Шепчущий во тьме

Тауншенд, штат Вермонт

Четверг, 6 сент. 1928 г.

Дорогой Уилмарт,

с радостью должен успокоить Вас относительно всех тех глупостей, которые я Вам понаписал. Я говорю «глупости», подразумевая свое продиктованное страхом отношение к происходящему, а не описание определенных явлений. Эти явления реальны и безмерно важны; ошибкой было мое неправильное отношение к ним. Думаю, я упоминал, что мои странные визитеры уже предпринимали попытки вступить в общение со мной, и вот наконец-то прошлой ночью разговор с ними состоялся. В ответ на определенные звуковые сигналы я принял в доме посланца этих существ (спешу уточнить: человека). Он рассказал такие вещи, которые ни Вам, ни мне не могли даже в голову прийти, и ясно дал понять, насколько глубоко мы заблуждались относительно Пришлых и насколько неверно истолковали цель нахождения их тайной колонии на нашей планете. Похоже, все злонамеренные небылицы о том, что они предлагают людям и чего хотят достичь на Земле, – целиком и полностью результат невежественного непонимания их аллегорической речи (понятное дело, сформировавшейся на основе их культуры и интеллектуальных устоев, жутко далеких от самых смелых наших грез). Мои собственные умозаключения, признаюсь откровенно, были столь же ложны, как и любые догадки нашей невежественной деревенщины и диких индейцев. То, что мне представлялось постыдным и богомерзким, на деле вызывает благоговейный восторг, если не сказать – восхищение, и расширяет наши представления о мире. Мои прежние оценки были всего лишь проявлением извечной склонности человека ненавидеть, опасаться и сторониться всего необычного.

Теперь я могу лишь сожалеть о том вреде, который я причинил этим удивительным внеземным существам в ходе наших ночных стычек. Как жаль, что с самого начала я не догадался мирно и благоразумно побеседовать с ними! Но они не держат на меня злобы, ибо их эмоциональная организация весьма отличается от нашей. На беду, они выбрали в качестве своих агентов в Вермонте недостойные образчики рода человеческого – каким, к примеру, был ныне покойный Уолтер Браун. Это он заставил их отнестись ко мне с предубеждением. Вообще-то они никогда сознательно не причиняли людям вреда, но часто сами становились жертвами злонамеренных оговоров и преследований со стороны нас, землян. Поныне активен тайный культ грешников (такой человек, как Вы, обладающий глубокими познаниями в области мистической науки, поймет меня, если я скажу, что этот культ связан с Хастуром и Желтым Знаком), посвятивших себя выслеживанию и убиению их по указке чудовищных сил, господствующих в иных измерениях. Именно против таких воинственных выродков – а вовсе не против нормальных людей – направлены строгие меры предосторожности Пришлых. Случайно я узнал, что многие наши потерянные письма были украдены вовсе не Пришлыми, но эмиссарами жрецов этого греховного культа.

Все, что потребно Пришлым от человека, – это мир, невмешательство в их дела и неуклонно улучшающееся интеллектуальное взаимопонимание. Это последнее совершенно необходимо теперь, когда новейшие изобретения и механизмы расширяют наше знание и улучшают способы передвижения, что представляет возрастающую угрозу для тайных колоний Пришлых на нашей планете. Внеземные существа хотят, во-первых, лучше изучить человечество и, во-вторых, дать возможность избранным философам и ученым Земли узнать о них как можно больше. Благодаря такому взаимному обмену знаниями все невзгоды уйдут в прошлое и установится благоприятный modus vivendi[7]. Сама же идея об их стремлении поработить или уничтожить человечество просто смехотворна.

В знак такого улучшения взаимопонимания Пришлые выбрали меня – обладающего уже довольно значительным багажом знаний о них – своим главным агентом на Земле. Многое я узнал прошлой ночью (факты поразительного и многообещающего свойства!), и вскоре мне будет сообщено куда больше как устно, так и письменно. Меня не призывают прямо сейчас покинуть Землю, – хотя в будущем я, возможно, захочу совершить такое путешествие, для чего мне придется прибегнуть к особым средствам и пережить такое, что превосходит все то, что мы до сих пор привыкли считать человеческим опытом. Больше они не будут подвергать мой дом осаде. Все вернулось к нормальному состоянию. И моим собакам больше не надо меня сторожить. Теперь вместо ужаса мне обещаны полные сокровищницы знаний и интеллектуальные приключения, познанные редкими смертными.

