Ген хищника

Женщина снова помолчала, грустно улыбаясь и вспоминая детей.

– Так что он занятой был, – напомнила она. – Не хулиганил, не пил и не курил. Девочки его тоже не интересовали. Да с его глазом-то и они его не жаловали. Так что он среди колес, рулей да подшипников жил. Хорошо жил. А потом уехал.

– А Анита? Анита его не как девочка интересовала? – спросила Кира.

– Аня? Как девочка? Да какая она девочка? – мать хмыкнула. – Нет, она ему вроде как питомец была, беззащитный да беззлобный. Ну, назойливый, наверное. Но преданный как собака. Только Андрей ее такой видел. Только с ним она такая и была. Чужие-то иначе считали. А как не считать? Всем-то она совсем другое лицо показывала.

– А Настя Кириллова, одноклассница Андрея? Она как девочка Андрея не интересовала? Они же дружили. В одной компании в школе были. – Кира поставила на стол чашку, поразмыслила и еще налила себе чая.

Алина Саламатовна погрустнела, на ее лице отразилось сожаление, неприязнь, раздражение, даже злость.

– Ох уж эта Настя Кириллова. Так вы из-за нее пришли? Я-то сначала подумала, что вы… Знаю я, что она пропала. Давно уж. Неужто мать еще надеется найти ее? Когда ее искали, ко всем одноклассникам приходили. Я тогда сильно испугалась, что опять наша история всплывет, что Анитку станут допрашивать да проверять. Но нет, оказывается, ко всем ребятам одноклассникам и родителям приходили. – Алина Саламатовна говорила быстро, будто спешила, только думала женщина о чем-то другом. Но ни Самбуров, ни Кира ее не прерывали, не говорили, кто из участников той давней истории их больше всего интересует.

– Не полиция была, а… детектив. Я же вроде не обязана была с ним разговаривать?

Кира активно помотала головой:

– Нет, не обязаны. Особенно если не хотели.

Самбуров покосился на нее, но промолчал.

– Я тогда вымоталась на работе, устала как собака. Еле языком шевелила. Они хотели с Андреем поговорить. А мне про Андрея нечего сказать, я его уже сколько не видела. А про Аню они не спрашивали.

– Настя с Аней не дружили. – Кира осторожно направила разговор в нужное им русло. – Аня же на два класса младше училась.

– Да, моя младше, – вздохнула Алина Саламатовна, глотнула чаю и, будто на что-то решаясь, заговорила: – Много крови нам эта Настя попортила. Крепко они тогда с Аней воевали. Не на жизнь, а на смерть. Настя Анитку в таких жутких делах обвинила, даже слушать тяжело было. Представить невозможно. Только моя-то домой приходила, я все своими глазами видела. Избитая и поцарапанная, в грязи, псиной воняет, от слез захлебывается, ее трясло всю, я думала – свихнется девка. Я ее тогда таблетками отпаивала успокоительными. На это же смотреть невозможно было. Стоит, как статуя, лицо красное, трясется, зубы скрипят, из глаз слезы ручьями льются. Ну как можно до такого ребенка довести? В конуру собачью засунуть. Когда я в школе училась, со мной тоже всякое было. Бойкот объявляли, кнопки на стул подкладывали, косу мне одноклассник как-то отстриг. Но чтоб такое! Мы с ожогами Аниткиными в больницу ездили и волосы на затылке ей сбрили, чтобы швы наложить. Я сначала уперлась, в милицию пошла. Учителя ни в какую не верили, что Настя врет. На стороне этой заразы вся школа стояла. Одноклассники как завороженные твердили: «Хакимова сама все и на Кириллову клевещет».

