Когда запоет соловей

– По правде, я не уверен, что она знает, – смутился Альтаир. – По-хорошему, об этом ей должны сообщить вы, но… – он развел руками.

– Но я уже не поеду в Веенпарк, – закончил фразу Ристер.

– Формально передача власти не состоялась, поскольку подтверждением вашей воли служат только мои слова.

Старик поднял руку, подзывая слугу:

– Эй, кто-нибудь! Подайте мне письменные принадлежности! Полагаю, моего письма с личной печатью будет достаточно ее величеству? – не столько спрашивая, сколько утверждая, произнес он, обратившись к Альтаиру.

– Вполне, – кивнул тот. – Поручите лично доставить королеве?

– Попрошу, – мягко поправил гостя старик. – Отныне никаких поручений, друг мой. Только просьбы.

Слуга принес большую ровную доску, аккуратно разместил ее на коленях Ристера, сверху положил пару листов бумаги, перо и чернильницу. По тому, как привычно он помогал старику, Альтаир догадался, что такая процедура проделывалась неоднократно.

Неровным, но разборчивым почерком Ристер неторопливо начертал подтверждение своей отставки. Пока чернила сохли, слуга сходил за сургучом. Личная печать, как оказалось, была прицеплена к поясу канцлера на тонкой стальной цепочке.

– Ну вот и все, – с некоторой грустью сообщил Ристер под шипение расплавленного сургуча. – Все, Альтаир.

Он поднял глаза на гостя, и его взгляд пронзил Альтаира в самое сердце. Тоска и пустота в глазах старика болью отозвались в его душе.

– Видит Бог, я сделал для королевства все, что было в моих силах, – тихо проговорил Ристер. – Прощай, мой друг. Езжай туда, где тебя любят и ждут. Мне нужно отдохнуть. а потом уладить кое-какие дела с наследством. Не хочется, чтобы это уютное гнездышко досталось моему омерзительному двоюродному племяннику и его отпрыскам.

Старик пытался шутить, но Альтаир заметил непрошеную слезу в уголке мутного, с красными прожилками глаза. Тогда он опустился на колени перед Ристером и припал к его руке.

– Может, еще свидимся, – сказал порученец, сам не веря своим словам. Слеза покатилась по морщинистой щеке. Старик положил руку на голову Альтаира, словно благословляя, и молча прикрыл глаза, больше не произнося ни слова.

На обратном пути Альтаира уже не радовало ни осеннее солнце, ни чистый загородный воздух. Им овладели мысли о скоротечности времени, он будто только сейчас осознал, как быстро пролетели десять лет службы у Ристера и что сам он уже немолод. Воспоминания о собственном детстве, о матери, о военной службе и трагической битве при Хеельхайме, о ранении и увечье, о взрыве Великой скалы и наводнении, о многих других делах, приобретениях, потерях – все эти картины вдруг так ярко встали в его памяти, что он ехал очень медленно, пустым взглядом смотря перед собой и ничего не видя. А главное – эта едва заметная слеза на старческом лице как знак бессилия и угасания, эта слеза некогда сильного духом и беспощадного к врагам человека что-то надломила в Альтаире и заставила по-старчески сгорбиться.

Он вернулся в Веенпарк, где снимал жилье, когда уже стало темнеть, и только тогда понял, что за целый день, кроме как за завтраком, не ел ничего. Но едва он зашел в свою комнату, как навстречу ему поднялся незнакомый молодой человек, весь в запыленной одежде и с усталым лицом.

– Господин Альтаир, наконец-то я вас дождался! – горячо произнес он.

– Кто вы? – спросил Альтаир.

– Меня зовут Филипп, я из Тройве. Госпожа Ольга послала меня разыскать вас и просила сделать это как можно скорее. Я жду здесь с самого утра – никто не знал, где вы.

– Что случилось? – встревожился порученец.

Юноша протянул письмо от Ольги.

– Пропали госпожа Маргарет и маленький Кай. Госпожа Ольга просит вас как можно быстрее приехать.

Глава 7. Трегор-дин

Наша жизнь постепенно возвращалась в обычное русло, за тем исключением, что дэда пока не позволял делать остановки в поселениях. Он несколько расслабился, поняв, что у Маргарет и малыша нет отца, готового отправиться в погоню, но показываться на глаза людей не торопился. Мы по-прежнему колесили заброшенными дорогами, хотя запасы подходили к концу и потребность в публике становилась все ощутимее. Но дэда упрямо гнал на юго-восток, подальше от местечка, откуда мы забрали Кая.

