Падальщики. Непогасшая надежда

Особенно Тесса.

Я давно заметил эту подозрительную связь между ними тремя: Стальная Стерва, Жижа и Пипин Короткий. Хе-хе. Эти все клички я им дал. Если чем я и горжусь на этой базе, так это тем, что все мои клички приживаются, как по щелчку. Я такой, мать мою, гениальный! Тесса, Бриджит и Калеб – вечный тройничок. Помимо Триггера страшилу Тессу никто больше трахать не станет, кроме ее сержантов. А я вам точно говорю, недотрах у нее жесткий, потому что стерва она первосортная!

Короче. Мой отряд называется Васаби. Мы как большой и толстый японский хрен на этой базе! От нас у всех свербит в глотках и горит в носу. И я чертовски рад, что мой Васаби постоянно мелькает на страницах крутого пропагандистского комикса, что периодически выходит раз в неделю-две. Васаби всегда борется со Стальной Стервой, над которой витает рой из четырех мух – метафора генералитету. Это значит, мой отряд – символ бунтарей, символ грядущей новой жизни!

Есть еще Тесла, Бодхи и Бесы – тупее названий я не слышал, но каждый командир сам выбирает название отряда. И это тоже – полный отстой. Потому что они выбирают какую-то упоротую хрень, а ты потом сидишь в кустах на задании и пытаешься вспомнить, как зовутся те придурки с зеленой повязкой на шлеме. Иной раз я не заморачиваюсь и просто кричу в микрофон:

– Синие педики, выдвигайтесь на восток!

– Отсоси, шлак! – слышится в ответ от сержанта Теслы.

А так, мы очень дружная компашка элитных войск. Мы заботимся друг о друге ежедневно. Вчера, например, я смыл в унитаз трусы Легавого – сержанта у О-ля-ляжки, пока он мылся в душе, потому что они смердят на сотню метров вокруг! Он что, там себе питомцев выращивает? Потому что его мошонка определенно в скором времени взорвется фонтаном лобковых вшей, которыми заразятся остальные Падальщики! Помните, как в прежние времена со вшами разбирались? Брили налысо! Представьте, все отряды Падальщиков с гладкими лобками! Легавого по миру пустили бы за такое! Я ему жизнь спас, да еще оздоровил промежность! Но этот придурок разозлился не на шутку. Потому что он остался без белья, ведь у нас с одеждой все проблематично. Но разве это не пустяковая плата за сохранение яиц? Короче, вывод: проявлять заботу не так-то легко, как кажется на первый взгляд.

Отряд Тессы зовется Маяк. Есть какая-то необъяснимая тяга у этой психопатки к маякам, она набила его себе даже на плечо.

То ли дело моя татуировка – образец подлинного японского искусства! Это – Бульбазавр! Самый крутяшный покемон первого поколения и моя родственная душа. Это – зеленый четвероногий толстячок с большой луковицей на спине, которая созревает на солнце, а потом раскрывает свое семя. Ну вы понимаете теперь эту параллель между нами? О да! Я люблю много солнышка! Моя луковичка не может жить без солнышка. Хе-хе. Короче. На плече я набил его три стадии созревания: Бульбазавр – Ивизавр – Венузавр с постепенно раскрывающимся бутоном. Я такой, мать мою, гениальный!

А вообще, мы делаем себе татуировки не потому что они нам нравятся или безумно ценим искусство вбивания краски в тело. Это скорее из практических соображений. Так завелось с самого начала существования Падальщиков. По татуировкам мы узнаем наших в стане врага и дарим достойную смерть. Нет, мы не щадим зомбаков, но, увидев бывшего своего, мы, по крайней мере, стараемся быстрее и менее травматичнее окончить его жизнь. Тем самым мы выражаем ему почтение и благодарим за службу во имя нашей цивилизации. Возможно, когда-нибудь я тоже окажусь среди них, и Легавый со слезами на глазах схватится за свою здоровенную мошонку и выкрикнет мне слова благодарности, а потом убьет безболезненно. Хотя я понятия не имею, испытывают ли зомби боль. Они же, вроде как, не до конца мертвые.

Короче. Со временем краска полностью выводится из кожи зомби – они обладают воистину быстрой способностью к регенерации, и тогда на месте татуировок остаются белесые шрамы, по которым все еще можно прочитать знакомые узоры. Я видел такое много раз. Человек трансформируется в настолько неузнаваемое чудовище, что только по белесым линиям и узнаешь бывшего солдата отряда специального назначения. Но до такого мы стараемся не доводить.