Пришлые – вероятно, самые чудесные органические существа во всем космосе и за его пределами; это представители расы, в сравнении с которой все иные формы жизни являются лишь тупиковыми ветвями. Они скорее растительной, нежели животной природы, если только в этих терминах можно описать субстанцию, из коей они созданы, и имеют грибовидную структуру, хотя наличие хлорофиллоподобного вещества и очень необычной пищеварительной системы разительно отличает их от всех обычных листостебельных грибов. В сущности, данный тип существ создан из уникальной разновидности материи, не встречающейся на нашей планете; ее электроны имеют иной коэффициент вибрации. (Вот почему эти существа не отображаются на обычной пленке или фотопластинке, хотя мы и видим их глазами. Впрочем, при должном знании любой хороший химик способен создать особую фотоэмульсию, с помощью которой можно будет запечатлеть их изображения.)

Эти существа уникальны в своем умении перемещаться в стылом безвоздушном пространстве, сохраняя телесную форму, а некоторые их разновидности могут это делать с помощью механических устройств, подвергнувшись любопытной хирургической операции. Лишь немногие виды имеют крылья, резистентные к космическому эфиру, что характерно именно для вермонтской разновидности. Существа же, населяющие наиболее удаленные горные пики Старого Света, попали на Землю иначе. Их внешнее сходство со зверями и сходство их структуры с тем, что у нас называется материей, есть результат параллельной эволюции, а не генетического родства. Способности их мозга превосходят способности любой из существующих ныне форм земной жизни, хотя крылатое семейство обитателей здешних гор вовсе не принадлежит к высокоразвитой разновидности. Телепатия является их обычным способом общения, однако они имеют рудиментарные органы речи, а потому после несложной операции (кстати, все эти существа обладают навыками хирургии, которую они довели до высочайшего совершенства) могут более или менее точно копировать речь тех разновидностей органической жизни, которые для общения все еще пользуются языком. Основное место их обитания – до сих пор еще не открытая и пребывающая во мраке планета на самом краю нашей Солнечной системы, позади Нептуна. Как мы с Вами и предполагали, эта девятая от Солнца планета в некоторых древних запретных книгах имеет мистическое имя Юггот, и довольно скоро она станет источником концентрированного потока мысли, направленного на нашу планету с целью налаживания интеллектуального взаимопонимания. Не удивлюсь, если астрономы когда-нибудь смогут зафиксировать эти мыслепотоки и откроют Юггот, когда Пришлые этого пожелают. Но Юггот, разумеется, всего лишь перевалочный пункт. Основная масса существ населяет странно организованные миры, которые не дано постичь человеческому воображению. Та пространственно-временная сфера, которую мы принимаем за единую космическую сущность, – это лишь атом в бесконечности, где они существуют. И многие глубины этой бесконечности, которые только может постигнуть человеческий разум, рано или поздно откроются мне точно так же, как они открылись не более чем пяти десяткам выдающихся людей за всю историю человечества.

Вам, Уилмарт, все это поначалу покажется, возможно, безумием, но со временем Вы сполна оцените всю значимость дарованного мне феноменального шанса. Я хочу по возможности поделиться этим шансом с Вами, вот почему мне нужно поведать Вам в личной беседе нечто такое, чего нельзя доверить бумаге. Ранее я настрого запрещал Вам сюда приезжать. Но теперь, обретя полную безопасность, я с радостью отказываюсь от своего запрета и приглашаю Вас к себе.

Вы сможете приехать до начала очередного семестра в колледже? Было бы просто чудесно, если бы Вам это удалось. Захватите с собой фонографический валик с записью и все мои письма, чтобы мы вместе могли восстановить последовательность событий этой грандиозной истории. Привезите также и фотоснимки, так как я в этой суматохе куда-то задевал негативы и свои копии отпечатков. Знали бы Вы, какое обилие новых фактов я могу сейчас прибавить к своим прошлым догадкам и гипотезам – и каким потрясающим устройством я обладаю в дополнение к этим фактам!

