Планета по имени Ксения

Тут Ксения подумала и о том, что причиной его охлаждения, действительно, могло стать внутреннее оледенение самой Риты, проявившее себя внезапно и не подчиняясь её воле. Всё-таки Рита принципиально презирала ложь, выраженную словесно. Другое дело, что ложь проявляет себя и в умолчаниях, а о многом сообщают и вообще расплывчато, – то ли фас, то ли профиль, додумывай сам, как фантазия подскажет.

Рита остановилась, чтобы передохнуть, сделала затяжной вдох. Подняла, ставшие во время исповеди страдальческими, глаза к высокому потолку, на котором зеркальные вставки причудливой мозаикой отражали её холл и её саму. Через бледность на узких скулах проступил румянец, это было проявлением внезапного счастья при мысли, что всё рассказанное осталось позади, отринуто, неправдоподобно, кошмарно. Она же здесь, в светлом чертоге сияющего настоящего – заслуженного праздника. Она улыбалась, вынырнув из космической черноты, из искусственной тесноты под куполом, из-под псевдо супружеского, такого негреющего пледа на свободу, под синие небеса, под прочный родной потолок небоскрёба могущественной и тоже давно родной ГРОЗ.

– В конце концов, до несгибаемого Венда дошло, что я могу и накрыться худым куполом, и он, скрипя зубами, всё же отпустил меня. Там, понимаешь, такие правила, если Главный не хочет отпускать, никто на Земле не имеет права вмешаться. Как бы на время человек перестаёт существовать для Земли, и это по-настоящему страшно. Я же, окрылённая ещё на Земле своей тягой броска в глубокий Космос, забыла составить контракт для невоеннообязанного члена команды, и тем самым перешла автоматически в число его рабов, а по сути, это так и есть. Он мог и распылить меня, и спроса бы не было. Может, я покушение на него готовила, кто докажет обратное? А учёные, не входящие в их десантуру, вольные люди и на них невозможно им там покуситься без проблем для себя в дальнейшем.

Так вот в чём дело! Он возненавидел её там и, не шутя, желал её физического уничтожения. Значит, было за что возненавидеть ему ту, кто не отлипала от него как хроническая болезнь во всю его жизнь на Земле. А тут и в Космос пропёрлась, повисла, пиявка извилистая – бровь изломанная, губищи вампирские.

– Надо было так сглупить? Так он и оттянулся по полной, мстя мне за моё своеволие над собой на Земле в прошлом. Он оказался зверски мстителен. И он ничего не забывает, вплоть до обидного себе слова. И мстить умеет, сволочь, даже с отсрочкой на много лет. То, что ты видела в первую нашу встречу, это я уже макияж земной навела, а видела бы ты меня там! Сквозь меня можно было узреть то, что за мною скрыто. Я стала, как иные душевнобольные, хрустальная, но буквально. Стукни он меня пару раз во гневе, и я бы сыпанулась вдребезги. Но до этого не дошло. Просёк, что контракт там или его отсутствие, а с него спросят за меня. Найдётся тот, кому это надо. Отпустил. Плакал на прощание как сосунок, от груди не могла оторвать. Забыл своё, хотя и дикое, но спутниковое величие. ГОР! Я простила его, конечно, за всё. Но это сейчас. А там я его ненавидела. Я там и плакать научилась. Можешь себе представить это? Вся морщинами пошла, как трещинками. Так он в порыве злобы орал: «Комета блуждающая ты, а не женщина! Не придуряйся, что всех тут нежнее! Будешь пахать, как и все на той делянке, что тебе и предписана. Здесь нет твоего маринованного перца советника! А то выкину тебя для употребления рядовой десантуре, ты им и такая в радость»! Я слишком обольщалась по поводу своей власти над этими психами. Вообще же, я несу в себе сильное разочарование в собственной профессии, усталость неимоверную. Думаю так; отдохну, как следует, верну себе прежнее равновесие и сменю род деятельности.

А вот это было чистейшей правдой! Ксения злорадно усмехнулась.

Он заставлял её там работать. Он отселил её в персональный закут и провёл зримую черту между собою, главным там, и ею, ничтожеством ни к чему там не годным. Рита заметила усмешку. Мимолётно-гневным взглядом перехватила эту усмешку и сорвала её с губ своенравной падчерицы. Ксения понимала, что Рита вовсе не отвечает ей взаимностью на ту мучительную и ядовитую смесь чувств, какие она излучала из себя. Рита всегда была выше всякой никчемной или пошлой обыденности, даже не будучи добрячкой.