Помню, сдружился я с одним новобранцем еще на первом году службы, у него на руках была татуировка волка, воющего на луну. Его звали Вольф. За свое имя и бурную растительность он логично получил от меня прозвище Вервольф. Но он был таким добрым и чутким, что впоследствии стал Оборошкой. Жаль, что мы потеряли Оборошку во время одной из вылазок четыре года назад, я тогда совсем зеленым был. Зомбаки напали на него на моих глазах. Раз вцепившись своими острыми зубами, этих тварей не отодрать. Приходится быть очень метким, чтобы попасть им точно промеж глаз, тогда они разомкнут пасти и освободят добычу.

Я тогда из штанов лез, лишь бы занять место командира. Гонка с Тессой набирала обороты. Мне было неважно, каким образом мой командир сдаст пост: сам откажется или же подохнет. Но в тот день я впервые расхотел. Потому что в обязанность командира входит эта великодушная казнь – дарить смерть укушенным членам своего отряда. Оборошка был моим другом, и в его глазах, смотрящих в дуло винтовки, я видел отчаянное и душераздирающее желание жить. Его искренняя чистая надежда на светлое будущее умерла в ту секунду, когда курок был спущен.

Через месяц я стал командиром отряда.

Мой предшественник повесился в туалете личной комнаты, в которой сегодня живу я.

7 декабря 2071 года. 10:00

Полковник Триггер

– Ноги со стола, Тормунд! – говорю я, как только вхожу в штаб, где уже ждут мои пять командиров.

Они вскакивают с кресел вокруг широкого металлического стола, вытянувшись по швам.

– Доброе утро, Полковник Триггер! – приветствуют они дружным хором, который за четыре года службы бок о бок выдрессировался настолько, что звучит, как волшебная песня.

– Вольно, – говорю я и сажусь в кресло.

Ребята вторят и садятся за стол, за которым мы традиционно проводим наши понедельничные разборы. Я отпил воды из стакана, который стал моим спутником жизни до самого ее конца. Таблетки от изжоги закончились еще десять лет назад, так что вода – мое единственное лекарство. На базе вообще болеть нельзя. Наша медицина больше похожа на средневековую, когда вино служило обезболивающим, а перевязочный материал был многоразовым.

Я оглядел моих командиров. Мне всегда доставляло удовольствие разглядывать их, потому что мне кажется, что я вижу в них надежду на лучший мир. Они молоды, сильны, бесстрашны, и они готовы нести на своих плечах остатки нашей цивилизации, когда мы с Генералом и остальными Полковниками закончим свой беспокойный век. Мы последние оставшиеся люди на земле, которые еще помнят ту прекрасную жизнь до наступления ада.

А здесь выращенные нами пять бойцовых псов. Каждого я отбирал лично. Мои пять достойных командиров. Ну или четыре достойных и Тормунд. В обществе всегда должна быть сорвиголова, которая будет трясти общее самосознание группы, дабы никто не расслаблялся.

Не могу не отметить тот факт, что с каждым прожитым днем на Объекте я все больше преисполняюсь гордостью за них. Это – мои ученики, в каждого я вложил все свои знания, умения, а главное – бесценный опыт выживания. Не во всех эти семена проросли, как надо, как я задумывал. Но здоровая конкуренция всегда должна быть, чтобы быть начеку и не терять хватку перед опасностями, которые поджидают за каждым углом. Мы живем в суровые времена, когда враг окружил со всех сторон и каждую чертову секунду отслеживает нас своим сверхчувствительным обонянием, а стены нашей подземной крепости ежесекундно сопротивляются давлению почвы и подземных вод. Мы ведем оборону по всем фронтам, даже наш собственный дом иногда восстает против нас, когда случаются обвалы и потопы в отсеках. Так что, нам ни на секунду нельзя терять бдительность.

Тормунд – главный бунтарь, Тони – бесценный радиоинженер, Ольга – заядлый реалист, Ной – вечный праведник и Тесса – моя звезда.

Вот мои пять помощников в поддержании жизнеспособности базы. Столь разные личности объединились одной задачей. Обстоятельства сложились так, что мы не можем выжить с таким огромным количеством людей в таких нищенских условиях без снабжения ресурсами снаружи. А потому Падальщики – ангелы-хранители нашего нового мира.