Даже не сомневайтесь! Теперь за мной никто не шпионит, и Вы не найдете тут ничего сверхъестественного или пугающего. Просто приезжайте (на вокзале в Братлборо Вас будет ждать мой автомобиль) и приготовьтесь пробыть у меня столько, сколько пожелаете! Нас ждут многие вечера увлекательных бесед о вещах, не подвластных человеческому пониманию. Но, разумеется, никому об этом не рассказывайте, ибо это не должно стать достоянием бестолковой публики.

Железнодорожное сообщение с Братлборо вполне надежно; можете ознакомиться с расписанием поездов в Бостоне. Садитесь на поезд Бостонско-Мэнской ветки до Гринфилда, там сделайте пересадку, после чего нужно будет проехать еще несколько станций. Рекомендую удобный поезд в 16:10 из Бостона. Он прибывает в Гринфилд в 19:35, откуда в 21:19 отправляется поезд на Братлборо, поспевающий к 22:01. Это расписание для будних дней. Сообщите мне дату Вашего приезда, чтобы я приготовил автомобиль для Вас на вокзале.

Извините, что печатаю письмо на машинке, но в последнее время, как Вам известно, моя рука стала нетверда, и мне трудно писать длинные тексты. Я приобрел эту «Корону» вчера в Братлборо – похоже, машинка в рабочем состоянии.

Жду от Вас вестей и надеюсь вскоре увидеть Вас лично, а также фонографический валик, все мои письма и фотоснимки.

Остаюсь Ваш, в предвкушении встречи,

Генри У. Айкли

Альберту Н. Уилмарту, эск.

в Мискатоникский университет,

г. Аркхем, штат Массачусетс

Не могу описать, насколько же сложные эмоции нахлынули на меня, когда я читал, перечитывал и обдумывал это в высшей степени удивительное и, прямо скажу, неожиданное письмо. Как уже было сказано, я почувствовал одновременно великое облегчение и тревогу. Но эти слова могут лишь весьма приблизительно описать сложные нюансы различных и по большей части подсознательных движений души, вызвавших и мое облегчение, и мою тревогу. Начать с того, что послание полностью противоречило описанным в предыдущих письмах жутким кошмарам, и ничто не предвещало полной перемены настроения – перехода от голого ужаса к невозмутимому благодушию и даже восторженной экзальтации. Я едва ли мог поверить, что столь мгновенная перемена в душевном состоянии человека, направившего мне нервический отчет о страшных событиях среды, могла произойти всего за один день, какие бы радостные открытия ему ни довелось пережить в ночь на четверг. В какие-то моменты ощущение явной ирреальности рассказа заставляло меня гадать, не было ли его маловразумительное описание космической драмы с участием фантастических существ чем-то вроде галлюцинации, родившейся в моем собственном сознании… Но потом я вспомнил о фонографической записи – и озадачился еще больше.

Я мог ожидать от Айкли чего угодно, но только не такого аккуратно напечатанного на машинке письма. Проанализировав свои впечатления, я пришел к двум основным выводам. Во-первых, допуская, что Айкли был и остается нормален, произошедшая смена его умонастроения виделась чересчур молниеносной, а потому уж очень неправдоподобной. Во-вторых, изменения в общем настрое, в отношении к жизни и даже в стилистике письма были столь же неестественны и непредсказуемы. В личности Айкли, казалось, произошла болезненная перемена – столь глубокая, что представлялось невероятным, будто обе фазы его душевного состояния в равной степени демонстрировали душевное здоровье.

Выбор слов, орфография – всё было другим! С моим тонким чувством прозаического стиля, приобретенным за долгие годы университетских занятий, мне было легко отметить глубокие различия в строении самых простых фраз и в общем ритмическом рисунке письма. Должно быть, он впрямь пережил сильнейшее эмоциональное потрясение или откровение, которое вызвало столь радикальный переворот в его сознании! С другой же стороны, это вполне соответствовало характеру Айкли. Все та же тяга к бесконечности – пытливость ученого ума… Я ни на мгновение не мог допустить мысли, что это письмо – фальшивка или злонамеренный розыгрыш. И разве само его приглашение – то есть именно желание, чтобы я лично удостоверился в правдивости его слов, – не доказательство подлинности письма?

