спиной и пока не замечает меня.

Я понимаю, кто это, с первого взгляда, потому что вижу короткие пепельные волосы, собранные ото лба чёрной повязкой.

Никольская. Она здесь. Я замираю посреди дорожки. В мои планы не входило вновь пересекаться с этой женщиной. И подумать не могла, что мы встретимся с ней именно здесь и сейчас.

Но теперь оторопело смотрю на её спину. Желание развернуться и сбежать – первое, что посещает мои мысли.

Я делаю осторожный шаг назад, сильнее сжимая ладони на своих предплечьях.

И Никольская, видимо, чувствует моё присутствие. Она резко оборачивается, а я окончательно прорастаю ногами в землю.

Передо мной убитая горем мать. Лицо Аллы Сергеевны осунулось, волосы лоснятся от нечистоты, а губы, в прошлый раз изящно подчёркнутые помадой, стали двумя бледными линиями.

– Ты… – резко выдыхает Никольская, протыкая меня пустым взглядом.

Сглатываю сухой комок в горле и решаюсь заговорить:

– Алла Сергеевна, здравствуйте. Мне так… – выходит сипло и сдавленно.

– Какого чёрта? – грубо перебивает она. Смотрит на меня так презрительно, что я делаю ещё полшага назад.

– Я… К Андрею… Я хотела…

– Не смей! – взвизгивает Никольская на всю округу, истерично тряся головой. – Не смей даже имя его произносить!

– Алла Сергеевна…

– Да как у тебя, драной потаскухи, хватает наглости заявиться сюда? – Она плавной поступью выходит из-за оградки, направляясь в мою сторону. – Тебя здесь быть не должно. Тебя и в живых быть не должно. Почему ты не сдохла? – выплёвывает Никольская.

Этот вопрос вонзается мне в самое сердце. Её реакция на меня пугает ещё больше, чем тогда, в клинике. Что за глупая ирония судьбы? Почему нам нужно было встретиться с ней именно сегодня?

– Я… уже ухожу, – бормочу я и пячусь.

Делаю два неуверенных шага назад, не в силах отвести глаз от жуткого образа Аллы Сергеевны. Тёмное, глухое под горло платье, озлобленный взгляд расширенных глаз… Эта женщина сейчас похожа на злую ведьму из детских сказок. Только всё, что происходит со мной, – это какая-то проклятая сказка. И что я делаю в ней не так? Почему всё это происходит со мной?

Резко разворачиваюсь на пятках балеток, но меня хватаютза запястье, заставляя зашипеть от неприятного рывка:

– Не смей приходить к Андрюше! Поняла, дрянь? – зловеще цедит Никольская.

Я с опаской оглядываюсь. Вокруг только кресты и могилы, а что в голове у поехавшей от потери сына матери мне и представить страшно.

– Пустите, – дёргаю изо всех сил рукой.

– Ты во всём виновата, – глаза Аллы Сергеевны горят ненавистью, а её пальцы на моем запястье сжимаются так, словно собираются переломать его.

Я не хочу оправдываться. Я не должна делать этого, но слова вылетают из меня раньше:

– Он был пьян в ту ночь… – шепчу, в упор смотря в темноту глаз женщины. Сейчас они один в один, как и у Андрея в ту ночь. – Он…

– Ты довела моего мальчика, заставила его нервничать. Ему было плохо. Ничего бы не случилось, не раздвигай ты свои ноги бездумно, тварь. Андрей не поехал бы к тебе. Но ты, сука, живая, а он в земле. Всё из-за тебя и твоей беременности. Надеюсь, ты потеряла свой приплод во время аварии? – она стреляет острым взглядом в мой ещё совсем плоский живот.

И слёзы тут же неприятно жгут мне глаза. Мне кажется, что маленькая крошка внутри меня сжалась.

Я так хочу выкрикнуть Никольской, что это её внук. Плоть и кровь сына, которого она так боготворит и любит, но язык липнет к нёбу. Я как будто тонну ирисок прожевала. Молчу и лишь тяжело дышу, играя с Никольской в напряжённые гляделки. И Алла Сергеевна расценивает моё молчание по-своему.