Женщина оторвала взгляд от чашки и пристальней посмотрела на Киру:

– Понимаете, мать всегда должна быть на стороне своего ребенка. Кто же, как не мать, насмерть за дите свое биться будет? Только биться хорошо, когда уверена, что дите твое право, не виновно и если защитить сможешь, то ему хорошо будет. А я же знала, что Анитка…

Кира видела перед собой уставшую, замученную бытом и жизнью женщину. Она не хитрила и не лгала, просто рассказывала все как было. Долго хранила в себе, не потому что утаивала или искала выгоды, просто никому не нужны были ее рассказы, никто не интересовался ее жизнью, а теперь она облегчала душу.

– Понимаете, у Анитки приступы с детства были. Я уже видела, как она всякое с собой вытворяет. И когда мне кто-то из учителей сказал, что Аниту вообще надо обследовать, она психически неуравновешенная и неадекватная, меня как обухом по голове огрело. Я сейчас заявление напишу, и что же? Своими руками дочку в психушку упеку? От детдома спасала, когда удочерила, а тут в дурдом отправлю. Я и отступила. А Анька тогда на меня обиделась, сильно обиделась. Все тогда у нас пошло наперекосяк. Она, наверное, считает, что я ее предала.

– А что вы видели? Что происходило с Анитой, что вы психиатрической клиники боялись? – Кира изо всех сил старалась спрашивать мягко, не осуждающе.

– Она кричала, до истерики, до плача, до рыданий. И я не всегда могла понять причину. Ну, с ребенком как? Надо чего-то – он орет, требует. Дали – замолчал. А с этой не поймешь, что она хочет. Вроде как на пустом месте – орет, и все, плачет, рыдает, головой о стену колотится. Я сначала не отнеслась к подобным истерикам всерьез. Думала, это капризы. У меня и старший сын не очень уравновешенный был. Так я все на мужа валила. Что влияние плохое оказывает. С психологом советовалась. Мне сказали, что это подростковый возраст и Аните тяжело принять, что она другая. Не такая, как все, и это нельзя изменить. А потом…

– Потом все стало хуже? – продолжила Кира. – Что вы стали замечать?

– Это было жутко. Я не понимала, что делать. Даже психологу не могла рассказать… – Алина Саламатовна закусила губу.

Кира видела, возвращение к тем воспоминаниям мучало женщину.

– Членовредительство? Жестокость? – не отступала девушка.

– Да, – кивнула Алина Саламатовна. – Дочка как будто не чувствовала боли. Или перекрывала физической болью какие-то душевные страдания, которые ее терзали. Она тыкала в себя иголки и смотрела, долго, даже не морщась, как течет кровь. Утюгом тоже… прижигала. Однажды ее муж застал за тем, что она водила лезвием по своей руке. Кровища течет, а она смотрит на него в упор, как будто он ее за рисованием фломастерами застал.

Подполковник сидел с абсолютно каменным лицом, Кира не выражала эмоций, это поддерживало женщину, она продолжала:

– Я думаю, у нее анальгезия. Это нечувствительность к боли. Редкое заболевание. Я много прочитала про него. Несколько признаков совпало, но достоверно я не знаю. Почему же она издевалась…

– Над животными тоже? Вы видели? – спокойно уточнила Кира.

– Да, – выдохнула Алина. – И если бы только над животными.

Она помолчала, собираясь с мыслями, Кира терпеливо ждала продолжения рассказа.

– Коля, ну мой муж, он всю жизнь пил. И раньше по пьяни буянил сильно. Мог драться полезть, бутылками кидался, иногда с ножом за мной бегал. Я его никогда особо не боялась, просто всегда сильнее была. Так-то он не бог весть какой силач. В ванную башкой безмозглой макну, свяжу и пусть отсыпается. А это меня не было… С соседом он накирялся – и понесло. Анитка его всегда ужасно раздражала. Хотя мне иногда казалось, что он ее боится. Во всяком случае, Коля с ней не связывался. А она щенка завела. Визгливый такой, везде лез… Коле по пьяни что-то померещилось. Так он того щенка башкой об дерево шибанул. Не успела я щенка закопать, чтоб сказать Аните, что он сбежал или украли… Дочь не плакала. Вообще ничего не сказала. А на Колю кастрюля с кипящим маслом опрокинулось… Вроде как случайно. Хворост она мне готовила как будто. Частенько готовила она, конечно, не спорю. Но случайно ли кастрюля упала? А потом в мужнином мотоцикле загорелось что-то, еле потушили…

– Вы боялись, что Анита не в себе? Сумасшедшая? – уточнила Кира.