Рита передёрнула заметно похудевшими и ещё не набравшими округлость плечами, как будто тот абсолютный холод, что остался за пределами родной материнской атмосферы Земли, опять придвинулся к ней вплотную и давит из-за незримых и кажущихся не надёжными стен купола.

Ксения изучала её совершенно юное лицо, какое она приобрела в своих закрытых святилищах за гранью досягаемости для остальных, то есть большинства землян. Будто она только-только вышла из подросткового нестабильного периода и едва вошла в свою всё ещё воздушную юность, колеблемую вешним ветерком и зыбкую для зрения, тем и особенно прекрасную, без будущей и неизбежной зачерствелости черт. И не могла поверить, что женщина без пяти минут старуха первой встречи и эта юница одно и то же лицо!

Рита следила за её реакцией, вызванной изучением красочной и первозданной будто персоны, она это и видела, и чувствовала, и усмехалась усмешкой опытной стервы, мало вяжущейся с лучистой личиной полудевы –получёрта.

– Согласилась бы отдать мне свою волю за такой же себе подарок? За юность?

Ксения ощутила веяние космического ледяного абсолюта в своё лицо. И вслед за этим её накрыла волна жара. Она вспотела мгновенно.

– Зачем тебе?

– Да? Нет? Кратко!

– Да что тебе моя воля? Ты как Мефистофель, в женском только роде…

– Отвечай! Мне некогда. Вводная интимная часть беседы окончена. Не ты, другую найду. И без затрат на омоложение. Подлинную девчонку, любую красотку. Это что проблема? Без твоих тут комментариев. Начитанностью в другом месте сверкнёшь. Хотя и там не ею тебе сверкать будет надо.

– Там? Чем сверкать? Перед кем? Я не пони…

– Там, на спутнике Гелия. Сверкать будешь тем, что спрятано в твоём нижнем белье. Чего притворяешься дурочкой? Передо мной не надо. Понятно, это произойдёт после того, как тебя введут в девственные формы. И отправят во Вселенское путешествие. И не воображай, что сумеешь отвертеться потом или увильнуть. Контракт подпишешь сейчас. До погружения в фазы омоложения.

– А что бывает за нарушение контракта?

– Никакого нарушения не бывает. Оно невозможно. Человека просто берут и сажают в звездолёт, а на Марсе погружают в стазис – камеру до места назначения. Всё!

– К кому я полечу? Кто он – нержавеющий сплав сказочного пса и кузнеца, злой и страшный киборг, воняющий трудовым потом, а заодно и поскуливающий от человеческой усталости в твою подмышку… Это трогательно, а совсем не страшно. Проявление минутной слабости в сильном человеке, когда живая душа сжимается от давления неизмеримой бездны, – всё это в нормальной женщине способно только усилить привязанность… Когда двое наедине под чужой звёздой… Так кто же он? Тот, кому ты не сумела дать поддержку…

– О ком я тебе только что рассказывала? Не поняла?

– ГОР?

ГОР- означало на сленге космодесантников Главного Ответственного Распорядителя земной базы.

– Ты уставала от него там? – спросила Ксения без церемоний. Не она же затеяла эти откровенности о подушках. – Он раздавил тебя бесперебойной сексуальной функциональностью, или он сдал? – тонкая усмешка опять проявилась на губах милейшей утончённой падчерицы. – Давил своим невозможным характером? – Ксения деликатно исправила свою оплошность.

«Кошачий глаз» заметно мигнул, затем сузился. Не от стыда, конечно, и не от злости, а от того, что изобразил превосходство своего существа как высшего, над Ксенией как непомерно низшей.

– Тебе это интересно? Тебя же не пугают его характерные особенности? Ты боишься, что он утратил то, что для тебя в нём было самым ценным, за что ты и терпела всё остальное в нагрузку? Хотя и не нагрузка это, а полноценный груз, от которого и я прогнула свой хребет. Выносить такое давление, – это надо быть пластичной или же по-настоящему воздушной. Женщина с чёткой личностной структурой рядом с ним обречена на слом. Как женщина женщине, как подруге и родной к тому же, могу сказать, что я охотно сбрасывала его и другим. Там были желающие, кому он подходил по размеру и темпераменту. В этом плане на него не действуют, повторюсь, ни физические перегрузки, ни нервные перетряски. В других все эти хвалёные и перепроверенные вживлённые механизмы защиты человека в иноземных сферах рано или поздно дают сбой. Но не в его случае. Закалка Трола всё же сказывается. Хотя там, на Троле этом, по меркам безжизненного мира был рай земного типа. Жаль, что меня не пустили на Трол. А как я хотела тогда. Всё могло бы сложиться иначе. С ним и со мной, это я имею в виду.