– Потеряла, да? – с нечеловеческой надеждой в глазах вдруг спрашивает она.

Я словно получаю отрезвляющий разряд. Ничего и никогда не изменится. Она будет меня ненавидеть. Никольская всегда будет жить за стеной только своей правды.

Выдёргиваю запястье и, развернувшись, просто бегу в сторону выхода с кладбища. И отчаянно закрываю ладонями уши, когда мне в спину камнями летит:

– Чтоб ты сдохла! Никогда тебя не прощу за Андрюшу. Слышишь? Я тебя проклинаю!

***

Домой я врываюсь, громко хлопая дверью. Прислоняюсь к ней затылком и прячу лицо в ладонях, пока пытаюсь остановить своё нервное дыхание.

Мне всё ещё мерещится, что за моей спиной стоит Никольская. Уничтожает своим взглядом и ненавистью.

Я ведь шла туда, чтобы всё сделать правильным. Отпустить всё. Но, похоже, опять сотворила глупость…

– Лера? – Вика тут же появляется в коридоре. Видимо, услышала, как хлопнула входная дверь. – Ты чего? Тебе плохо?

– Я опять встретилась с матерью Андрея, – сбивчиво шепчу себе в ладони.

– В смысле? Где ты была?

Я делаю дрожащий вдох и медленно стекаю по двери к полу. Сажусь прямо в одежде на коврик в коридоре.

– Я ходила к Андрею на… – Слова застревают в горле, а я сильнее прижимаю трясущиеся ладони к горящим щекам.

– Лерка! – вскрикивает Вика. Слышу, как она негодующе ударяет ладонью по дверце шкафчика в коридоре. – Зачем тебе это? Что ты хотела?

Провожу ладонями по лицу, неосторожно сминая его.

– Вик, – поднимаю глаза и упираюсь беспомощным взглядом в сестру, застывшую напротив меня. Вика складывает крест-накрест руки на своём стареньком поварском переднике и качает головой. – Думаешь, всё перечеркнуть и забыть можно с первой секунды? Отец моего ребёнка погиб.

– Не погиб, а откинулся, потому что мозгов не было, – она жёстко режет словами. – Да и после того, что ты мне рассказала, этот гад даже… – и замолкает. Я и в её паузе всё понимаю, но о тех, кого нет, либо хорошо, либо никак. – Что хотела его мать?

– Чтобы на его месте оказалась я, – произношу, едва шевеля языком. Обессиленно опираюсь уже всей спиной и затылком на входную дверь.

– Вот курва…

– Вика, мне страшно. Я не знаю, что делать дальше. Как будет дальше?

Сестра вздыхает. Тяжело и напряжённо, но присаживается рядом со мной прямо у двери. Обхватывает мою голову руками и прижимает к себе.

– Я не знаю как… – шепчет Вика. – Никто не знает, но давай попробуем просто жить.

Закрываю глаза, из которых по щекам уже рвутся слёзы. И вместе с ними полностью погружаюсь в вязкую пустоту внутри себя. Но прижимаю ладони к животу.

У меня нет денег. Нет родителей и опоры. За моими плечами детский дом и полное разочарование в том, что в жизни бывают чудеса. Всё, что есть у меня, – это Вика и мой ещё не родившийся ребёнок.

Каков мой выбор? Наверное, действительно… Хотя бы просто попытаться жить дальше…

Глава 8

Лера

– В маленькой кастрюльке пюре, в кувшине компотик, но много не давайте…

– Детка, не переживай. Всё у нас хорошо. Пашенька, скажи мамочке, чтобы шла и спокойно грызла гранит науки.

Слышу в трубке родной голосочек сына и его попытки что-то рассказать мне на своём тарабарском языке. Моя улыбка тянется до ушей, пока я перескакиваю ступеньки вверх по университетской лестнице.