Всю ночь субботы я просидел в раздумьях о тайнах и чудесах, маячивших за строками полученного мною письма. Мой разум, утомленный быстрой сменой чудовищных теорий, с которыми он вынужден был столкнуться в последние четыре месяца, анализировал этот удивительный новый материал то с сомнением, то с доверием, которые сопровождали меня на протяжении всего моего знакомства с этими диковинными событиями. И вот уже ближе к рассвету жгучий интерес и любопытство постепенно преодолели разыгравшуюся в моей душе бурю замешательства и тревоги. Безумец Айкли или нет, пережил ли он глубокий душевный перелом или просто испытал огромное облегчение – все равно было ясно, что он и впрямь совершенно иначе стал относиться к своим рискованным изысканиям. Перемена поборола ощущение опасности – реальной или воображаемой – и одновременно открыла ему головокружительные просторы космического сверхчеловеческого знания. Моя страсть к неведомому вспыхнула с новой силой, и я словно заразился его желанием разъять преграды познанного, сбросить с себя отупляющие, сводящие с ума оковы времени, пространства и природы, ощутить единство с безграничным лоном космоса и приобщиться к темным секретам универсума, к абсолютным типам знания. Конечно же, ради этого стоило рискнуть жизнью, душой и здравомыслием! К тому же, как сказал Айкли, опасности больше нет – не зря же он пригласил меня приехать к нему, хотя раньше умолял этого не делать. Я трепетал при мысли о том, что Айкли собрался поведать мне о неслыханных чудесах, и ощущал невыразимое волнение, представив, как окажусь в уединенном фермерском доме, совсем недавно пережившем жуткую осаду Пришлых, и буду беседовать с человеком, общавшимся с настоящими посланцами космоса; и как мы будем вновь прослушивать ту жуткую запись и перечитывать письма, в которых Айкли поделился со мной своими первыми соображениями…

Итак, воскресным утром я телеграфировал Айкли, что встречусь с ним в Братлборо в следующую среду, двенадцатого сентября, если его это устраивает. Лишь в одном пункте я не последовал предложенному им плану действий, а именно в выборе поезда. Честно говоря, меня не прельщала перспектива прибыть в мрачную вермонтскую глушь поздним вечером, поэтому я телефонировал на станцию и заказал билеты на другое время. Встав рано утром, я мог доехать до Бостона поездом в 8:07 и успеть на поезд, который отправлялся в 9:25 и прибывал в Гринфилд в 12:22. Далее меня ожидала очень удобная пересадка на экспресс до Братлборо в 13:08; это меня устраивало куда больше, чем встреча с Айкли на вокзале в начале одиннадцатого вечера и долгая поездка под покровом тьмы среди таинственных сумрачных гор.

Я телеграфировал Айкли свое решение и из ответной телеграммы, пришедшей ближе к вечеру, с радостью узнал, что это вполне стыковалось с планами моего гостеприимного хозяина. Его ответ гласил:

ПРЕДЛОЖЕННЫЙ ВАРИАНТ УСТРАИВАЕТ

ВСТРЕЧУ ПОЕЗД

НЕ ЗАБУДЬТЕ ЗАПИСЬ ПИСЬМА И СНИМКИ

ЗДЕСЬ ВСЕ СПОКОЙНО

ЖДИТЕ ВЕЛИКИХ ОТКРЫТИЙ

АЙКЛИ

Получив незамедлительный ответ на мою телеграмму, которую ему из Тауншенда либо доставил домой почтальон, либо зачитали по телефону – линию, как я наделся, уже восстановили, – я окончательно отмел все смутные сомнения насчет авторства предыдущего письма, столь поразившего меня. Теперь я был абсолютно спокоен – по причине, которую вряд ли смог бы объяснить. Но как бы то ни было, все мои сомнения были отброшены. В ту ночь я быстро уснул и крепко проспал до самого утра, а в последующие два дня с энтузиазмом готовился к поездке.

