Полная версия
Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества
В своем исследовании, посвященном жестокости в современной литературе, профессор литературы Кэтрин Тоал разрабатывает идеи Россе и Арто[81]. Важность ее работы состоит, среди прочего, в том, что она вводит в контекст своих размышлений и разбирает взгляды античных философов, таких как Сенека, Цицерон или Аристотель, и средневековых теологов, в частности Фомы Аквинского. Вместе с тем Тоал ссылается на фундаментальные работы Джудит Шклар[82].
В фиксированный литературный корпус этого дискурса входят: «Левиафан» (1651) Томаса Гоббса, «Трактат о терпимости» (1713) Вольтера, «Опыт о достоинстве и добродетели» (1699) Шефтсбери, «О пенитенциарной системе в Соединенных Штатах и ее применении во Франции» (1833) Алексиса де Токвиля и Гюстава де Бомона, «Философия в будуаре» (1745) и «Жюльетта» (1797) маркиза де Сада, «Бенито Серено» (1855) Германа Мелвилла, «Поворот винта» (1898) Генри Джеймса, «Песни Мальдорора» (1869) Лотреамона, а также сочинения Эдгара Алана По и Шарля Бодлера. В центре внимания этого и других исследований – эстетическая трансформация жестокого в литературе.
Наконец, следует упомянуть эссе современных теоретиков Ивана Каллуса и Стефана Хербрехтера[83], вошедшее в коллективный труд под редакцией Энди Моуслея, который, в свою очередь, выступает против эстетизации жестокости и призывает к новому литературному гуманизму[84].
Выделяя эти работы из огромного числа публикаций, не всегда относящихся к строго определенной теме, и перечисляя их, мы имеем в виду исключительно прагматические, а отнюдь не полемические цели. В задачи нашего исследования не входит подробное и систематическое рассмотрение этических и эстетических проблем, связанных с репрезентацией чрезмерного и постановочного насилия в том виде, в каком они представлены в литературоведении. Иными словами, мы не касаемся вопроса о том, следует ли и как именно оценивать литературную или кинематографическую репрезентации насилия: в смысле катарсического воздействия или как выражение сочувствия жертве; или как непременное удвоение насилия; или же как изысканное представление, использующее разрушительный литературный вымысел, чтобы показать обратную сторону мира, где, по идее, насилие не одобряется, хотя, очевидно, все еще практикуется.
Если мы обсуждаем литературные произведения, то делаем это с точки зрения философии и теории культуры, чтобы раскрыть их значение для эссеистической, движущейся по кругу мысли, которая ищет пробелы и противоречия, не охваченные концепциями жестокости.
IX. Краткая история дискурса жестокости. Методологический очерк
В нашем исследовании рассматриваются дискурсы, которые допускают жестокость, несмотря на то, что это весьма парадоксальное поведение для человека – конкретное, физическое знание о боли, причиняемой другим людям, – и, словно нажатием рычага, подавляют сострадание, столь высоко оцененное Мишелем де Монтенем, в отличие от стоиков. В этом смысле книга вносит вклад в теорию культуры: с помощью имманентного анализа философских и литературных текстов и метода медленного чтения в ней раскрываются дискурсы, составляющие основу культа жестокости. Мы приводим обширные выдержки из иностранных источников, чтобы вступить с ними в диалог и спор и дать возможность читателям стать участниками размышлений. При этом необходимо иметь в виду или, точнее говоря, сознавать несомненное притяжение, исходящее от насилия, которое отмечали такие мыслители, как Антонен Арто и Фридрих Ницше. Арто в своем определении пытается уйти от идеи грубого насилия. Он делает это явно с оглядкой на Ницше, который, принимая божественный праздник жестокости, стремится узаконить ее фактичность (см. главу 6).