Прошло полчаса, как я вышла из дома, и беспокойство никак не перестаёт меня догонять. Я по пальцам могу пересчитать дни, когда оставляла Пашу либо с Викой, либо с тетей Нюрой, нашей соседкой снизу. Очень милая и заботливая бабуленька лет шестидесяти. Мы познакомились с ней прямо в день переезда.

Так вышло, что почти сразу после той истории с Никольскими Вике предложили хорошую работу, но в другом городе. И моя сестра бескомпромиссно решила, что мне нужно ехать с ней. А я и не сопротивлялась. В этом месте меня больше ничего не держало. Ходить по улицам и бояться встречи с Аллой Сергеевной желания не было. Мне больше никак не хотелось соприкасаться со всей реальностью, связанной с Андреем…

Так мы и оказались в другом городе. Снова съёмная двухкомнатная квартира, а я уже пузатая. Но мы с сестрой выстояли, сумели обойти все углы и справиться со сложностями.

Правда, Пашку я родила немного раньше срока, под самый Новый год. И теперь моему богатырю чуть больше годика. Всё это время я старалась не сидеть на шее у сестры. Приловчилась между заменами памперсов и кормлениями грудью заниматься переводами текстов с английского: то контрольные работы для заочников, то различные тесты и сочинения. Всё это тяжело… Да, без изысков, но у Пашки есть всё самое необходимое.

А из академического отпуска я вышла уже в другой университет. Правда, на заочное. Но всё, что связывало меня с тем кошмаром, я без сожаления оставила там, в том городе. И только в тёмно-карих глазах Пашки иногда вижу его отца…

– Тёть Нюр, спасибо. Что бы я без вас делала, – говорю с самой искренней благодарностью, а взглядом тем временем ищу нужный номер аудитории.

Сегодня пошла вторая неделя моей первой сессии в новом университете. И я ещё плохо ориентируюсь во всех этих лабиринтах из коридоров и корпусов.

– Занимайся, Лерочка, своими делами. Мы с Пашенькой дружим, – щебечет тётя Нюра, а мой сын вторит ей звонким смехом.

Раздав всем по ту сторону динамика по тысяче поцелуев, я наконец сбрасываю вызов, а заодно нахожу и аудиторию, указанную в расписании.

Притормаживаю у двери, убираю телефон в задний карман джинсов, поправляю высокий ворот свитера и приглаживаю хвост, чуть растрепавшийся от снятой несколько минут назад шапки. Надеюсь, преподаватель меня пустит. Я всё-таки умудрилась немного опоздать на пару.

С опаской один раз стучу в дверь, открываю её и замираю на пороге аудитории-амфитеатра. Почти вся, от нижних рядов к верхним, она заполнена болтающими студентами. Это сбивает с толку. Наша-то группа точно гораздо меньше по своему количеству.

Я уже даже собираюсь выйти за дверь и сверить её номер с тем, что в расписании, но слышу через гул голосов громкое:

– Иванова, мы здесь!

Взглядом быстро нахожу машущую мне рукой одногруппницу Наташку у стола самого нижнего ряда в углу аудитории. Её каре баклажанного цвета и розовый свитер ярким пятном сразу бросаются в глаза. Подозрительно косясь на незнакомые лица, подхожу к Наташе.

– Привет. А что это? И кто это? – кладу свою сумку на стол и оглядываюсь.

– Ай, – отмахивается она, плюхаясь на скамейку, – что-то в расписании преподавателя напутали. Сегодня эта пара будет вместе с очниками.

Удивлённо приподнимаю брови, но и рта не успеваю открыть, как чёткий стук вонзается в рой голосов.

– Ти-ши-на! – громко чеканит преподаватель. Милый старичок в серой рубашке. Он колошматит по своему столу карандашом, а потом почему-то тычет им именно в меня. – Вы! Подготовьте мне доску.

Наташа сочувствующе улыбается, а я тихо вздыхаю себе под нос. Мельтешить на виду у такого количества глаз не прельщает, но покорно топаю на кафедру к доске.

И, пока стираю влажной тряпкой меловые каракули, вдруг вспоминаю, что не сказала тёте Нюре про готовую запеканку, стоящую в духовке. Чертыхнувшись про себя, одной рукой продолжаю махать тряпкой по доске, а второй лезу в карман джинсов за телефоном.

