Вихрь переправ

– Ты куда? – осведомилась Вида у Матфея, тот уже был в прихожей и, наскоро втиснувшись на босу ногу в кроссовки, уже натягивал любимую кожаную куртку кофейного оттенка. А уж если он её надевал, то уходил надолго.

– Я во двор, – ответил Матфей, и, видя, что мать ему нисколечко не поверила, тут же прибавил, – хочу посмотреть, как с улицы видны огоньки. Да и подмести листья не мешало бы.

– Ах да, листья, я и забыла, – сказала Вида, но отговорки сына не убавили её сомнения. – Хорошо, что ты вспомнил. За домом с клёна прилично нападало. Как раз под твоим окном, сына. Ты уж не забудь и там прибрать.

– Ага, – брякнул в ответ сын и тут же скрылся за входной дверью.

Окно в обрамлении цветастой гирлянды смотрелось и впрямь празднично, а когда вечером сумерки утонут в кисельной, ночной темени, это станет невероятно притягательным зрелищем для наблюдательных соседей и случайных прохожих на тихой Пихтовой улице. Матфею даже перехотелось мести листья, которые сами по себе были украшением внутреннего дворика. Мягкий ковёр из тёплых оттенков лета в октябре – это ли не чудо? Но раз уж пообещал…

Когда с гигантской кучей веерообразных листьев клёна было покончено на задворках, на центральную дорожку из мелкого гравия Матфей выволок мешок, груженный жёлто-бурым прощанием осени. Каменистая тропинка, обрамлённая белыми уголками кирпича, тянулась от порога дома до высокой резной калитки забора. Основная работа уже была проделана, не убранной оставалась лишь эта широкая, но короткая дорожка. У самого забора, где она оканчивалась, пестрел пятачок россыпью золотистых берёзовых листьев, нападавших с дерева со стороны улицы.

Прихватив грабли, Матфей подошёл к листьям и за пару минут сгрёб в скромную кучку то, что до поры было частью берёзового наряда. Довольный работой и тихой, безветренной погодой, молодой человек поднял голову и вгляделся ввысь. Небо было обильно вымазано молочной пеной, до идеальности взбитой в пышнейшие сливки.

– Шикарный денёк, – произнёс он, улыбаясь от того, что всё не так уж и плохо, чёрт возьми!

Забор из ладно ставленых крепких досок доходил юноше до груди, а потому краем глаза Матфей уловил нечто тёмное, возникшее совсем рядом от него, за оградой. Тут же устремив взгляд туда, он обнаружил, что прямо напротив него, на середке тротуара стоит маленький мальчик и пристально смотрит на него. От вида этого мальца у Матфея отчего-то мороз побежал по коже. Ребёнок выглядел чересчур странно: босой и неухоженный, одетый не по погоде в тонкие штанишки и футболку. Необычен был вид и его испачканной, мятой и потерявшей яркость цвета одежды, будто фотография, простоявшая на солнце не один десяток лет. Тёмные в пыльных пятнах волосы мальчишки торчали мелким ёжиком, а белая, испещрённая крупными венами кожа лица и рук несла на себе множество чёрных ссадин.

Но даже не это взволновало Матфея. Пугающим был сам взгляд мальчика с пустыми черневшими глазницами. Матфей потёр глаза, желая прогнать морок и убедиться, что с мальчуганом всё в порядке. Но жуткое видение не рассеялось. Бледный мальчонка в тусклой, неряшливой одежонке пялился на него червоточинами глаз и стоял недвижно, будто окаменел.

Матфей решил его окликнуть, и тут юнец оскалился, а затем, разинув рот в обрамлении синюшной ленты губ, без единого зуба, издал беззвучный крик. Озноб сменил себя жаром, Матфея передёрнуло от зрелища чудовищного детского лица. Он попытался дёрнуть рукой или ногою – не тут-то было. На секунду юношу сковал паралич – тело отказывалось подчиняться хозяину!