Цель этой книги, если использовать кантовскую формулу, состоит в том, чтобы проанализировать условие возможности преднамеренного – то есть не чисто спонтанного и аффективного – насилия. Тем самым мы не хотим сказать, что речь идет только об антропологическом измерении, хотя оно неизбежно возникает в качестве горизонта, поскольку человек – существо, потенциально способное к насилию. Гораздо важнее, однако, изучить конкретные условия, при которых возникает и развивается экономика жестокости, становясь квазиестественным, само собой разумеющимся явлением. Наша цель – выявить дискурсы и нарративные модели, которые нейтрализуют аффекты и реакции, препятствующие актуализации и реализации организованного насилия и представляемые в категориях эмпатии, чувствительности и восприимчивости к боли, то есть в качестве центральных моментов социально эффективного воображения.
Термин «экономика жестокости» предполагает, что, кроме нейтрализации, играет свою роль стратегическая воля к ее осуществлению, которая, заметим, не обязательно должна быть идентична ницшеанской воле к власти, входящей в дискурсы западных эпистем – форм знания в системе Фуко. Экономика включает в себя грамотное использование ресурсов, достижение среднесрочных и долгосрочных целей и связанное с этим знание об эффективности средств, а также рациональный расчет, которые могут легко сочетаться с иррациональными и призрачными целевыми ориентациями. Возможно, именно такое соединение рационального использования средств и иррациональных целей характеризует экономику жестокости. В этом заключается наша гипотеза. Такая связь может лежать и в основе других экономик, например экономики роста, конкуренции и контроля. В экономике жестокости есть знание о безмерности боли, причиняемой другим; в то же время она требует сдерживать и приглушать воображение во всем, что касается уязвимости собственного тела. В жутком противостоянии между преступниками и жертвами решающим значением обладает субъективная и объективная власть.
Наше исследование ориентировано на анализ культуры и имеет эссеистический характер в том смысле, что предполагает существование подлинно литературного мышления. Поэтому оно вступает в диалог не только с философией, но и с литературой. Согласно известному высказыванию художника-авангардиста Пауля Клее, преимущество различных искусств заключается именно в том, что они не утверждают, а скорее показывают, демонстрируют, «раскрывают» нечто: «Искусство не воспроизводит видимое, но делает видимым»[85]. В этом смысле критический анализ литературных произведений, в которых отмечается позитивное отношение к экономике жестокости, также может внести свой вклад в освещение и прояснение феномена организованного насилия.
Теоретический аспект предлагаемого исследования проявляется в том, что в нем уделяется особенное внимание метауровню символических форм, на котором возникают дискурсы и нарративы жестокости. Принимая за основу выводы психологии и антропологии, мы пытаемся про никнуть в те формы рационализации и символизации преднамеренного насилия, в рамках которых сознательно нарушаются границы других людей и групп и одновременно это нарушение узаконивается, как прямо, так и косвенно. Литературные тексты понимаются нами как носители мысли, стремящейся охватить пустоты и промежутки, переходы, которые бинарное научное мышление нередко игнорирует или оставляет без внимания.
Интенсивное чтение философских и литературных текстов поможет пролить свет на феномен экономики жестокости и тем самым разоблачить дискурсы и нарративы, допускающие готовность людей к организованному и продуманному совершению соответствующих действий. Это предполагает наличие определенных этических установок, в которых жестокость воспринимается по меньшей мере как неизбежное зло, например в борьбе за якобы лучший мир, а иногда даже как средство, не являющееся нарушением этических правил. В этом отношении негативность жестокости требует аннулирующей ее позитивной нормы. Наша книга посвящена исследованию такой «этики».