Надеюсь, тётя Нюра прочтёт моё сообщение до того, как блюдо в духовке совсем остынет. Но удаётся лишь разблокировать экран телефона. Резкий хлопок двери в аудиторию, и я подпрыгиваю на месте от неожиданности, чуть не выронив мобильный на пол.

– Опоздал. В пробку попал, да и возле нашего университета фиг припаркуешься, – густой бас эхом расходится по помещению.

– Уже десять минут как идёт пара, – бурчит препод. – Выезжать раньше надо.

– В четыре утра встал. Честное слово.

Не знаю почему, но я прислушиваюсь к мужскому голосу у себя за спиной. И мне становится даже интересно: и кто же это сегодня встал раньше меня? Мой же сон был нарушен настойчивым желанием Пашки начать познание мира именно без пяти пять утра.

Я осторожно кидаю взгляд через плечо в сторону входа в аудиторию. И по ней снова разносится грохот, потому что от колющего удара в сердце я разжимаю ладонь, а мой телефон плашмя летит на пол. И это привлекает внимание того самого, опоздавшего на пару парня. Он поднимает на меня взгляд, а я больше не дышу. Готова задохнуться здесь и сейчас.

Мой мир только что выдернули у меня из-под ног…

Его глаза…

Когда-то я смотрела в них и влюблялась всё больше с каждой секундой. Бездонно тёмные, цвета оникса, с чёрной, густой линией ресниц. В них такая притягательная тьма, что тебя окутывает их гипноз. Глаза, которые смотрят не на тебя, а в тебя. В самую душу… В этих же глазах я когда-то увидела и ад.

Это глаза Андрея. И у этого парня его глаза. Его четко выделяющаяся линия челюсти, скулы, подчёркнутые впалыми щеками. У него его губы: выразительно-напряжённые.

Но это не Андрей. Потому что он мёртв.

А этот парень сейчас приподнимает широкие брови, смотря на меня в упор. Его явно удивляет моя реакция. И я наконец понимаю, что глазею на него как умалишённая. На меня направлен взгляд не только этих тёмно-карих глаз, но и взгляды всех присутствующих в аудитории. Даже преподавателя. Ведь я так и стою возле доски, и телефон всё ещё валяется у меня под ногами, а стук сердца молотом отдаёт мне в голову.

Я и этот совершенно незнакомый мне брюнет словно сцепились взглядами. Не могу найти в себе силы разорвать этот безмолвный контакт глазами. Жуткий холод ползёт по моей спине, но всё равно – не могу.

Передо мной словно призрак из прошлого… Просто немного другой: ниже в росте, шире в плечах, с густыми чёрными волосами, уложенными ото лба. И одет как бравый рокер: кожаная косуха, чёрная футболка и потёртые чёрные джинсы. Лишь его белоснежные кроссовки как бельмо.

И только очередной удар карандаша преподавателя по столу выводит меня из коматоза.

– Я могу начать пару?

Я дёргаюсь к доске, бросая на её подставку тряпку, и, потупив взгляд в пол, поднимаю с него свой телефон. По аудитории вспыхивают смешки, а меня кидает в пекло. Воздух в лёгких готов прожечь грудь, потому что чувствую: парень успевает пройтись по мне взглядом, когда я пролетаю мимо него к своему месту. И, только сев за стол, понимаю, что у меня зуб на зуб не попадает и бешено трясутся пальцы. Едва выходит достать из сумки ручку, тетрадь и лекционные пособия по предмету.

– Ваша фамилия, молодой человек?

– Доронин, – басит парень.

– За опоздание вам минус полбалла в рейтинг, – цокает препод. – Садитесь на место.

– Доронин… – зачем-то одними губами повторяю я, а в ладонях до боли стискиваю шариковую ручку. Эту фамилию слышу впервые в жизни.

– Всё нормально? – тихо спрашивает Наташа, осторожно касаясь моей дёргающейся ноги под партой.

