Маскарад миров

Дмитрий Раскин

Маскарад миров

Роман

Памяти Рэя Брэдбери

Пролог

Человечеству осталось примерно пятьсот лет. Фундаментальные открытия и технологические прорывы конца прошлого двадцать первого века, казалось бы, сделали нас независимыми от истощения природных ресурсов, навсегда подпорченной экологии, от собственной нашей глупости, наконец… Не так давно нам удалось сбить метеорит, намеревавшийся стать для нас тем же, чем стал для динозавров его предшественник шестидесятипятимиллионнолетней давности. Мы избавили космос от греха тавтологии и отменили конец света на Земле… Термин сверхцивилизация перестал быть только публицистическим и вошел уже и в научный оборот. Человечество, пусть со всеми оговорками, начинало верить в собственное всесилие. Да и оговорки были не от нашего самоощущения, больше от философии…

Эти неожиданные для нас, не прогнозируемые ранее пятьсот лет.

И начнется невиданная, спровоцированная космосом сейсмическая свистопляска, и от сверхцивилизации по ее итогам останутся груды мусора, да руины, которые, быть может, даже не будут величественными или же романтичными…

Планету Омега-игрек поначалу подозревали в наличии жизни, но оказалось, что нет. Несмотря на атмосферу весьма близкую к земной, несмотря на ее океаны, моря, несчетные реки и озера. Даже странно как-то.

Финансирование исследований этого далекого, пятьсот лет лёта, небесного тела было немилосердно урезано.

Все изменилось полвека назад с открытием «игольного ушка» (кротовая нора, в общем-то). Это вход в туннель (здесь и далее придется изъясняться метафорами), связывающий разные, непересекающиеся в постижимом для нас пространстве плоскости времени, точнее, разные пространственно-временные структуры. В отличие от черных дыр «ушко» пропускает свет, звуковые волны и, как выяснилось, физические тела. Первые из обнаруженных «игольных» пропускали не атом даже, электрон. Но вскоре найдено было такое, сквозь которое при соблюдении целого ряда сложнейших, но просчитываемых условий мог пройти небольшой корабль. И до игольного этого ушка на ракете нового поколения было всего лишь десять лет. А там, по ту сторону, в антимире(?) до Омеги-игрек не более года. (Недавно открытые «буферные» частицы исключали реакцию между веществом и антивеществом с последующим коллапсом.)

1 августа 2165 года автоматическая станция благополучно преодолела «ушко». Мышки (шестое поколение потомков тех двух белых лабораторных, стартовавших с мыса Канаверал) остались живы и неплохо себя чувствовали.

Планета в диаметре больше земли в два раза. На ней вдвое больше континентов. Строение ее ядра и недр исключало сколько-нибудь опасные землетрясения и вулканическую активность. На поверхности не было сильных ветров, не говоря уже о торнадо и ураганах. Климат мягче земного: нет такой жары на экваторе и такого холода на полюсах. Атмосфера несколько отличается от нашей, но, как оказалось, земные организмы были к ней приспособлены даже лучше, чем к земной. Да и не только атмосфера – вода, и бактерии и несуществующие на земле химические элементы были как-то уж слишком, можно даже сказать, неестественно благотворны для земной органики. Неужели нам в самом деле будет лучше в антимире? Сейчас уже не вспомнить, кто первым произнес это слово: рай.

Мышки в своей клетке прожили на Омеге-игрек два земных срока.

В оставшееся ему время человечество должно переселиться. Попытаться. Успеть.

Начать с чистого листа, если точнее, продолжить себя под новым небом, раскрыться свету нового солнца, что будет гореть на миллиард лет дольше солнца земного.

Надо использовать этот шанс – человечество должно сделать это своим ШАНСОМ, пусть даже той ценой, которую оно сегодня еще не готово платить.

Казенное «Омега-игрек» заменено на «Земля 2». Но и двойка эта вскоре отпала, осталась лишь в каталогах. Человечество стало готовиться к перелету, к переселению на Землю. На Землю, которая с большой долей вероятности могла оказаться раем.