Хотя ученые иногда пользуются ими в своих бессмысленных целях и поручают им привезти новые фрагменты тел для изучения. Моя воля – отменил бы право исследовательского блока пользоваться столь ценным орудием, как спецотряд, ради напрасного изучения того, о чем мы уже знаем предостаточно. Но Генерал продолжает поддерживать исследования, понимая, что вместо их бесполезности народ видит в них луч надежды.

По мне, это пустая трата времени. Главное – выжить любой ценой, а изучение инфицированных уже потеряло актуальность, иначе мы бы не были тут заперты, не так ли? Ученые потеряли свой шанс остановить эпидемию сорок лет назад. Настала моя очередь спасти остатки человечества после их ошибок, и я клянусь, что сделаю все ради того, чтобы люди на моей базе продолжали свое существование.

В конце концов, чего мы не знаем об инфицированных? Вирус передается капельным путем через кровь. Слюна инфицированного обязательно должна попасть в кровеносные сосуды, там его вотчина. Вирус разносится по всем органам, поражает нервную систему и отключает лобные доли, после чего человек становится чудовищем. Когда вирус только открыли, превращение человека длилось девять месяцев. Но вирус мутирует, и сегодня между человеком и безмозглым монстром разница всего в пару часов.

Голод движет ими, затмевая рассудок. Все, на что реагирует мозг – это запах крови. Вопреки рассуждениям о них, как о зомби, это далеко не так. Они не едят нашу плоть. Их потребность – человеческая кровь. Причем только человеческая, животных инфицированные не трогают. И все, на чем сконцентрирована их мозговая деятельность – поиск пропитания.

Так как инфицированным не нужна никакая другая пища, кроме человеческой крови, вместо зомби уместнее их было бы называть вампирами или кровососами. Поверить не могу, что те сказки, которые мне рассказывали в детстве, вдруг претворились в жизнь. Может, где-нибудь обитает и золотая рыбка, что исполнит мои три желания. Я бы загадал вернуться на пятьдесят лет назад и взорвать ядерной бомбой тот участок Антарктики, из которого достали эту заразу.

Глобальное потепление и вправду уничтожило нас, но не совсем так, как мы представляли. Нас не смыло водой, не похоронило под тоннами снега. Нас истребил древний вирус, который сама же природа и породила. Раздражающий вопрос часто звучит в моей голове: как с таким мощным военным вооружением мы позволили заразе гулять по планете? Ответ очевиден: вместо уничтожения вируса мы заперли его в карантинных блоках и стали изучать. Как и любого военного, меня охватывает ярость в этот момент. Мы могли закончить войну, не начиная ее, путем ликвидации первых зараженных или навсегда заперев их, раз этика так мешала нам спустить курок. Мы защищали мораль в то время, когда вирус медленно убивал нас. Сколько войн можно было бы переписать, если бы в их время человек блюл мораль? Все. Война и нравственность – понятия несовместимые, они не могут существовать одновременно. Ведь первое как раз и возникает из-за отсутствия второго.

Ну и где сегодня эти ученые? Тихонечко сидят в своем блоке и ковыряются в пробирках, потому что наконец-то сами осознали свою немощь перед винтовкой, которая решает проблему за одну долю секунды.

Вместо борьбы с угрозой, которая всего за пару месяцев превратилась в глобальную, мы продолжали спасение зараженных, запирая их в больницах, откуда потом и началась Вспышка. Ведь мы не жестокие чудовища, которые бросают раненных на поле боя! Мы обязаны защищать любую человеческую жизнь до ее последнего вдоха!

Наше стремление защищать права всякой мало-мальской кучки людей, не вписывающихся в общественную систему, родило в нас страх рубить топором и избавляться от проблемы на стадии ее зарождения. Ведь этика – наше будущее! Мы обязаны давать свободу каждому живому существу на выбор той жизни, которую он хочет вести!

Так мы и делали. Мы уважали право всякого человека на полноценную жизнь, выступая против разных форм дискриминации, борясь за гендерное равенство, поддерживая однополую связь. Мы даже кошек и собак наделили правами на жизнь и прописывали их в человеческую конституцию! Думаете, нами двигало стремление уважить достоинство людей? Установить равные права для всех? Построить мир во всем мире? Нет. Наделяя каждое существо правами, мы стремились снять со своих плеч ответственность за их жизни, за их неудачи. Все это привело к тому, что общество развалилось, потому что каждый пытался оттяпать собственный кусок уважения. В этом смысле Генерал прав насчет необходимости тоталитаризма в нынешних условиях. Тоталитаризм – признак смелости и отваги лидера, который сам берется решать проблемы населения, как и нести ответственность за благополучие нации. Потому что люди сегодня, как детсадовцы. Как же можно наделить их правом принимать собственное решение, если они совершенно не осознают всю полноту опасностей вокруг?