– Наверное, я это знала, – печально подтвердила Алина Саламатовна, – да только не в психушку же ее сдавать? Я ее из больницы забрала, чтобы у нее нормальная жизнь была, а не детдомовская, а теперь что ж, в психушку сдам? Это же я ее такой вырастила. Вроде как сама и виновата.

– А вы не подумали, что если Анита действительно была больна, то она могла причинить вред окружающим ее людям? Перестать себя контролировать? – вмешался в разговор Григорий.

Кира внимательно отследила в его взгляде отсутствие осуждения и ничего не добавила к вопросу. Но тут в кухню вошел мужчина, встретивший их на крыльце – муж Николай.

– Опасная она была девка, вот что я вам скажу. На все способная! – выпалил он, и Кира поняла, приемный отец где-то уже жахнул стопку-другую и, расхрабрившись, явился к ним. – Она даже маленькая всегда смотрела, как зверек из клетки, зло и как на таракана. Будто запоминала, выискивала повод сделать какую-то гадость, удобный момент выжидала. Вот!

Он задрал футболку, приспустил брюки, в которые обрядился по приказу супруги, и продемонстрировал огромный ожог. Кожа зажила, но уродливый рубец на теле запечатлелся навсегда.

– Всем не обязательно видеть твои причиндалы, – буркнула Алина Саламатовна. – Уйди с глаз моих.

– Эта девка способна на все! Абсолютно на все. Она избить, изуродовать, убить может. Уж помяните мое слово! Ей все одно – муха или человек.

Николай встретился с суровым взором жены и ретировался из кухни.

– Мать Насти тоже не пошла в полицию? Как вы думаете почему?

– Андрей вмешался. – Алина Саламатовна закусила губу. – Он как раз приехал. К Анитке зашел, и я сразу поняла, ничего она ему не сказала. А еще подумала, что Настя эта из-за Андрея беснуется. Может, приревновала или, наоборот, так его внимание привлекает, может, Андрею через мою Анитку мстила за что-то. Я Андрея нашла в городе ночью. Ненароком выспросила у дочери, в какой гостинице он останавливается. До трех ночи ждала. И все ему рассказала. Потом неделю тряслась, что дочь узнает. Но обошлось. И я все верно сделала. Настя вмиг угомонилась. Как забыла про Аньку.

– А ваш старший сын с Анитой ладил? – вновь подал голос Самбуров.

– Я, когда домой принесла дочку, старалась настроить Мишу, что он старший брат, должен заботиться и защищать, потому что она маленькая и навсегда останется маленькой. – Алина Саламатовна пожала плечами. – Но он как-то на нее внимания никогда не обращал, и она его будто не замечала. Они ни разу не ссорились, не ругались, ничего не делили и не ревновали друг друга, но и не играли вместе, почти не разговаривали. В одном доме жили, а жизни их не соприкасались. Они и в школах разных учились. Как-то мимо друг друга прошли. Может, оно и к лучшему. Не получилось у меня дружной семьи создать… – Она помолчала, потом спросила: – А вы думаете, Настя жива еще? Мать-то понятно, до конца надеяться будет…

– Мы делаем все возможное, – сказала Кира, и о том, что она имела в виду, можно было только догадываться. – К сожалению, да, осталась только надежда.