– Матфей, ты закончил? Иди скорее в дом, тебе Юна звонит, – материн глас спасительным горном порвал невидимую нить гипноза, которой опутывало Матфея кошмарное видение.

Не успел он моргнуть, как странный малец исчез из привычной картины улочки, будто его и не бывало вовсе.

– Чертовщина какая-то, – сказал Матфей и трижды сплюнул через плечо, на всякий случай.

Будучи дома он себя скоро убедил, что видел ряженого ребёнка, загримированного под мертвеца. В последнее время малеваться под нечисть стало модной забавой. Вот и он, Матфей, стал жертвой розыгрыша одного из таких любителей.

Вечер подступал, услужливо пропуская на улицы Горниц своих пажей-сумерек. Те мягко ступали по чищеным тротуарам и потешно шуршали на газонах палой листвой, предвещая о скором приходе своего повелителя. Даже ветер-бунтарь, что продрых весь день и хотел было взяться за трёпку деревьев, был прерван и выдворен из городка. Небо, плотно затянутое облаками, как постель с тщательно заправленным одеялом, утратив снежность, медленно желтело.

Наступил заветный час, и когда в доме Катуней глубокие тени сине-серой кружевной шалью накрыли собой всё пространство, тогда зажглись гирлянды, разом наполнив гостиную комнату внутри и со стороны улицы волшебством своих радужных живых огоньков.

И тогда на весь дом раздалась жизнерадостная трель звонка, возвестившая о первых гостях. Ими оказались неразлучные Нил Хотин и Юна Дивия с противоположной окраины Горниц. Их дома тесно соседствовали, потому молодые люди дружили с раннего детства, редко ссорясь и чаще заступаясь друг за дружку.

Особенно бойка была маленькая Юна, наголову меньше всех из честной компании Матфея. Худышка с короткими, как у мальчишки волосами, чёрными, пестревшие белыми полосками, она была обожаема друзьями и подругами за весёлый нрав и неиссякаемую энергию, коей никто из соприкасавшихся с нею, не оставался обделён. Ребята ласково звали её Ласточкой. Это прозвище как-то само собою прикрепилось к девушке вторым именем, когда она только-только свела знакомство с именинником и его приятелями. Уже доподлинно никто не помнил, что именно натолкнуло впервые сравнить Юну с юркой ласточкой (её бойкий нрав или чёрно-белое оперение головы), но это звучало так удачно и «в точку», что сразу же сроднилось с хрупкой девчушкой, которая и не думала возражать против подобного титулования.

– Привет, Фэй! Здорово, Маф! С днём рождения! – хором прокричали Нил и Юна, широко улыбаясь и по очереди обнимая именинника.

– Привет-привет, – улыбался в ответ Матфей. Особенно долго его взгляд застрял на милом, круглом личике Юны, но тотчас же был отведён, как только монгольские вишнёво-карие глаза девушки пристально вгляделись в него.

– Да ты изменился, Фей! Нил, посмотри, наш Фей совсем другой человек, не то, что вчера, – пронзительно защебетала Юна, ухватив Матфея за руку выше локтя. Тот отчего-то покрылся слабым румянцем.

– Ага, ты права, – гоготнул Нил, прыская добродушным смехом. – Вчера его так не кидало в краску, как сегодня. Что с тобой, дружище? Уж не накатил ли ты шампанского до нашего прихода?

– Нет, нет, – поспешно проговорил Матфей, краснея ещё гуще. Взволнованная кровь отзывалась гулкими толчками в ушах. – Как же я без вас буду пить? Только с вами.

Нил, долговязый щуплый парнишка, на год младше Матфея, казался неуклюжим увальнем подле Юны. Белобрысый и веснушчатый, однако ж, он не был неказист. И если с первого взгляда казалось, что у Нила слишком крупный нос и пухлые женственные губы, то огромные выразительные глаза, в которых жило холодное море, притягивали, завораживали и преображали своего носителя.