Утвердительно киваю, а сама боковым зрением наблюдаю, как тот парень усаживается на первую парту через ряд. Препод уже что-то громко вещает на всю аудиторию, а я слышу у себя голове только свои вопросы. Разве так бывает? Но в мире же встречаются двойники? Или, может, я тихо теряю рассудок? Тогда почему у этого парня глаза Андрея? Глаза моего сына…

Всё то спокойствие, что я смогла восстановить в себе по крупицам за всё это время, сейчас дало ощутимую трещину. Кто он вообще такой?

Меня как тянет повернуть голову туда, где сидит этот Доронин. И мой порыв берёт управление над моим телом и чувствами.

Я снова заглядываю себе через плечо. Вижу, что тот парень уже снял косуху, положил её на стол и сидит вполоборота, активно общаясь с соседом по парте. А предплечья Доронина до локтей украшены цветными узорами татуировок.

И такая дурацкая, но острая мысль проносится у меня в голове. Это же точно не Андрей. У него не было ни одного рисунка на теле. Он ненавидел тату. Я даже не отдаю себе отчёт в том, что просто тараню темноволосый затылок парня взглядом. Сама не знаю, чего этим хочу добиться. А добиваюсь лишь одного. То, как я пялюсь на Доронина, замечает его собеседник. С усмешкой что-то говорит ему, и тот резко оборачивается. Я не успеваю увести взгляд хоть куда-нибудь.

Снова вижу эти глаза, а Доронин расслабленно приподнимает уголки губ. Он улыбается мне. И через меня словно пропускают все двести двадцать. В эту секунду этот парень в татуировках становится похож на Андрея почти под копирку.

Знакомое ощущение покалывания касается кончиков моих пальцев и губ, а сердце выбивает хаотичную барабанную дробь. Кислород в лёгких становится тяжелее свинца. Я рывком хватаю сумку и вскакиваю с места, задевая свои вещи, лежащие на столе. Они летят на пол: тетрадь в одну сторону, ручки в другую; но мне плевать.

Его глаза… Господи, я же точно схожу с ума! Я вылетаю из аудитории под Наташкин перепуганный возглас:

– Иванова, куда ты?

Куда-нибудь туда, куда несут мои дрожащие ноги. И приносят они меня в конец коридора к огромному окну. Я бросаю сумку на подоконник и опираюсь на него руками. Сжимаю его край так, что он врезается мне в пальцы. Меня колотит. Не хватает воздуха. И глубокие вдохи и выдохи не дают мне успокоиться.

– Это какой-то бред, – шепчу я, мотая головой.

Ловлю ртом воздух, но тщетно. Его как будто возле меня нет. В панике хватаюсь за ручку пластикового окна. Хочу распахнуть его настежь. Мне нужно глотнуть холода, но ручку заедает. Я остервенело дёргаю её, пока не слышу у себя за спиной:

– Давай помогу.

И я каменею. Потому что справа от меня перед моими глазами появляется жилистая мужская рука с цветными татуировками. И уже через секунду в мои лёгкие врывается морозный воздух из окна. Один вдох, и я снова в реальности. Я оборачиваюсь, уже понимая, кого увижу перед собой. И не ошибаюсь. Доронин, склонив голову, внимательно обводит меня взглядом:

– С тобой всё в порядке?

Я молчу как рыба и просто смотрю на парня, стоящего всего в метре перед моим носом. Смотрю только на его лицо, взглядом скользя от одной черты к другой… Глаза, нос, губы… И вблизи ничего не меняется. Я вижу неоспоримо пугающее сходство с Андреем.

Но у этого парня более чётко пробивается щетина на подбородке. И по лицу рассыпано множество мелких родинок разных оттенков шоколада, а смоляная шевелюра, уложенная ото лба назад, слегка взлохмачена.

Никольский не имел таких ярко выраженных отметок на лице и всегда был идеально причёсан. Я зачем-то повторяю про себя, что это не Андрей… Глупо? Да. Но сердце моё колотится так, что мне нужно чем-то его успокоить.