Вопросы закончились. Самбуров спешил уйти. Кира неторопливо и рассеянно оглядывала помещение. Назойливая мысль не давала ей покоя. Будто она что-то упустила. Услышала, но не поняла. На улицу опустились сумерки, хозяйка дома зажгла свет.

– Алина Саламатовна, а это Анита? – В голосе Киры прозвучало такое изумление, что Григорий замер, уставившись на ее спину. Он подобрался, насторожился и ждал, что скажет Кира дальше. – Это вы и ваша дочь? Анита Хакимова? Сколько ей здесь?

Девушка схватила с комода, заставленного статуэтками, вазочками, фотографиями, снимок в рамке и развернулась к хозяйке. Самбуров не видел, кто изображен на фото, но глаза Киры сияли, словно елочные игрушки в Новый год.

– Да, это мы с ней в Хургаде, – улыбнулась Алина Саламатовна. – Аните здесь пятнадцать…

Дальше Самбуров слышал разговор как сквозь вату. Собственные мысли оглушили и не пропускали в голову посторонние звуки. Чертова толерантность и корректность. «Особенная, не такая, как все, навсегда маленькая», – подполковник вспомнил все эпитеты, которыми наградили Аниту в школе и вот сейчас мать. И ведь никто не сказал напрямую, словами!

С фотографии на него смотрела девочка, или девушка, можно и за женщину принять, поскольку возраст людей с гипофизарным нанизмом на взгляд простого обывателя определяется сложно. Анита Хакимова – карлик и точная копия Екатерины Коламут.

– Я сначала-то подумала, что вы от ее отца пришли, от Сергея Коламута. Может, он заявление написал, чтобы меня арестовали. Я же ребенка украла, получается, – вещала Алина Саламатовна, и Григорий усилием воли удержал себя, чтобы не вытаращить на женщину глаза.

– Украла ребенка? – одними губами прошептал он.

Но на него никто не смотрел. Кира уже вовсю расспрашивала хозяйку дома, радостным, удивленным голосом. Любопытная, словно только что научившийся ходить щенок.

– Да по глупости все получилось. Хотела как лучше, а получилось… так, как получилось, – вздохнула Алина Саламатовна. – Тридцать два года назад жена Коламута в нашей больнице рожала. Поздно привез он ее, спасти роженицу мы не смогли. Две девочки остались. Да еще такие! На нем лица не было, сам как умер, вообще не понимал, что вокруг происходит. Как узнал, что жена умерла, так, кажется, умом тронулся. На нем прям написано было, что никаких детей ему не надо. Со смертью жены для него свет белый померк. В том, что он девчонок в детдом сдаст, мы и не сомневались. Ему главврач наша сразу предложила от них отказаться. А он вроде как не захотел, но непонятно, вообще понимал ли, о чем ему говорят. Девочки с проблемами родились, в боксе лежали. Сразу забрать нельзя было. Он отказ не написал сразу. Но мы были уверены, что за дочками не вернется. Не соображал он, вообще ничего не слышал, что ему говорили. А даже если бы и забрал, то все равно потом в детдом бы сдал. – Женщина тяжело вздохнула, помешала ложечкой давно остывший чай, в который не клала сахара. – Ну, мне жалко стало детей. В детдоме-то не больно сахарная жизнь. А тут еще такие. Двух я бы не потянула, у меня уже был сын. И вон муж, – она кивнула куда-то в глубь дома. – А одну решила спасти. Любовь и внимание свое дать. Вырастить в заботе и нежности, в семье. Взяла к себе. Главврач помогла с оформлением. Кто разбираться-то станет? Ну и взяла я Анечку себе. Растила как свою родную дочку. На своего отца записала, не на мужа. Не захотел он такую дочку. Да какой с него спрос, с алкаша? Давно бы выгнала, да некуда. – Алина Саламатовна налила себе еще чая. – А с год назад, может, чуть меньше, Анитка явилась как фурия! Глаза огнем горят, не то ругается, не то рыдает. Трясет ее всю, зубы стучат, слова выговорить не может. По телевизору или в интернете где-то увидела она сестренку свою родную, иностранку. Красивую, ухоженную, знаменитую и богатую. Для обычных людей карлики часто на одно лицо, как люди других наций друг на друга похожи, понимаете?