Впрочем, Каем малыша звала только Маргарет. Община нарекла его Ильке (Рыжик), и спустя пару дней он начал откликаться на это прозвище, несмотря на явное неудовольствие тети. Присутствие Маргарет успокоило мальчика, он все реже спрашивал про мать и с охотой принимал щедрые ласки Нзари.

Постепенно благодаря веселому нраву он расположил к себе всех членов бродячего цирка. Мои сестры-гимнастки с удовольствием учили его кувыркаться и крутить колесо, а силач Вознак высоко подкидывал малыша до тех пор, пока заливающийся хохотом Ильке не начинал икать от восторга и страха. Старый Мирту развлекал мальчика простенькими фокусами вроде исчезновения яйца и внезапного обнаружения его за ухом, и даже бедняга дурачок Мэ, обыкновенно коротавший время в отчуждении, все норовил прикоснуться к малышу и дарил ему то дохлого жука, то обглоданную белками шишку.

Маргарет, напротив, держалась со всеми на расстоянии и подчеркнуто строго. Она открыто выказывала неприязнь общине, за исключением, пожалуй, Нзари. Даже со мной она была холодна и немногословна, а ведь мы делили с ней и Ильке кибитку – больше места в нашем караване для них не нашлось, а малыш наотрез отказался расставаться с теткой на время переездов или на ночь.

У Маргарет и Нзари установилось какое-то молчаливое соглашение, по которому девушка неукоснительно и четко выполняла все поручения матушки, а та в свою очередь ограждала ее от общения с остальными. Помощницей Маргарет была хорошей, работа спорилась в ее нежных руках. Все члены общины утвердились в мысли, что девушка не была из богатой семьи, в которой домашними хлопотами занимается прислуга.

Насколько Ильке был приветлив и мил и тем вызывал всеобщую симпатию, настолько Маргарет, не желавшая идти на контакт с кем-либо, кроме Нзари, настраивала людей против себя.

Первыми разжигать конфликт начали мои сестры. Заметив, что Нзари, жалея хромоногую девушку, не дает ей поручений, требующих уходить далеко от стоянки, Аклета как-то раз демонстративно бросила закопченный котел, весь блестевший от похлебки на бараньем сале, и громогласно заявила:

– А почему она никогда не ходит на реку мыть котлы? Вроде не сахарная, не растает.

Идзури с жаром поддержала сестру:

– Вот и я не видела, чтобы она хоть раз свои белые ручки намочила. Что, только мы должны горбатиться с посудой, мыть за всех горшки да миски?

Маргарет молча посмотрела на сестер, сложив руки на груди, и не шелохнулась.

– Аклета, дитятко, у меня дел на всех хватает, не кричи, голова от тебя болит, – нахмурившись, Нзари махнула тряпкой на дочь. – Котел, может, ты и моешь, да только похлебка, что в нем была, приготовлена не тобой. Идите, идите, – жестами начала подгонять Нзари девушек. – Не стойте на месте, а то замерзнете.

Сестры с неудовольствием подняли посуду, увидев, что шум ссоры привлек внимание дэда, и нехотя поплелись к реке, бросая злобные взгляды на Маргарет. Та невозмутимо продолжала стоять и сдвинулась с места только тогда, когда Нзари подозвала ее к себе, чтобы дать новое поручение.

Следующая ссора не заставила себя долго ждать. Маргарет, желая уберечься от внезапно поднявшегося холодного ветра, надела вязаный жилет, найденный в нашей кибитке в одном из сундуков со старым тряпьем. Радули увидела это и завопила так пронзительно, что ее звонкий голос разнесся на всю округу:

– Это моя вещь! Как ты посмела взять ее без спроса?! А ну отдай! – и, не дождавшись от девушки ответа, накинулась на нее с кулаками. На этот раз Нзари не вступилась за Маргарет, а продолжила равнодушно помешивать кашу, булькавшую в котле. Бедняжке пришлось, уворачиваясь от твердых кулачков Радули, поспешно снять жилет и отдать ей.

При этом я заметил, как жадно рассматривают обтянутую тонкой рубашкой грудь Маргарет близнецы Айко и Видур, и их взгляды мне совсем не понравились. Я знал, что они уже обращались к услугам продажных женщин, и не раз, и дэда никогда не препятствовал им в этом. И вот теперь, увидев, как они перешептываются, не сводя глаз с раскрасневшейся от обиды Маргарет, я не на шутку испугался за нее. Но предупредить не успел, ведь девушка по-прежнему избегала разговоров со мной.