Изучение английских и французских публикаций показывает, что для перевода немецкого слова Grausamkeit используются два понятия, которые восходят к латинским словам crudelitas и atrocitas[86], близким по значению Grausamkeit. Латинское crudelis означает «бессердечный», «безжалостный», «жестокий», тогда как atrox имеет менее определенный смысл – «ужасный», «страшный», «жуткий», «отвратительный». Следовательно, crudelis относится к сфере психического, то есть к тому, что происходит во внутреннем мире действующего лица, в то время как atrox фокусируется на внешнем, а именно – ужасном событии. Это подтверждают и результаты поиска по запросу cruelty в соответствующих англоязычных поисковых системах, которые выдают длинный список книг и статей, посвященных в основном теме жестокого обращения с животными. Между тем по запросу Grausamkeit сразу появляется роман Роберта Музиля «Душевные смуты воспитанника Тёрлеса». При переводе для этой формы систематической жестокости, вероятно, лучше использовать actrocity, чем cruelty. У Тейлор cruelty – это в первую очередь грубость, суровость, мучения и жестокое обращение, а actrocity – зверство, жестокость, мерзость. В последнем случае негативная оценка, которая, безусловно, есть и в cruelty, оказывается более явной и эмоционально окрашенной. Очевидно, что предложенное мной различие между «субъективной» и «объективной» жестокостью не соответствует разнице между двумя английскими словами, но я все же склонен относить cruelty к объективной стороне жестокости, а actrocity – к субъективной. Жестокость – это действие, жестокий – свойство[87].
Таким образом, понятие «жестокость» имеет двоякий смысл. Оно обозначает субъективную предрасположенность, которая ведет к причинению вреда и является противоположностью (хотя и не абсолютной) состраданию, и объективное событие, которое делает людей жертвами жестокости, независимо от намерений воображаемых или реальных преступников. В отношении жертвы во многих языках, прежде всего в английском, различаются жертвенный акт и человек – жертва этой формы ритуального насилия, которое может быть жестоким лишь с «объективной» стороны. Применительно к жестокости такое различение также необходимо. В центре внимания этой книги, в которой отсутствуют описания пыток и мученичества, ритуалов казни и методов уничтожения, находится субъективная предрасположенность, дискурсивно обоснованная и продуманная этика жестокости, допускающая или даже санкционирующая соответствующие действия. Тема пыток, которой посвящены бесчисленные исследования в области прав человека и которая играет важную роль в современном политическом дискурсе, упоминается лишь вскользь. В целом исследование посвящено анализу дискурсов, прямо или косвенно легитимирующих такие формы насилия.
Корпус текстов, составляющих базу нашей работы, отличается от тех, которые были кратко описаны выше. Мы намеренно объединили в нем авторов от Геродота до Канетти, от Сенеки до Музиля, от Монтеня до Кёстлера, сделав его разнородным и мультидисциплинарным: он не следует ни хронологическому порядку, ни линейной схеме аргументации. Тем самым в работе мы пытаемся подойти к многослойной теме и раскрыть ее миметически, то есть соответственно ее сложности.
Вероятно, культурная эволюция, которая, по мнению Энафф, способствовала развитию жестокости, еще не завершена. И потому все еще не существует жестокости, напрямую связанной с технико-культурным развитием человека. Форма и дискурсивная логика жестокости менялись, начиная с первых цивилизаций, далее через античность и европейское средневековье к Новому времени и постмодерну. Вопрос, стоящий перед нами: может ли культурная эволюция однажды преодолеть жестокость так, что она предстанет лишь как пережиток, в котором проявляется неспособность людей создать культурные техники, избавляющие не от желания быть жестоким, а от самой жестокости.
Возможно, самое цитируемое место из Вальтера Беньямина – это фрагмент, посвященный Angelus Novus Пауля Клее, где говорится о горах трупов в истории, которые в мессианском образе обрекают нас надеяться на будущее. Ангел Беньямина не застывает в позе чистого созерцания, а устремляется в будущее под напором шквального ветра, несущегося из рая[88]. Вернемся еще раз к началу этого текста: либерал не может принять власть и насилие, пишет выдающийся лирик и циник Готфрид Бенн, который некоторое время был соратником национал-социалистов. Его высказывание может показаться насмешливым и высокомерным, но в нем содержится важная мысль: мы не можем смотреть в глаза насилию потому, что оно ставит нас перед вопросом о нашей собственной способности к насилию. Любое обсуждение этой темы неизбежно приводит к признанию насилия. Более того: описывая, документируя и фиксируя коллективные акты насилия в истории человечества, мы воспроизводим их в акте письма, и необходимы продвинутые литературные техники, чтобы если не избежать, то по крайней мере минимизировать влияние такого соучастия. Это никоим образом не ускользает и от той формы негативной антропологии, которую имел в виду философ Ульрих Зоннеман, полагавший, что она не только указывает на неопределенность человеческого существа, но и должна учитывать его разрушительный потенциал[89].