Небольшой корабль – человек десять, не более. Но это будут десять самых-самых. Они взяли билет в один конец. Их терпение не иссякнет за десять лет перелета. Их мужества достанет на прорыв, скачок сквозь «ушко», в антимир. Их сил, таланта, гения хватит, чтобы за оставшиеся им тридцать-сорок лет жизни там, на новой нашей Земле воссоздать Землю прежнюю. Эти их тридцать-сорок лет продлятся как раз те пятьсот лет земных, которые понадобятся нам, чтобы на гигантских своих кораблях, для которых бесполезно любое «ушко» человечество долетело…

Воссоздать Землю? Всё сущее и все, что было когда-то сущим, отсканировано, записано на файлы (это опять же язык метафор и аналогий) и специальные автоматы на той Земле восстановят все, но уже из ее камней, из материалов и сплавов, что могут быть созданы лишь там, в антимире.

Восстановлено будет в самом деле все: и жучок, что застрял когда-то между блоками пирамиды Фуку и невидимая вообще-то ложбинка в плите у входа в собор святого Петра, протертая бессчетными стонами входящих… каждая запятая и каждая опечатка в миллиардах книг, что были изданы за всю историю человечества, шелест их страниц, их запах… Из структур ДНК восстанут звери и птицы, из семян прорастут ели и тисы, буки, дубы и сосны… Этих десятерых хватит, должно хватить на то, чтобы им и их потомкам в ожидании человечества оставаться человечеством. Оставаться (стать!) человечеством, если человечество все же не полетит, не сможет, не успеет…

Часть первая. Миры

Глава 1. Победитель

Чего уж никак не ожидал Лёня Гурвич, так это включения в основной состав. Он и не претендовал, собственно. Его участие в проекте до недавнего времени обозначалось расплывчатым: «внештатный консультант». Лёня вел колонку в одной русскоязычной газетенке, зарабатывал свои копейки. Из номера в номер иронизировал над подготовкой к перелету и к грядущему переселению. Не столько даже над самой подготовкой, прежде всего, над сопутствующим пафосом. Досталось от Лёни и обычным гражданам. Причем, к одним он был беспощаден за их экзальтацию по поводу, а к другим за непробиваемое равнодушие, за непоколебимую их уверенность в том, что они, если что, посмотрят свой собственный апокалипсис по телевизору, этак в кресле с попкорном. Свою колонку он вел под псевдонимом «Дежурный по апокалипсису». Эти его публицистические усилия почему-то заинтересовали всемогущего Билла Коульза – основателя и руководителя проекта. Он пригласил Леню «посмотреть», а вскоре и «как бы поучаствовать». Лёня Гурвич смотрел, участвовал и продолжал иронизировать в своей колонке.

Мало-помалу Лёня втянулся. Сошелся, можно сказать, сдружился с некоторыми кандидатами на членство в той самой десятке. У него там даже случился роман – непритязательный, может, но чистый, более-менее честный, то есть без опустошенности и мути после…

Его увлекла идея. Земля со всем своим прошлым и будущим перемещается, и не только в пространстве – во времени… Человечество пытается уйти от самого себя и берет с собой свои соборы и надгробия, холсты и тексты, свои деревья и травы. Свои иллюзии и надежды, свой страх смерти и тлена. Это что, милосердие Божие? Заблуждение нашего, в который раз уже, о себе возомнившего духа? Может быть, ему предстоит узнать, разобраться здесь.

И само крушение Смысла и Цели (если вдруг все же будет крушение), даже будучи непосильным для нас, раздавившим нас приоткроет, наверное, что-то такое в Бытии, что-то такое в Ничто… Хотя, как говорится, не факт.

Дежурный по апокалипсису по прежнему радовал своего читателя уморительными зарисовками повседневной жизни проекта.

Лёне Гурвичу так ни разу и не удалось получить хоть какую-нибудь литературную премию или же просто грант. И вот он выигрывает конкурс, где-то примерно десять тысяч человек на место. Выигрывает, даже не участвуя в нем. Он оценил комизм. Все остальное – страшно. Страх смягчается трудно-пред-ста-ви-мостью. Миллиарды и миллиарды километров космоса, пятьсот земных лет по ту сторону. До сих пор самой большой мерой времени для него была ипотечная ссуда.