V

В среду, как и было уговорено, я отправился на вокзал, захватив с собой саквояж с личными вещами и нашим научным архивом, включавшим фонографическую запись, фотоснимки и папку с полным комплектом писем Айкли. Выполняя его волю, я никому ни словом не обмолвился о том, куда еду, понимая, что это дело требует полной приватности, даже если все обернется вполне благоприятным образом. Сама мысль о реальном контакте с иноземными существами была слишком ошеломительна даже для моего тренированного и готового ко многим открытиям мозга; если бы такой контакт произошел, какой эффект событие могло бы оказать на мозги ничего не подозревающих обывателей? Сам не знаю, какое чувство я испытывал более – ужаса или жажды приключений, когда после пересадки в Бостоне началось мое долгое путешествие на северо-запад и поезд помчал меня прочь от знакомых мест к городкам, о которых я знал лишь по названиям на географической карте. Уолтем… Конкорд… Эйр… Фитчбург… Гарднер… Эйтол…

Мы прибыли в Гринфилд с семиминутным опозданием, но экспресс в северный район, на который мне предстояло пересесть, к счастью, задержали. Делая пересадку впопыхах, я ощущал беспричинное волнение, когда смотрел, как освещаемый лучами утреннего солнца поезд направляется в ту часть страны, о которой я много читал, но где еще ни разу не бывал. Я думал о том, что скоро окажусь в ветхозаветной Новой Англии, куда более примитивной, чем механизированные и урбанизированные восточные и южные штаты, в которых прошла вся моя жизнь, – в девственной старомодной стране без иммигрантов и фабричного дыма, без придорожных реклам и бетонных змей шоссе, привычных в частях страны, завоеванных цивилизацией модерна. Я готовился воочию увидеть чудесные проявления неизменного на протяжении веков жизненного уклада, который, в силу глубокой укорененности в местных обычаях, дал самобытные всходы, оживляя странные стародавние воспоминания и создавая плодородную почву для сумрачных фантастических и редко упоминаемых поверий.

За окном я видел искрящиеся под полуденным солнцем голубые воды реки Коннектикут; и когда, выехав из Нортфилда, мы пересекли их по мосту, впереди замаячили поросшие лесами таинственные горы. Я узнал у проводника, что наконец-то мы в Вермонте. По его наставлению я перевел свой хронометр на час назад, поскольку жители северной части вермонтского высокогорья отказывались подчиниться новомодному установлению на здешней территории поясного времени. И когда я перевел стрелки часов вспять, мне подумалось, что одновременно я перелистнул календарь на столетие назад.

Железнодорожное полотно бежало вплотную к руслу реки, и на противоположном берегу, в Нью-Гемпшире, я различил склоны крутых кряжей Вантастикета, о коих сложена не одна старинная легенда. Потом слева по ходу поезда показались улицы, а справа посреди реки мелькнул зеленый островок. Пассажиры встали с мест и потянулись к выходу, и я следом за ними. Поезд остановился; я вышел на крытую платформу вокзала Братлборо.

Увидев на привокзальной площади ряды автомобилей, я принялся искать глазами «форд» Айкли, но меня опередили. Впрочем, встречавший меня джентльмен, который бросился ко мне с протянутой рукой и вежливо поинтересовался, не я ли мистер Альберт Уилмарт из Аркхема, явно Айкли не являлся, не имея ни толики сходства с седобородым ученым на фотографии. Мужчина выглядел куда моложе, и на его лице виднелись лишь небольшие темные усики; он был модно одет и имел вполне светские манеры. Звучание его хорошо поставленного приятного голоса навеяло некие смутные и отчасти тревожные воспоминания, хотя я никак не мог припомнить, где я его слышал.

Пока я его разглядывал, он представился другом моего будущего хозяина, который поручил ему приехать из Тауншенда встретить меня. Айкли, добавил он, внезапно слег с жестоким приступом астмы и не может долго находиться на свежем воздухе. Впрочем, джентльмен поспешил заверить меня, что болезнь не слишком серьезная и на моем визите никак не отразится. Я не смог уяснить, насколько хорошо мистер Даннет[8] – так он представился – знаком с научными занятиями и открытиями Айкли; судя по его виду и поведению, они, видимо, познакомились совсем недавно. Вспомнив, каким затворником жил Айкли, я был несколько удивлен столь неожиданным появлением у того подобного знакомого. Поборов замешательство, я уселся в автомобиль, к которому меня подвел Даннет. Вопреки моим ожиданиям, это был не старенький драндулет, о котором не раз упоминалось в письмах Айкли, а большой, сверкающий новой краской автомобиль свежей модели – явно принадлежащий Даннету, с массачусетскими номерными знаками, украшенными забавной эмблемкой «священной трески», приметой нынешнего года[9]. Из этого я заключил, что мой провожатый – один из тех самых дачников, что приезжают в Тауншенд на лето.