В комплексе явлений насилия и агрессии жестокость означает не просто количественное увеличение страданий, но, возможно, является ultima ratio[90] осуществления власти и насилия, когда уничтожение инсценируется как угроза с целью сделать других сговорчивыми или разыграть спектакль, в котором зритель переживает страх смерти вместе с другими. Жестокость – это устранение противника до того, как он/ она подвергнется физическому насилию, что превращает его/ее в мертвую вещь, над которой насильник имеет абсолютную власть.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Преимущественно, главным образом (лат.). – Прим. пер.
2
Отсылка к «Веселой науке» Фридриха Ницше (фрагмент 125 «Безумный человек»). См.: Ницше Ф. Веселая наука / пер. с нем. К. А. Свасьяна // Сочинения: в 2 т. – Т. 1. – М.: Мысль, 1990. – С. 592–593. – Прим. пер.
3
Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме / пер. с англ. С. Кастальского и Н. Рудницкой. – М.: Европа, 2008.
4
Johann Wolfgang von Goethe, Weimarer Ausgabe I, 42, 1, 56, zit. nach: Friedrich Kluge, Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache, Berlin, New York, 1975. – S. 49.
5
Бодлер Ш. Цветы зла. – М.: АСТ, 2022.
6
Wolfgang Müller-Funk, Erfahrung und Experiment. Studien zu Theorie und Geschichte des Essayismus, Berlin, 1995.
7
Эссеизм – жанр современного философствования, обозначающий явно выраженный эстетический характер спекулятивнохудожественного мышления. Под эссеизмом также понимают совокупность философско-художественных произведений в области мысли. – Прим. ред.
8
Бенн Г. Дорический мир. Об отношении искусства и власти / пер. с нем. И. Болычева // Двойная жизнь. Проза. Эссе. Стихи. – М.: Lagus-Press; Аугсбург: Waldemar Weber, 2008. – С. 339. Wolfgang Müller-Funk, Erfahrung und Experiment. Studien zu Theorie und Geschichte des Essayismus, Berlin, 1995. – S. 229.
9
Бенн Г. Птолемеец / пер. с нем. В. Фадеева // Двойная жизнь. Проза. Эссе. Стихи. – М.: Lagus-Press; Аугсбург: Waldemar Weber, 2008. – С. 156. Müller-Funk, Erfahrung und Experiment. – S. 208.
10
Монтень М. Опыты: в 3 кн. / пер. с фр. А. С. Бобовича и Ф. А. Коган-Бернштейн. – Книги 1 и 2. – М.: Наука, 1979. – С. 377.
11
Монтень М. Опыты. – С. 374.
12
Противоречие в определении, логическая бессмыслица (лат.). – Прим. пер.
13
Wolfgang Müller-Funk, Theorien des Fremden, Tübingen, 2016.
14
См.: Ina Stein, Grausamkeit & Sexualität. Angst und Schmerz als ultimatives Aphrodisiakum, Flensburg, 2011.
15
Marcel Hénaff, Rätsel der Grausamkeit. Ungeheure Unmenschlichkeit als Kernbestand der Menschlichkeit, in: Lettre International 109, 2015. – S. 12–20.
16
Hénaff, Rätsel der Grausamkeit. – S. 12.
17
Hénaff, Rätsel der Grausamkeit. – S. 12.
18
Hénaff, Rätsel der Grausamkeit. – S. 12.