– С тобой?!

– Были и собственные, сугубо профессиональные интересы, сама ведь понимаешь. Говорю тебе, его невозможно долго выносить. Он вытягивал из меня всю силу там, требовал какой-то самоотдачи.

– Боже мой! Невыносимо! – не удержалась тут Ксения, хоть так давая понять Рите, что ложь её не съедобна для той, кого она перекормила этой отравой ещё в подростковой юности. Рита прищурилась ещё больше. При этом рот ощерился, и что означала гримаса, отвращение или смех над той ситуацией, было непонятно. Юное лицо пропало, вместо него возникла жуткая маска.

– Он ничуть не постарел, но… ты же понимаешь, там нет тех, кто ему нужен. Он весьма разборчив…

Искусительница расширила, наконец, свои кошачьи окуляры, молниеносно блеснула ими в зрачки Ксении, породив в ней временное ослепление.

– Ко мне бесперебойно поступает вся информация оттуда. Ты же тогда не согласилась, вот он и вызвал бывшую «жену», и у них начался повторный расцвет отношений, давший и плоды. У неё там четверо детей родилось от него.

Ксения болезненно затаилась, не желая выдать своей зависти и ревности Вороне. Но Ворона и сама была переполнена тем же.

– Если бы ты не улетела назад, ну мало ли, не смогла? Интересно, какой бы ты стала там? Волосы бы выпали, кожа резко постарела, веки обвисли, и глаза были бы тусклые? Ты, если учесть количество этих твоих омоложений, не можешь покидать Землю, и все эти вживлённые защитные штучки в тебе не работают там, в иных средах, как происходит у других людей, не избранных. Ты уже полностью, по сути, искусственная. Условно живая. А как будет со мной?

– Я не обижаюсь на твои ругательные выпады. Тебя что-то задело в моих речах? Ревность к той? Да это смех! Та, к кому ты ревнуешь, – поглупевшая, подурневшая от своего безостановочного конвейерного материнства инопланетная пчелиная матка. А чего ей там и делать, если всю работу делают другие, а она только и сидит в своей геометрической и нелепой конструкции, сооруженной там ей на радость. И ты – роскошная женщина, редкая, замечу, в наше время. Ты способна пробуждать атавистические влечения в любом сапиенсе, даже самом умственно-развитом и стерильном от прошлых животных излишеств. Меня уже одолевают по поводу тебя мужчины. Кто ты, что тут делаешь? И это, заметь, интересуются не мальчики, а солидные статусные люди. А что же будет, когда ты вернёшь себе юность? Если, конечно, согласишься на мои условия.

Так вот в чём дело! И дара богов не жалко ради осуществления мести. – Что же ты не смогла её одолеть? Ту? Заставить его забыть о ней? – Ксению ничуть не заинтересовала информация об озабоченных, «статусных» инкогнито. Может, их и не было ни одного, а это был неумелый комплимент Вороны.

– Я другая, чем ты. Да и не было у него ко мне той безумной любви в прошлом. Я сама его соблазнила, сыграла на мальчишеском любопытстве. А тебя он любил. Ты сама всё испакостила настолько, что и поправить было ничего нельзя. Ты же рехнутая была! Я всегда говорила твоему отцу: «Лечи ребёнка»! «Нет! Она нормальная, но слишком эмоциональная. Остынет». Но ты же не остыла? Хотя и покрылась коркой льда, я же чую, какие в тебе спрятаны гейзеры до сих пор. Нет? Конечно, Ксен не тот, кто опробует их на себе. Шкура тонка у него для таких экспериментов. Ты же умышленно их закрыла, ты всё же научилась владеть собой. Но думаю, его ошпаришь, как и тогда. Грехи твои он простил. Да просто забыл всё, да и сам-то…

Рита – искусительница или благодетельница?

… Ксен сопел, уткнувшись носом в ложбинку на её спине, это единственное, что ему и было позволено, верх интимно возможного, после её телесного катарсиса, возвращения молодости, ослепительного возрождения или рождения Афродиты из пены засекреченных островных Центров омоложения на теневой стороне цивилизации, в том смысле, что спрятанной.