– Значит, Вика и Эрика не ждём? – заговорщицки подмигнув, сказала Юна.

– Нет, ждём всех, а потом всё по программе, – произнёс Матфей и вновь его взор залип на девичьем лице, в частности, на аккуратном круглом носике.

Когда-то подруга то ли в шутку, то ли всерьёз поведала ему о дальнем родстве с одним могущественным шаманом из далёких монгольских степей. Этот колдун жил более семи столетий назад и молва о нём простиралась далеко за пределы тех самых степей. По крайней мере, так девушка объясняла раскосость своих глаз; по правде, Матфею глубоко было плевать, от кого Юна унаследовала разрез глаз, они ему виделись неповторимыми и уникальными из всех прочих. Но когда в конце рассказа она двусмысленно ухмыльнулась, он решил всерьёз легенду не воспринимать, доверившись ей лишь на толику.

– Ну что ж, ждём, так ждём, – отозвалась Юна, вошедшая в гостиную. – Красота, как всегда, Фей. Вы с мамой прямо-таки – волшебники. К вам, как ни приди, просто сказка, а не праздник.

– Спасибо, Юночка, – донёсся из кухни голос хозяйки. – Не зря, значит, старались.

Мать вошла в гостиную, где в центре стоял стол, перенесённый с кухни, правда без торта. В руках Вида несла поднос с пустыми фужерами.

– Матфей, принеси шампанское, оно в морозильнике, – попросила она, расставляя на застланном льняной красной скатертью столе бокалы. – Думаю, мы можем позволить себе опередить других гостей. Всего один бокальчик.

– Фей, у тебя чудесная мама! – воскликнула Юна прошествовавшему на кухню другу. – Вида – вы прелесть!

Хозяйка и гостья дружно рассмеялись, а Нил, на сей раз, предпочёл обойтись сдержанным смешком.

– А где хозяин дома? – осведомился Нил, когда прошло около полуминуты, а Матфей отчего-то не возвращался с кухни.

– Юстин? Его вызвали на работу, внепланово, – Вида продолжала источать беззаботность, но в глазах её промелькнула дребезжащая дымка беспокойства, тут же изгнанная в дальние уголки. – Там какая-то неразбериха с его напарником. Но он настаивал, чтобы праздник начинали без него.

– Вот как, – сказал Нил.

Было непонятно, сожалеет он или нет об отсутствии хозяина. Юстин импонировал ему, но в меру. Для Нила отец Матфея всегда был немного чересчур. Громкий, деятельный и, наверное, властный, хотя, в общем-то, добряк добряком.

С кухни донёсся глухой хлопок, бутылка шампанского наконец-то соизволила расстаться с пробкой, смачно выплюнув затычку.

– Добрый знак! – одобрительно вскрикнула Юна. – Я уж думала, что мы шампанского не увидим до прихода Вика. Вот он что угодно открыть сможет.

– Я всё слышу, – с укоризной сказал Матфей, он поставил на стол тёмную, покрытую толстым слоем испарины бутылку, из узкого горлышка ещё струился белёсый дымок. – Между прочим, шампанское перележало положенное время, и пробка примёрзла к стеклу. Было непросто её вытащить.

– Но ты справился, Маф, – поддержал его Нил и тут же с озорством добавил, – и Вик не понадобился.

– Вот следующую бутылку открывать будешь ты, – иронично заметил Матфей, он разлил игристое вино в бокалы, – и без помощи Вика. А я посмотрю, за сколько ты её откроешь.

Золотистый напиток вспыхивал разноцветными искорками пойманных огней гирлянды; со дна хрусталя поднимались струящиеся россыпи винных пузырьков, словно вулкан извергал из недр шампанского свои воздушные щедроты.

– Ребят, а давайте устроим сегодня соревнование, – воскликнула Юна, вбирая миниатюрной ладонью длинную ножку фужера. – Пусть каждый из мальчиков откроет шампанское, засечём по секундной стрелке и выясним, кто победитель. А, как вам?