– Понимаю, – кивнула Кира. – Монголы, китайцы, японцы для нас все на одно лицо. Но и мы для них тоже.

– Но Анита-то сразу поняла, что Кэти, так, кажется, ту девочку зовут, точная ее копия. Я испугалась тогда. В Аньку мою словно бес вселился. Она по земле каталась в рыданиях, с топором на меня пошла. В общем, рассказала я ей правду. Она меня, конечно, обвиняла в том, что я ей жизнь испортила, что все могло совсем иначе у нее быть. Я боялась, думала, ее инсульт хватит или инфаркт. Но обошлось. Дочь уехала, ну потом заезжала еще раз. Больше я ее не видела. И, наверное, уж и не увижу.

– Анита встретилась с отцом? Они познакомились? – спросила Кира подставляя чашку под чайник.

– Не знаю, – честно призналась Алина. – Думаю, да. Я ждала, что ко мне придут расспрашивать. Но никто не пришел. А дочка? Что ж, она не ко двору, что ли, придется? Раз он первую девочку воспитал, наверное, и Аниту не отвергнет. Я, конечно, такого образования дать не могла, как он, за границу учиться не посылала. В Египет один раз мы с Аней ездили только. Я сначала ждала, что он сам, Коламут этот, ко мне явится, тоже объяснений потребует, даже готовилась к тому, что в полицию заявит. Я же документы подделала. Главврач-то наша померла уже. Так что я одна за все отвечаю. Но ко мне так никто и не приехал. Вроде как приходил мужчина, как бы детектив, расспрашивал соседей да в больнице был. Но ко мне так и не пришел. Теперь уж вообще никто не приезжает: ни сын, ни Андрей, ни дочь, ни ее отец. Ждать перестала. И вот вы пришли…

Кира и Самбуров переглянулись. Кира, казалось, излучала восторг. И Григорий не сомневался, как только они окажутся наедине, она его этим восторгом затопит.

– Обнаружить отца и более успешную сестру. Узнать, что и у тебя могла быть совсем иная жизнь и другие возможности, – это, конечно, трагедия. Мы часто думаем, что какое-то горе, свалившиеся на нас сегодня, это вот то самое страшное, что с нами случается за всю жизнь и меняет ее навсегда, бесповоротно. А потом проходит. Остывает. Перегорает. И на первое место снова выходят те, кто действительно – родной и важный. Я уверена, Анита вас очень любит, только не умеет это выразить. Пройдет время, и она все поймет. Она вернется. Алина Саламатовна, вы были хорошей матерью и подарили Аните настоящую заботу и родительскую любовь. – Кира погладила печальную женщину по плечу и пошла за подполковником на улицу.

Они вышли во двор. Хозяйка провожала. Григорий оставил свои координаты, попросил позвонить или сообщить любым возможным способом, если Анита или Андрей объявятся. Кира быстро прошла к забору и взгромоздилась на странную конструкцию. На первый взгляд она была похожа на трехколесный мотоцикл с огромными колесами или луноход. Самодельный, из совершенно не подходящих друг другу частей. Кабина несимметричная, из какого-то мусора, без стекол. Сиденье очень высокое. Коленки Киры поднялись к ушам, педаль только одна, несколько рычагов непонятного назначения. Кира по-детски крутила рулем.

– Творение Андрея? – полюбопытствовала она.

– Да. – Алина улыбалась непосредственности девушки. – Выкинуть давно надо эти железяки, да рука не поднимается.

Раскрасневшаяся Кира слезла с машинки.

– И последний вопрос, – Самбуров вдруг оглянулся у самой калитки.