Ксен напоминал собою её любимого в прошлом миниатюрного таксу Харлея, с которым он в своё время боролся за место у неё под боком, ругаясь, что она приучила собаку спать рядом в постели. Пихал его, ругал зубастым и вонючим карликовым бегемотом, но такс упорно расчищал себе местечко у хозяйки не под бочком, так в ножках.

– Это же извращение! – бурчал муж на собачьего фаворита, – Что ты тут спишь с человеком? Тут тебе не конура собачья, не твой домишко.

Но маленький такс был вроде неполноценного, но ребёнка для одинокой женщины, не считающейся с чувствами мужа-приживала, которым она не дорожила. Дом был её, а Ксен мог жить, а мог и не жить. Ксен жил, не уходил.

…. – Как он там жил? На том Троле? – она вопрошала Риту о том, о чём спросить было не у кого. Она была уверена, что Рита ничего не расскажет. – Там, кажется, был расцвет архаики? Или правильнее, закат цивилизации? – Ксения не могла решиться на прямые расспросы о Нэе. А Рита неожиданно и охотно затараторила как заурядная сплетница.

– Так и жил. Жутко, архаично. Утратил даже подобие человечности, разлагался, в общем, на не лучшие составляющие фрагменты его некогда горделивого «я».

– А ту Нэю где он нашёл? В их притонах?

– Зачем же в притонах? Она была дочь лучших представителей той планеты, местная аристократка, хотя и обнищавшая, кажется. Потому и клюнула на него. Их правящие кланы живут очень закрыто и обособленно от большинства. А большинство там такое, дикое и пёстрое, грязное и толкучее, как и положено быть сброду, живущему в нижних уровнях архаичных социальных пирамид. Но ты не бойся. Я его после того тёмного мира починила. Он стал как новенький. А то, что я нагнала на тебя страху, так это я слишком эмоционально обрисовала тебе своё состояние неприспособленности к таким мирам, к колониям, короче. Я всё же порождение земных оранжерей, а там? Но ты-то другая. И он, представь его преображение, стал семьянином! Многодетным отцом. И у тебя иная задача, несколько опять его разложить. Я, конечно, грубо утрировала то положение, в котором они там существуют. Там дисциплина и стальные рамки для каждого, там своеобразный монастырь, и единственное отличие – там дозволена интимная сфера проявлений жизнедеятельности. То есть семьи и прочее, но в чётко заданных скобках, понимаешь? У них же и дети там растут, их воспитывают и учат на конкретных примерах. Там нет, и не может быть излишеств ни в чём. Ну, конечно, есть своя специфика, как и в любой закрытой колонии, но ты полетишь с мужем. Семейная пара, а это значит привилегированный круг в закрытом семейном сегменте. Да вы с Ксеном по контракту полетите, вы в подчинении ГРОЗ, а не у ГОРа непосредственно будете находиться.

– Я боюсь его встретить. Я даже в мыслях этого не делаю. Чего мне стоило его забыть.

– Ты можешь обманывать Ксена, себя, но не меня. Ты жаждешь повторения того, что утратила. Ты веришь, что только он даст ребёнка твоему окаменевшему чреву. Ты же верила всегда в теории твоего отца. Он пусть и такой-сякой, этот Венд, он создан для тебя. Вы две части когда-то разорванного целого. И я это всегда понимала.

Имя было, наконец, произнесено, и Ксении сразу же стало легче дышать, напряжение покидало её.

– А та?

– Она же не земная женщина в той степени, как ты. Она следствие какого-то не поддающегося пониманию и изучению эксперимента, сотворённого неведомым и неизвестным нам миром. Вот и проверим её на стойкость к воздействию агрессивной среды.

– Какие же у них дети?

– Прекрасные дети. Земные, как и положено. Ничем не отличимые от наших детей Земли. Мы же их и на Земле изучили, полностью.

– На Земле? Она тут оставила детей?

– А кто бы ей их отдал? Лететь это был её выбор. А дети не могли делать выбор в отличие от тех, кого она родила там.

– Скажи, у неё же был другой муж. Как он отнёсся к её бегству?

– Не знаю, как отнёсся. Но дети по закону его. Две дочери Рудольфа и одна его собственная, но он их удочерил всех. Воспитанием занимается совместно со своей матерью. Если бы он был против, её могли бы и не отпустить. Но он взял детей себе, а ей дал вольную от них. Она могла бы их вообще отдать в общественный сектор воспитания, или в другие семьи, но это заняло бы время, а так он ей, что называется, стал попутным ветром в спину.