Если он покинет Землю (говоря стилем) – все его проблемы разрешат-ся раз и навсегда. Разрешатся все проблемы его близких. Боря, придет время, будет учиться в Гарварде, а так пришлось бы брать кредит, дабы не слишком-то способное чадо поступило в провинциальный колледж. Вика? Ему не очень нравилось, конечно, что счастливо разрешатся и все проблемы жены, но когда покидаешь Землю, видимо, надо быть выше…

Многие из его сверстников (и там, в России и здесь в Штатах), начинавшие писать в то же примерно время, что и он – чего-то добились. Они были динамичнее, гибче. Он же претендовал на главное (вечное? недостижимое?), но у него не получалось. И не потому вовсе, что получиться не могло заведомо, по определению… Он чувствовал уже, что и не получится никогда. Ему не по мерке «вечное». Но все, что кроме, было неинтересно, казалось плоским. Сверстники не претендовали на вечность, но им было хорошо в настоящем. А Лёня к сорока годам не опубликовал почти что ничего из своих стихов, эссе и романов.

Его жизнелюбие, его, как ни деревенеет язык выговаривать, мужество держались на представлении о том, что он – Лёня Гурвич не сводится к собственной судьбе, не говоря уже об обстоятельствах… Не так давно он понял это как самовлюбленность, пусть в такой вот более-менее изощренной форме.

То, к чему он пытался пробиться в своих текстах, посредством текстов, иногда ему казалось, что он не пробившись, не выхватив, понял, постиг, может, даже создал суть не-выхваченного. Углубил ее, не выхватив? Прикоснулся хотя бы…

Его попытка суицида – до сих пор стыдно за нее. (Не перед Викой, что спасла его – так получилось.) Наверное, в ней он не был все-таки полностью честен с самим собой.

Чуть пониже среднего роста, не то, чтобы толстенький – мешковатый, с бородой (в пору влюбленности Вика находила его пингвинью фигуру забавной, а бороду сексуальной), он не ассоциировался не то, что с космосом, но и просто с поездкой из Нью-Йорка в Нью-Джерси. Тапочки, компьютер, книги в крошечном кабинете, сладкое рабство у собственных домашних привычек – при первом знакомстве его внешность воскрешает в твоей голове именно этот штамп. Но логика штампа требовала так же тепла, заботы, любви, которыми окружен Лёня Гурвич. А вот это все было для него и в самом деле «по другую сторону».

Его хроническое, доходящее едва ли не до технофобии неумение обращаться с какой-либо аппаратурой – «ты прямо как человек из какого-то двадцать первого века», эту насмешку он слышал с самого детства.

Словом, ни по каким статьям не подходил Гурвич для перелета и «ушка», не было ему места на корабле, в «десятке». Так получилось, что место это он нашел для себя и сделал его крайне важным для всех сам.

Глава 2. Десятка

Изначально их должно было быть только шесть. Но в конце концов удалось спроектировать корабль, способный пройти сквозь «ушко» с десятью – двенадцатью астронавтами без уменьшения объема и веса исследовательской аппаратуры.

Претенденты делились на две категории: романтики, потребители экстрима и те, кому очень хочется в рай. Случались и курьезы, так, один соискатель по ходу изнурительного собеседования проговорил что-то вроде: «лучше уж десять лет в космосе, чем в окружной тюрьме». Билл Коульз вдохновенно рассказал ему о том, каких вершин гуманизма достигла пеницитарная система Соединенных Штатов, увлекся настолько, что продолжал говорить уже в спину своего слушателя, уводимого агентами ФБР.

Корабли последнего поколения не требовали от астронавта сверхъестественной физической подготовки. Таким образом, руководители проекта могли всецело сосредоточиться на мозгах. А мозги нужны были самые лучшие. Проблема только в том, что лучшие мозги как-то нервно реагировали на перспективу билета в один конец.

Видимо, их, лучших, все устраивает на земле.

Но вскоре идея спасения человечества, создания новой земли в антимире увлекла настолько, что лучшие мозги сами выстроились в очередь, робко надеялись, посчитали за честь. К тому же параллельно шел поиск тех лучших мозгов, которые по разным причинам не были признаны таковыми официально.

Дежурный по апокалипсису сформулировал: «корабль гениев», что и было подхвачено волной всеобщего энтузиазма. Причем иронические ассоциации сего названия тут же были отброшены этой же самой волной. Собственное же имя корабля должно быть выбрано на всемирном конкурсе. Фаворитами были «Санта-Мария» и даже «Санта-Мария and Пинта and Нинья», (видимо, с учетом трехмодульного строения звездолета). В финал попали также «Ойкумена», «Ковчег» и «Надежда». Победителем стала «Санта-Мария». Но кораблю дали имя: «Летающая тарелка». Была буря. Лёня (авторство Гурвича обнаружилось как-то сразу) уже не успевал вчитываться в присылаемые ему угрозы. Особенно неистовствовали уфологи. «Ну и что, что не слишком похоже», – оправдывался Гурвич – «Во всяком случае, это единственная летающая тарелка, в существовании которой можно убедиться с весьма высокой долей научной достоверности».