От неожиданности Кира налетела на него, стукнулась лбом в грудь.

– Самбуров, ты как железобетонная плита. Тебя заграждением обносить надо, чтобы люди не повредились, – зашипела девушка.

Подполковник не ответил, лишь удержал ее от падения и уточнил у Алины Саламатовны:

– Последний вопрос: Андрей или Анита, когда были маленькими, страдали энурезом?

Алина Саламатовна не смутилась, пожала плечами. А Кира выпучила глаза и спряталась за спиной подполковника.

– Энурез это заболевание, им страдают по причине воспалений, нарушений в организме и так далее. А когда маленький ребенок писается в кровать, потому что крепко спит и не может проснуться в туалет, это не энурез это «ребенок писается в кровать», – она засмеялась. – Да, Анита писалась в кровать. А про Андрея не знаю. Он, когда стал оставаться у нас ночевать, уже большой был.

Самбуров кивнул.

– Товарищ подполковник! Вы монстр психологии! Все улики одним махом собрали, – совершенно серьезным тоном заявила Кира, когда они сели в машину. – Отличная база для обвинения – отрывала лапки птичкам, подожгла велосипед и писалась в кровать. Отнимаешь у меня работу!

Самбуров только хмыкнул и, заводя машину, обжег девушку взглядом.

– Можно еще в местную поликлинику заехать и выяснить про Крякина, писался он в кровать или нет. Участковые педиатры иногда это указывают в медкарте, – не унималась Кира.

Самбуров ежился и сопел под ее насмешливым взглядом.

– Тогда на Кракена у нас полный объем улик, а Хакимову можно взять как сообщницу. – Кира хмыкнула и наконец замолчала.

– А ты действительно считаешь, что Анита по-своему любила мать? – Самбуров уже не раз замечал, как Кира ненароком, мимоходом, поддерживает тех, кто встречается на ее пути. Тех, кто казнит себя, мучается ожиданиями, сожалеет, кого терзает совесть или обиды.

– Это вообще не имеет никакого значения, любит Анита мать или нет, помнит ли о ней сейчас. Женщину терзают сомнения, собственная неудачливость, сожаления и чувство вины. Она ведет внутренний бой с самой собой, инициированный претензиями дочери. А бороться с собой очень тяжело, вообще, бесполезно, силы равны. Ей нужна поддержка. Если мои слова хоть чуть-чуть придали ей уверенности, значит, они сказаны не зря. Обычно для людей очень важно одобрение окружающих.

– А что скажешь в целом?

– Она старается жить сегодняшним днем, делает маникюр, хотя на ее работе и нельзя отрастить ногти, пьет из красивых чашек, наверняка носит качественное и красивое нижнее белье, старается радовать себя мелочами. Еще хочет о ком-то заботиться. Но не о животном, не о кошке и не о собаке. Она хотела бы иметь внуков.

– Не буду повторяться, – буркнул Григорий.

– Не повторяйся, – согласилась Кира.

Но Самбуров все равно пробубнил:

– Не знаю, какие выводы можно сделать из этой информации.

– Завтра придет только Екатерина Коламут? Я бы еще с ее отцом поговорила. Что он скрывает, я теперь знаю. – Кира задумчиво уставилась в окно. На улице зажглись огни и вывески, на этом фоне закат проигрывал в яркости. Солнце садилось в море словно выцветшая декорация.

– Я написал Тереховой. Она решит вопрос. Придут оба. – Самбуров уверенно вел машину, искоса поглядывая на спутницу. – Скорее всего, угадаю, если скажу, что российского паспорта Екатерина Коламут не принесет. Не найдет.

– По нему в Абхазию выехала Анита Хакимова и, я так понимаю, еще не вернулась.

– Как ты думаешь, Анита подозревает, на что способен ее друг или возлюбленный, уж не знаю, кто ей Кракен?