Оппозиция будет существовать всегда. Антиподов создает сам общественный строй. Опять же, здоровая конкуренция – двигатель прогресса. Но вот сила мятежного духа напрямую зависит от тяжести руки управленца. И пусть мы четверо – Генерал и три Полковника – кажемся врагами собственному народу, навязывая ему свою волю и пресекая любые попытки пойти нам наперекор, делаем мы это ради всеобщего блага. Мы не можем разнуздывать население, иначе им невозможно будет руководить. А сплоченность – это то немногое, что осталось у нас в арсенале против угрозы вымирания.

Я знаю, что и среди Падальщиков уже нет былого единства. Мне грустно от этой мысли, потому что я наблюдаю за тем, как мое собственное детище начинает терпеть крах, следуя по тому пути, по которому шел человек там на поверхности.

Человек – существо непостоянное, потому мы и выделяемся так резко на фоне других видов. Лесной слон никогда не покинет тропические леса Африки, лосось не изменит свою миграцию, дельфин не покинет свою стаю, чтобы стать частью другой. И только человек выделяется способностью пресыщаться установленным мироустоем, за который боролся, как за последний кусок хлеба. В этом суть человека: наш прогресс, как вида, неразрывно связан с борьбой между консерваторами и либералами. И последнее слово рано или поздно будет реформаторским. Мы, старики, лишь сдерживаем молодняк, как кучер – тройку оголтелых лошадей, чтобы не сорвалась в пропасть или на камень не наехала. Но, в конечном итоге, мы все равно прибудем в один пункт назначения.

В этом мой план. Я бы хотел, чтобы недовольные режимом Генералитета разумно подходили к самой идее о смене власти на базе. И моя задача – помочь им сделать правильный выбор будущего, пусть даже для этого мне придется взяться за пистолет, чтобы угомонить самых яростных подстрекателей. Человечество не вымрет в мою вахту!

Мы много времени потеряли, ожидая взаперти на военных базах, в бункерах, на кораблях, что инфицированные сами умрут, когда кончится пища для них. Как же мы заблуждались.

Чтобы понять механизм работы инфицированного организма, представьте себе аккумулятор. Когда заканчивается заряд, надо подключить его к сети, он питается током, и через некоторое время ты получаешь обновленную батарейку. Вирус работает также. Мы долго не могли понять, почему инфицированным достаточно лишь крови в качестве пищи, ведь основа человеческого метаболизма – окисление белков. Мы должны есть протеины. Но в том то и разница между нами, они больше не люди. Вирус меняет саму суть метаболизма, и вместе с человеческой кровью инфицированные в буквальном смысле получают энергию, которой достаточно для того, чтобы поддерживать живучесть носителя. Когда заряд заканчивается, а нового источника пропитания поблизости не обнаруживается, вирус частично отключает и остальные мозговые доли, оставляя в легком возбуждении лишь теменную, в которой, как компьютер в спящем режиме, продолжают работать рецепторы восприятия окружающей среды. Инфицированный впадает в спячку до первой тревоги – до первой учуянной человеческой крови. А нюх у них способен учуять запах человеческого тела на расстоянии до двух километров.

Благо, в радиусе десяти километров вокруг базы остается не так уж много этих кровососов. А если они обнаруживаются, то группами не больше трех-шести особей. Наши автоматические винтовки оборудованы глушителями, а боевые машины пехоты – фильтрами на моторах, снижающих шум до едва уловимого гула. Мы научились быть тихими, но не невидимыми. Вылазка не может длиться больше двенадцати часов, иначе мы рискуем вновь обнаружить себя перед инфицированными, как восемь лет назад. Благо, инфицированные не обладают памятью. И повторно вычислить расположение базы им не удастся. Мы тоже мутируем и становимся хитрее. Гонка за жизнь продолжается.

Сегодня мы с командирами как раз вспомним наш позор, который стоил жизней почти трех тысяч человек – критическая потеря для базы, где проживало всего около двадцати тысяч. Фертильность людей упала критически и спустя восемь лет мы до сих пор не восстановили прежнюю численность.