Билла Коульза это название поразило. Веками человек предвкушал контакт. В меру сил искал его. Обольщался, пытаясь увидеть хоть какой-то намек на контакт. Боялся контакта. Сознавал свою незащищенность пред инопланетным разумом и мечтал, мечтал, грезил о встрече с ним. И вдруг сам человек оказался существом из летающей тарелки.

Коульз утвердил название корабля, несмотря на недоумение руководства НАСА и вице-президента.

Уже пять лет как существует команда. (с Гурвичем окончательно определились в последний момент). Стив Хьюман – командир корабля. Лора Хьюман – помощник командира. Оба в космосе уже двадцать лет. Участвовали во всех экспедициях, положивших начало тому, что теперь называется «космической революцией ХХII века». Уникальные исследования Стива на Сатурне – земной науке предстоит еще долго переваривать открытое им. Лора – по ее «Введению в космологию» сейчас учатся первокурсники всего мира.

Когда на Плутоне произошла разгерметизация поселка, она спасла всех и чудом осталась жива.

Он – безразмерный такой здоровяк, если позволен будет архаизм, толстомясый. Рыжая бородища с проседью. Она – рослая статная брюнетка из тех, кто в сорок интереснее, чем в двадцать, категоричная, язвительная, резкая.

Том Сайдерс. Белобрысый, насупленный, субтильный. Это целая эпоха в генетике. Прорыв в генной инженерии, одним из следствий которого была полная победа над раком. Нобелевка по медицине в тридцать лет. Эльза Винер – биохимик, его подруга. Крупная, полнеющая, старше Тома лет на десять. Благоговеет перед ним и несколько его побаивается.

Это от них зависит, поднимутся ли на новой нашей Земле леса и травы, будут ли птицы и звери в этих лесах. Будет ли новая наша Земля Землею.

Арнольд Коэн, ему за семьдесят, руки в старческой гречке. Может быть, вообще не следует лететь, но именно он на самой заре своей карьеры открыл «игольное ушко». И по сей день он специалист номер один. Причем, номера два или же три все вот нет. Да и номер десять тоже под вопросом по сравнению с ним. (Нобелевская за то, что было для него лишь вспомогательным исследованием, чисто «служебной» темой). Может быть там, изнутри, он поймет «ушко», откроет в нем не дававшееся все эти десятилетия на земле. А это уже не только изменит все наше понимание Вселенной, здесь возникнут качественно новые, можно сказать, немыслимые возможности в ее освоении.

Коэн недавно женился на юной Лине. Высокая, чуть сутулая блондинка, от ее волос, казалось, пахнет луговыми травами. Лина – врач. Пытается преодолеть несовершенство человеческого иммунитета. На новой Земле она задумала мир без болезней и смерть без страдания, без страха смерти.

Еще одни молодожены: Тейлоры: Джек и Жанна.

Джек – компьютерный гений. Стал миллионером еще в школе. На втором курсе колледжа основал компанию, совершившую переворот в интернете и меганете. Создатель программ нового поколения, на которых сейчас и работает вся космическая аппаратура. Белозубый, мускулистый. На первый взгляд человек с рекламного плаката, но это только на первый, потому как столько самоиронии.

Жанна – это смешение афро-азиатских и каких-то совсем уже экзотических кровей оказалось изобретателем новой генерации киборгов. Ее милым созданиям как раз и предстоит воплощать все идеи экипажа «Летающей тарелки». Это они будут строить соборы и выращивать леса. К концу перелета Жанна с Джеком надеются создать искусственный мозг. Мозг установлен в роботе-кукле. Жанна сделала робота точной копией Джека. Надо еще смотреть и слушать, чтобы понять, кто есть кто. Это у нее Джек-добрый в противовес настоящему – Джеку-вредному.

Каролина Смит. Ее дар создавать новые материалы. Как развернется она на новой нашей Земле, где десятки элементов не существующих в нашем мире и это только на сегодняшний день, а сколько еще предстоит открыть.