– И Рудольф простил ей измену?

– Сам её позвал. И любит, так передают мне мои источники. Преданно и горячо.

– Чего же мне лезть?

– Надо. Хватит ему семейного счастья. Заигрался. Не заслужил больше. Он и вообще-то не заслужил никакого счастья после того, что вытворял.

– Тебе зачем рушить его жизнь? Если, конечно, я сумею сотворить эту подлость. Ты же сама удрала. Из семейного и вымечтанного тобою, так я понимаю, закутка?

– Я не могу там жить. Он же нужен мне здесь. Хватит ему там торчать. А он не хочет возвращения.

– Но если он не захочет меня?

– Шутишь, что ли? Там новенькие все нарасхват, а тут возврат юного и волшебного видения.

– Но если жена всё простит? А он не захочет её оставлять даже после нашего сближения?

– Она не простит. Она не ты.

– Я ему тоже не прощала.

– Да всё ты прощала! Кому врёшь? Придёшь, увидишь, победишь! В награду я буду и здесь, на Земле, в оговоренные дни позволять тебе любить его. По взаимному согласию, конечно. Если захотите этого.

– Уж и уверена во всём…

– Что не устоит против тебя? Да. Он же не ангел. Хотя в молодости своей до чего же был и похож! Кудри светились, как в нимбе, лицо точёное, взгляд глубокий, лучистый и отчасти печальный. Что сделала с ним жизнь, или что другое? Не знаю. А ты каким его помнишь?

– Наглым. Всегда. Ты его, видимо, испортила к тому времени, когда меня с ним свела.

– Что?! Свела? Это было случайно! Я и понятия не имела, что он на тебе споткнётся до такой степени. Я думала даже, что ты не в его вкусе. Да ты же глупая была, хотя и хорошенькая как солнечная фея. Вот и станешь опять солнечной феей, а глупость при тебе, кажется, так и сохранилась. Это уже пожизненный диагноз.

– Умным слишком много жизненных благ надо, таким как ты. А уж мы-то, глупые, всегда готовы потесниться, подчиниться, обойтись тем, что остаётся от щедрот умников.

– Не умничай. Тебе и не идёт. Твоя красота тем и привлекала, что без лишнего ума была. Ну, согласна?

– Не люблю я его уже давно. И забыла совсем.

– Полюбишь заново. Вспомнишь. И потом. Это же последняя твоя возможность заиметь полноценного ребёнка по любви и естественным путем. Ты же отказалась от возможности иметь ребёнка искусственным путем? Хочешь же только по любви и любви взаимной. Нет? От Ксена же не получается? А от него будет. У вас полное созвучие. Если было, то и осталось. Это тоже, если хочешь, пожизненный диагноз – любовь. Хотя часто люди и загоняют её в подсознание, но это не уничтожаемо, поверь мне. Только вместе с самим человеком это и уходит.

– Не хочу. Я всё забыла.

– Ничего ты не забыла! Он торчит в тебе, поэтому ты и не смогла жить полной и счастливой жизнью. Он мучил тебя и тогда, и всю жизнь ты была несчастна из-за него. Отомсти ему! За то, что с тобою сотворил. За забвение тебя, за слом твоей души, за то, что мог жить и наслаждаться с другими, а ты нет. Отомсти за всё его подлое существование!

– Да как?

– Разрушь его семейную идиллию. И брось. Оставь одного.

– Думаешь, я смогу?

– Ты сможешь.

Ослепляющее счастье юности

Ксения была из тех немногочисленных людей, кто любил купаться в ледяной воде. Она купалась поздней осенью, ранней ещё весной. Этому её научила Лора, уверяющая, что холодное купание лучшее средство не стареть долго. И обладая уже возрождённым, заново юным телом, Ксения не изменила своей привычке. Она стояла одна на серповидном пляже лесного озера, того самого, где и видела его в последний раз перед отлётом. А он её не узнал, так ловко она замаскировалась большой розовой шляпой и очками, да и постарела она тогда, изменилась всё же. Он же запомнил её двадцатилетней девушкой. Он пришёл с какой-то распущенной дешёвкой, готовой отдаться всем желающим, не будь его рядом. И Ксения вспомнила, как та фефёла трясла своим обременённым похотью задом у всех на виду, в символическом купальнике, всё открывающем тем, чьим глазам была охота по ней елозить. Она приседала от прохлады воды, но с умыслом возбудить чужие эротические помыслы чужих ей самцов.