– Ну-у-у… – затянул Нил, но его тут же прервала Вида.

– Отличная идея, Юночка, – закивала она. – А насчёт количества не беспокойтесь, ребятки, хватит. На всех хватит. Жаль только, что Юстин пропустит это веселье. Он бы тоже поучаствовал.

– Ну, с вашим супругом некому тягаться, – тут же добавил к сказанному Нил. – Он же непревзойдённый силач.

– Ага, а так у тебя, Нил шанс появляется, – сказала Юна и шутливо ткнула друга в бок пальчиком, зная как тот боится щекотки.

– Я всего-о лишь! За! Спра-аведливое состязание, – взвизгнул тот, выгибаясь в отчаянной попытке уйти от Юниной проказы.

– Ну-ну, – проговорила Юна и пригубила бокал. – М-м-м… Вида, шампанское просто улёт… потрясающе ледяное!

– Очень? – Вида беспокойно сдвинула брови.

– Напротив, самое то.

Бодрый сигнал дверного звонка громко возвестил о новых гостях.

– Здорово, брат, с днём взросления тебя!

Матфея, чуть приподняв в воздух, сжал в охапку Виктор Сухманов, сосед и лучший друг. Его одноэтажный дом-крепыш отделяла от садика Катуней условная полоса живой изгороди из черноплодной рябины. В этом кустистом заборе имелся удобный проход, в который Вик нырял, дабы скоротать путь, когда желал видеть приятеля. Этой же лазейкой частенько пользовался и сам Матфей, ежели возникала на то крайность.

– И что такого в этой дате? – иронизировал именинник. – Самому-то в сентябре стукнуло столько же!

– Не спорь со старшими, – широко лыбился Виктор. От него пахло ёлкой, ментоловой жвачкой и вечерней прохладой улицы. Опустив на пол друга, он дурашливо взъерошил тому волосы.

– Большой нашёлся. – Матфей покровительственно водрузил руку на широкую линию плеч Виктора и таким образом провёл его в гостиную, где новичка встретил радостный дружный глас присутствовавших.

– Не хватает нашего Философа, – сказала Юна, когда все перездоровались с Виктором, и он получил свою порцию холодного шампанского. – Тогда можно будет начинать.

– Что начинать? – спросил Вик. Его каре-зелёные глаза под низкими густыми облаками чёрных бровей, заблестели интересом.

– А Юночка нам подкинула одну идею, – тут же заговорила Вида. – Она предложила мужчинам открывать шампанское на время. У кого будет меньше всего на счету, тот и победитель.

– А каков приз?– Тут же последовал вопрос Виктора.

– Ой, а приз-то мы и не придумали, – в замешательстве ответила Вида.

– Я предлагаю тому, кто победит, позволить задуть свечи на именинном торте, – предложил Матфей.

– Но это же твой торт, сына, – запротестовала мать.

– Ну и что, – беспечно ляпнул он, не подумав о стараниях матери. – Давайте нарушим разок традицию с тортом.

– Ты что, – шикнула так тихо, как только смогла, Юна оказавшаяся рядом с ним. – Вон мамка твоя расстроилась. Наверное, грандиозный торт тебе приготовила.

– Ну, хорошо, что ты предлагаешь, Ласточка? – поинтересовался немного сконфуженный Матфей у подруги. Вид у матери и, правда, был не самый довольный.

– Как что? – громко отозвалась девушка, пузырьки шампанского танцевали в её голове усиливавшийся по накалу, бурный танец. – Бутылка шампанского, конечно же.

– А можно танец с прекрасной дамой? – вдруг раздался мягкий юношеский голос со стороны прихожей.