События разворачивались очень быстро. В тот же день мы задержались с едой и доедали ужин уже в потемках. Мужчины собрались в кружок за костром, неторопливо раскуривая трубки. Нзари хлопотала над припасами, сетуя, что пропитания остается все меньше и скоро нам придется потуже затянуть пояса. Малыш Ильке играл камешками рядом с ней. Маргарет собрала разложенную для просушки одежду и направилась разносить ее по кибиткам, пока совсем не стемнело. Я заметил, что ее хромота немного усилилась в последние дни, но девушка ни единым звуком не выказывала свою боль. Напротив, ее походка стала еще изящнее, словно она не шла, а исполняла какой-то диковинный танец. Как только ее хрупкая фигурка скрылась во тьме, я пересел поближе к огню, намереваясь починить свои видавшие виды ботинки. С досадой я обнаружил, что сапожная игла сломалась, а я даже не заметил, когда это случилось, и подошел к мужчинам, чтобы спросить инструмент у кого-то из старших. Вдруг я заметил, что Айко и Видур одновременно встали и двинулись в ту сторону, куда только что пошла Маргарет.

Мое сердце заколотилось от волнения. Дождавшись, пока близнецы отошли подальше, я незаметно последовал за ними. Не имея огня, я долго не мог их найти (луна еще не взошла), но вдруг услышал какие-то приглушенные крики за одной из кибиток. Осторожно выглянув из-за угла, я с ужасом увидел в свете поставленной на землю свечи, как Айко держит за руки распростертую на земле брыкающуюся Маргарет, а Видур пытается засунуть ей в рот тряпку. Гнусные намерения близнецов не оставляли никаких сомнений, и я, не раздумывая ни секунды, побежал к дэде.

Еле переводя дыхание от волнения и быстрого бега, я выпалил:

– Айко и Видур насилуют чужачку!

Мужчины вытаращили на меня глаза. Не знаю, что их больше поразило: то, что я осмелился напрямую обратиться к дэде, или то, что он, не медля ни секунды, поднялся и быстрым шагом последовал за мной без каких-либо вопросов.

Мы успели вовремя: Видур уже задрал юбку Маргарет, обнажив ее белые стройные ноги, но тут же был отброшен в сторону оглушительным ударом дэды. Айко сразу отпустил девушку, и та поспешно отползла в сторону, пытаясь прикрыться трясущимися руками. Я смущенно отвернулся – от вида ее обнаженных бедер кровь прилила к моему лицу.

– За что, дэда? – жалобно вскричал Видур, обхватив руками голову, по которой тонкой струйкой потекла кровь.

– Не смейте ее трогать, вы, два идиота, – сурово отчеканил дэда. – Ее чистота слишком дорого стоит, чтобы вы пристраивали к ней свои стручки.

До меня только потом дошло, насколько двусмысленными были эти слова. Уже поздно ночью, страдая от бессонницы, я понял, что он не столько беспокоился за девичью честь Маргарет, сколько обдумывал, как бы при удобном случае выгодно ее продать, и эта мысль меня глубоко поразила. Но сразу после инцидента я больше был обеспокоен тем, что нажил себе двух врагов в лице близнецов, которые догадались, кто разоблачил их намерения.

Как ни странно, неудавшееся насилие не только не смягчило отношение моих сестер к бедняжке Маргарет, а напротив, еще больше их разозлило. Я слышал, как они высказывали Нзари, сжавшей пухлые губы в неодобрительную ниточку, что дэда не испытывает к ним ни капли жалости, подкладывая под каждого желающего, а чужачка-недотрога у него на особом счету. Но мне не хотелось вникать в их завистливый шепот, и я ушел в свою кибитку, где Маргарет, крепко прижав к себе спящего Ильке, беззвучно плакала.

Спустя пару дней после этого случая дэда, наконец, заявил, что нам пора выйти к публике. Другими словами, он рискнул заехать в ближайшую деревеньку.

Община с одобрением встретила его решение. Маргарет, которая после нападения близнецов ходила притихшая и бледная, как тень, заметно оживилась. Она с воодушевлением играла в кибитке с Ильке и даже стала тихонько напевать ему песни. Мне, сидевшему на облучке, был едва слышен ее голос, но даже доносившиеся обрывки казались мелодичными и приятными. Я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы как следует послушать, как она поет и смеется. Наверное, смех у нее серебристый, струящийся ручейком. Но я хорошо понимал, что первый повод для настоящей радости у девушки появится только при расставании с общиной. Эта мысль меня неприятно задела, и я постарался отвлечься, думая о том, что ждет нас в ближайшей деревне.