Остроплечая, с тонкими запястьями. Огромные глаза и густые каштановые волосы. Леня Гурвич надеется на возобновление романа с ней.

В полет возьмут и двух детей: Приемного сына Хьюманов Джорджа одиннадцати лет (родители погибли на Марсе) и дочку Лины, семилетнюю Мари.

Лёня Гурвич. Ему предстоит возвести пирамиды, основать Рим, отстроить музей Гугенхаймера. Он будет читать лекции для экипажа, из недели в неделю все эти годы, станет учить Мари и Джорджа… Много чего, наверное, получится не так – он, в общем-то, догадывается. Но от него в какой-то мере зависит, сумеем ли мы в новом нашем мире, который нам все равно не смоделировать полностью, не просчитать до конца (придет время, и нам самим, быть может, станет стыдно за величие сегодняшних наших планов) – так вот, сумеем ли мы остаться самими собой… или же стать собой. Победившими самими собой? Самими собой проигравшими? Но чтобы самими собой…

Лора предложила отменить в полете традиционные обращения, все эти «миссис Хьюман» или же «мистер Сайдерс». Только в соответствии с поприщем: Генетик, Астрофизик, Биохимик и тэ дэ. Чтобы в рутине космической повседневности не забывать о миссии.

Джек Тейлор вежливо осведомился, неужели он теперь в постели будет иметь дело с Изобретателем? А какие чудные начнутся диалоги: «Изобретатель, тебе хорошо так? А так? Изобретатель, о! Как я тебя чувствую в этой позе». «Шуточки на уровне искусственного мозга». – огрызается Лора «Вас, кажется, занесло, Помощник командира». – Стив Хьюман улыбается в полном соответствии с журналистскими клише насчет его добродушия и оптимизма, – «За десять лет полета протрутся до дыр любые слова. Даже если мы будем обращаться друг к другу «доблестный» или «божественный».

Билл Коульз утвердил комбинацию из имени и поприща. Получилось: Командор-Стив, Лора-хранительница, Арнольд-звездочет, Каролина-химик, Лёня-учитель, Джек-программист, Жанна-изобретатель, генетик-Том, Био-Эльза, Лина-эскулап. Дети, соответственно, Адам и Ева (решено было называть их так только за глаза). За собой как остающимся на Земле, Билл оставил право быть Коульзом с обращением «сэр».

«И юмор тоже сотрется», – Командор Стив вздохнул, игнорируя журналистские штампы о его жизнерадостности, – «может, даже будет особенно раздражать».

Не понятно только, почему Лора вдруг оказалась хранительницей. Она же помощник командира, если точнее, его заместитель. Ну да, она полиглот. Наверное, хранительница языкового многообразия? А в одной из экспедиций попала под какое-то облучение, после чего стала телепатом. Может как-то связано с этим? Лора отвечала неопределенной высокомерной улыбкой, мол, и тупому должно быть ясно, она не собирается ни-че-го объяснять. Джека как-то нехорошо кольнуло, когда он заметил, что и Стиву на тот же самый вопрос отвечено было тою же самой улыбкой. Впрочем, все это тут же забылось тогда…

Глава 3. Осенний вечер

У него есть свое место – крошечное кафе с тремя столиками на тротуаре, уже убраны тенты. У него есть свое время – зрелая осень. Когда небеса так тихи и прозрачны в предчувствии выстывания, протяжного крика птицы, гулкой пустоты. Когда клены, эти деревья осени, будто они и есть самый источник света.

А ведь он и вправду в последний раз здесь! То есть никогда не будет больше этого ветра – тихого ветра в кронах, в его волосах? Дыхания этих теней не будет?

Тени листьев клена на дымчатом стекле стола краешком захватывают его пальцы.

Приглушенного гула города, гула жизни не будет? И этот легкий, пока что еще приятный холодок никогда уже не будет пробирать.

Как просто. Но разве в это поверишь?! Ему предстоит быть, длить себя вне этого всего, отменяя это каждым своим шагом там.

Седовласый, с одышкой официант снял с подноса, поставил блюдо перед ним – огромный бифштекс (над картошкой пар), бокал красного, вазочку с белым хлебом.

Некрасивая женщина, усталая после дня, пьет свой кофе за соседним столиком. Крупная капля заката в ее волосах.