Все, чуть вздрогнув, обернулись и обнаружили ухмыляющегося молодого человека, стоявшего на пороге гостиной. Это был настоящий франт. Если сам Матфей и его друзья в основном предпочитали спортивный стиль в одежде, как удобный и комфортный, то Эрик Горденов, или просто Эр, жить не мог без стильных костюмов, элегантных рубашек и модных галстуков. Какие там кроссовки? Что вы, боже упаси! Только классические ботинки. И теперь в дверном проёме стоял он, прямой, статный, в шикарном сером пальто, с небрежно повязанным поверх чёрным шарфом. Даже парфюм его был сама изысканность и утончённость – визитная карточка самоуверенности и беззаветного любования собой. Ни дать ни взять – заправский денди.

– А-а-а! Философ пришёл! – закричал Нил, одурманенный винным хмельком. – Наша шайка в сборе!

– Эх, Нил, – томно вздохнул Эрик, его уже обнимали по очереди друзья, дамам он почтительно мягко пожал руки. Его волнистые каштановые волосы были безукоризненно зачёсаны назад и приправлены для пущего лоска бриолином. – Как же бедна твоя речь, друг. Какая шайка? Опомнись. Это же круг, дружеский круг родственных душ. А ты – шайка…

– Вот зануда, – хихикнул Нил в сторонке. – Снова будешь грузить своей философией. А это, между прочим, как-никак день рождения твоего друга.

– Почему сразу грузить? – Эрик стянул шерстяную змею шарфа и приступил чинно расстегивать пуговицы пальто. – Может, кому-то это будет интересно. Не все же так приземлёно думают, как ты, мой друг.

– Ну-ну.

– А ещё кто-то должен прийти, сына? – спросила Вида у Матфея.

– Я приглашал ещё троих, но они не смогли по каким-то причинам, – ответил тот.

– Вот и славно! – пролепетала Юна. – А нам никто и не нужен. Нам и так весело будет.

– Ну не скажи, – пробасил Виктор, рослый и широкий, спортивный. – От женского общества я бы не отказался.

– А я? А Вида? – притворно насупилась Юна. – Нашего общества тебе мало будет?

– Действительно, – задорно поддержала юную сообщницу хозяйка дома.

Виктор критично посмотрел на обеих – придраться было не к чему. На Юне ладно сидело бархатное платье кофейного цвета с длинными рукавами, едва прикрывая худенькие коленца. По-детски крошечные ступни облегала мягкая тёмная кожа лаковых туфель. Уложенные пёрышками волосы, идеально подчёркивали округлость лица и высокие скулы. А тонкие чувственные уста в наряде алой помады, манили пригубить не только бокал шампанского.

Вида подле юной красавицы, чьи по-восточному раскосые глаза пылали гранатовым огнём, по-королевски смотрелась в длинном в пол платье ванильного оттенка. Широкий вырез декольте выгодно подчёркивал высокую грудь женщины, а узкий контур её талии вызывал лёгкую долю зависти у девушки. Как всегда безупречные локоны обрамляли плечи и спину старшей красавицы, сияя мягким золотистым светом.

– Бесспорно, среди нас самые раскрасавицы, – констатировал итог смотра Виктор. – Но на всех вашего общества не хватит. Тем более, если мы собрались танцевать. А без танцев я не уйду домой.

– А вот победишь в соревновании, и потанцуем, – кокетливо прощебетала Юна.

Матфей вновь «застрял» взглядом на юной гостье, удивившись новому открытию: привыкнув в повседневной жизни лицезреть подругу в более демократичной одежде, будь то джинсы и многочисленные футболки с кофтами, он восхитился, как перевоплотилась она в элегантную леди, стоило надеть платье. Эта редкая двоичность Юны и раньше озадачивала Матфея, но сегодня взволновала сильнее прежнего.

– Ребят, предлагаю садиться за стол, раз все собрались, – объявила Вида. Оглядевшись, и что-то просчитав в уме, она добавила, – Матфей, Виктор, мальчики, принесите с кухни стулья. А мы с Юночкой расставим тарелки.