– Бр-р-р! – Ксения отмахнулась от мерзкого воспоминания, разбила его ладонью о гладь холодного озера. Вокруг не было ни души. Где-то в отдалении кто-то в лесу перекрикивался со своими гуляющими детьми. Она окунулась юным телом, усталой душой, чтобы и её встряхнуть и уравновесить в себе все части собственной прежней разлаженности.

– Я стала как прежде, – сказала она себе вслух, – и у меня всё впереди, ничего нет позади, мне просто приснился тяжкий сон, и сейчас я сброшу его в холодный поток, – и она поплыла туда, где в озеро вливалась наполненная вешней водой маленькая речка.

Выбираясь на уже тёплый песок из ледяной воды, она фыркала и отряхивалась, а душа расправляла свои тайные морщинки. Вода этого озера была особенной, она хранила в себе память о её подлинной молодости и всегда возвращала её, оживляя некой загадочной субстанцией, спрятанной где-то в банальных молекулах Н2О, в их незримом сцеплении. Ледяного заплыва хватало надолго, а чтобы избежать судорог, Ксения принимала перед погружением стимуляторы.

Когда-то это было только их озеро. Но в ночь его свадьбы с Лорой Ксения пришла на берег с Рамоном Грязновым в яростном, злом желании всё осквернить. Разбить хрустальную память, думая избавиться от Венда. Но не получилось избавиться. Чистейший целомудренный Грязнов плакал, сидя на песке и пряча лицо в коленях, жалуясь на невозможность забыть подлую и глупую Лорку. Ксения топила пальцы в его завитках, тихонько рвала их вверх, желая ему боли, но он ничего не чувствовал. Потом они искупались, как два малолетних дурака, вопя и брызгаясь, надеясь на приговор свыше тем двум дуракам – Рудольфу и Лорке. И приговор был приведён в исполнение неумолимым и высшим Судьёй, конфисковавшим их намеченное счастье, но и им с Рамоном Он, этот непознаваемый и скрытый ото всех Судья, всыпал того же. Уравновесил, так сказать. Просили покарать? Я исполнил. Но и вам дать ничего не могу. Не за что. Не желай другому того, чего не хочешь для себя.

Дрожа, она закуталась в пушистую простыню – полотенце и села на молочный песок, привезённый откуда-то и не похожий на пески подмосковные. Неестественно-белый, искристый, он слепил глаза и казался неуместным на фоне подмосковной природы, искусственным каким-то. Лично она любила естественные мягко-палевые пески, отмели, да где их было взять в мегаполисе? Вспомнилась удивительная первобытная глушь у маленькой зелёной речки, которую они как-то с отцом нашли и где? В Подмосковье! Там был природный мягкий песок, матовый, как тальк, но не такой белый, конечно, а цвета заварного крема. На берегу валялось поваленное дерево, росли кувшинки и речные лилии, и не было ни души. В следующий раз там проходили какие-то съемки, а третьего раза не было. Попасть бы туда опять. Но где это было? Она не помнила. Знал отец. Но у него уже не спросишь. В то время он, отец, был у неё единственным человеком мужского рода, кого она любила. Её внутреннее спокойствие было подобно той реке, почти неподвижно-стеклянной, безмятежно-тихой.

– У моей приёмной в ГРОЗ вечно толкутся курсанты. То один шляется по коридорам, то другой. Спросишь: в чём дело? Чего-то беспомощно врут, но чую, тебя караулят. Не вздумай с ними связываться. Ни с кем! Они обречены Космосу.

– Папа, там у вас есть высокий такой блондин с волнистыми волосами, у него нашивка в виде крылатого дракона на форме. Я слышала, что один из учебных звездолётов, к экипажу которого приписаны те, кто носит такой символ, называется «Велес». Велес же умел принимать вид дракона. Тот парень часто мне встречается… Он кто? У него такое лицо, как будто он уже на звёздах. Умное и … Не знаю, короче, но другие ребята не гордятся собой нисколько, все простые и симпатичные, а этот другой. Необычный…

– Других не держим, и простых у нас нет, поскольку отбор очень суровый по всем параметрам. И кудрявых там не сосчитать, – отец с усмешкой погладил свою лысину.

Во второй раз он вспомнил первый разговор.

– Его Рудольфом зовут. Рудольф Венд. О нём ведь спрашивала? – отец, не глядя на неё, задумчиво изучал заросший противоположный берег подмосковного леса, похожего на джунгли. В то лето дожди и жара вызвали к жизни фантастическую обильную растительность.