– Итак, ученые сосчитали весь потенциал добытого вами металлолома, и если мы хотим обеспечить себя запасами патронов на ближайший год, нам осталось сделать еще одну вылазку. Заключительную в этом году.

– На нефтяную станцию, – предполагает Тони.

– На нефтяную станцию, – киваю я.

Деятельность Падальщиков уже вошла в привычный ритм. Солдаты редко посещают территории, на которых еще не были. В радиусе двухсот пятидесяти километров у нас имеется практически все, что необходимо для обеспечения базы ресурсами. Сегодня приоритетными направлениями для Падальщиков являются добыча металла, топлива и растительности. Почти сорок лет назад, когда строилась Желява и идея создания спецотрядов только зарождалась, мы собирали все! Металлом, кабеля, компьютеры, одежду и прочее тряпье, колеса, даже промышленные станки с дальнозоркого глаза Генерала, благодаря которому сегодня мы можем сами печатать патроны. Борьба с инфицированными осложнялась бесчинством мародерских банд, от которых пострадать можно было не меньше.

Первые пять лет становления базы были самыми трудными. Вылазки совершались ежедневно. Понятия цепная миграция вообще не существовало: леса просто кишели инфицированными, как дикая собака – блохами. Два ближайших оружейных завода на территории Венгрии и Польши мы опустошили в первые три месяца. Каждую вылазку мы теряли бойцов. Мы в буквальном смысле выходили на опасную охоту ради выживания своей большой семьи.

По мере накопления материала вылазки становились реже, количество инфицированных, как и бандитских формирований, тоже снижалось. Нам было необходимо ожесточенно драться первые пять лет, а потом мы, вроде как, зажили. Первых эвакуированных на Желяву было почти пятьдесят тысяч человек. Через пять лет нас осталось двадцать тысяч.

Теперь же деятельность Падальщиков сводится к поддержанию того миропорядка, который мы организовали на Желяве. Солдаты добывают металл разного рода от стальных заборов до автомобильных аккумуляторов, из которых мы извлекаем свинец. Он используется во многих отраслях, но больше всего – в оружейном цеху, где баллисты собирают патроны. Сталь вытягивается в листы и подпоры, которыми укрепляется каркас базы. Сбор нефтепродуктов с нефтяной станции в горах обеспечивает нас топливом для боевых машин, а также герметизирующим материалом. Побочные продукты перегонки нефти также расходуются до последней капли. Например, серная кислота, получаемая из отходящих газов сырой нефти, участвует в производстве нитроцеллюлозы, которая впоследствии превращается в порох. Еще один важный ресурс – растения для фармацевтического блока, который производит поливитамины для населения. Пища у нас скудная, и единственный способ поддерживать адекватное состояние здоровья людей – это прием искусственных добавок.

– Скоро Новый год. Нам и свои запасы неплохо бы пополнить, – сказал Тормунд.

Остальные активно закивали.

– Вылазка на нефтяную станцию достаточно длительная. После нее Трухина не скоро даст разрешение на следующую вылазку из-за цепной миграции, – ответил я.

– Тогда сначала заглянем в волшебную страну, а потом поедем за черным золотом, – добавил Тормунд.

И снова остальные поддержали его кивками. Хоть в чем-то у них осталась солидарность.

– Хорошо. Сегодня согласую график с Генералом.

Я украдкой взглянул на Тессу. Так, чтобы взгляд казался обычным, каким я одариваю всех их. Тесса смотрела на стол перед собой, даже не удостаивая меня вниманием. Она хорошо играла свою роль покорного солдата. И те слухи, что пускают о нас с ней, а я прекрасно о них осведомлен, скорее, моя вина. Я уделяю ей слишком много внимания, прощаю ее наглые выходки, выделяю ее мнение среди других. Я стараюсь всего этого не делать, но, видимо, недостаточно хорошо.

С другой стороны я не могу затыкать ее лишь из-за страха перед слухами. Это глупо. Люди всегда болтают, это – нужда социального общения, нужда быть частью одной группы, и бороться с ней – высшей степени глупость. Я уважаю Тессу больше остальных, потому что в отличие от них она умеет думать. Она не просто выполняет приказы, она старается видеть на несколько шагов вперед. Это – отличный навык для командира и еще лучший для более высоких чинов. К сожалению, человеческая зависть всегда рушит самые положительные намерения и отличительные таланты. Я по этим правилам уже давно живу. Тессе же еще предстоит познать, что твоя правота далеко не всегда является поводом для похвалы. Люди завидуют и точка. Каждый раз, когда сверкаешь своей сообразительностью, люди будут стучать тебе по голове, пытаясь опустить тебя на один с ними уровень. Да, это несправедливо, да, это убивает желание помочь и внести полезный вклад в общее дело. Но так оно устроено среди людей, и за пятьдесят лет своей жизни я так и не понял, почему.