Впрочем, и эти мысли сложно было назвать приятными. Как ни старался старый Мирту обучить меня своему ремеслу, дабы я стал фокусником, когда он совсем уже одряхлеет и не сможет зарабатывать на хлеб выступлениями, дэда упорно направлял меня на совершенно другой путь. С горечью я думал о том, что мой удел – шарить по чужим карманам, и с этой скользкой дорожки мне уже никак не свернуть. Во всяком случае, пока я живу в общине.

Внезапно меня обожгло острое желание все изменить. Таким томительно-сладким мне показалось решение сбежать и начать жизнь с чистого листа, что от восторга и нахлынувших чувств я на мгновение ослабил вожжи, от чего моя каурая лошадка едва не ткнулась мордой в едущую впереди кибитку.

Что если и вправду сбежать?.. Я стал лихорадочно обдумывать эту запретную идею. Что если сбежать и прихватить с собой Маргарет и Ильке?..

Мысли завертелись быстро и беспорядочно. Я прикидывал варианты: отстать, свернуть, убежать ночью, уехать на рассвете… Задержаться в деревне, спрятаться, выждать время, а потом…

А потом Маргарет уедет, и я останусь один. Зачем я ей? Я горестно вздохнул и тут же задумался: а зачем она мне? Почему мне хочется быть с этой девушкой? Отчего мне нужно не просто начать новую жизнь, но чтобы в этой жизни непременно была Маргарет?

Мое сердце учащенно забилось, и я понял: новая жизнь уже началась. Ровно с того момента, как я подал Маргарет руку и помог забраться в кибитку.

Глава 8. Ольга

Едва забрезжил серенький рассвет, путники продолжили путь. До Кинлежа, как оказалось, было рукой подать, хотя по ночному ненастью эта дорога отняла бы гораздо больше времени. Утром погода наладилась, но ласковое осеннее солнце и бодрящая прохлада не радовали Ольгу, напротив, это казалось ей неуместным и раздражало.

Похоронить карлика даже не пытались – не было ни инструментов, ни сил. Тело просто завернули в плащ Грижмора и погрузили на кобылку. С этим печальным грузом и постучались в двери местного старосты.

Несмотря на то, что его односельчане по деревенской привычке поднялись спозаранку и по дорожкам, которые развезло в бурую жижу, уже сновали люди, бросая настороженные взгляды на незнакомцев, староста еще спал. Дверь открыла красномордая старуха и с недовольным видом грубо осведомилась о цели визита.

Вместо ответа Грижмор сбросил тело карлика на пол, и из-под плаща показалось жуткое мертвое лицо. Старуха неожиданно тонко взвизгнула и скрылась в глубине дома, откуда вскоре послышались тяжелые шаги. К гостям с встревоженным видом поспешно вышел староста – пожилой человек с пушистыми усами и окладистой бородой, со сна торчащей в разные стороны, равно как и густая шапка темных с проседью волос.

– Зачем вы вывалили мне это на порог? – вместо приветствия взревел он, мгновенно оценив обстановку.

– Я Ольга Мельнер, владею поместьем недалеко от Тройве, – холодно представилась женщина, вторя недружелюбному тону хозяина дома. – Пропали мои дочь и внук. Люди говорят, что в последний раз с ними видели карлика и мужчину в широкополой красной шляпе. Они шли в сторону вашей деревни. Ночью мы нашли этого беднягу мертвым на тракте.

– А я здесь при чем? – со злостью спросил староста, чье морщинистое лицо по мере рассказа Ольги заливалось краской.

– При том, что хозяин красной шляпы, вероятно, где-то в Кинлеже, – вмешался в разговор Грижмор. – А еще после визита этой парочки в Тройве и Бринте находили мертвых девушек.

Староста нахмурился и нехотя кивнул:

– Я слыхал об этом.

– Велите опросить людей, – мягче произнесла Ольга. – И надо что-то сделать с телом.

Староста пригладил растрепанную шевелюру и кивком пригласил путников зайти.

Вскоре по дому загрохотали башмаки многочисленных посетителей. О страшной находке решили известить выездного судью, ныне пребывавшего в Веенпарке. До той поры покойника условились не хоронить и спрятали тело в погреб.