19
Флобер Г. Саламбо / пер. с фр. Н. Минского. – Л.: Лениздат, 1988. – С. 251–258. См. описание казни вождя повстанцев Мато во время праздника карфагенян по случаю победы. Ужасная сцена начинается с фразы: «Тело этой жертвы было для толпы чем-то необычайным» (с. 255). Там, где идет речь о цели коллективной казни, она представляется с точки зрения Саламбо, дочери карфагенского царя, бывшей возлюбленной Мато: «Человек, который шел к ней, притягивал ее. Кроме глаз, в нем не осталось ничего человеческого» (с. 257).
20
Рот Й. Тарабас. Гость на этой земле / пер. c нем. Н. Федоровой. – М.: Текст, 2018. – С. 127.
21
Hénaff, Rätsel der Grausamkeit. – S. 17 f.
22
Беньямин В. О понятии истории / пер. с нем. С. Ромашко // Новое литературное обозрение. – 2000. – № 46. – С. 82.
23
Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока / пер. с англ. А. В. Говорунова. – СПБ.: Русский мир, 2006.
24
Гегель Г. В. Ф. Лекции по философии истории / пер. А. М. Водена. – СПб.: Наука, 2000.
25
Канетти Э. Масса и власть / пер. Л. Г. Ионина. – М.: Ad Marginem, 1997.
26
Kathleen Taylor, Cruelty. Human Evil and the Human Brain, Oxford, 2009. – S. 2.
27
Taylor, Cruelty. – S. 2.
28
Taylor, Cruelty. – S. 2.
29
Гинофобия, или гинекофобия, – навязчивый страх женщин, вид специфической социофобии. – Прим. ред.
30
Taylor, Cruelty. – S. 8.
31
Taylor, Cruelty. – S. 5: «Мы можем осуждать пренебрежение или воровство, выражать ярость по отношению к лжецам и обманщикам или негодовать по поводу сексуальных практик других людей, но мы, вероятно, признаем, что не все согласятся с нашими представлениями о неправильном поведении или извращениях. Жестокость, однако, несет в себе моральный груз, которому трудно противостоять».
32
Taylor, Cruelty. – S. 5. Здесь также представлена дополнительная литература, касающаяся уничтожения коренного населения в Никарагуа.
33
Рис Л. Освенцим: нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса» / пер. с англ. А. Ивахненко. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2017.
34
Taylor, Cruelty. – S. 6 f.
35
Taylor, Cruelty. – S. 6 f: «[…] Жестокость, по большому счету, не является уделом безумцев или прирожденных злодеев. Напротив, многие жестокие поступки рациональны, то есть совершаются по причинам, которые в тот момент казались преступнику благовидными, и совершаются они такими же людьми, как мы с вами».
36
Taylor, Cruelty. – S. 10.
37
Judith Butler, Hass spricht. Zur Politik des Performativen. Frankfurt / Main, 2006.
38
Гейне Г. Собрание сочинений: в 10 т. – Т. 9. Мысли, заметки, импровизации / пер. с нем. Е. Лундберга. – М.: ГИХЛ, 1959. – С. 143. См.: Freud, Das Unbehagen, 2016. – S. 85.
39
Гейне Г. Мысли, заметки, импровизации. – С. 143–144.
40
Taylor, Cruelty. – S. 7: «[…] различие между тем, кто бросает оскорбления в адрес иммигранта, и тем, кто избивает иммигранта до смерти, – это различие в степени, а не по существу».
41
См.: Eva Horn, Sterbt, aber lernt. Thanatopolitik in Brechts Lehrstücken, München, 2008.
42
Bertolt Brecht, Das Badener Lehrstück vom Einverständnis / Die Rundköpfe und die Spitzköpfe / Die Ausnahme und die Regel. Drei Lehrstücke, Frankfurt/Main, 1975. – S. 21.
43
См.: Charles Mackay, Selections from Extraordinary Popular Illusions and the Madness of the Crowds, London, 1973; James Miller, Carnivals of Atrocity. Foucault, Nietzsche, Cruelty, in: Political Theory 18. – S. 470–491.