Некоторым иной раз казалось, что Вида с чудинкой, но у неё был пунктик насчёт праздничного стола. Она никогда не водружала на него тарелки и еду, прежде чем в дом не войдёт последний гость. Эта причуда была скорее даже суеверием, выросшим из детского страха. Никому она не говорила о том случае, даже Юстину, а ему она уж на что шло, доверяла во многом.

И теперь ей не забыть, как далёким таким же праздничным вечером был её, Видин, одиннадцатый день рождения. С тортом в свечах, подарками и гостями. Мама как обычно накрыла богатый стол, щедро уставив его всевозможными яствами и поставив тарелки ровно по тому количеству людей, что были приглашены. И так вышло что один из гостей, любимый дядя Виды, всё отчего-то запаздывал. Не дождавшись его, приступили к праздничной трапезе. Дядя так и не пришёл, отчего праздник маленькой Виды не был полным. Уже спустя несколько часов телефон, стоявший в прихожей, тревожно зазвонил, а снявшая его трубку мать, печально сообщила, что дядя не придёт уже никогда. Он умер от сердечного приступа.

Конечно, это совпадение, коих в жизни бывает куча, но с того эпизода своей ещё юной жизни, Вида твёрдо уверовала, что заранее накрытый едой стол и расставленная по его услужливой спине посуда не сулят добра тем, кто должен этим самым добром насладиться. Поэтому-то она в своей семье завела неписаное правило – никогда не накрывать на стол, если за ним кого-то не хватает и этот кто-то в пути. Так ей было спокойнее.

Юстина не хватало, но это редкость, форс-мажор. И не ждать же всем одного до позднего вечера?

Сообща и скоро, уставив знаковое место стульями и украсив аппетитными блюдами, «дружеский круг родственных душ» разместился за праздничным столом. Воздух гостиной быстро наполнился соблазнительными запахами еды и зазвенел от шуток вперемежку с простыми, но искренними тостами. Была даже какая-то странность в том, как органично соединялись звуки и запахи, будто это было сродни какой-то стародавней песне.

Аромат запечённой с картофелем курицы пел гитарными аккордами вкупе с милым хохотком Юны. Овощные салаты и домашний хлеб задорными маракасами потрескивали в тон многозначительным «г-м-м» Нила. Шампанское и икра в тарталетках тихонько шептали шаманским бубном, когда увлечённая юным обществом Вида тихонько мурлыкала знакомую мелодию. Котлеты и отбивная под сырной шубой забористо солировали ударными всякий раз, когда Виктор гулко басил. Сочные фрукты, нарезанные дольками, выдавали нежный проигрыш клавесина, вливаясь в довольный с хмельком голос именинника. И, наконец, россыпь зеленоглазых оливок в стеклянной чаше торжественно выводили тончайшие напевы флейты при каждом многозначительном вздохе Эрика.

Где-то через полтора часа Матфей вдруг сообразил, что давненько не видел родительских любимцев. Ещё с того злополучного момента на кухне хорёк и змей куда-то делись и не казали носа в гостиную. «Отличный подарок на день рождения», – подумал именинник и усмехнулся этой мысли. Первый праздник без этих напыщенных злюк.

За окном стемнело окончательно. Вечер распластался по Горницам, накрыв каждый уголок своими бескрайними тенетами. Серо-синее небо угасало, близясь к границе вселенского мрака. В эту пору глазницами городка становились фонари-великаны, грозно взиравшие поверх крыш домов, и люто раздражая досаждавшую темень своим неуёмным светом.

– А я сегодня, други мои, пришёл к печальному умозаключению, – величественно и проникновенно произнёс Эрик, чем отвлёк Матфея от разглядывания окна.

– Что же тебя такое разэтакое натолкнуло на открытие века? – ухмыльнулся Нил.