Это его внезапное пронзительное сознание подлинности своей впустую прожитой жизни. Целокупность бытия. Вот так вот, впервые? Пусть он не заслужил. И ему не по силам изначально, заведомо.

Тихий ток вод? Здесь нет никакой реки. И никогда не было. Но он слышит ее сейчас. Как взаправдашен запах воды и глины… Река – она сейчас от падения листьев клена, потому как должны они быть уносимы водами. И воды, подобно небесам, должны остывать и вязнуть…

Это мгновение свободы. От чего? Для чего? Не ра-зо-брать. Не важно.

И полнота вины… она тоже дается впервые. Не ухватить. Не выдержать.

Ему было уже пора. Вечер Лёня Гурвич должен был провести с семьей.

Глава 4. Вместо развода похороны

Вика, конечно же, не хотела испортить ему жизнь. Просто так получилось. Она из тех, кто твердо знает как должно было быть. Лёня Гурвич не очень то вписывался в эти ее представления о должном (родители ее предупреждали). Но она была тогда совсем еще юной и влюбилась в него как в «будущего гения». Здесь ее и ждало первое разочарование. Разочарования последующие были куда как более прозаического свойства.

Он, в общем-то, сознавал, что дело не в эмиграции даже. У него не получилось бы ни там, ни там. Но в эмиграции не получилось со всеми муками, мытарствами эмигрантского житья-бытья.

Сам факт, что кто-то может не хотеть того, чего хочет она, всякий раз приводил Вику в глубочайшее изумление. Здесь угадывалась, кажется, угроза самому мироустройству. Вика страдала. Это даже не было с ее стороны манипулированием. Она устроена так. И страдания были настоящими. Объясняться с нею? Достучаться до нее? Значит, только лишь эти страдания усугублять. А Лёня любил ее и потому, при всем понимании сей нехитрой механики, уступал. Не хватало выносливости у него. Вот так он и оказался в Штатах.

Они прожили достаточно мирно, без особых потрясений и драм. Во всем, что не противоречило ее целям по жизни, Вика была, можно сказать, уступчива. Она не пыталась его переделать. И как он понял, простила ему свое разочарование в нем.

Ее легкость умиляла, пока не увидел вдруг, это от общей ее поверхностности и глубокого, само собой разумеющегося равнодушия к нему.

Смысл их брака давно уж сошел на нет. Остались общие заботы, проблемы, обязательства. Повседневность, рутина, механика жизни – это как раз и устраивало Вику. Казалось, ей даже комфортнее, проще так. Она, по ее словам, «земная». То есть вросла корнями во все это сплетение правоты жизни и пошлости этой самой жизни, от которого всегда мутило Гурвича. Хотя он отдавал себе отчет, что не дорос толком до того, что «выше» жизни, да и до самой жизни…

И деваться некуда. И все его попытки света и воздуха, в конечном счете, оказывались самообманом.

А Вике хорошо дышалось как раз этим отсутствием воздуха. Не в Вике дело. Она лишь так, проводник влияния, чего, собственно? Получается, что самодовольной мертвечины. Обаятельный такой, со множеством добродетелей проводник. Трогательная такая персонификация. Не трагедия, конечно, просто эта неуклонность убывания времени Гурвича? Самого Гурвича? Да и вообще бытия… Все кончается ничем.

Не обольщался на собственный счет, но и не посыпал свою редеющую шевелюру пеплом. Привык к собственной персоне, словом. Или просто не хватало воображения? Он и всё, что он вот пытался – всё вроде имело смысл. Но не в смысле здесь дело вовсе.

Он был противен себе самому в своей мелочной обиде на мир.

Столько слизи в душе. В последнее время особенно.

И вот на это на все ушла жизнь.

Вика не упрекала его за то, что зарабатывает именно она. Принимала как данность. Американские родственники помогли ей устроиться в фирму по специальности. Кто же виноват, что бухгалтер получает гораздо больше дежурного по апокалипсису. А вот когда Лёня подписал контракт с НАСА, и Вика теперь вообще могла не работать, ей стало неуютно с ним как-то. Совершенно неожиданное для нее превращение уже стареющего гадкого утенка не то что в лебедя, а в нечто совершенно фантастическое почему-то кольнуло Вику. Она компенсировала это постоянными намеками на ту историю с суицидом: Лёня выпил бутылку коньяка и наглотался снотворного, а Вика внезапно вернулась с курорта (на два дня раньше), поэтому получилось, что спасла.