С опросом получилось сложнее – деревня была большая, и организовать народ, уже занятый работами в яблоневых садах, окружающих селение, быстро не получилось. Лишь к обеду выработалась хоть какая-то система: отобрали десяток ловких парней и пустили их по дворам.

Но первый результат пришел не от них. Старый Грижмор, отпросившись пропустить кружечку-другую в трактире, вскоре вернулся, запыхавшись, вместе с хозяином заведения, молодым еще мужиком, кривым на правый глаз.

– Говорит, видел красную шляпу! – с порога выпалил старик.

Ольга, все это время задумчиво простоявшая у окна, резко повернулась к пришедшим.

– Говори, Стефан, – потребовал староста.

– Да что говорить-то… – трактирщик замялся. – Поздно было, я закрывался уже. Он вошел, спросил кружку пива и постель. Ну, пива-то я ему налил, а постель стелить не стал, больно вид у него был…того… Ну, бродяга в общем. Откуда ж у такого деньги? А мне белье свежее жаль… Короче, не пустил я его. Разрешил в конюшне переночевать. Так он мне, подлец, в отместку кучу медяков насыпал, – мужик с досадой вынул из кармана кожаного фартука горсть тусклых монет. – А утром уже и след его простыл.

– У него было с собой оружие? – спросила Ольга.

– Да какое там оружие, госпожа, – рассмеялся трактирщик. – Палка была. Ну, вроде посоха, на конце заостренная. Конечно, ежели чего, то и такой можно хорошенько отдубасить. Но меча или что еще вы имеете в виду, у него точно не было.

– Как он выглядел? Кроме шляпы, имелось что-то примечательное в его внешности? – продолжала расспрашивать Ольга.

Мужик пожал плечами.

– Да я толком его и не разглядел. Темно было, я свечи уже стал гасить. Шляпа здоровенная, красная, под полями лица не видать. Одежонка потрепанная, старая, башмаки в грязи. Я еще подумал, что после него придется полы отмывать, а девчонка-то моя прихворнула…

– А рост?

Трактирщик задумался.

– Да пожалуй, что невысок. Шляпа здоровая, но сам пониже меня будет.

– Ну а борода длинная? – не успокаивалась Ольга.

– Борода? – переспросил мужик, почесал в затылке и усмехнулся. – Бороды-то не было, вот что!

– То есть сам бродяга, одет бедно, но лицо выбрито? – уточнила женщина. Староста насторожился, пытаясь понять, к чему она клонит.

– Ну, может, щетина-то и была… – замялся трактирщик. – Говорю ж, лица не разглядел, еще шляпа эта. Но бороды точно не было.

– А куда идет, не сказал? – спросил, наконец, и староста.

– На север, – уверенно ответил мужик. – Сказал, что на юге ему делать уже нечего и надо возвращаться на север, в родные места.

– Так и сказал? Делать уже нечего?

– Да, – закивал трактирщик. – Я еще удивился, какие могут быть дела у бродяги. Да и зима скоро, а они обычно на юг идут, где теплее.

– Спасибо тебе, добрый человек, – поблагодарила Ольга и, раскрыв кошелек, вручила ему монету. – Если вспомнишь еще что-то, сообщи мне.

– Все как на духу расскажу, госпожа, не сомневайтесь, – заверил ее обрадованный трактирщик и, беспрестанно кланяясь, покинул дом.

– Какой-то странный он, этот бродяга, – растерянно протянул староста. Ольга, размышляя о своем, кивнула.

– Пойду еще раз взгляну на карлика. Может, найду какую-то подсказку, кто они и откуда, – решилась она. Грижмор поморщился.

– Может, не стоит, госпожа? Ну что вам с покойником делать?

Ольга скользнула по слуге задумчивым взглядом и, ничего не говоря, направилась к погребу.

– И госпожа твоя странная, – раздосадованно бросил староста. Грижмор лишь пожал плечами.

Тело устроили как можно дальше от припасов, аккуратно обложив льдом. Пробираясь среди копченостей и россыпи картофеля и яблок, Ольга решила, что погреб не впервой использовали для таких целей, но, подойдя ближе к умершему, она уже не думала ни о чем другом, кроме как о скоротечности человеческой жизни и ее хрупкости.

«Еще вчера он, быть может, радовался осеннему теплу и звонкой монете в кармане, – скользнула тоскливая мысль. – А сегодня уже лежит среди свиных туш, такой же холодный и бесчувственный».