Даннет сел за руль и включил зажигание. Я был рад, что он не пустился в дальнейшие разговоры, – из-за возникшего замешательства я не был склонен к беседам. Освещенный лучами послеполуденного солнца, город выглядел весьма привлекательно. Одолев краткий подъем, автомобиль свернул вправо и покатил по главной улице. Это был типичный сонный городишко в Новой Англии, какие памятны нам с детства, и нагромождение черепичных крыш, церковных шпилей, печных труб и кирпичных стен словно коснулось потаенных струн моей души, пробудив давно спящие чувства. Я будто очутился в заколдованном краю, в котором скопилась целая груда нетронутых временем сокровищ, – в краю, где древние чудаковатые обычаи и привычки заполучили право свободно развиваться и оставаться в неприкосновенности, ибо никто их тут не тревожил.

Когда мы выехали из Братлборо, мое нервное напряжение и мрачные предчувствия только усилились, ибо затерянный в дымке гористый пейзаж с подступающими к шоссе грозными лесными чащами и гранитными утесами невнятно намекал на мрачные секреты и достопамятные обычаи, исполненные враждебности к человеку. Теперь шоссе бежало вдоль широкой обмелевшей реки, стекавшей с безымянного холма на севере, и я невольно поежился, когда мой спутник сообщил, что это Вест-ривер: я помнил, что именно в ней, как писали газеты, после наводнения видели труп одного из жутких крабовидных существ.

Постепенно окружающий пейзаж становился все более дик и пустынен. Архаичные крытые мосты, словно пугающие часовые седой старины, виднелись в прогалинах между горами, а над заброшенной железнодорожной веткой, что тянулась вдоль речного русла, казалось, витал туманный дух запустения. Я изумлялся поразительной красоте бескрайних долин, утыканных одинокими утесами, – прославленный новоанглийский гранит казался ядовито-серым сквозь венчавшую горные хребты зелень. Я видел ущелья, где своенравные ручьи низвергались с каменистых порогов, неся вниз к реке невообразимые тайны тысяч непроходимых пиков. От шоссе то и дело ответвлялись узкие, еле видные в траве, проселки, пробирающиеся сквозь зеленые преграды лесов, где среди древних стволов, наверное, прятались целые сонмы древних духов стихий. Оглядываясь вокруг, я невольно вспоминал страшные рассказы Айкли о нападении на него незримых посланцев во время поездок по этому шоссе – и уже не удивлялся, что такое возможно.

Тихая живописная деревня Ньюфан, до которой мы добрались через час пути, была последним связующим звеном с тем миром, который человек мог бы по праву назвать своим, ибо полновластно господствовал в нем. После Ньюфана мы словно расторгли всю связь со знакомыми, осязаемыми и подвластными времени предметами – и углубились в фантастический мир безмолвной ирреальности, где узкая ленточка дороги то карабкалась вверх, то сбегала вниз, то вилась, точно по чьему-то намеренному капризу, среди тихих зеленых пиков и полузаброшенных долин. Не считая мерного рокота тракторов и еле слышных криков живности на редких фермах, которые время от времени попадались нам по пути, единственным звуком, долетавшим до моего слуха, было торопливое бормотание диковинных вод в невидимых родниках в лесных чащобах. Вблизи от вида гор, издали казавшихся похожими на миниатюрные круглоглавые кексы, поистине захватывало дух. Крутые скалистые склоны оказались еще более величественными, чем я их себе представлял с чужих слов, и с этакими величавыми исполинами ничто в привычном нам прозаическом мире не шло ни в какое сравнение. Густые леса, покрывшие недоступные горные склоны, где не ступала нога человека, казалось, скрывали невероятных неведомых существ, и я чувствовал, что даже очертания здешних гор таили странный и давным-давно позабытый смысл, словно то были гигантские иероглифы, оставленные для нас легендарной расой титанов, чья слава еще жива лишь в редких глубоких снах. Все предания прошлого и все безумные намеки из исповедей Генри Айкли промелькнули в моей памяти, чтобы еще более сгустить тревожную атмосферу напряжения и гнетущего чувства опасности. Мрачная цель моего визита, как и предвкушение пугающих открытий сверхъестественного свойства, внезапно вызвали в моей душе мертвящий холод, который сразу умерил жар ожидания странных откровений.