– Итак, кто скажет, какой сегодня день? – начал я привычную лекцию.

– Седьмое декабря, сэр, – ответила Ольга.

Мне не нужно задавать вопрос, помнят ли они, что это за день. Они уже восемь лет знают, о чем я буду говорить с ними седьмого декабря. Их опущенные в пол глаза говорят сами за себя – им тяжело вспоминать о том дне. Многим тяжело. Не только солдатам. В тот день каждый, кто сегодня живет на базе, потерял кого-то. Эта грандиозная ошибка чуть не превратила в прах всю нашу жизнь, что мы с таким трудом построили здесь на руинах цивилизации.

– Как вы помните, у нас не осталось ни единой записи с видеокамер наблюдения, потому что блок с дата-центрами в тот день взорвали. Мы, вообще, чуть ли не лишились всей имеющейся у нас информации, что отбросило бы нас во времена динозавров. Ни учебников вам, ни видеоматериалов. Ничего! Сидели бы всей базой и изучали свои вонючие пятки в следующую десятку лет.

Мощный взрыв прогремел в хозяйственном отсеке, куда какой-то недалекого ума жлоб спрятал четыре канистры с керосином. Раньше ворье на базе процветало, но мы с Генералом чувствовали, что население еще не готово к крайним мерам. Суровость наказания преступников напрямую зависит от степени запуганности народа. Тот день развязал нам руки, люди сами потребовали более жестких мер относительно воров и жуликов, когда узнали, что едва не потеряли в том пожаре все, что имели. С тех пор на базе введена смертная казнь за воровство.

Пытаясь сдержать натиск противников, один солдат, не зная, что находится под брезентом, бросил гранату, которая приземлилась аккурат возле канистр. А за стеной находился наш дата-центр, который завалило разнесенной в песок бетонной стеной. Горящее топливо разлилось повсюду и доползло до нескольких системных блоков, и те загорелись. Мы смогли добраться до центра лишь спустя час, все это время он горел. Следующие полгода мы восстанавливали данные со сгоревших серверов, что-то восстановить так и не удалось.

Я видел, как неприятно командирам вспоминать о том дне, который почти убил нас. Но они должны помнить об ошибках предков, чтобы не повторять их в будущем. Иначе мы потеряем и этот крошечный шанс на выживание.

– Что ж, давайте начнем наш экскурс в прошлое, чтобы вспомнить, какие ошибки едва не стоили нам жизни, – говорю я и жду начало воспоминаний.

7 декабря 2071 года. 10:10

Ольга

Полковник Триггер – человек харизматичный. Он высокий, крупный, накачанные руки виднеются из-под футболки зеленой камуфляжной расцветки, на плече у него уже считающаяся устаревшей татуировка орла, спускающегося на парашюте – воздушный десант. Полностью вымерший вид войск, потому что самолеты больше не летают. Я часто смотрю на синие линии выцветшей татуировки Полковника и представляю, как ее набивали ручной машинкой, наверное, часов шесть, не меньше. Сегодня же наши татуировки рисует три-дэ принтер, на котором сам создаешь эскиз за пару минут. Триггер вообще образец уходящего в Лету солдата прошлого, где мы потеряли мир. И прическа у него – седой ровный ежик, как площадка для посадки самолета на голове – тоже, будто со страниц Хроник выдрана. Он носит, как и полагается остальным Полковникам, серый шерстяной берет, который сейчас лежал рядом с незаменимым граненым стаканом с водой на столе. Вечно напряженные кустистые брови и хмурый взгляд зеленых глаз заставляет вытянуться по струнке, даже сидя на стуле. Левую щеку пересекает длинный белесый выпуклый шрам, который огибает подбородок, пересекает шею и прячется где-то на груди под футболкой. Говорят, он был сильно ранен во время одной из зачисток двадцать пять лет назад, когда жителей эвакуировали из города на нашу базу. Его задело осколками снарядов, которые буквально разрезали его на части. Но Триггер остался красавчиком даже после того, как его сшили заново.