Кира заметила, что Самбуров первый раз открыто признал, что убийцей, которого они ищут, является Андрей Крякин.

– Знает. Уверена, что знает, – спокойно заверила Кира. – Вот только признается ли сама себе, что он убийца. Она может считать, что он случайно, или вышел из себя, или вовсе – не надо было его злить.

– Удивительная женская черта, – хмыкнул Самбуров.

– В целом, да, – согласилась Кира. – Пока женщина любит, она преданна, она оправдает все что угодно. Совершенно искренне будет считать, что ничего страшного не произошло. Есть много случаев, когда у жестоких убийц, явных и безжалостных, были очень верные, поддерживающие их в злодеяниях соратницы.

– Ну да, а тут еще такая. Кто подумает на женщину-карлика? Она маленькая и слабая. Вызывает сочувствие и жалость.

Глава 19

Кира не следила за дорогой, пребывая в собственных мыслях, сопоставляя события. Григорий молчал, не мешал. Ему тоже было о чем поразмыслить, но он не сумел сосредоточиться. Как-то отстраненно он подумал, что сожалеет о невозможности чтения мыслей, которого так опасается все их управление. Он бы с удовольствием узнал, что творится в голове Киры Вергасовой, может, тогда бы чувствовал себя не таким чужим ей, не ощущал ее безумно неприступной.

Они спускались к морю. Самбуров припарковал машину неподалеку от Нижнеимеретинской набережной.

– Пошли, раз уж затеяла практиковать моржевание, – хихикнул он, рассчитывая, что Кира спасует.

Но та лишь загадочно улыбнулась.

Они зашли в бургерную и купили по большому, пол-литровому, стакану чая с пюре маракуйи. Кира предпочла без сахара. Прошлись среди праздно гуляющих людей, вдоль дорожки для самокатов и велосипедов. Обогнули бетонный парапет, вышли на пляж. Самбуров кинул на камни покрывало, сложенное в несколько раз, устроился поудобней и уставился на Киру, ожидая, как она продемонстрирует свои сверхспособности в виде погружения в ледяное море. Кира дернула бровью, хмыкнула и пошла надевать купальник.

Строго говоря, в подвиге девушка оказалась не одинока. Купальщиков, несмотря на уже поздний час и прохладную погоду, набралось немало. В основном мужчины. Они не желали признавать, что лето завершилось и следующий купальный сезон еще ждать и ждать.

– Может, все-таки передумаешь, – уговаривал Григорий облаченную в простой синий слитный купальник девушку. – По тебе мурашки бегают, я вижу. И по мне бегают, от одного взгляда на тебя.

Он умолчал, что мурашки по нему бегают не от холода, а от совсем других нахлынувших на него чувств. В купальнике, с заколотым вверх хвостиком волос, хрупкая и не устойчивая на камнях, Кира жутко манила. По золотой коже плясали оранжевые блики заходящего солнца. На губах играла улыбка от удовольствия и осознания абсолютного превосходства. Она сладко потянулась и пошла к воде.

Самбуров поерзал на коврике, принимая более удобное положение и ослабляя давление брюк в паху.

Как же она его будоражила. Непредсказуемая, шальная, непосредственная, словно ребенок, умная и занудная, будто академик. Ему хотелось знать, что она думает, что она хочет, что любит. А еще он ее хотел. Безумно. Гладить, обнимать, целовать… Григорий ловил себя на этих мыслях и желаниях все чаще. Все чаще они перекрывали все остальные мысли. Он тяжело возвращался из своих фантазий в реальность. В конце концов, она ему не подчиненная, ну если только формально. Кира вообще не умела подчиняться. Она, скорее всего, не очень понимала, как это делать. Григорий улыбнулся, поняв, насколько он прав. Она не служит в МВД, а значит, это не будут служебные отношения… Хотя когда его подобное останавливало? У него сдавали нервы. Ему все тяжелее и тяжелее давалось держаться на расстоянии от нее.