Отчего-то никто не сообразил опустить покойному веки, и от остановившегося взгляда мертвых глаз Ольге стало сильно не по себе. Она встряхнулась, призывая остатки решимости, и стала внимательно осматривать тело.

Костюм был под стать бродяге и соответствовал, по описанию трактирщика, одежде его красношляпого спутника. Куртка с чужого плеча была длинновата карлику, потому хозяин когда-то давно небрежно подвернул ее рукава. На локте зияла прореха, карманы оказались не только пустыми, но и дырявыми. Штаны были подпоясаны простой веревкой, а снизу неровно обрезаны, одного ботинка, как еще с ночи заметила Ольга, недоставало. Под курткой виднелась грязная рубаха. Когда женщина отвернула полу куртки, то заметила внутренний карман, в котором прощупывалось какое-то содержимое. То был кожаный мешочек, туго стянутый шелковым шнурком – вещь недешевая, в хорошем состоянии. Она странно контрастировала с нищенским обликом покойного.

Ольга высыпала все, что находилось в мешочке, на пол и подсветила фонарем, чтобы лучше разглядеть. И от увиденного у нее заколотилось сердце: среди прочего там оказалась красная лента, похожая на те, которыми любила украшать волосы Хромоножка.

«Это может быть просто совпадение, – одними губами, почти беззвучно прошептала Ольга. – Многие девушки любят такие ленты».

Стараясь унять нервную дрожь, она продолжила рассматривать вынутые предметы, но они ни о чем ей не говорили. Кроме ленты, в мешочке был маленький звонкий колокольчик, совсем крохотный, не сгодившийся бы даже для того, чтобы подвесить на шею ягненка, а еще плоский камень с изображением трех извилистых линий.

Ольга еще раз внимательно осмотрела находки. Поднесла ленту к лицу, понюхала ее, но нет, сладковато-свежего запаха Маргарет от нее не исходило. Ленточка пахла только кожаным мешочком, в котором лежала. Наверху послышался какой-то шум, и женщина поспешила подняться из погреба.

В комнату набились люди, среди которых выделялся великан с растерянным лицом и отчаянно рыдающая женщина, едва держащаяся на подгибавшихся ногах. Все шумели, толкались, староста напрасно требовал тишины – в царившей неразберихе невозможно было навести порядок.

Ольга встретилась взглядом с Грижмором, и тот жестом предложил выйти на улицу. Там он пояснил причину столпотворения.

– Нашли еще одну убитую девушку. Не Маргарет, – тут же поспешил уточнить он, увидев, как изменилась в лице Ольга. – Тот верзила – местный дровосек. Сегодня утром он обнаружил единственную дочь мертвой в овраге за околицей. Накануне они отправились с ней в лес за дровами, но отец задержался на ночь, а девушку послал домой. Мать ничего не знала об этом. Утром он вернулся – дочери нет. Стали искать и нашли только сейчас.

Шум в доме старосты усилился, выкрики стали слышны даже на улице. Вдруг дверь распахнулась, и из дома начали один за другим вылетать люди.

– Пошли прочь, негодяи! – послышался громоподобный голос старосты. Два дюжих молодца, работавшие у него кем-то вроде вышибал, проворно вышвыривали скандалистов, кое-кому еще и отвешивая напоследок пинка.

– Заходите! – зычно скомандовал староста Ольге и Грижмору. Те поспешно вернулись, и охранники тут же закрыли за ними дверь.

В доме остались только они и дровосек с женой, сидевшие у стены. Старуха хозяйка, как могла, утешала их.

– Горе пришло и в нашу деревню, – мрачно произнес староста. – Я сегодня же пошлю извещение в Веенпарк. Мои парни отправятся на север, в Сонмер, – старик кивнул на дюжих молодцев, – авось им посчастливится встретить красношляпника. Или хотя бы предупредить тамошних.

– Я поеду с ними, – тихо проговорила Ольга. Староста удивленно посмотрел на нее, но она достала мешочек карлика. – Лента могла принадлежать моей дочери. Я должна сделать все, чтобы ее найти. Можно спросить этих людей кое о чем?

Не дождавшись разрешения, Ольга подошла к дровосеку и его жене. Женщина была вне себя от горя, ее лицо выражало такое отчаяние, что Ольга не решилась к ней обратиться. Дровосек недоумевающе глянул пустыми глазами.