Когда Эрик начинал фразу, где фигурировали словосочетания «печальное открытие» или «неутешительное умозаключение», оставалось только одно – терпеливо подчиниться подступившей волне откровений, причём столь странных, что кроме как друзей, их никто не воспринимал невинным чудачеством. Впрочем, не все разглагольствования Эрика были пусты и лишены смысла.

– Я проходил мимо дома, – пространственно начал Эрик, – он стоит на Липовой, через две улицы от вашей. Маф, может, примечал серенький такой, но крепкий с выгоревшим окном?

– Э-э-э, не помню, Эр, я там уже месяца три носа не кажу, – отозвался Матфей, гадая, во что выльется прелюдия Эрика.

– Не суть, – оборвал его рассказчик. – Дело не в доме, а в том следе, что оставил на нём огонь. Я подумал, как прекрасно в красе своей пламя, как величаво и ненасытно оно. Как оно божественно! И как, увы, смертно. И тут до меня дошло! До меня вдруг дошло! Осенило, как молнией, шарахнуло! Для нас, смертных, всегда существовало четыре бога-стихии – огонь, вода, воздух и земля. Этим богам мы во все времена поклонялись, этим богам мы приносили жертвы, этим богам мы молились обо всём на свете. Но в чём самая большая шутка Творца? А ведь она в том, что даже боги смертны! Огонь гаснет и от него остаётся чернота пепла. Вода высыхает, не оставив и следа. Воздух улетучивается, образуя вакуум. А земля развеивается до последней песчинки. И что остаётся итогом от этих всемогущих богов? Кукиш, други мои, большой такой кукиш. Вот и выходит, что нет бессмертных богов, есть надуманные сочинителями древности божки, которые и по сей день тиранят сердца наши памятью предков о якобы вселенском могуществе тех.

– Эк тебя накрыло, приятель, – сочувственно произнёс Виктор. – Я вот даже не задумался бы над горелым домом. Для меня другая истина очевидна – человек сам куёт свою жизнь. Не доглядел – получи и распишись. Расторопней и внимательней будешь впредь. Боги не боги, а за тебя никто не подумает о завтрашнем дне.

– Ты как всегда не в ту степь, Вик, – угрюмо выдохнул «философ». Его серо-карие глаза казались погрязшими в пелене тумана, так глубоко заняла его новая мысль. – Я же о другом.

– А я тебе об этом, – упрямо процедил Виктор и добродушно улыбнувшись, протянул наполненный фужер. – Не кисни, Философ. Истина, она, сам знаешь, где!

– О да! – Задумчивое выражение вмиг покинуло красивое лицо Эрика, и он ответил звонким «дзинь» своего бокала, миролюбиво чокнувшись о хрустальный сосуд приятеля.

Речь перетекла в иное русло, журчавшее пылкими и увлечёнными водами бесед, прерываемое задиристыми волнами женского смеха и прибоем мужского гогота.

Матфей вновь соблазнился видом червоточины окна, пытаясь всмотреться в самую глубь уличной тьмы. Внезапно за стеклом, во мраке зажглись два крошечных жёлтых огонька, точь-в-точь, как на гирлянде. Молодой человек из любопытства решил рассмотреть лучше эти странные светочи. Когда до оконного проёма осталось всего ничего, огоньки моргнули и погасли. Но, прислонившись к стеклу, Матфей успел разглядеть в густейшей тени вечера силуэт громадного кота, чьи светящиеся глаза и были теми огоньками. Зверь мигом покинул карниз, мягко спрыгнув в потёмок и став его частью.

5. Новые открытия, старый мир

Утро близилось. Ещё какой-то час и тёмно-серое небо наполнится бурыми в розоватой жеманности волнами надвигавшегося рассвета. За плотной завесой штор Матфей не смог бы различить тонкости перехода из ночи в утро, но даже, если бы за окном был полдень, а солнце вовсю шпарило, его бы это не отвлекло от бешеного вихря мыслей, в котором он тонул с каждой секундой всё глубже и дальше.