44
Taylor, Cruelty. – S. 8: «Необоснованное мнение о нашей собственной значимости в масштабе мироздания».
45
David Frankfurter, Evil Incarnation. Rumors of Demonic Conspiracy and Satanic Abuse in History, Princeton, 2006. – S. 6–12.
46
Taylor, Cruelty. – S. 10.
47
Гомер. Илиада / пер. с древнегреч. Н. И. Гнедича // Илиада. Одиссея. – М.: Художественная литература, 1969. – С. 150.
48
Taylor, Cruelty. – S. 22.
49
Taylor, Cruelty. – S. 188.
50
Taylor, Cruelty. – S. 189.
51
Taylor, Cruelty. – S. 184 ff.
52
Taylor, Cruelty. – S. 41: «Жестокость, несомненно, является моральной категорией, тесно связанной с такими категориями, как наказание, оправдание и ответственность».
53
Taylor, Cruelty. – S. 58. Также см.: Речь рейхсфюрера СС Г. Гиммлера о войне на Востоке, произнесенная перед рейхсляйтерами и гауляйтерами в Познани. Тезисы Г. Гиммлера к выступлению / пер. с нем. К. А. Филимоновой // Федеральный архивный проект. Преступления нацистов и их пособников против мирного населения СССР в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Режим доступа: https://victims.rusarchives.ru/iz-vystupleniya-reykhsfyurera-ss-g-gimmlera-v-poznani-pered-reykhslyayterami-i-gaulyayterami-o-voyne
54
Taylor, Cruelty. – S. 60.
55
Taylor, Cruelty. – S. 60: «Чем больше мы понимаем значение садистских мотивов в жестоком обращении с человеком, тем выше вероятность того, что мы не только осудим последнее из моральных оснований, но сделаем это с сильным негодованием и отвращением к виновным».
56
Taylor, Cruelty. – S. 195–200.
57
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы / пер. с фр. В. Наумова. – М.: Ad Marginem, 1999. – С. 37–47.
58
Террор (фр.). – Прим. пер.
59
Henning Ritter, Die Schreie der Verwundeten: Versuch über die Grausamkeit, München, 2013.
60
Ritter, Die Schreie der Verwundeten. – S. 29.
61
Ritter, Die Schreie der Verwundeten. – S. 40.
62
Ritter, Die Schreie der Verwundeten. – S. 40 f.
63
Якобинский террор – массовые аресты и казни, происходившие во Франции в 1793–1794 годах во время гражданской войны. Для борьбы с несогласными Конвент (состоящий из участников Якобинского клуба) принял закон «о подозрительных», который позволял арестовать любого, кто не мог доказать свою верность новому правительству. – Прим. ред.
64
Ritter, Die Schreie der Verwundeten. – S. 38 f.
65
Ritter, Die Schreie der Verwundeten. – S. 30.
66
Неохотно (фр.). – Прим. пер.
67
Ritter, Die Schreie der Verwundeten. – S. 51.
68
Измы – общее ироническое название ультрасовременных модных направлений в философии и искусстве. – Прим. ред.
69
Психологическая резилентность – врожденное динамическое свойство личности, лежащее в основе способности преодолевать стрессы и трудные периоды конструктивным путем. – Прим. ред.
70
Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность / пер. с англ. И. Хестановой, Р. Хестанова. – М.: Русское феноменологическое общество, 1996. – С. 103–130.
71
Рорти Р. Случайность, ирония и солидарность. – С. 123–124.
72
Жестокость (лат.). – Прим. пер.
73
Jody Enders, The Medieval Theater of Cruelty. Rhetoric, Memory, Violence, New York, 1999. – S. 3: «Европейское Средневековье восприняло классическую риторическую традицию, в которой пытка рассматривалась как герменевтический законный способ поиска истины, способ доказательства, форма наказания, применяемая более сильными к более слабым, как жанр зрелища или развлечение».